Текст книги "Пока играет скрипач"

4. Уже в Министерстве Обороны СССР

В Выборге погрузились в эшелон. В товарняки с нарами. Сутки малым ходом. Железнодорожная станция «Ладожское озеро». Конечная на этой ветке. Посёлок Морье. Учебный зенитный полигон.

Легендарная Ладога.

Все виды стрельб из наших пушечек. Стрельба батареей с РЛС [22]22
  Да. Хоть не в море, океане мы были на службу воткнуты, но – за Полярным кругом. И лишь много южнее начиналась Большая Земля. РЛС – радиолокационная станция.


[Закрыть] – потрясуха! В центре хоровода из шести зениток устоять на ногах очень трудно. По разновысотным целям без РЛС – дохлый номер. Ближний Восток и Вьетнам показали это наглядно.

Стрельба взводом по «конусу»[23]23
  «Конус» – боевой самолёт на 500 метровом буксире тащит макет. В него лупят боевыми снарядами. Лётчику – боевой вылет.


[Закрыть]. Азарт для стреляющих расчётов – звериный.

Стрельба по танкам. На километре таскают макет. Бронебойными трассирующими по нему упражняются. Со времён Великой Отечественной для танков это смерть. Неотвратимая. Если из зенитки по нему, по наглому.

Впервые увидели ЗПУ. Спаренные зенитно-пулемётные установки. Лёгкое, мобильное страшное оружие. Многие из нас через два месяца попали командовать этими отдельными взводами.

Увидели – шедевр! «Шилку». Четырёхствольная зенитно-пулемётная установка на базе танка со своей РЛС. Море огня! Равного ей – не было и нет ничего в мире.

Показали всем. Всем зенитным частям. Впервые почти. Прибыли какие-то, ну, очень высокие, военные чины. Нет, не прибывших показали, а «Стрелу». Мы о ней на лекциях слыхали. Только слыхали. Записывать было нельзя! И правильно.

РПК «Стрела». Ракетный переносной комплекс. Труба, стрелять с плеча. В сторону летящего самолётика. У неё, у «Стрелы», самонаводящаяся головка. На тепло. То есть в задницу прямо въезжает, в сопло горячее. Стреляли показательно по долгоиграющей сигнальной ракете на парашютике. Глядели все – душа радовалась!

А сейчас?

Все видели, и не раз, по дебилоскопу[24]24
  «Дебилоскоп» – телевизор. В начале далёких 70-х годов впервые услышал, такую кличку для TV, от коллеги – чеха. Морского геофизика. У чехов – великое чувство юмора. Уверен: «Дебилоскоп» – придумал ещё Гашек, а сказал – Бравый Швейк. И в самую точку.


[Закрыть] проклятому, как абреки долбаные по нашим, по нашим! Самолётам и вертолётам из новых уже, наших! РПК стреляют. Да что же это делается-то, ребята?

Если б нам тогда на берегу Священной Ладоги, кто посмел такое сказать… Выражаясь современным дебильным языком: «На куски падлу бы порвали». Да не рвать на куски, а к стенке ставить надо тех, с чьего позволения «Стрела» оказывается в любых чужих руках. Да и не только «Стрела».

Вы пробовали охотничье ружьё купить? Простому человеку легче собственные похороны организовать. А у них в каждом ауле, у каждого сопливого «джигита» – АКМ! Какие им б…и продают?

Что-то опять меня не туда занесло. Извиняйте. Перевозбудился.

Месяц пролетел очень быстро. Честно говорю. Экзамены на лейтенантов сдавали прямо у пушек. На берегу озера. Никого никто не «заваливал». Последние дни июля. Треть из нас в первых числах сентября шли на два года под ружьё. Бывали случаи попадания в морфлот. Это на три года. Отслужившие действительную до института могли пойти по собственному желанию. Среди нас, горняков, я о таких не слыхал. Из других социальных прослоек – встречались. Половину из оставшихся «подгребали» через год-два. Это было, пожалуй, хуже. Хотя не смертельно. Вон, Вовка-Академик. Нацепил портупею через год. А потом ко мне в Мурманск прикатил. Море «Кабернухи» с ним вылакали. И ничего, тьфу-тьфу, пока небо коптим.

После экзамена переоделись в своё, гражданское. И на электричку. До Ленинграда. На перроне Финляндского какая-то сила построила нас, сама! В колонку и дружно грянули мы на весь вокзал:

 
«Эх, Ладога, родная Ладога!
Метели, штормы, грозные года.
Недаром Ладога родная
Дорогой Жизни названа!»
 

Вспоминаю – чуть не плачу. Были редчайшие, незабываемые минуты удивительного единения. За это благодарен судьбе, Горному институту, «Военке».

На следующий день – Военкомат Василеостровского района Ленинграда. К десяти утра. Здесь наше первое истинное распределение после Горного института. Заседает комиссия. Человек пять, вроде бы. Во главе с военкомом.

