Текст книги "Пока играет скрипач"

16. Политический приказ

Вернулся из Запорожья. Доложил. Всем: и начальникам, и сослуживцам, и дружкам близким.

Дудник глянул на меня коротко и также коротко спросил:

– Завершил всё нормально?

– Всё в порядке.

Подробностей он не требовал. А я их на поверхность и не вытаскивал.

Добавил только майор:

– Днями жена Сокола вернётся. Вдова, то есть. Может, помочь, что нужно будет. Как ты?

– Об чём речь? Чем смогу.

В свою очередь спросил о бывшем начштаба:

– А как там с Феркесиным? Роль выяснили, маску сорвали?

Дудник в сердцах плюнул:

– Хер там. Как с гуся вода. Должность ниже, деньги те же. Делать вообще ничего теперь не положено. Может, для этого всё и было задумано?

– А кто он теперь?

– Замначштаба по второму штату или что-то в этом роде, – презрения дудниковского не хватало, – Но неужели для этого нужна была «семёрка»? – вопросил, в который уж раз. Теперь Дудник.

И сам же отвечал. Как обычно, специально всё смешивая и перевирая:

– Из великих-то этот, как его? Немирович-Станиславский. Бил артистов указкой по головам и приговаривал: «Не ве-е-рю! Ох, бля, не верю».

Помолчал немного и неожиданно добавил так:

– А ведь это не я так приговаривал. Сокол это мне однажды так сказанул. Не гляди, что он такой молчаливый был. Очень думающий был мужик. Неужели он Феркесу на что-то намекнул? И за это поплатился? Ох, и горячо же здесь всё по-прежнему.

На том и ушёл я тогда от майора.

– С пустой-то коляской? Да я одной рукой переверну «Урал», – с тоской, с презрением, с жалостью какой-то говорил брат вдовы. Младший брат. Приехал вместе с ней. Помочь собрать всё, отправить. Чуть повыше меня ростом. Крепкий. Вовсе не Геркулес, – И в глаза хотел посмотреть бы. Пассажиру этому. В командировку уехал? Или в больницу? – всё оглядывался братишка, надеясь углядеть пассажира-дистрофика.

В кабинетике у Дудника вели разговор. Я попал довольно случайно. Документы им выправляли на обратный путь. Моя помощь не понадобилась.

Спросил Мишутку, эти бумаги стряпавшего:

– А где и взаправду Феркес? Хорошо б хоть брательник ему в рожу въехал.

– Потому-то его Алейник и загнал куда-то в сапёрный батальон. От греха. Хоть и прозвали его нынче Але-Улю, а всё ж неприятности жизнь научила чуять.

Брат продолжал грустно:

– Я сам выступал по первому разряду. По мотокроссу. Скажу честно: майор мне ещё и фору бы дал. Хотя сам и не гонялся. Сестра не даст соврать. А? Сестрёнка?

Та очень тихо подтвердила:

– Очень аккуратно ездил. Меня возил, так не шелохнусь, бывало. Ума не приложу. И чего ему пить вдруг удумалось?

– Я место видел. Направо слететь – так очень постараться надо. Там длиннющий тягун с правым изгибом. Прижимает влево к косогору…

– Точно! – встрял я. Не выдержал, – Меня влево и снесло к скале с прицепом. На моё счастье.

– Ну, вот. Ты ж знаешь, стало быть, – брат обернулся ко мне. Продолжил, – И коляска мешает в принципе повороту вправо. Так что мне, лично, не понять.

Меня вызвал посыльный. Уходя, ещё подумал: «Файзила тоже не желал цеплять люльку. Говорил, что не желает с ней сталкиваться. Когда право руля давать будет. Но как же пьянющий в разъетинушку Феркес шею-то себе не сломал. А Сокол должен был просто вылететь из седла…»

Я не эксперт, но кубики не складывались ни коим образом.

Больше вдову с братом я не видел никогда.

Зима наступила. Новый год отпраздновали.

