Текст книги "Пока играет скрипач"

5. Сами с себя спросили

После первого пробного контакта с «Совой» прокурорской хотел вздремнуть. Своему помощнику, сержанту Овчинникову пригрозил:

– Не будить! Начальник переволнован. После первого допроса. Отдыхать будет. Службу чтоб несли бдительно и тихо. Всех скоро пытать будут. Взапрвду. Уже к КПП и машину пригнали.

Думал просто пристращать личный состав, а оказалось: я – провидец. Какая-то ветвь дознавательская «воронок» мрачного цвета у ворот части поставила. Сменившаяся в 4 утра смена эту радостную весть до нас донесла.

Только открыл рот ещё чем-нибудь испугать этих детей с большими… и с автоматами – звонок. Опять дежурный. Опередил меня и продолжил стращать нас:

– И опять не спи, лейтенант. Звонил дежурный по гарнизону. Подъезжает командарм. Дьяк велел тебе передать. Если в чём-нибудь обгадишься – пожалеть не успеешь. Предупредить тебя не смогу. О таких ритуалах наслышан. Он тут у телефона своего цербера оставит. И прислать никого не смогу. Всех офицеров собираем в кинозале. Отбой.

Это надо же, а? Командующий армией к нам катит. Шутки кончаются. Почин нашего отдельного вызывал горячий отклик.

Не помню уж. Что-то мы суетились. Чего-то переставляли. Помощника сгонял я проверить лишний раз ставший знаменитым третий пост, и второй – артиллерийский парк. Овчинников вернулся. Сказал, что из парка видел: командир и дежурный стоят у ворот КПП, как вкопанные. Да. Будешь стоять, когда… Э-э. Да чего повторяться.

Вот бы нашлись они сейчас где-нибудь в канаве! Счастье-то было б. Как, однако, мало человеку надо. Не сразу это понимаешь. В скором времени узнали мы все, что наивная мечта о канаве, посещала не только наши забубленные головы.

Такого караула ещё не было. Уже утро позднее. Толком не отдыхал никто. Никакая смена. Часов в десять длинный звонок от входной двери на территорию. Пошёл сам.

Мы в небольшой низинке. Стоящий снаружи оказывается немного на возвышении. И всё равно такого я не ожидал. Открываю калитку и … упираюсь носом ровно в латунную офицерскую пряжку. Со звездой. Это генеральский атрибут. Не сразу понял. Оцепенел. Правая рука задержалась с отданием чести.

Велик, ну, велик оказался командарм. Задрал голову, чтоб погон увидеть. Начал:

– Здравия желаю товарищ генерал-лейте…

– Вольно лейтенант, – нормальным голосом спокойно восстановил меня командующий. А я ожидал уж, что будет рокотать. Шутка ли? Такая машинища!

Сзади из-за его подмышки виднелся дежурный мой Пелипенок. Всё по уставу. Он должен сопровождать. А то я не должен был пускать. Честно говоря, я так обалдел, что пустил бы его без звука. Не в кино, чай, про ленинградскую блокаду, где Жукова часовой в Смольный не пускал. Враки всё это.

– Показывай хозяйство, начальник, – всё-таки пробасил командарм и как-то отодвинул меня в сторону, не прикасаясь.

В караулку только глянул с порога. Она его не интересовала. Обошёл участок. При его росте чуть ли не на голову возвышался над забором. Спросил меня:

– Где пост? Понимаешь, какой?

Я указал рукой направление.

– Склада не видать?

Я помотал головой:

– Никак нет. Вон за той сопочкой сразу же. Близко, но…

Командующий сокрушённо покивал:

– Всё ясно. Что и следовало доказать.

Ух, как я внутри обрадовался! Всех выведет на чистую воду командарм. Он-то знает, в чём тут дело.

– Служи, начальник, – сказал мне, уходя.

– Есть, товарищ генерал-лейтенант. Служу Советскому Союзу! – бодро гаркнул я в огромадную спину.