Моя очередь. Захожу. Всё очень доброжелательно. Военком два слова обо мне. Кто я, что я. Потом спрашивает:

– Вы ж геофизик. Это вроде, как геолог. На практиках поездили? Где были-то?

Ответствую. Докладываю, так сказать. Себя не пойму, то ли всерьёз, то ли треплюсь:

– Так точно. Носило меня по южным округам. Таджикистан, Казахстан, Забайкалье. Как Сухова. Так мне это, ой как…

Прервал мою интермедию полковник присутствующий. Солидный, пожилой в очках. Спрашивает:

– А у Вас отец не военный, часом, журналист?

Я подтвердил, ясно дело.

– На Ленинградском фронте, в газете «На страже Родины». Да? – уточняет у меня полковник.

– На Ленинградском, Прибалтийском и в «Красной Звезде» тоже.

– Мы неоднократно с Вашим отцом, как же. Передавайте привет.

Растроганно киваю.

– Ну, а если без ваших отклонений к кинематографу, то куда бы служить желали направиться?

Поддел он меня слегка. И такой интересный карт-бланш[25]25
  Не уверен, что к месту использовал этот термин. Да и вообще, честно говоря, не знаю, что точно он означает. Но слово – богатое! Особенно вторая половина. Всю жизнь хотелось встретить с таким именем – Её. Не вышло.


[Закрыть] выдал.

Эх, что там для Добра-молодца на камне-то было написано: «Направо пойдёшь…, налево…». Возможно, и я этот шанс-бланш должен был с разумом, с толком использовать. Нужно будет собрать, классифицировать все мои упущенные возможности. Сделать выводы. Хотя… Наверное самому уже поздно локти кусать, а другим? Тоже без пользы.

И, как можно догадаться, совершенно не раздумывая, я брякнул:

– На Севере нашем не бывал. Хочу поглядеть, чем Полярный круг на земле там отмечен. Какой краской.

Мне тогда мнилось, что комиссия на меня взирала, если не с гордостью, то с одобрением. И совсем скоро дошло: это было сострадание.

Вышел в коридор. Толпились ожидающие своего вызова и уже отстрелявшиеся. Кирагуду спрашивает:

– Чего там с тобой полкаш трендел? К себе, поди, звал служить? Вон у тебя рожа-то сияет. У него петлицы, часом, не голубые?

А Савва Буев сразу мне обухом по голове, ещё не ведая, что первым указал на ущербность:

– Не-а. Он, видать, в столицу призывается. Вдоль кремлёвской стены гулять будет. Со «Стрелой» на плече.

Запоздало стало доходить. Кинуться назад, заорать: «Пошутил я! Дяденька, полковник, к Царь-пушке меня, а? Поближе».

Ведь, глядишь, пристроил где-нибудь в Таманской дивизии. Уж я старался бы. В кадрах остался служить. А перед самой пенсией этого бля…го Руста[26]26
  Руст – прилетел на заре перестройки к Горбатому в гости. С поздравлениями. Автор в своих угарных мечтах от переживаний по упущенному допускает явные политические ошибки. Это кто б ему дал сбить такого посланца к самому Меченому? (Примеч. независимого ред.)


[Закрыть] непременно сбил бы. И весь ход Мировой истории может быть… Эх! Не люблю я эту блатную пословицу: «Бог – не фраер», но смысл в ней – не отнимешь.

А позднее Белый Ус мне тоже добавил.

Когда из группы войск прибыл к нам, за черту Полярного круга. Когда мы отмечали это бутылкой выставленного им «костыля». Когда я, окосевший, вспомнил моё «распределение» на большом проспекте Васильевского острова. Когда начали мы наш печенегский напиток «спирт питьевой», шесть рублей полбанки. Когда…

В общем, сказал мне Мишаня:

– Ты б, чучело, ле-лементарно мог бы к нам в Дрезден попроситься. У твово батькиного корешка-то. Глядишь, не пришлось бы мне счас с тобой тут…

Вытер сухой глаз свой мокрой ладонью Мишаня, хлобыстнул полстакана «чистяка» и задумчиво протянул:

– Да…, надо от тебя, Вадя, в будущем, пожалуй, подальше…

Это ему не удалось.

А осовевший помначштаба встрепенулся, как бы проснувши, обвёл нас несколько помутневшим взором, как у пьяненького Рокуэла Кента, и вымолвил горделиво:

– Э, нет. Это хорошо, что нас сюда занесло. Хочу вас запечатлеть всех. На сопке у зениточки нашей, а?

Поповщина, более трезвый – ему в караул заступать, закончил:

– …все мы лежим пьянющие. Начинай малевать сейчас же, Мишка. А то, когда ещё в такой кондиции застанешь натурщиков.

А я тогда сидел между двумя Мишками. И загадал желание.