Пахомовской жене руки не связывали за спиной. Вроде цыганёнка Яшки в «Неуловимых». Когда он зубами поднимал и «опрокидывал» стакан. Она руки на груди при этом скрестила. Пример подала, хоть и не свежий, но последователи обнаружились. У Гарбузёнка зубы крупные, выдающиеся. Он край стакана откусил. Сетовал:

– Ая-я-яй, старушка. В коллективе моей супруги с края рояля приходилось стакан брать. Примы-скрипачки должны непременно со своих инструментов уметь употреблять. А я вот опозорился. По дому скучаю, по музыке классической. Из-за этого, видимо.

Пахомовщина участия не принимал.

– Волнуюсь я. Когда моя Ксюха номер смертельный кажет. Волнуюсь и икаю.

И всё бы ничего. Да к вечеру 2-го января занесла нелёгкая замкомдива нового. Нам незнакомого. У старого комдива уже обозначились проблемы. И у командарма. Про округ мы не слыхали. Видимо, тоже.

Будущий комдив собрать нас пожелал. С первой не вышло попытки. Он критиковал всех, естественно. Орал после второго захода:

– Отпуска? Я вам дам их! Попразднуете у меня ёлочку-палочку.

Из этого мы сделали два вывода. Первый вывод принадлежал Гришке:

– Чего-то у него самого с ёлкой-палкой нынче обломилось. Как я его, старички, понимаю.

Второй вывод сделал мудрый Белоус:

– Будущий комдив иносказательно всем намекает. На отпуска неотгуляные. Напоминает он вам, олухи: писать надо! Жалиться. В инстанции высшие.

Все, кто мог, закивали головами. Решили протрезвить быстренько и назавтра приступить. В конце-то концов.

– Адрес давай. Раскрывай явку, – Попович даже руку протянул к Белоусу. Ладонью кверху, – Пора отыскать её. Правду-матку.

– Найти ты её не найдёшь, старичок. Цельную и сохранную. Но сам процесс может оказаться интересным, – упражнялся в словоблудии Гринька, – Это и сложно, и просто. Я вам не раз говорил. Как аборт делать: берётся большая вязальная спица…, Гы-гы-гы.

– Это нам всем аборт сделают. Писавшему – в первую очередь, – Малёк очень хотел в отпуск. Больше всех. В девушках своих запутался вконец, – Я, конечно, «за», но сомнения были, есть и будут. В кадрах я ведь думаю остаться. Может, даже к «особистам» ткнусь. А что? Самбо вспомню. Пить, курить уже завязываю. Хотя…, в отпуске бы неплохо поджениться серьёзно. Для анкеты, – Малёк задумался вдруг. Случай – редкий.

– Тебе обязательно надо в письме отметиться в таком разе, – присоветовал ему Лещ, – Особисты тебя проверят, как следоват. Мимо них это прошение не проскользнёт. Просветят со всех сторон. И с распростёртыми.

– Точно, – обрадовался даже я, – Все у тебя будем в «тайных» агентах. У меня никогда не было кликухи. Прошу присвоить: «Графоман».

– Отклоняетесь, – вернул в русло трепотню серьёзный Мишутка, – Тёзка, куда и взаправду им апеллировать? Мне-то в отпуск ещё рановато. Терпит до лета.

Мишаня гордо выпучился к потолку, в дальний угол:

– «Графоман», такую-растакую, записывай: «Москва. Главное Политическое управление Вооружённых Сил СССР. Генералу армии товарищу Епишеву. (Лично)». Точно, дословно. И только так, – помолчал, спуская пар экстаза, закончил с огромным сожалением: – Эх, отпуск уже прогулял. А как бы смотрелся в такой петиции!

ПНШ одобрил сдержанно:

– Грамотное предложение. И по уставу всё «тип-топ» выходит. А откуда отправлять надлежит?

Белоус вернулся на землю. Продолжая грустить, указал:

– Сугубо с гражданской почты. Не из Печенги. С Мурманска, с Заполярного…

Малёк засуетился:

– Эх, а мне ведь в Печенгу надо. В военторг. Совсем забыл.

