Текст книги "Пока играет скрипач"

3. Да, спёрли

Пересёк шоссе Печенга – Заполярный, и вот она – родная воинская часть.

Кодовое название по оперативной связи – «Обвальщик». В штабе дивизии такие позывные придумывают. Это надо особые мозги иметь: «Барат», «Шпиратный», «Интал», «Бобок» и т. д. Мне всегда было не смешно, а как-то…

Зашёл на КПП. Дежурный по части – комбат Коля Кулаев. Задержался в капитанах и на батарее. Красавец волоокий. Похож на Нино Манфреди. И на его киношных героев. Были у Коли непонятки с какими-то солдатско-общественными деньгами. А так вообще нормальный спокойный мужик. Без гонора.

Болтал дежурный с замом командира по хозяйственной части (второго штата) майором Каминским. А вот майор – с гонором. Высокомерный. Всю дорогу стрелял у нас лейтенантов закурить. Жена ему денег не давала, вроде. Часто наведывалась в часть. С инспекторскими проверками.

В углу КПП на топчане полулежал старлей Зайков. С прикрытыми глазками. Вроде как дремал. При моём появлении несколько оживился. Зайков – не наш. То есть наоборот. Он очень наш. Даже слишком. Он – особист гарнизонный. Появлялся изредка в части. По своим особым делам. Мужик общительный. Компанейский. А иначе как?

«Уже знают», – понял я.

Каминский совершенно никогда ко мне не обращался. Только за сигаретой. А тут сразу же без предисловия:

– Ну, чего вы там с Павлюком недосчитались?

Молчать нельзя, говорить правду тоже нельзя, шутить сильно тоже вредно. Нужно городить ахинею. Глупую и наглую. Приступил:

– С Разбойником вчера стволы запасные считали и меряли (чего меряли? себе удивился). С Соловьём. И заодно ящики с гильзами считал и проверял (опять удивился). В некоторых ящиках, кажись, недостача.

Коля поджал губы, выкатил свои зенки и по-странному купился на мою околесицу:

– Кто считал? Соловей-разбойник? Да он и считать-то не умеет.

У Соловья было 3–4 класса начальной школы, Зайков внимательно следил за нашей утренней разминкой. Фиксировал.

Хотя я уже достаточно отстрелялся, но ещё продолжил немного:

– У него зрительная память – дай Бог всякому. Помнит: где, сколько, чьи ящики. Да ещё в каких-то старые сапоги вместо гильз усмотрел, вроде бы. Причём кирзовые. А не хромовые хотя бы. Может и врёт. Это ж Соловей. Кажись, был трезвый…

Всё. Пошёл я на плац. Степень остроумия была показана не Бог весть какая. Дак и не «кабачок 13 стульев» у нас тут. Край земли почти. Лучшей шуткой здесь считается: налить корешу спирта и запить подсунуть его же. Испытал. Знаю. Очень смешно.

Пробежал с выпученными под очками глазами Павлючина. Из пирка в штаб. И я туда же подтянулся. На крыльце штаба офицеров было непривычно мало. Построения не намечалось.

В воздухе витала тревога. Все, от греха, придумывали себе занятия и растворялись. По возможности. Мишенька стоял с помпой[55]55
  Помпа – замполит – у нас имелся и по первому и по второму штату. Значит два помпы у нас было. Они чаще других начальников менялись местами. Или сами «залетали» по пьянке, или личный состав учинял непотребство.


[Закрыть] капитаном Коробком Васькой.

Я подумал, что всем придётся оперу писать. Зайкова на КПП вспомнил. И ещё подумал, что не только у нас очко теперь играет. И у него тоже ведь не железное. Неизвестно ещё, кому больше достанется.

Хотел это Мишутке изложить, уже рот раскрыл. Из-за угла штаба выплыла медно-красная рожа Соловья. Всем козырнул и прямиком ко мне. Прямо в ухо. Засипел жарко:

– Это Дмитриев. Точно тебе говорю, товарищ лейтенант. Я знаю. К ним, туда, во Львов повёз. К Бандере.