Прибежал в караулку Соловей. Ну ни хрена ему не делается. Главное, ничего не заметно. Рожа такая же, глаза безумные, как всегда, ни больше, ни меньше. Деловой – ой.

– Я, товарищ лейтенант, забираю весь взвод. Приказ командира. И кого повыше. И Овчинникова бы взял, дак он у тебя тут, – возбуждённо хрипло горланил Разбойник, отмечая в постовой, что он рулит на любимый склад.

– Мостики перед и на посту будем срочно, без передыху, ремонтировать, менять, строить, буду ещё в книгах считать, подбивать, уточнять. Ох, бля, и ревизия будет. А мне – что? У нас всё нормаль. Это сейчас вот, бля, спёрли. А в прошлом годе, так у нас с Дмитриевым лишку было. Да-а! Нет ни Макаровых, Боже упаси, неучтённый Марголина[61]61
  Пистолет Марголина. Малокалиберный. Прекрасная машинка. Спортивный вариант – как парабеллум.


[Закрыть], спортивный. Мы его по накладной передали. И приходную, и расходную сварганили. Бакатину. Комбату. Он теперь в дивизии. Зам ПВО. Феркесин знает, подписывал.

Соловей мог долго, без остановки трендеть, но непременно каким-нибудь фактом, как обухом, по башке звезданёт. Вот и сейчас. Но как мне, видимо, подвезло опять. Счастье-то, что этот Марголин не «гулял» на складе при мне. Каким-нибудь боком я обязательно бы вляпался. А зачем Соловей опять болтал мне?

– Всё, всё, всё, на хер, старшина, забирай всех к едрене фене, строй, ломай, взрывай…, – еле отцепился от меня Разбойник. Покатил чего-нибудь ещё вытворять.

Но зачем всё же он мне это лепит? И мне ли одному?

Павлючина припёрся.

– Слушай, давай сходим к тебе, в мастерские. Надо мне очень. Найти не могу, – озабочен, дальше некуда, мой самый непосредственный. Начальник.

Пошли. Молчалив Вовка. Ясно дело, затюкали.

В мастерских у него сейфик стоял. В учебном классе. Так, сейфик – не сейфик – ящик большой железный. Искал, искал. Открывал, закрывал. Чего-то бормотал: на мои вопросы. Потом поведал мне:

– Надо жену отправлять. Подальше от этой свистопляски.

Помолчал. Ещё изрёк:

– Дмитриева назад вернули. Или уже, или вот-вот. Сегодня-завтра должны меня c командиром в Мурманск везти. Прокуроры. На беседу. На очную.

Конца и краю, думал, не будет этому караулу. Дотянул, сменился, пришёл в наше с Поповичем логово. Только собрались чаю попить – бежит вестовой от дежурного. Срочно, к командиру, совещание. Эх, нужно было в Печенгу удрать. Дык спать я хотел больно. Не сообразил.

Набилось нас в кабинетик к Дьяку не очень много. Другие оказались шустрее. От евонной вводной все мы немного обалдели.

– Товарищи офицеры. Все хотим быстро это дерьмо разгрести. И я, и вы. Уверен. Немедленно отправляйтесь по своим заведованиям. С самыми надёжными из личного состава. Всё прошерстить, всё прошмонать. Завтра до развода мне доложить. И… С этими же надёжными подчинёнными проведите работу. Чтоб всех и всё взять под контроль. И вспомнить, что было. Чего было подозрительного. И следить теперь. За всеми. Вопросы есть?

Помолчали все.

Не скрывая кривоватой усмешки, Пелипенко начал первым:

– Это как это следить? И за всеми. К стрельбам мне надо готовиться. Как я ещё буду следить? Органы есть для этого. Да и потом: не то что мои солдаты, а и сам я не знал, где эти пистолеты хранятся. Мой – в сейфе у дежурного. А об остальных – не моя головная боль.

Дьяк, тихо закипая:

– Повторяю. Лично вам, комбат. И другим принципиально безгрешным. Не расхлебаем это говно вместе – на Ладогу блядей ловить вам не ездить[62]62
  Дьяк имел в виду постоянное увлекательное должностное занятие младшего комсостава всех частей, прибывших на учебные стрельбы в район Ладожского полигона. Подробнее увидим, возможно, ниже (прим. врача).