Гарбузёнок заржал:

– Тебя бы не стали и «светить». Не ссы. Не резидентово это дело. С конвертами бегать.

– Ладно. Белый Ус, диктуй. «Графоман», будешь писать? Ты уж свеченный – пересвеченный. Терять нечего, – подвёл черту поручик наш, Попов. Борис.

Сперва рожалось с большим трудом. Потом слегка «раскрепостились». В результате получилось нечто вроде:

Товарищ Генерал Армии.

Обращаются к Вам лейтенанты, офицеры ПВО, отдельного зенитного дивизиона, в/ч 81471. Мы служили в Заполярье, в посёлке Печенга. Более полутора лет нам задерживают очередные отпуски. Многие из нас не видели за это время свои семьи. Мы не бывали на солнце, не видели свежих овощей и витаминов. В нашей части также задерживают два срока демобилизации личного состава. Мы обращаемся за помощью, товарищ Генерал Армии.

С благодарностью к Вам.

(И подписи).

К моменту завершения «письма к турецкому султану» мы «расслабились» прилично. Перечитывать было и смешно, и страшновато. Гринька требовал последней фразой сделать: «Заранее благодарим…». Белоус отверг решительно: тогда уж надо добавить – «товарищ Сталин»[80]80
  Мишаня намекал на конец анекдота про Пушкина и Сталина: «Заранее благодарю, товарищ Дантес» (примеч. анонимн.)


[Закрыть]. Совсем вы тут действительно омудели без витаминов.

– Ага, старичок, и горячей водки «под солнцем юга», – фальшиво пропел пьяненький Гришутка.

– Хорошее прошение, – одобрил Мишутка, – Незатейливое и жалостное. Много дать за такое не должны.

Нести и отправлять пришлось мне. На железную дорожную станцию. С точным обратным адресом на конверте. Заказное. С глубокой просьбой к почтовой блондинке в окошке: никому ни слова! Была моя знакомая. Вроде выполнила.

Потянулись дни. Не то, что ожидания, а любопытства какого-то. А какая волна поднимается? И вообще: дойдёт ли писулька?

К концу января возвращаюсь из Заполярного. На «Урале», с бетонными плитами. Для любимого третьего поста. Вечер, темно, лёгкий снежок. Водила притормаживает, поворот налево к нашему «Обвальщику» – в свете прожектора с КПП, в косо летящих снежинках, в парадной шинели, машет ручонками, как ветряная мельница, в одной – бутылка, что-то явно громко орёт, так же явно пошатывается – Гарбузёнок! Без сомнения обращается к нашему «Уралу». Ко мне.

Выскочил. К Гриньке подбежал.

– В штаб! Беги в штаб! Быстрее. Мишка время тянет. Документы выписывает. Всех! Всех в отпуск! Немедленно. Приказ Екишева!

Вечер, шоссе, прожектор, КПП,…

Гринька – посредине. Эта почти сюрреальная картинка у меня перед глазами на всю жизнь. У КПП стоят: Белоус с Лещом. У Гришутки пузырь из-под «Костыля». Спрашиваю у Михи:

– Это что: ещё НЗ?

– Нет. Та же. Пустая. Гришка спирта налил.

– А вот вкус – тот же, – добавляет Лещ, – Удостоверяю.

ПНШ, радуясь, спрашивает:

– Куда отдыхать рванёшь? На какой выписывать курорт?

– А соратники что выбрали?

– Украина, Крым, Сочи. Кто – куда.

– Сейчас, сейчас. Погоди. Дай подумать…

Мишка шепнул мне доверительно:

– И дембелей приказано выкинуть. В темпе. Алейник вне себя. Ему воткнули. Ни за что, считай. Не попадайся на глаза.

Не вышло. Попался я.

– Куда едешь? Уставший, – с более красной, чем обычно, физией спросил командир.

– В эту…, самую. В Алма-Ата, – запинаясь и чувствуя, что горю, доложил я.