Коробок, увидя, разбойника растворился. Мишка перестал улыбаться, ушёл в штаб. Попытался я разбойника вразумить. Ещё подумал, что он сейчас делает то же, что я вытворял на КПП пять минут назад. Хотя совсем этого не сознавая.

– Ты чего, Соловей? Дмитрий уехал четыре-пять дней назад. После этого Павлюк не раз склад вскрывал. И ничего ведь.

У Разбойника своё кредо. Если что втемяшется – не собьёшь:

– Договорились, значит. Что? С земелей-то да не снюхаются? А тебя, товарищ лейтенант, специально затащил. Для отмазки.

Во бля, а? Ведь три класса церковно-приходской, а может и прав в чём, а?

Соловей в любой момент непредсказуем:

– Пойду на склад. Пока коршуны высокие не слетелись. Кое-что надо там сховать. Потом тебе скажу.

Ну что ты будешь делать? Ведь потом сам Разбойник может об этом и наболтать. Как о Дмитриеве. С него станет. В такой ситуации лучше всего быть всю дорогу натурально «поддавши». Тогда с тебя, «как с гуся вода». Только жаль я ни тогда, ни потом долго «под газом» быть не могу. Как ни пробовал. Нет такого здоровья и куражу.

Пошёл я, было, в парк орудийный. И дальше к себе, в ангар ремонтный. Да из штаба на крылечко вышли майоры.

Надо Вам сказать, что все строения у нас в части были одноэтажные. Деревянные. Сразу после войны пленными, вроде бы, построенные. Штаб, он по сути был штаб. А так – домик маленький. И крылечко маленькое. А майоры, оба два, были крупные. Один, начальник штаба нашего, Феркесин. Второй – заместитель командира, Соколенко. И, если что, он же – командир по второму штату. Феркесин – длинный, не хилый, с вечно презрительной мордой. Считал себя боксёром в отставке. Об этом старался в разговорах всегда напомнить. Ходила легенда о попытке тренировочного боя с перворазрядником-новобранцем. Полотенце некому было выкидывать, и Феркес быстренько встречу сам скомкать успел.

Соколенко – крупный добродушный мужик. Родом из Днепропетровска. Или с Запорожья. В наши уже времена, когда впервые увидел на экране телевизора Черномырдина – сразу вспомнил майора Соколенко. Та же осанка, физиономия, речь. И не лишён был чувства юмора. Самозабвенно любил мотоциклы. Часами мог простаивать около «Явы» Файзуллы. Или Соловья. Разбойник тоже имел чешского коня. Правда, ездил очень своеобразно. На одной скорости. Второй или третьей. Вытянув вперёд ноги. Зимой в валенках с калошами, скользя по ледяной дороге.

Сокол мотоцикла не имел. Мечтал страшно. Жена противилась. Иногда удавалось задержать её около любой из «Яв». Уговаривал:

– Ну, эта. Маша, а Маш, гляди. Эта, красавицы, а? Мы с коляской купим. Ну, тебя катать будем.

Старался задержать свою Машу у чешского скакуна подольше. Доставал очередную коротенькую сигаретку. Курил с мундштуком. Тогда такие были специальные. «Новость». В половину длины обычной сигареты. Или сосал пустой мундштук.

Отвечать, кроме всего прочего, Сокол должен был за физкульт-массовую работу. Раз в год удавалось заставить личный состав нацепить на себя белые тряпки с номерами. Для кросса. До финиша доходили не все. Остальное время Сокол беззлобно советовал солдатикам:

– Пузырь на плацу не гонять! Лопатку бери, лопатку. Булдыганы утопливай[56]56
  «Топить булдыганы». То есть валуны. Мы ж в Северной Карелии стояли, в принципе. Или на Севере Кольского. Один чёрт. Валунов – прорва! Любимое занятие летом: торчащие на поверхности – подкапывать и «топить».


[Закрыть].

Это летом. Зимой хватало забот со снегом. На лыжи встать – как-то не хватало воображения. В дни моей службы, по крайней мере. Не припоминаю.

А комбат Пилипенко, болельщик страстный, как-то вкатился к Соколу в кабинетик:

– Товарищ майор! У Вас радио работает? Там ЦСКА с Динамо рубятся.