[Закрыть]. Твёрдо могу вам обещать. От имени командарма Володина.

– Так пускай сперва поищут, как следоват, у себя да средь своих, – позволил вякнуть прапорщик продовольственный Сычов.

Во, как ситуация меняется. Обостряется. Мелкота это чует лучше всех. Впервые услышал самостоятельные слова Сычова.

– И спросим, и спросим, а ка-ак же-е. И с Павлюка. И Дмитриев уже задержан, где надо. И с помощника ихнего, начальника мастерской, – скривив и без того мордочку свою, как печёное яблочко, поддержал разгорающуюся склоку замполит. Васька. Коробок. И опять про Разбойника – ни слова! Чудеса.

– А как с точки зрения политического воспитания: следить за личным составом, в плане выслеживания и подглядывания – это нормально? Этично? – вовремя решил отвести от меня удар Бориска Попов.

– И санкции, и рекомендации и всё есть. И будут. И не позволим. Пресекать, знаете ли. Надо. А вам, лейтенант, ух, как глядеть-то надо, да. Взвод-то у вас совсем не на первом месте. И все старики в новых шинелях. В коротеньких. А молодые в длинных старых, – шипел слюнкой побрызгивая Коробок.

– Проведу я работу среди них. Чтоб не брали пример с комвзвода Мальского, – не удержался, чтоб не съязвить, Пелипенок. Если б он знал, кто косвенно к этому приложил ручонку. Пожалел бы меня. Мальца, хорошо, не было сейчас. Теплоты в наши отношения эта шпилька бы не добавила.

Причина безудержной активности Коробка ясна была всем. Замполита у нас два. Как и прочих старших начальников. По первому и по второму штату. Коробок совсем недавно обошёл Поливца. Тот где-то в марте отличился. Основные силы наши в окрестностях на учениях скитались. Кстати в районе посёлка Луостари. Там был военный аэродром. Где начинал службу Юрий Гагарин. Мне об этом поведал порторг капитан Тимошенко. Все учения провёл у меня в ГТТ. В нём было просторнее. Пузатый Тимоша спал в центре кабины, обняв горячий кожух движка. Мне, в знак особого доверия поведал:

– Во, где твои первые учения идут. Откуда Юрок в космос шагнул. И ты может ещё… в партию тебе надо вступать, готовиться. Смекаешь?

– Да у меня зрение не очень, – ни к селу, ни к городу вякнул я.

Тимоха не смутился ничуть. Понял это как-то своеобразно:

– А на х… в космосе зрение? Там всё ж по приборам. Дык и в армию тебя взяли. И без очков ты. Значит, видишь, что надо. А вон наш Поливец. Он же вообще ни хренюшеньки не видит. Ему и очков-то не подберёшь. А стакан мимо не пронесёт, не боись. Сейчас за командира остался…

На счёт стакана парторг не преувеличил. И место командирское не опозорил Поливец.

Только дивизион за порог – приехали геологи из Заполярного. Им позарез нужен был ГТТ. В любом состоянии. У нас был. В парке стоял. Подгоревший. Коллеги мои – к командиру. Может Врио наш и подслеповат, но слышит и чует в порядке.

– ГТТ нужен? Об чём речь. Защищать и помогать народу – это святое! Через лобаз.

Говорили, что «газон» геологов шибко много раз туда-сюда мотался.

И Поливец свой рекорд побил. Себя превзошёл. Сутки договор заключали. Потом дежурный по части, старшина Шариф, подогнал к крыльцу штаба задом фургон. Тело Врио командира, помпы по первому штату, капитана Поливцова, тайно увезли на квартиру к нему, домой, в Печенгу. Говорят, что по прибытию, тело ещё сутки «гудело» дома. Уже с супругой. В трудные минуты боевая его подруга Людмила мужа не бросала.

Геологи ещё три дня слонялись около части. Дьяк вернулся – имел с ним короткий разговор.