– Ку-у-уда? – у Алейника отвалилась челюсть. Он замер. На миг. Однако географию, для своей должности знал прилично. Пока ещё не очень громко, спрашивает:

– Ты что, казах, что ли? – вспомнил, что я ленинградец и, закипая, уже заорал:

– У тебя мама, что? Казах? Тебе чего в этой грёбаной Алма-Ате делать?

Поняв, что просто так Алма-Ата у меня не проканает, успокоился. Горожу частокол далее:

– Медео хочу поглядеть. На лыжах покатаюсь. Слаломных. Люблю это дело.

Алейник прям задохнулся:

– Здесь, а? Здесь тебе снега мало. Мало, да? Сла-ло-ми-ст!..

Побежал к мишуткиному оконцу.

– Сколько на дорогу ему в Алмату по железке?

Минька вышел, глядит на меня, сожалеючи:

– Четырнадцать суток в оба конца, товарищ майор.

– Пиши новое. От моего имени, по моему приказу. На самолёт! Аэрофлотом! К оплате! Двое суток на дорогу. Из Мурманска и обратно. Не хочет в Сочи, как все нормальные… И чтоб отметка, бля, от твоих казахов была. Бюлютнём не обойдёшься. Пойдёшь к Искаму.

И уже убегая бросил мне:

– Графоман.

Значит, знал, кого благодарить, главным образом. За добрые слова от генерала Епишева. Лично.

17. Дембель неизбежен

– Чего-то я в толк не возьму. На хрена тебе сдалась эта Алма-Аты? Неделю туда, неделю обратно. Не накатался ишо? – Как на слабоумного взирал Белый Ус на, естественно, меня.

– Не, Миха. Я не тронулся безвозвратно. Не боись. Поучиться слалому – мечтал с пелёнок. На Медео глянуть – чего ж тут безумного? И главное: все, почти, женаты. Малец – не в счёт. У него на каждой автобусной остановке подружка. Я с Алматы привёз бы степную азиатскую красавицу. Вон, Андрон! Кончаловский. Из Киргизии привёз. Украл прямо. Чем я хуже? И на поезде туда не трясся бы. Копейки доплатил сам – полетел бы Эрафлотом. И лишние две недели шарил бы по Алмате и окрестным аулам. А теперь – хрен в сетку. Лишил меня Алейник возможного счастья жениховского. Оставаться мне, как Размазик, не целованным.

Трендел я так, сам себя разжалобил, чуть не расплакался. Не таков был Мишаня. Выдал мне наболевшее:

– Жениться тебе нельзя. И с Кончаловскими соревноваться тоже. Как Эллочке-Людоедочке – с олигархом этим, как его? Бильдом? Ну, да хрен с ним. Тебе этого нельзя. Вот и Мишуткина жена, Татьяна, тебя предупреждала на Новом годе: «Рано вам ещё жениться, рюмку не можете зубами держать, всю на себя пролили». И Натаха, Лещова, об этом же: «Пока пистолеты утраченные не найдёшь – жениться тебе грех. Посадят тебя в любой секунд. Ищи и ищи! И не смей наивных девушек склонять к браку». Так что, графоман ты наш, брак у тебя действительно будет браком. Да и сам не видишь разве? Хотел сделать отпуск себе длиннее всех. Это похвально. А сделал всех короче. Получил на дорогу всего двое суток. На ж/д, это в твою любимую Кемь и обратно. Всего лишь.

Мишутка наказывал:

– В Горный зайди. Поклонись стенам. Нашей Альма-матер.

Гришутка ввязался:

– Этта непременно, старичок. Вместе зайдём. Говори, где кланяться.

Поглядел с сожалением на Гриньку и на меня Минька, вымолвил смиренно:

– Вдвоём лучше не надо. Вдвоём наклонитесь – упадёте. Упадёте вдвоём – не встанете.

Белоуса в аллегорию[81]81
  Аллегория. Автор не может утверждать, что слово это к месту. Но Белый Ус подобные выкрутасы обожал.