И вот Вам пишу, Друзья. Осуществляю.

А дальше предоставили отпуск. Денег дали по сотне рублей. На месяц. По тем временам, при наших запросах, да по тому юному здоровью – огромное богатство. Предоставили бесплатный проезд к месту отдыха и обратно к месту службы. Фантастично!

Небольшой компанией двинули в Молдавию. Там бывать никому не приходилось. В Дубоссары. На речку Днестр. Жучила слыхал, что там – рай. Кирагуду причмокивал и кивал башкой. Длиннющий худющий Тюшов откуда-то сверху попросил их, чтоб без обмана. Терминасов, Тером кликать будем, так короче, щёлкнул пальцами, «снимая» воображаемую колоду, успокоил Тюша:

– Не бзди, Санёк. Я знаю. Там, в Днестре, заместо воды – вино, молдаванки в нём плещутся, помидорами обожрёшься, в двери и по ширине проходить не будешь.

В принципе, сбылось, в основном, всё. Кроме последнего. От помидоров проклятых все мы, не только Тюш, вес сбавляли. Сразу же. Поэтому ограничились винищем. Однажды вдвоём с Жучилой пошли с утра на речку. Рано. Вроде искупаться. Да задержались. И где-то затерялись до вечера. Оба мы худого сложения и довольно роста скромного. Но точно помним, по сю пору, что осилили по восемь фугасов «Алиготе». Сейчас уже не верится в это. Но было.

Шлялись мы по Дубоссарам, со всех сторон подпевала нам молоденькая Ротару и были молдаване прекрасными добрыми ребятами.

На речном песочке Тюшик «подкатился» к одиноко сидящей девушке. Если возможно так выразиться. Если шагает коломенская верста. За два метра ростом. С такой высоты, да ещё чуток близорукий, Тюшик ошибся. Думал молдаваночка местного розлива, оказалась вообще коренной ленинградкой с улицы Восстания. Зато не тушевался Кирагуду. Выждал с полчасика и увёл Лидку на долгие годы. В качестве первой своей половины.

Тюш не переживал, молоток! Попробовал побить наш с Жучилой рекорд. Насколько мы помним – не вышло. Рекорда. А может это мы с Бобом завысили реально выпитое.

Через пару недель уезжали сначала втроём. Жучила, Тер и я. Без единой копейки. В общем вагоне. Очень хотелось жрать. Вспоминали о валяющихся помидорах. Вдоль дорог советской Бессарабии. Тер сделал правой рукой несколько разминочных пассов. В Горном он был не из последних по префу. Кирагуду, Тер, Сирота[27]27
  Сирота – Вовка Ошурков – так сам он себя прозвал. Батька его, Красный Комкор, рано умер. Вовка в префе был мастер. В Сочах мог бы жить точно. А жил со мной на одной улице. Фурштадской. (См. «Круиз»).


[Закрыть] – украсили б сборную института. В поезде «Кишинёв – Ленинград» Тер оказался один. Мы с Жучилой, как говорится, имели право играть лишь в классе «Г». То есть под столом, неполной колодой. Пики с винями путали.

Тер пошёл по вагонам. И сел играть. В чужое купе. К незнакомым попутчикам. Чужой колодой!

Мы топтались в тамбуре. Стреляли покурить. Напоминали малых деток, чья мамка вышла на панель. Чтоб они не помёрли с голодухи. Сейчас вспоминаю: вообще-то не так, чтобы уж очень и смешно. По нынешним временам – быть нам всем в криминальной хронике.

А тогда Тер совершил невозможное. И выиграл, и живым ушёл, и деньги в клювике унёс, сводил нас никчёмных в вагон-ресторан, напоил и накормил! И тем сохранил свою и наши жизни для «действительной». Жук отматулил до института. Сержантом на Новой Земле. Тер отбывал под ружьё в Сибирь. Я – в Мурманск. Кирагуду – в Закавказский военный округ. Ванечка Леонтьев забрался дальше всех. На Чукотку. Савва влился, для укрепления, в знакомый нам Выборгский дивизион.

А в Таманской дивизии, наверное, так и остались в некомплекте. Без меня.

5. Последний перекрёсток

Взят билет на самолёт. Рейс «Ленинград – Мурманск». Будний день. Это точно. Не в выходные же прибывать в часть. Прибывать, а не являться. От глагола «являться» отучили давно. Является, мол чёрт. Почему-то эту безобидную истину в армии вбивают каждому в башку легко и быстро. А что-нибудь вроде: «не обижай новобранца»…

На Мурманск несколько рейсов. Ночных нет. Взял на дневной. Лететь – два часа с копейками. Торопиться некуда. Полярный круг и всё, что за ним, теперь от меня не убегут. А я от них?

Провожал меня небольшой круг друзей. Из Горного – никого. Все в эти минуты разъезжались. Или уже разлетелись. Были те, с кем не удалось мне выучиться на металлурга. Лёха-шланг заканчивал Макаровку. Тоже шёл под знамёна. Северного военно-морского флота. На три годочка.