Так Коробок вышел на первое место. А Поливец встал за ним сзади. О чём нисколько не жалел. Ходил гордый. ГТТ сберёг. Врагу не отдал. Пока геологи угощали – были народом. Как всё зыбко в этом мире…

А когда Мишутка стал приближаться к рабочему месту помначштаба, смог заглянуть краешком в личные дела товарищей офицеров. Иду как-то мимо его каморки. Выглянул он из оконца. Рожа улыбается до ушей:

– Нырни ко мне сюда на миг, стенгазетчик ты кухонный наш. Глянь – последняя характеристика наставника политического. Коробка.

На курсы повышения его отправляли. Резюме: морально не устойчив, злоупотребляет, по пьяному делу потерял удостоверение личности, не рекомендуется для использования на политвоспитательных должностях.

– Только не кому не говори, Вадя. Но каков, а? Только и смогли назначить вторым после Полица. Опыта поднабраться.

Мишенька! Я слово сдержал. Молчал долгие годы. Вот только теперь… хотя, Миш, любой писарь в штабе и почище бумаги в руках испокон века держать мог.

А когда Поливца в фургон грузили, юморист майор Дудник присутствовал. Потом мне как-то сказал:

– Вот у нас замполиты ведут активное личное профессиональное соревнование. Опыт их, бля, не херово бы шире внедрить. Написал бы ты, да отправил в дивизионку. Слабо, а?

Отвечаю я майору на полном серьёзе:

– Составить заметку, как вы метко выразились, совсем не херово бы. И вовсе, бля, не слабо. Слабо её напечатать, ёклмн. Без русского матерного будет она нечитабельна.

Совещание у Дьяка закончилось, как обычно. Все сказали дружно: «Бу сделано». А про себя многие подумали: «А почём же это можно один ПМ толкнуть? И кому? Или на водку сменять что ли?»

6. Сено – солома

Знакома нам старая русская пословица: «Утро вечера мудренее». От бабушек ещё, от дедушек. Очень хорошая пословица.

Ни свет, ни заря опять в штаб всех кличут. Пока делал вид, что бегу шибко – размышлял. Над пословицей.

Мудренее. От существительного «мудрость»? Или от наречия, что ли, «мудрёнее»? Заковыристее. На границе с глупостью. А уж в штаб вошёл, совсем другую народную присказку вспомнил. Многие годы спустя, её Довлатов Сергей вложил в уста мальчишке деревенскому: «Поплыли муды по глыбкой воды». Корень тут один или просто созвучие? И в языке нашем «могучем и великом», и в жизни всё путается: ум, мудрость, мýка и мукá (та, что перемелется). А вот тут ещё и они плывут по мутной воде. Ой, не зря столько лет Герасим топит бедную «Му-Му».

Тут вот Мишаня Белый Ус заглянул в бумажки мои, говорит, как слабоумному Герасиму: «Ну, чего ты мудришть, мудила? Проще пиши, не умничай. И Му-Му не трогай. Это – святое».

Да. Конечно, я понимаю. Мои муки творчества, как мычание. Их топить следует. На «глыбкой воды».

И в штабе нашем утро было явно «мудрёнее». Вчера поздним вечером Дьяк нас всех строполил на доверительную работу с личным составом. И чтоб утром ему всё доложить!

А сегодня командира вместе с начальником штаба увезли. В Мурманск. И Павлючину прихватили. И они теперь там докладывают. Может, вместе с Дмитриевым. Не знаем мы.

Нас очень много набилось в командирский кабинет.

На дьяковом месте – командарм Володин. Справа и слева от него несколько незнакомых. От майора до полкаша. Петлицы разные. Щит и меч, прокурор один. Не «совиный», новый для меня. В углу у окна затесался старлей Заёк. Значит дрючить нас будут в три смычка: и родная армия, и военная юстиция, и «особые» люди.