[Закрыть] потянуло:

– Не должны вы отвергать советов тёзки моего. Вот я, лично, ему завидую. По-белому. Вдумайтесь: Михаил Александрович Иванов. Вы вдумайтесь, ироды! Михаил-александр-иван! Ото всех русских царей произошёл наш ПНШ. Должны мы ему внемлить. Или внимать. А ежели вам не понять, то объясню доходчиво. Минька вас предостерегает. Чтоб выпивали ос-то-рож-но!

Вот с такими напутствиями и покатили. За витаминами. Кто-куда.

У плохо понятого всеми нами Михаила Зощенко, есть рассказ – «Пассажир». Герою дружок всучил бесплатный билет на поезд. Из Ленинграда в Москву. И обратно. В конце этого замечательного рассказика:

«Доехал до Москвы. Вылез. Посидел на вокзале. Выпил четыре кружки воды из бака. И назад».

Это про меня.

Прилетел из Ленинграда в казахскую столицу. В комендатуру. К дежурному молоденькому литеру:

– Отметь: прибыл – убыл.

– Как два пальца. Медео не поедешь, что ли, глядеть?

– Затем и прибыл. Какой автобус?

Кряхтя, довёз меня старый драндулет. Вылез. Погулял. Вспомнил Таджикистан, Тань-Шань.

Выпил кислого сока. Поехал в Аэропорт. До позднего вечера мучился в кресле. Улетел обратно. Прихватить с собой казашку – случая не представилось. Соревнование с Кончаловским проиграл. Белый Ус знал, что говорил.

В Горный зашёл. Декана Юрия Николаевича на месте не было. Походил, понастольгировал. Встретил Леокадию Михайловну. Лёку.[82]82
  Лёка. Замечательный наш учитель магниторазведки. И друг. Спустя годы, она будет присутствовать на моём «наглом» экзамене по инглишу. Её присутствие даст мне силы выкарабкаться, на сдаче этого «минимума». (См. «Круиз»).


[Закрыть] Она мне подарила юбилейный факультетский значок. Засуетился. У меня ничего и не было с собой. И как это я не подумал? Деньги, представьте себе, доставал. Придурок! Лёка по-доброму хохотала. Покурили.

Горный тогда был очень древним, повидавшим. Петровским.

В часть вернулся уже в марте. Первым. Алейник сразу отправил меня на «халтуру». Он развил бурную деятельность хозяйственную. Чего-то доставал, менял. Толчком, видимо, послужила наша эпопея и начало строительства склада. Дал мне командир взвод, и отвезли нас на далёкий рудник. Аж за город Никель. Строили эстакаду. Солдатики строили. Я ходил рядом. Бездельничал совершенно очевидно. Больше месяца.

Вернулся.

Туда-сюда, подкатил весенний дембель. Праздник для личного состава. И жестокая лотерея для младших офицеров. Кто будет сопровождать эшелон?

На этот раз «счастливчиков» оказалось двое. Замполит капитан Поливцов и ПНШ Иванов. И вдвойне им подфартило. Эшелон – сводный, везти в Ленинград. Поливцу-то лафа. И туда можно квасить, и в Питере, и на обратном пути. А Мишутке вдвойне тяжелее: и от дембелей сохраняться-прятаться, и политрука беречь. Можно, конечно, плюнуть, пусть «помпа» делает, что хочет, не маленький, чай. Но… «Не важно, какие дороги мы выбираем, важно, что заложено внутри нас».[83]83
  Из О’Генри. За точность цитаты не ручаюсь. Но так любит повторять мишкин тёзка, Белый Ус. (Примеч. его же).


[Закрыть] В тот раз Поливцу опять крупно повезло. Минька пьяненьких в беде никогда не бросал. Таким уж уродился.

Никто не видел, как они вернулись с этого задания. Ну, а раз прокурорские и «особые» не слетелись сразу нас «трясти», пытать, выведывать – значит, обошлось, Слава Богу. Без эксцессов. Такая у нас к тому времени сложилась твёрдая примета.