– Может, свидимся где-нибудь на побережье Кольского? – предположил или предложил мне Шланг.

– Лучше в Мурманске. В кабаке, – выдвинул альтернативу, вроде я, а вроде и кто-то другой. Моими устами.

Петух, солнечно улыбающийся в те годы, прискакал. Отпустил огромную бороду. К тому времени бросил уже универ и год болтался по Сибири. С шабашниками. Припёр сладкую бутылку наливки «Спотыкач».

– Так вышло. Ничего не попалось другого, – оправдывался виновато.

– Как войдёт, так и выйдет, – резюмировал Алька Шик.

Петух, как знаменитый царский адмирал-академик Крылов, употреблял всё, «кроме воды и керосина»[28]28
  Уже обсуждали в «Круизе» этот постулат Крылова из его книги «Мои воспоминания». Эту книгу и открыл для нас Петух. Заветам адмирала Жека следовал строго.


[Закрыть]. Боб пил «Спотыкач» из принципа. Начинали политех вместе. Один курс он как-то, где-то профилонил. То ли с наслаждением, то ли с отвращением хлебнул. Изрёк, уродуя, как обычно, букву «р»:

– За севегное напгавление я тепегь спокоен. Там вгаги не пгойдут!

Немного окосев, продолжил:

– Закончу – тоже, пожалуй, пойду. Попгошусь сам. Пойдём вместе, Алька, а?

Шик никогда за словом по карманам не лазил. Что попадалось, то и декламировал:

– Непгеменно, Бохматик. У моей Люсенды есть надёжный вгач. Семён Абгамович. Психиатог. Он направленьица нам по такому случаю почти бесплатно пгодаст.

Объявили посадку на рейс.

Хоть я и не глотнул петуховского «Спотыкача», но два часа лёта провёл в полусне. А если б хлебнул, изменился ход событий? Или нет? Для меня, не для планеты же. Я «Спотыкач» не принимал, а рейс тот аэрофлотовский, мой первый рейс в Мурманск, над ним и… споткнулся.

За иллюминатором – мгла. Щелчок микрофона и стюардесса спокойненько, подумаешь – делов-то:

– Над Мурманском снежный заряд. Наш самолёт возвращается в Ленинград.

Ещё два часа, посадка. Я – снова в Питере. Первый раз такое было. И пока, тьфу-тьфу, последний.

Часок поболтались у стойки регистрации. Самолёт заправили (хотелось верить). Загрузились снова. И на второй заход.

К двенадцати ночи приземлились. Явно не в Ленинграде. Тихо, морозно, темно. Всё в снегу. Начало сентября.

Хотелось Заполярья? Извольте. Это ещё не всё. До Мурманска автотранспортом часа полтора. Рейсовые автобусы ушли в десять вечера. Теперь утром. Аэропорт – деревянный барак. Половина пассажиров куда-то рассосалась. Остальным дали раскладушки. Видимо, все северяне. Ни у кого никакого шороха или недовольства. Ситуация обычная. Не в первой. Заснул, как убитый.

Утром на автобус и – в Мурманск. Обледенелое шоссе, вокруг заснеженные сопки. Низкие тучи, мелкий колючий снежок.

Штаб дивизии практически в центре города. На берегу залива. Вправо и влево – корабли, корабли… Сердчишко забилось.

Отдел кадров. Начальник, полковник, заслуженный, в сединах. Оглядел меня, документы.

– Чего вчера не прибыл?

Доложил, показал справку. Желающим в аэропорту давали.

Полковник миролюбиво:

– Это ничего, это нормально. Привыкнешь. Да, вчера с утра был уже один. Такой же, как ты. Макаренков.

Я поддержал разговор:

– Знаю его. С горного факультета. Нас двоих направили сюда. А он родом из Апатит.

Подтвердил полковник. И меня обрадовал:

– Так. Его я отрядил сюда. В Мурманск. При штабе дивизии. В отдельный зенитно-пулемётный взвод. Ты не успе-е-ел…

Вот так. Кадровик уже что-то писал, печать шлёпал. Продолжил самое главное для меня:

– А ты у нас поедешь в Печенгу. Севернее, да не совсем. Есть ещё новая Земля. Так что – не боись. В отдельный зенитный дивизион поступаешь. Нормальный ход!

Три львовских[29]29
  Львовский автобус. В те времена. Дальнего следования. Жёсткие были и мягкие. «Икарусы» ещё ходили. Венгерские. Мне они почему-то нравились меньше.


[Закрыть] рейсовых автобуса. С площади у железнодорожного вокзала. На Печенгу – Заполярный – Никель. В семнадцать тридцать вечера. Такая же связка была утром.

И погнали. Назад, мимо аэропорта, а точнее – на север. Вокруг – сопки, метель, мгла.