Зам по спорту индеферентно от бумажек оторвался:

– Кого это? Во что рубятся-то?

Пилипенко опешил. Он не очень давно в часть прибыл. Не въезжал, как это можно объяснять-то.

– Так это играют… На Кубок.

Сокол зато знал, чего и как надо спрашивать.

– Ты, это, капитан. Чего они гоняют-то? Пузырь или шайбу?

Пилипенко задом тихо вышел. Даже не по уставу. Не поняв, всерьёз или шутейно. Да и никто порой не мог понять, чему ухмылялся майор Соколенко, посасывая мундштучок.

За майорами шёл Павлюк-бедолага. Он уже заметно осунулся. Не в радость, ох не в радость достался ему пост главного по артвооружению. Да и вообще, собачья это должность. Во все времена. Чуть не так снаряды летают – порох сырой! Кто виноват? Ясное дело. А если и таких не хватает, то кого первого к стенке?

Направлялись они на пресловутый третий пост. И меня с собой поманили. Соколу было в сопку некомфортно подыматься. Начштаба ему с превосходством этак:

– Куришь много, спортсмен ты наш.

Сокол задумчиво, с одышкой:

– Молодым литерам-то нашим бегать, это, сюда в охотку. Да… А Соловей и на тачке своей может.

Феркесин продолжал наступать на чувствительное место:

– И ты, майор наш заслуженный, можешь себе заводную игрушку приобресть. Трёхколёсную. На рыбалку ездить будем.

– У тебя, начштаб, ноги, эта, слишком уж. Излишние. Торчать будут… Хотя и хорошо, может. Тормозить будешь ими. Как Соловей, – парировал беззлобно Соколенко.

Пришли на склад. Он уж давно был вскрыт.

Дьяк с утра побывал. Полюбовался на успехи личного состава по охране. Артиллерийского вооружения. А может, это и не наши вовсе успехи? Только вот чьи же? А расхлёбывать, всё одно, нам.

Зашли в пресловутое отделение с автоматами, пистолетами. Остался я снаружи. Про меня вроде как и забыли. Ан, нет. Феркесин вышел:

– Пойдём-ка, глянем, лейтенант. С твоей помощью может…

Вошёл я в этот зловещий складик. Смотрю, мама родная! Павлючина несчастный стоит на коленях около пистолетного шкафчика проклятого. Скособоченно, с головой скорбно склонённой. Что это с ним майоры сделать успели? Так может их всё ручонок дело-то? Э нет! Я-то просто не дамся…

– Вставай, вооруженец. Тебе тоже не с руки. Пускай вон наш ремонтник попробует, – командует начштаба, и Вовка, слава Богу, встаёт. Следов побоев не видать.

– Ты, эта… Китель сними. Легче будет. И засунь туда. Руку-то засунь, – заботливо руководит «экспериментом» Феркес.

Павлюк длиннее меня. Если дверца шкафчика изнутри не закрывается, то можно попытаться снизу. Оттянуть её. И руку внутрь просунуть. Пошарить там.

Молодой я был. Худой и гибкий. Присел на корточки. И проделал это. Вправо, влево провёл рукой и нащупал семь пустых гнёзд. Поднапрягся – крайнюю правую ручку оставшегося ПМ-а потрогал. Обалдело, как-то тупо, подумал: «И зачем я это, мудак, делаю? Следы могу оставить».

Касался я, правда, шпалера едва-едва. А начштаба-то на хера это делать сейчас взбрендило? Усугублять-то?

Ну, да ладно.

Очень уж мы далеко от Большой Земли. До нас трудно добираться. Но «те, кому надо» приедут – выяснят.

– Вот так вот у вас их и спёрли, – веско заключил начштаба Феркесин. Саркастически глядя, на Павлюченку поникшего. И на меня тоже ощерился.

Вырвалось неосознанно из нутра моего:

– А чего это – у нас?

– Да не у тебя лейтенант, не у тебя, кажись. У нашего «Обвальщика», – очень грустно заключил зам по второму штату.