– Билетик-то я вытащил, как водится, особенно счастливый, – рассказывал на следующий день нам Мишка.

Тут же, в неподдельном ужасе, протестуя:

– Не-не-не! Видеть не могу. Уберите. Только чайку мне горяченького.

– Тебя чего? Комиссар наш приобщил? – встревожился Попович, – Только не втягивайся, гляди, в эти политзанятия. А то, как Половой, наш комсорг, попадёшь на больничную койку с язвой. Или с чем похуже.

– Да, да, старичок. Боб прав настоящим образом. А Половому так и надо. Не хер занимать чужие места. И слаб оказался. Я бы обоих наших комиссаров в турнире по литрболу позади оставил. Не без труда, ясное дело, не без труда.

– Отвлеклись от сюжета мы, – прервал Белоус пустую дискуссию, – Излагай анабасис[84]84
  Я потом спрашивал у Белоуса про этот «анабасис». В словарях не обнаружил ничего подобного. Миха самодовольно жмурился: «И не старайся. Его в словаре чешского языка надо шукать. И в наследстве Гашека. Но это для тебя очень сложно будет. Расслабься».


[Закрыть] начальный свой.

– Во! Точно, анабасис! – воскликнула ПНШ, – Да ещё и наизнанку. Ехали вроде с пограничной зоны в центр страны, а выходило с благодати да на театр военных действий. Откуда они только «горючего» брали? Весь эшелон в нарастающем угаре. А я в купе, запершись, с начальником этого эшелона. Главное было тогда: не выпустить его «в люди». А то ведь он ещё и пистолетом балуется.

– А сам к народу ходил? Проведывал? Напоследок с личным составом и выпить не грех, – в мыслях оправдывая лично свою линию, размечтался Лещ. Его-то Натаха держала по Уставу. Специально изучала его и в нос тыкала: «Ну? Где ж тут сказано, что лейтенант, хоть и двухгодичник, право имеет выпивать?»

– Сперва пробовал. Плюнул потом. Однако, Поливец хоть и любитель путешествий в «страну чудес», но профи – настоящий. Заранее рассчитал, сколько взять. Учёл, что я не буду. Только сели, первый стакан себе накатил, меня предупредил: «Меня не тормози. Всё спланировано до Ленинграда».

– Прав ты, старичок. «Учиться, учиться и учиться» нам надо у проводников твёрдой единственно верной, этой самой,… идеологии, – Кто это мог ляпнуть? Конечно, Гринька.

– В Ленинград прибыли, глядь, комиссар вроде и ничего! Вроде и разумен. Да и личный состав дальше рассеялся весьма быстро. И беспокоился, можно подумать, излишне.

Политрук мне отдаёт приказ:

– Ещё трое суток сдаём демобилизованных. Встеча – в аэропорту. Всё ясно? Свободен.

Поехал я под Выборг. К брату на хутор. Успокоился. Из пистолета постреляли по бутылкам пустым.

– Да-а-а…, – выпустил из себя всю безысходность Мишаня, – Унёс я ноги из ЗГВ под выстрелы из пресловутого ПМ-а, надеялся тут, в ледяном краю, душой оттаять. Так нет же. У вас какая-то получается разнузданная вакханалия с этим личным оружием. И конца-краю не видать.

– Именно, именно! – воскликнул ПНШ, – Слушай дальше. Не финиш ещё.

Хлебнул остывшего чаю. Поморщился, как от водки: заколебала она Мишку, видимо, проникновенно. Продолжил, торопясь:

– Прибыл в аэропорт, загодя. Жду. Появился замполит мой вовремя. Но не сам. Вела его дамочка. Точнее, на себе тащила. Он мне намекал ведь, что к «бутончику» едет. Остановил я её. Меня не узнаёт. Поливец наш. «Бутончик» обрадовалась, закудахтала и упорхнула. А у комиссара-то? Пистолет впереди, на пузе, слева. Как у вермахта. И кобура рас-с-стег-ну-та! Сунул себе. Теперь у меня стало в обоих карманах по пистолю. Прав ты, тёзка. Это не вакханалия, а паранойя какая-то. А что ж с политрученькой-то «кривой» делать? Одному мне его никак. Никуда. А скоро посадка. И тут опять понимаю, что он, гад, всё рассчитал. Не иначе. Подваливают два капитана. Из ракетного дивизиона, что рядом. И всего-то: чуть «под газом». Образовались, что их ряды пополнились. Огорчились, что я не «присоединился». А камиссар наш с закрытыми глазами мычал, а к «соске» тянулся. Орёл!