Генерал-лейтенант выглядел усталым. Можно представить почему. В забытой Богом Печенге, в вонючем кабинетике, на месте раздолбая-подполковника, потерявшего целый мешок пистолетов, вместе с этими вот идиотами, что перед ним жмутся…

Наверное, сильно нас всех командующий армией любил. Но держался достойно. Не отнимешь.

– Товарищи офицеры и прапорщики, – начал Володин, – Необходимо начать немедленно прочёсывать всю прилегающую к части территорию. Всем личным составом. Свободным от нарядов. Под руководством своих командиров. Начальник штаба убыл. Где помощник?

Товарищи по оружию заботливо подтолкнули ближе к столу Мишутку.

– Я! Лейтенант Иванов, – ничего ему не оставалось, как в струнку тянуться.

– План, график составьте, лейтенант. Через полчаса мне на подпись. Через час приступайте к прочёсыванию. Каждый кустик, каждый бугорок. Обнюхать. В девятнадцать ноль-ноль здесь у меня сбор. На доклад. Всем.

Генерал помолчал. Поглядел в стол. Продолжил:

– Это первое. Второе: на складе у вас – бардак. Где начальник артвооружения?

Вопрос повис в воздухе. Никто не хотел высовываться. Дьяка и Феркеса – нету. Ты, генерал, на их месте сидишь. Вот и разбирайся. Командуй.

И Коробок не вякал. С утра-то. Не как вчера, к вечеру позднему. Мудрее стал, что ли?

Теперь старшим по дивизиону становился майор Соколенко. Его тоже куда-то угнали. Создавалось конкретное впечатление, что не только на складе артвооружения у нас бардак. Но…

Остановимся. А то шире мыслить – это, знаете ли, чревато.

Сатирик наш, майор Дудник, принял на себя обязанности в данный момент:

– Начарт, лейтенант Павлюк, тоже вызван в Мурманск. Вместе с командиром.

– А кто же на складе хозяйничает? – вопросил генерал-лейтенант.

Дудник и все остальные уставились на меня. Майор открыл рот, чтоб представить меня. Я открыл рот, чтоб отказаться от такого доверия. Дудник, ветеран, старая школа, грамотно передёрнул:

– Заведует старшина Соловьёв. Им командует нач мастерских, но у него нет допуска на склад.

– Двойной бардак, – проворчал генерал. – Где старшина?

Тут уже Дудник послал знак мне: «Твой ход, салага. Отбивайся».

Я зычно заорал, явно громче, чем следовало:

– На складе, товарищ генерал-лейтенант. – Порядок наводит.

Командарм поморщился. То ли моему крику, то ли нашему общему кульбиту. Отлично разыграно. Все на местах, все пашут, всё в полном ажуре.

А пистолеты – тю-тю.

– Старшину ко мне. Выполняйте приказ. Все свободны, – закончил командарм тоном, за которым слышалось, как зубная боль: «Тыщу лет бы мне вас не видеть, пидорасы».

– Я тебе выделил полосу за нашими виллами. Склон к Сики-Ёке[63]63
  Сика-Ёка. Так мы называли речку около наших домиков. По примеру кого-то из местных. Откуда такое название? На финское не тянет. Японское? Кто, когда сюда япошек привозил? И они тут замёрзли?


[Закрыть], – сказал мне Мишутка на крыльце штаба. – Ищи там усердно. Не на сопках же их прятать стали бы.

– В Сики-Ёке, думаешь? – обречённо спрашиваю распорядителя безумных макаровских поисков.

– Не думаю и тебе не советую. Их с успехом можно было бы искать в Заполярном. В окрестностях кабака. Шансы те же, зато выпить и закусить рядом, – доброжелательно успокоил меня Миха. Начинающий штабной помощничек.

Отвёл взвод к мутной беспокойной японской речке. Начал со всей серьёзностью объяснять задачу, чтоб настрополить, испугать солдатиков, чтоб нашли, кровь с носу… Гля, бежит с красной повязкой, рядовой боец с КПП. По мою душу? Так и есть.

– Товарища лентенанта! Срочна, дежурная, звала, – из солнечного Азербайджана защитник!