4. К нам едут…

Грустно мы покидали склад артвооружения. Третий охраняемый пост. Строго охраняемый. И всё же обворованный. Как теперь выражаются – «обнесённый». Обнесли наш «Обвальщик» на семь волын. На великолепную семёрку.

«А почему на семь? А не на восемь? Один справа ещё можно было прихватить. Волновались, торопились? Не похоже», – это я так размышлял.

Спускаемся с сопки. Задымил Сокол неизменной своей сигареткой-недомерком. Феркес тормознул. Мы около него сгрудились. Он Вовку за грудки:

– А этот раздолбай, как его? Худяков? На бульдозере дорогу ровнял. И по складу чего-то ездил. Мог не только булдыганы ровнять, а? Ваш с Дмитриевым приказ-то был.

Павлючина ровным голосом, да вообще-то и спокойненько ответствует:

– Хижняков. Механик-водитель. Он и не мой вовсе. Во взводе у лейтенанта, – кивнул на меня: не приминул перевести стрелочку ближайший начальничек.

И обращаю я внимание, что глаза у него, за толстоватыми линзами, холодно-спокойные. Всегда.

Не дожидаясь выпада начштаба, огрызаюсь:

– Хижняков со всем призывом дембельнулся. Раньше Дмитриева. Валуны растолкать – ваш же и приказ был. Его палкой на бульдозер загоняли. Хрен он пахать хотел. Дембель ведь.

Сокол пробурчал нейтрально:

– Механик-то был, эта самое, толковый.

Я ещё собрался было спросить у ретивого Феркеса, как себе мнит сговор-то меж начартом и механиком. Да Павлюк пальцем на КПП указал:

– Начальство прибыло. Комдив, видимо.

Во, змей. В очках, а углядел. Чёрную «Волгу».

Майоры рысью к штабу. Мы с Павлючиной в другую сторону.

Хотел я ещё кое-что нашему генеральному штабисту напомнить. Не успел. Ничего. Ещё не вечер.

А случай был приметный.

Этой зимой. Конец января. Мороз средней терпимости. На станцию сновать приходится. Туда-сюда. В одну из поездок тащил я ГТС[57]57
  ГТС – гусеничный тягач средний. И средний и тяжёлый тягачи – очень хорошие работяги. У горняков, у геологов в округе на них весьма глаза горели. Был случай.


[Закрыть] – ломаный. Силами моей ремонтной мастерской. Везти надо было на завод под Ленинградом. Тащили его тяжёлым тягачом. Я в кабине с водителем-механиком. Несколько солдатиков – в кузове под тентом. Переезжаем реку Печенгу. В этом месте шириной метров пятьдесят. Северная, порожистая, бурная. На мост – длинные спуск и подъём. Мост узкий весьма. Машины на нём не разъезжались. Перила – хиловатые. Тянем ГТС-ку. Прошли мост. Пошли на подъём. И оторвался буксир. Лопнул трос. ГТС пошёл назад. Выскочил из кабины, гляжу – он косо ползёт на мост. Медленно ускоряется. Быть ему в речке, точняк. Вдруг вижу: нелепый солдатик бежит к оторве-тягачу. Узнал я его сразу. Механик Хижняков.

Выпрыгнул без всякой команды. Я даже крикнуть ничего не успел. Да он бы и не услышал. Наш ГТТ гремит, Печенга под мостом ревёт, в этом месте ещё не замёрзла. Добежал Хижняк в последний момент. Уже на мосту. И ведь остановил, стервец! Скорость ему врубил. А уж, действительно, какой рас…й был.

Ладно бы навернулся тягач ломаный с моста. А вот ежели бы с Хижняком вместе? Бог миловал.

– Ну, какого ты полез туда? – пытал я доморощенного камикадзе. Он как-то ёжился, личико его – действительно личико, мелковат он был – смущалось. Хлопали белесые реснички. Отвечал, паразит такой, в обычной своей отличительной манере:

– А хер его знает, товарищ майор. Чего-то побежалось.