Уже рано темнело. А львовские гнали – чертям тошно. В их удали мне предстояло убедиться, обливаясь потом от ужаса. В недалёком будущем.

Печенга. Семнадцатый километр. Остановка у КПП. Воинская часть номер 81471. Дивизион. Все местные гражданские это знали. Подсказали мне в автобусе. Прибыл.

И было моё представление Дьяку наутро. И стал я впереди ремонта любого в дивизионе. Отвечать должен был и за кривые стволы, и размороженные двигатели, и порванные гусеницы тягачей… Сперва испугался я сильно. Такой ответственности. Но быстро понял: чем больше на тебя навешано – легче отмазываться. От этой ответственности. И усваивать начал я это через пару часов. После кратенького знакомства с частью и сослуживцами. Бывалыми и такими же новобранцами-лейтенантами, как я сам.

Поставили на довольствие. Обедать пошли в офицерскую столовую. Это не очень большой зальчик при кухне и солдатской столовой. Меню – почти неотличимое. Одинаковый суп, гарнир и компот. Кусок сала офицерам – постнее. Что было – то было. Может и стыдно, но что поделаешь? А про рыбу так же можно было петь: «уже пять метров съели мы селёдки…».

В столовке познакомился с Мальским. Вчера тоже прибыл. Немного пораньше. Шустро освоился. Меня за собой увлёк:

– Через пару часиков идём переоденемся. На вещевой склад. Со старшиной Шарифом я уже. Он мне и шинельку обещал подобрать.

– Генеральскую, что ли? – для поддержания разговора интересуюсь.

– Ну, может и не совсем, а намекнул. Я среагировал, – с характерным западно-залежным выговором балагурил Малец. Неунывающий, общительный вырисовывался хлопец. Командир взвода радиолокационной разведки.

– А сейчас – пойдём, глянем в соседнем домике комнатушку. У начпрода, Файзульнина что ли? Он пока один. Ты у Дмитрия ночевал. Я знаю. День-два покантуемся у Файзулы. Потом ведь на сборы. Ты под Ленинград. Знаю. А я – в Петрозаводск. Твоих двое уже уехали. Мне говорили, я знаю. А я – локаторщик. Разведка! Без нас вы точно все хромовые сапоги на воздух пустите. Я один на сборы… – немного прервался разведчик изо Львова. Остановился прикурить.

Позднее, в процессе службы, пообвыкнув, многие из нас изыскивали свои способы тормозить Мальца.

Мишутка, став штабной крысой, получив доступ к бумажкам, долго не фантазировал. Говорил строго:

– Товарищ лейтенант! Пришла с фельдпочтой сугубо для службы РЛС вводная за номером… сейчас скажу, – начинал открывать неизменную папку, как бы искал, отворачивался в сторону.

Всё. Можно через секунду поворачиваться. Мальский испарился – горизонт чист.

Кстати о неизменной папке. Мишка мне поведал потаённый смысл этого великого человеческого изобретения. Ему перешёл по наследству. От отца.

Делился со мной – тогда не профессор, не декан, но уже душевед и людознатец:

«Батя мой много повидал. И послужил, и потрудился. На Дальнем Востоке – свой человек. Ему один из ссыльных умников разъяснил. Начальству без нужды на глаза не попадайся. Уж если припёрло, то руки должны быть заняты. Хватай чего угодно и тащи. Тащишь, а сам шустро смекаешь: чего начальнику трендеть будешь. Мол, чего и куда. Хорошо всегда на примете иметь такую вещь: не броскую в глаза и не тяжёлую. Это на природе, на производстве. А в конторе-то оно куда проще. Папка с бумагами под мышкой – и всех делов. Но! Обязательно с утра, заранее не доклад начальнику подготовить, а продумать один-два вопросика, от которых его, как от зубной боли. Скособочит всю рожу ему. И высший пилотаж – это придумать, как разрулить проблему. А если совсем ничего нет подходящего под рукой, подойдёт: ой, помогите Пал Михалыч, как наиболее образованный, тут какая буковка, «а», или «х», я что-то не пойму».

Много позже я, во всю ивановскую, вынужден был использовать этот метод. Во ВНИИ Океанологии. Диссерт накропал. Рецензентов, оппонентов один год ждал. Проверка, подтверждение, в ВАК-е год мариновали, другой год шёл. За столом, особенно после обеда, сидеть невмоготу, можно заснуть, упасть, шею сломать. Беру папку, по длиннющим коридорам, из одного здания в другое, туда-сюда, час-другой… Через месяц приметил. Несколько аналогичных сотрудников, с такими же озабоченными рожами, занимаются тем же делом, что и я. И всё так серьёзно. Только с одним, по прошествии времени, не выдержали, расхохотались, поняли друг друга, пошли в «щель»[30]30
  «Щель» был такая очень известная забегаловка на Исаакиевской площади. У старой гостиницы. Где почил Есенин. Посетители – высокоинтеллектуальная публика. И фарца. Сломали всё. А так доступно было!