Довели сокровище. Домой я добрался – никакой. Кислов манную кашу ест. С меня нервы стекают, как заряды с конденсатора. Выпил. Окосел. Не слегка, а прилично. Собрался спать, а пистолеты у меня. Оба. Зову соседа своего с кухни:

– Эй, Кислятина, давай дуэль организуем!

Хорошо, он после манной каши просветлённый, кроткий.

В печку я выстрелил. И заснул. Кислов спрятал проклятущие револьверты. Всё! Сыт я ими по самое некуда. А то ведь пуля от печки рикошетом в стену ушла. Утром Кислятина не упустил возможности спросить заботливо:

– А если б там Малец был?

Надо идти к Смирному. Клянчить, чтоб патроны списал».

– Не перживай шибко, – Лещ успокоил покровительски Мишку, – Не ты первый. Смирный с Разбойником наводят «идеяльный» (как говорит Соловей) порядок на складе. Много лишнего чего образовалось. Но через лабаз. Тут у них тоже альянс.

Лещ сейчас такой успокоенный, а совсем недавно с шилом в одном месте носился.

– Да-а. Пока ты отсутствовал, Мишутка, я ведь Натаху отправлял. На «большую землю». А в их положении – такое в голову взбредает! «Я, – говорит, – Офицерская и не офицерская жена. Все жены умеют стрелять, а я чем хуже? А в Уставе записано. Я читала. Это ты его в руках не держал». Допекла меня. Я – в карауле. Солдатики мои на постах. У Смирного с Разбойником разжился пятком патронов. Повёл Натаху за пост наш любимый, за третий. В овраг. На вышке Кзыл-орда моя стоит. Ему наказал: «Пойду пистолет опробую. Стрелять пять раз буду. Понял? Пять раз. Ты тихо стой. Понял?» Орда мне кивает, скалится, радуется. «Как ни панял? Карашо панял. Пят раза стрелял. Иды. Сё карашо будыт». Натаха припёрла пять бутылок пустых. Расставил. Желание, на сносях если женщина – закон. Стрельнула. И с вышки над нами, чурка понятливый, мой любимый, короткую очередь дал. Из пяти выстрелов. Мол: «Карашо всё! Мая твая панимала».

Вот тут-то я и набегался. И не с шилом, а с мокрыми штанами.

А Натаха в одну попала. В бутылку. И мне орала: «Этого в Уставе не прописано. Чтоб в беременных пулять. Правильно мне Татьяна, мишуткина жена, говорила: «Выкинь ты этот Устав. Они вовсе не по нему живут. Она потому быстро и уехала. Слава Богу, и я теперь смотаюсь. А вам только и остаётся, что в карауле забавляться. Склад новый построите – у вас вообще всё похитют». Представляю, как генералов жёны дрючат.

Закончил Лещина рассказ свой таким, не лишённым смысла выводом:

– У нас все солдатики, что на пост ходят, на вышку, в мороз и в жару комариную – вроде моего азиата. Они «великолепную семёрку» обставить бы не сподобились. Не солдатское это дело. Однозначно.

И, тем не менее, шла служба двухгодичная к своему итогу.

Прокурорские заглядывали. Как к старым знакомым. «Особые» люди более нас вниманием своим не жаловали особо. Так. Изредка.

Может, им всем было всё ясно? Не думаю. Длинная вереница событий разного калибра, вопросов прямых и косвенных, тянулась из давнего 1971 года. В наши времена.

А разгадка – где-то рядом…