Этого «майора» он вешал всем. И старшине, и своим рядовым. В начале службы добавил такое и командиру дивизиона. Получил пять суток «губы»[58]58
  «Губа» – гарнизонная гауптвахта. Была у нас в посёлке. Я пытался один раз своего раздолбая Вечеркова туда сводить. На жутком морозе. Сидел там старшина – Боров. Предложил записаться в очередь. На месяц вперёд. С тех пор я зарёкся.


[Закрыть]. Но не сидел. Устроится туда было совсем не просто. Мест было мало, а претендентов много.

Доложил я Дьяку обо всём. В конце говорю:

– Надо бы Хижняка как-то отметить, товарищ подполковник.

Посмотрел он на меня как-то тоскливо, тихо молвил:

– Я бы отметил… Тебя вместе с твоим Хужняком. Трос-то специально, наверное, гнилой намотали. Зелен ты ещё, лейтенант. Хорошо, хоть все вы с проклятыми тягачами не гробанулись. Ну да у Хужняка ещё есть время. До дембеля. С него станется.

А Феркесену я всё же на крыльце штаба ввернул про этот случай с тягачом. На что мне начальник штаба рассмеялся в лицо:

– Эка невидаль! ГТС-ка не на колёсах. На гусеницах. Не шибко и катилась-то. Я б тоже скорость врубить успел.

Хотел я спросить Феркеса:

– А опосля пошёл бы пистолеты воровать? А? Товарищ майор.

Да не спросил. Действительно, был я тогда совсем зелёным. Но случай мне потом предоставился. Всё в жизни переменчиво. Всё. Диалектика…

А эта дурацкая присказка: «Хрен его знает, товарищ майор», пристала ко мне на всю жизнь. До лысины дожил. И неприятности она мне доставляла, и улыбку вызывала собеседников и собеседниц. Улыбку много чаще. И дальше передавал я её встречным. От рядового Советской Армии – Хижнякова.

Вечером заступал в караул. С обеда положено отдыхать. По уставу. Командир дивизии нашей, полковник Крапов, эту статью устава нарушил. Хозяйничал он сейчас в штабе и в части. Вызвал меня к себе. Кого хотел, того и тряс. В кабинете Дьяка засел. Его вместе с ушлым нашим Феркесом куда-то отправил. Зашёл, доложил, жду.

Поизучал меня визуально комдив. Его видел один раз, издали. Производил он впечатление не безнадёжное.

– Садись, лейтенант. Откуда будешь?

Огромнейшая наша страна. Сказать, что ты выходец, к примеру, с Таймыра – и нормально, и интересно. Но и только. Всегда, когда я произносил: «Из Ленинграда», чувствовал – город мой меня не оставит. Если я, конечно, не буду творить больших пакостей.

И приходилось сдерживаться.

Полковник мне:

– Молодец! Это хорошо.

Хоть тут-то я не подкачал. Знал, где уродится как бы. А вот интересно: попади я в Таманскую, какое бы отношение поимел? Видимо, не случайно всё ж мимо кассы просквозил. Время не пришло тогда ещё для ленинградцев. Питерцев.

Крап торопился. С минуты, на минуту могут прибыть более высокие. Его, как он Дьяка, отфутболят, в угол поставят.

– Комсомолец? – не дожидаясь моего ответа, – В партию не думаешь подавать? Думай, резво думай. Самое время. Поддержу. Но!.. В темпе! В темпе, нам нужно в этом дерьме разобраться. Чуешь? – комдив сделал небольшую паузу.

Я закивал. Чего ж тут не чуять? А мне ведь жалко было искренне наши пистолетики. Да и дерьмантин, что вокруг развиваться начинал, мне нужен, как дырка в голове. Я ж не враг себе. И товарищам по оружию. Даже тем начальникам, что без него остались. Павлючина мне, кстати, уже шепнул, что без личных ПМ-ов остались: командир, начштаба, кто-то из замов и ещё. В наряды не ходящие. Их-то игрушки и стояли в самом низу. Совпадение?

– Твои мастера-ремонтники на складе часто работали. Мог кто из них? По глупости, что б насолить командиру. А?

– Да нет, не думаю, товарищ полковник. Чтоб так серьёзно? Размах больно огромный. Да и ребята все спокойные, работящие. Особенно херово-то никто не выделяется.