[Закрыть]. Не буду его называть. Мужик свойский. Брат его весьма известен. В сфере киношной.

А вот Белый Ус к Мальскому спешил навстречу всегда. И «бутафорил» на ходу:

– А скажите-ка мне, любезный корифей локаторов. Наша что-то батарейная РЛС при подаче высокого напряжения на излучающую антенну, а это при том, что колёса-то у «Урала» резиновые, это значит утечка ввиду заземления агрегатов и личного состава…

Мальцу надоедало первому. А у Белоуса таких вопросов была туча. Я подозреваю, что это он научил хитрющего умнющего морского геофизика-волчару, проеврейской ориентации, Борю Хаита, гениальному вопросу. Надо быстро на него отвечать: «Что больше: 15 процентов от 17-ти или 17 процентов от 15-ти?» [31]31
  Вопрос бесподобен! (см. «Круиз»). Вывозил не единожды. Даже стакан удавалось выпить на шару. Но этот вопрос – высший пилотаж. Не для Мальца он был. Из пушки по воробьям.


[Закрыть] А может это принёс нам позднее в «Севморгео» Череменский-младший? Не суть. Все мы были когда-то из одного гнезда – Ленинградского Горного.

Радикальней всех приветствовал Малька Пахомов. Тоже наш, горняк. Едва завидев, орал первым:

– Лейтенант Мальский! Больше выпить не дам. Рано блевать изволили-с. Кругом! Шагом арш от меня на х…

Вид он имел зверский. Чёрная волосатая морда с тяжёлой челюстью. При весьма скромных общих габаритах. Был отзывчив и добр. Сам частенько был «не в форме». В эти моменты желал кому-нибудь «поставить». Хоть полюбоваться как «употребляет» ближний.

Увлёк меня Малёк к Шарифу. Получили офицерской формы и обувки – уйму. Шапки взяли – полтора оклада. С длинными ушами. В два захода со склада таскали. И это было не всё. Шинельку Мальку взаправду сержант-сверхсрочник маленько получше откуда-то вытащил. Сукно помягче. Вроде бы. А может, и нет. А размеры у нас были одинаковые.

Пошли в жилище к Файзуле. Подгонять всё ещё надо. Уйма работы. Одних погон пришивать – обалдеть можно. Дело уже к вечеру. Хозяин со службы пришёл. Пузырь принёс. Знакомились.

Шинели были длинноваты. Подрезать не помешало бы. И ему, и мне. Были мы одинаковы по росту. Мальский, оживлённый «грамулькой», принялся искать линейку и мел. Вычертить новую границу на шинели. Нижнюю.

Я вспомнил отцовскую школу. Он всю жизнь получал готовое обмундирование. Не шил никогда. Стандартная фигура позволяла. А шить на заказ – накладно. И погоны видал я, как он прилаживал, и шинель укорачивал. Вразумляю Мальца:

– Остынь, бандеровец.

Всё же разведчик наш был незлобливый парень. И не лишён нормального восприятия нашего бытия. Шутливое моё обращение могло быть чревато. С Павлючиной вот так бы язык не повернулся. А вот Меняйла, начальник Мальца, сам любил себя назвать при случае этой нарицательной кликухой. Чудны дела небесных контрольных органов, ох чудны.

– Как новоявленный артремонтник счас окажу техпомощь радиолока-торной ищейке. Секи приход. Берём лишь ножницы. Начинаем с любого подола. Отрезать, сколько желаем. И закручиваем излишнюю ленту в рулончик. Демонстрируем на моей шинельке.

Сделали. Нормально вышло. Файзула храпел. Мы ещё по грамму «приняли». Малёк оживился весьма. Курил «Беломор». А вообще – всё употреблял. Понёс дальше без остановки:

– Домик среди этих всех я уже присмотрел, да. Замок повешу завтра. Со сборов вернёмся, ремонт наведём. Думаю радиофицировать. Всё! Время даром я терять не намерен, я погляжу ещё. Пойду в Академию, а что? Это им из училищ трудно, а я за раз, да. У меня все замки в дому будут электронные, стерео, не моно, светомузыка, да. Может, и останусь в кадрах. У меня дядька был в этих самых, специальных…

Малец прервался. Начал и прикуривать, и опорожнённый пузырь проверять. Забегал по комнатухе:

– Эй, Файзу. Это… добавить не худо бы. Для первого дня службы, ну, второго, ещё важнее, нету? А где? Счас я сбегаю.

Меня в сон тянуло. Неимоверно. Малёк испарился. И надолго. Я отключился.

Утром глаза открываю – Малёк сидит. Курит. Странно задумчивый и молчаливый.

– Ну что, удалось вчера? Добыл?