Я ещё подумал, что ж в такое время на КПП дежурный малохольного себе выбрал? Сообразил: все ж разумные в стороны от части сиганули. Искать.

Прибыл. Дежурный, начальник связи Гусев, уже пожилой старлей, мне:

– Дуй в библиотеку. Живо. Там тебя ждут.

– Ведь я ж, как все. На опасных поисках, – для видимости артачусь, время тяну. Кому ж на допрос охота?

– Можешь не ходить. В наручниках приведут, – сердечно пояснил мне Гусь.

В библиотеке две компании расположились. Независимые друг от друга. В разных комнатушках. Различать явственно мы их стали позднее. Сейчас метались от одной к другой, потные, с выпученными глазами. Они нас перебрасывали, как баскетбольный мячик на тренировке. Деловито, пренебрежительно.

Меня буквально затащил в левую библиотечную каморку старлей Заёк. Старый «особый» знакомый. Сразу стало ясно, в чьи первые рукавицы я поступаю. За столом сидел маложавый стройный улыбчивый майор. Судя по петлицам танкист. Старлей молча кивнул на меня и умотал. Кого-нибудь другого из нас полетел отлавливать. Свой подопечный материал-то знал.

Танкист мне панибратски-снисходительно:

– Садись, литер, – пододвинул мне пепельницу, – Сам не курю. Ты можешь. Если хорошо беседовать будем. Не боись пока.

Курить я не хотел. Моё счастье, вообще мало дымил. Вечером, перед сном, всю жизнь не мог удержаться. А бросать, всё одно, было через долгие годы очень трудно. Белый Ус может подтвердить. С ним на спор вместе бросали. В море. Он всё время сокрушался: «Тебя, сучок, ведь не проверить. Знаю – ночью смолишь. Спать с тобой теперь что ли? Из-за бутылки «конины-то»?[64]64
  Да. В море, в океане было дело. На «конину» спорили. Коньяка бутылку. 8-12 стоила. Белоус до сих пор думает, что я тайком курю. Жаба душит за пузырь. Миха! Нет. Приезжай. Выпьем. Хоть бросил и то, и другое.


[Закрыть] Тьфу!»

Конечно, я был далеко не в своей тарелочке. Мандраж присутствовал. Прикиньте: время, место, жизни опыт с «гулькин …». Нет, чтоб обделаться тут у него на табуретке – было ещё далеко. И, кстати, с каждым ихним «задушевным» разговором не я один, все мы «набирались» от них же наглости и чёрствости, что ли?

Значительно позднее я стал понимать, что было для нас великое счастье: «Они нас не били!» А то о какой бы нашей смелости говорить?

А тут я даже захмыкал:

– Так, а чего бояться? Я вроде ничего плохого не делал.

Теперь майор резко построжал:

– А вот это мы ещё поглядим. Павлюка уже увезли. И Дмитриева взяли. Чуешь, кто следующий?

А может ещё и будут бить? Рано я радуюсь-то. Я, и правда, стушевался:

– Так, а за что? Этот сарай, эту каморку и ящик с пистолетами я в первый раз увидел. Я о них и не знал даже.

– Да. И большинство, все почти, в части вашей не знают этого. А ты, Павлюк, Соловьёв и твои солдаты знают. Немного вас. Посвящённых-то. Ты зачем тогда на склад пошёл?

Во! Я изумился. Думал, им всё известно и понятно. Тогда ещё не догадывался, что требуется следователю: всё с ног на голову переворачивать, переиначивать, не доверять, запугивать, путать, врать и т. д. Чтоб подозреваемого, то есть меня, с дерьмом смешать и признаться заставить.

Начинаю я растолковывать про себя сермяжную:

– Да на хер бы мне этот склад и нужен. Стволы мне Павлюк показать должен был. Перед учениями. Мне их, проклятых, вывозить…

Майор мне резко:

– А мог бы не пойти тогда на пост? Отказаться, отговориться?

– Да вообще мог. Просто не явиться. Да и все дела. Время уже позднее было. Служба кончилась.

– Во! – прямо в лицо мне «вокнул» танкист и откинулся на спинку стула. Торжествующе.