Малёк изрекает, погодя, чего-то в головке взвешивая:

– Найти – не проблема. Я уже всё тут в округе разведал. Не пойму что-то одного. Мы чью шинельку начали первой кромсать? Как ты меня, ремонтник долбаный, науськал.

– Чью-чью! Твою, конечно. У тебя натура горела. Желала иметь короткий гусарский ментик[32]32
  «Ментик». Что-то связанное с гусарской амуницией. Или их лошадей. Не знал и не знаю точно. Это Мальский бубнил.


[Закрыть]. А не длинную шинель Феликса Эдмундовича. А хотя он ведь из твоих мест-то, а? – отвечаю я Мальку, ещё ни о чём не подозревая. И тут же, немного проснувшись, вспоминаю по-иному:

– Не-е-а! Резать начать должны были мою. Чтоб потренироваться. Руку набить чтобы.

– Во-во, – архигрустно застонал Малёк, – Не руку, а морду тебе набить бы надо. Учитель! Да сил нету у меня с такого позаранку.

– Я бы попросил вас, поручик. Второй день в полку — и уже дуэль? Рановато, мальский ты мой. Разобъясни, – искренне заинтересовался я. А куда денешься? Наплевать бы на его похождения-переживания, да…

– Вчера я добыл, чтоб добавить. У твоего начальника, Дмитрича, моего земляка. Мы с ним оба, кстати, русофобы[33]33
  «Русофоб». Термин использован совершенно не к месту. Герои путают его с «русофилом». Или наоборот. Наглядно показывают низкий их культурный, так сказать, показатель. Да и чего с них взять? Драгуны-с! (От редактора).


[Закрыть]. Это вот Павлючина – бандеровщина. У него есть, я знаю, а не дал. Дмитриеву я сказал, что очень надо. Ты, сказал, выпил совсем малость, даже слишком, поэтому передумал ты. Передумал стать во главе ремонта. Надо тебе быстренько долить, да. И всё будет, я сказал, тип-топ. Ты, гляди, Дмитричу подтверди. Всё подтверди.

– Ну, и нехай! Как у вас на самостийной, гутарят. Подтвержу. Об чём речь-то? – Действительно не спорил я с Мальком.

А он прямо захныкал дальше:

– Не даёшь ты мне досказать. Ну, прямо рот затыкаешь. Я вернулся – ты дрыхнешь. Пить не желаешь. Я – чуть-чуть. И решил себе шинелку укоротить…

До меня стало доходить:

– И укоротил?

Грустно Мальский подтвердил:

– Укоротил.

Так и служил он весь срок в кокетливой мини-шинелке. А я, не знаю уж из каких побуждений, в шинели-миди. Когда об этой первой «ремонтной» операции моей прослышал Белоус, позволило это ему лишний раз констатировать:

– Не только в ручонки твои шаловливые попадаться вредно, но и рядом оказываться.

В правильном направлении мыслил Мишаня, да всю жизнь от меня уберечься не мог. Не удавалось.

А попавший позже всех на наш театр, воистину полевых военных действий, Полещук Серёга частенько сам приставал к Мальку:

– Слышь-ка, Мальский, слышь! Ты где такую клёвую шинель отчебучил? Сам шил? С кем, с Вадькой? А, ну, тогда понятно. Своей Натахе скажу. Ты-то к нам старайся не заходить. Ей нельзя волноваться. Понял, да? – Лещ скоро собирался отправлять свою половину домой. Разрешаться от бремени. От радости терял ориентиры. Шутил неосторожно.

Сделав двойное обрезание Мальскому (шинели) и оставив девственной мою, разбежались мы из части на сборы. Офицерские. На месяц. Дорогой теперь железной ехали. За командирским опытом.

Посёлок Сортавала, ленинградская область, Карелия. Сосны, озёра. Сентябрь. Красота.

Я прибыл последним. Кое-кто уже по году после Горного отработал. И загремел. Ой, нужны были зенитные стволы и мы к ним в довесок в те времена! Причём в разных точках голубой планеты Земля. И словосочетание это: «голубая планета», вызывало тогда нормальное человеческое чувство. Не то, что теперь.

Так. Торможу. Теперь не время. Тему мужчин и женщин, в разных перестановках, теребить в другой главе как-нибудь сподобимся. Только теоретически, видимо. Такая тема тяжеловата для меня будет. Туды её в качель.

Из нашего дивизиона двое ранее прибыли. С порога Гришка-Гарбузятина меня заботливо приветствовал:

– Старичок ты наш! С Печенги, да? Как там замполит Коробов, капитан, мне не передавал ничего? Я отсюда ему уже письмо послал лично, заказное. Приеду – квитанцию покажу. Подробно описал я. Присматриваюсь к работе местного комсорга. Замечаю плюсы и минусы. Силы в себе начинаю чувствовать. Подниму на должный уровень.