И продолжил вкрадчиво:

– А пошёл. И данные есть, что мог бы в Заполярный поехать. В кабак. Так нет! На склад с оружием тебе интереснее было. Нужнее! А?

«Так, бля, – подумал я, – Чего и следовало ожидать. Начинаются гонки. Кто быстрее. Чтоб настучать».

И в общем-то грустновато я отвечаю:

– И на склад мне не хотелось переться. А и в кабак с Мальским ещё более того. И денег у меня было – кот наплакал, да и сам он мне как-то…

– Во! – опять с любовью воскликнул танковый особый следователь, – И к товарищам, говоря твоими словами, относишься ты херово. Мальскому лейтенанту шинелку укоротил, мне б так попробовал! – майор очень уже всю мою подноготную изучил гнилую[65]65
  Уверен. И знающие людишки мне в жизни подсказывали. Все дела подобные, все протоколы, донесения хранятся вечно. Как-то в них наша «кройка-шитьё» с Мальком описана. Очень интересно бы взглянуть. Оперативная информация, как-никак.


[Закрыть], – Рукодельник ты наш, – добавил он.

Но уж тут-то танкист не знал, что выражается словами моих родных и близких. И это внезапно меня успокоило. Все мыслили, все мы чувствуем, все друг друга донимаем одинаково.

Через долгие годы, дочка моя Настька, мне скажет: «Опять батя наш рехнулся. К старой куртке новые карманы пришивает. Рукодельник наш».

А особист ещё меня уел:

– Вот и деньжат у тебя маловато. А они нужны. А надо загнать что-нибудь. А что? А пистолетики-то, а? Почём один макаров-то, а?

Молчал я совсем. Чего мне сказать-то было? Уже смотрел грустно и тупо в библиотечный угол.

Вместе помолчали.

– Ладно, иди, литер. Думай. Это только начало.

Уж в этом я не сомневался.

Только побежал на Сики-Ёкин пляж, ну думаю: взвод меня встретит радостью. Пляшите, мол, товарищ лейтенант. Нашли!

Нет. Не выгорело мне. Даже наоборот. Завернул меня посыльный обратно. Уже более-менее разумный.

– Извините, товарищ лейтенант, не успел вас перехватить на выходе. Опять требуют. Немедленно.

В другую комнатушку меня запихнули. К капитану теперь. Щитом и мечом отмеченному. Невзрачному мучному червю. По повадкам. Совершенно ко всему безразличному. Ко мне, к солнечному дню за окном, к нашему ЧП, к чистому воздуху.

Курил беспрестанно. Я сел без предложения. Ему было глубоко наплевать. Похоже, я мог бы лечь на пол у его стола.

Он задавал монотонным голосом короткие простые вопросы. Кто я, откуда, куда пошёл, где стоял, а куда тот ушёл. Я тоже вяло, убого отвечал. А он очень длинно и долго писал. Я чуть со стула не упал. Засыпал. Забыл о времени.

Забыл, что надо было пожрать. Закончил – дал мне читать. Листов шесть-восемь накатал. Мелким почерком. Очень подробно и очень скучно. О том, как мы ходили в тот злополучный вечер. Читамши – чуть сознание не потерял. Убей – не помнил я через пять минут уже, о чём он сочинил. Подписывал каждый лист. Первый раз в жизни.

Вышел, пошатываясь. Пошёл в столовку поужинать. Последним. Ел перловку с селёдкой. Перловку – помню. Селёдку – помню. А как ему отвечал и что он писал – не помню. Гипнотизёр хренов. Два дня после этого не курил. Пропах его беломором поганым.

У штаба толклись однополчане. Как в прострации, хотел идти к дому. Меняйла неунывающий окликнул меня чрезвычайно заботливо:

– И куда ж ты мимо-то шагаешь, лейтенант? Тебя все ждём. Думали уж позвать, да командарм отговорил. Ничего, говорит, подождём ещё, сейчас должен подойти сам. Наконец-то. Совсем заждались.