Борька Попов здесь тоже был. На койке валялся. Заржал:

– Ага. Поднимешь, естественно. На уровень груди. С нечеловеческой силой. Звериной. С Шайдой, вон, «зверобоя», принявши.

Толстый благодушный Шайда с шахтостроя заржал ещё веселее:

– С опозданьицем, лейтенант. Штрафную тебе. Лейтенант Шайда я, с Кандалакши. Завтра накачу. А ты, Поповщина, опять кругом не прав. Не «зверобой» это. Хоть и написано, а не гуманно и не умно. Это пиво с быком, – и показывал на собраньице небольшое пустых бутылок.

Гришутка отводил в сторону чёрные блестящие глаза, тёр грудь, вздыхал:

– Простуда, ох простуда, старичок, гуляет во мне. Бык этот не помогает. Компресс мне нужен, на всё тело.

Шайда забулькал смехом:

– Из комсомолки тебе его собрать бы, да? Нельзя тебя в наши кадровые закрома пускать. Надо написать твоему замполиту. Коллективно. Хотя, чего это мы? Откуда у вас там активистки-комсомолки? Ставишь завтра нам пузырь и пишем в часть, что ты, Гарбузятина, лучший вожак.

Попович задумчиво добавил:

– И достоин ты Гришутка поехать с нашими АЗП на ближний Восток. По сионистам стрелять.

Гарбузёнок скосил слезой сверкнувший глаз на Борьку и проникновенно отверг это сырое предложение:

– Папашка мой, Исаак Григорьевич, почти всю войну прошёл. Ногу потерял. И, в принципе, твоё предложение бы горячо поддержал. Да и я не против.

Шайда к этому моменту со всех пустых «Зверобоев» слил на треть стакашки. Они с Гарбузёнком споловинили. Гришка крякнул и продолжил:

– Но! Но, ребятишки, не могу я в те Палестины ехать. Папашке, как ветерану, дали только что «Запор». А водить он – ну никак не может. Он вообще без ста грамм близко к нашему автолюбителю подойти не в силах. Я должен рулить. Покинуть папашку и «Запор» права не имею.

Сборы товарищей офицеров шли своим чередом, но идея запорхала в воздухе.

Заведовал нами майор из местного дивизиона. Классный наставник. Фамилия от Василия. Дядька Васька, стало быть. Весьма нормальный мужик. Своего родителя не позорил. Нас выводил гуськом глядеть, как солдатики с пушками возятся. Особо ничем не докучал. На выходные позволял уматывать. Но чтоб один дежурил. Для отмазки. Кормили-поили и проезд бесплатный. Сапоги хромовые, портупея, а ещё парадная форма впереди. О будущем задуматься имело смысл.

Савва здесь тоже повышал уровень. Для крепости в центре города Выборга. Он и принёс нам информацию. Да-да. К размышлению. О той идее, что витала в нашем воздухе. Обычно он и сам где-то вечно витает. А потом, раз… И выдаёт чего-то неожиданное.

И в тот момент то ли мы в электричке в город катили, то ли в казарме сухого пузырь раскатывали. Не помню. Только Савва индеферентно так:

– Прослышал я. Двое или трое, кто сюда прибыл первыми, отозваны были. Срочно. В ЗГВ.

Мы сперва не въехали.

Шайда промычал:

– А это кто такой будет? КВД знаю, ЗГВ – нет.

Я знал. Меня Белоусик просветил. Когда я свои шансы в военкомате упустил. Проделал он это приблизительно так:

– И не на территорию царей Пушки и Колокола мог бы ты, Вадя, протискиваться. И не в Таманский эскадрон. Там ведь на лошадях скакать надо. А ты сам мне жаловался, что в Таджикистане с неё упал. Вон, на рыле до сих пор след виден[34]34
  Да есть на «фейсе» у меня отметина. Всем говорю, что скакал по кручам на горячем басмачёвском коне. На самом деле было совсем не так. Без романтики, как обычно. Может и расскажу позже. Для этого надо чуток выпить (прим. моё).


[Закрыть]. Мог бы ты, чучело, пролезть в ЗГВ. Но то, что не попал туда – и хорошо. Что-нибудь там вокруг тебя стряслось непременно. В ЗГВ поеду, пожалуй, я. И от тебя подальше. Целее буду. Потом расскажу. Сувенир тебе привезу.

Мишаня Белый Ус, конечно, был не прав. Ежели б я туда попал, то стеночка ихняя берлинская раньше рухнула. Не ждала б пришествия Михаила Сергеевича второго[35]35
  Михаил Сергеевич-второй – это пресловутый Горбатый. А первый, для тех, кто не в курсе, это – Белоусик. Он по отцу и паспорту – Михаил Сергеевич. См. «Круиз». (Примеч. автора. За него редакция не отвечает).


[Закрыть]. А так ещё простоял. Наш блок. Советский. В том прямая заслуга Мишани.