Всем было лень даже хихикать. Так, глянул в мою сторону кое-кто. Подрулил я к штабному крыльцу. Стали втягиваться внутрь.

В командирский кабинетик набилось нас ещё больше, чем с утра. И если утро было мудрёное, то вот каким выдался вечерок.

Всё совещание я не помню. Вернее смутно. Кроме ярких деталей. Командарм сказал:

– Поиски вокруг произвели. В первом приближении. Результаты – ноль. И хорошо, и плохо. Нашли, конечно, кое-что попрятанное. Сапоги с консервами. Это вокруг любой части. Чаще надо шерстить. Забота замов по тылу. Если это не они сами.

У майора Каминского слегка афишу перекосило. Чего-то ещё вдалбливал генерал. В первую же паузу вклинился подполковник незнакомый. Слева сидел от Володина. Артиллерист. Всю жизнь помнить буду. Спокойно, чуть посмеиваясь, в упор на меня глядя, сообщает:

– Товарищ генерал-лейтенант, просим обратить особое внимание. Все выполняли ваш приказ. Прочёсывали с личным составом. И только начальник мастерских своих подчинённых бросил. На весь день. А район ему был выделен очень интересный.

Так меня не мордовали никогда в жизни. И за что?

Задыхаясь, спотыкаясь, пытаюсь начать:

– Това-щ, ген-рал лен-нт, дак ведь меня…

Прямо, как мои литовцы или азербайджанцы из хозвзвода. Заикаюсь. Забыв родной язык. Хорошо, молоденький был. Сейчас кое-где читаю, как седые генералы, случалось, выпадали плашмя из высоких кабинетиков, с инфарктами. После таких вот примочек.

Командарм меня не стал и слушать. Поднял ладонь, чтоб я заткнулся. Что я и сделал. Замерев с отвалившейся челюстью.

Говорит Володин спокойно, поморщившись, как от прикосновения к чему-то противному:

– Вас, лейтенант, государство призвало служить ему. На два года всего. Так извольте выполнять свой долг, как положено. Чтоб такого больше не было.

И всё!

Как забыл про меня. А подполковник на меня зырится, лыбится глумливо.

Стоял, потом обливаясь. Совещание кончилось, все в коридор – на выход.

Коробок один, придурок, не забыл про меня, за локоть ухватил, мордочку свою окрысил, слюной побрызгивая, кричит, чтоб все слышали, мимо топавшие:

– А я вот вам, лейтенант, не генерал Володин, командующий. Я вашему отцу напишу. Скажу, как ты тут позоришь, понимаешь. И матери…

Хотел я ему в глотку вцепиться. Заколотило меня с огромной частотой и амплитудой. Ангел-хранитель сберёг. Почти заорал ему в мордашку:

– Если ты, сука, родителей тронешь – убью, на …! Завтра мне в караул. Шпалер получу и патроны! Запомни, сука.

И амба. Больше Коробок меня до конца службы не цеплял. Как забыто.

На крыльцо вылетел. Поздно. Все уж разбегались. То, что меня оприходовали, было шибко замечено только мной. Для остальных это – комариный писк. Большой разбираловки-то не было. Даже не интересно.

Дудник вышел на крыльцо. Мне, трепыхающему, подмигнул:

– Не ссы, лейтенант. Всё сено-солома.

– Ка-акая солома? – не включился я.

Майор снисходительно, уже уходя:

– Ну, семечки. Какая разница? Только у нас уже не семечки, не цветочки даже. У нас уже ягодищи, вот такенные.

Поплёлся я в домик наш. На выходе у КПП, снаружи, у шлагбаума стоит подполковник, меня только что обработавший. Поманил пальцем. Фурага у него надвинута на самые брови. Глаз не видать. Подбородок вздёрнут победно. В уголке губ спичинка. Мне тихо, как заговорщику, выдаёт:

– Понял, лейтенант? Так надо. Не булькай кипятком, а примечай. Дело-то, вишь ты, какое непростое. И всех, и тебя ещё освещать будем. Гляди.

«Газон» подкатил. Он в него влез. Свалили.