Полковник поморщился:

– Эх, лейтенант. Тут ведь, я-ж чую, и не явный раздолбай руку приложил. А хитрый и скрытный. Да…, а это в сто раз хужее.

Помолчал, в угол позырился, мне опять:

– Дмитриев, лейтенант, дембельнулся. Хорошо его знал?

– Да, полгода, – говорю, – чуть больше. Вроде всё нормально. Очень выдержанный, очень спокойный.

Ох, как тяжко вздохнул комдив:

– То-то и оно. Бля. Лучше б пьяницей, забулдыгой был. Такому не до хитрожопых планов. Хотя тогда б начальником хер поставили. Вот рогатка-то!

Молчу я. Чего скажешь? Заумность ребуса и тяготы от высоты, поста занимаемого, только сейчас стали чуть-чуть до меня доходить.

– А солдатики у тебя кто? Все русские? Кавказцев нет?

– Нет. Южных людей нет и не было, – осторожно обозвал я детей гор, – Три литовца, два эстонца.

– Во! – встрепенулся полковник, – обрати особое внимание. Разумеешь? Думай, ленинградец.

Упёрся расширенными глазами в меня Крапов. Хотел передать мне свое волнение, желание быстрее найти вражину. Хотя бы ниточку к нему. И передал он мне боль, тоску свою от, видать, неминуемого краха дальнейшей военной карьеры.

Мужик был он ещё совсем не старый.

Отвернулся комдив к окну. Махнул на меня рукой:

– Иди. Вспоминай. Понаблюдай. Если что – сразу ко мне. Ко мне! Понял. А то сейчас ведь уже налетят архаровцы. Мало не будет. Иди.

Побрёл я служить. В караул. Лёг на топчан. Размышлял.

Хотелось комдиву немного высказать. От себя. Нет, вполне доброжелательно. Без негатива. Да не с руки было.

Прибалты мои – исключительно работящие и надёжные парни. Из простых работяг и крестьян. Особенно литовцы. У всех ручищи – чёрные заскорузлые тиски. Прилично говорили по-русски. С нормальным чувством юмора. Эстонцы – те скрытные весьма. Все прекрасные водители. Не лихачи.

Через полгода совместной лямки, один из литовцев, Гасюнас, сказал мне весьма любопытно, про меня:

– Э…, товарищ литинант. Вам незя служить аставаться армия. И начальник Вам большой незя быть.

– Это почему же, Гасюнас? – спрашиваю прохиндея с Вильнюса.

– Ни получится. С подчинённым водку пить вместе надо. Его водку. Тут же смирна его строить. И дрючить, и дрючить[59]59
  Смысл глагола «дрючить» всем ясен! Гасюнас использовал другой глагол. И тогда (и сейчас) все нерусскоязычные наши братья, сперва овладевают нашим «простым» языком. Неспроста, ой, неспроста это. Да и по всему миру.


[Закрыть]. Ви, таварищ литинант, так ни можишь.

Вот ведь, как меня раскусил. Сам себе в том старался не признаваться. Всю жизнь.

– Нет, товарищ полковник, в моём взводе на семь девятимиллиметровых механизмов желающих не найдётся. Уверен, – мысленно ответил я комдиву.

А Соловей-разбойник?…

Служба у нас была, конечно, шебутная. Одна батарея на месяц-полтора уезжала на боевое дежурство. Охранять небо над военным аэродромом в Килп-Явр. Там же тогда был и гражданский аэропорт. Сарай одноэтажный. Два раза в год – учебные стрельбы на Ладоге. Зимние и летние. Всем дивизионом катались. И ещё местные учения один раз. Или летом, или зимой.

В промежутках – дежурства, наряды, ремонт, уборка, бесконечный подсчёт стреляных гильз, шинелей, портянок и т. д. Нервы трепали друг другу по привычке, по инерции. И лень, но случай упускать никогда нельзя. Чтоб не расслабляться.

С сегодняшнего позднего вечера стали мы, несмышлёныши, понимать: была у нас милая, тихая житуха. Теперь на нас собиралась дружно навалиться вся дознавательная военная машина Ленинградского Военного округа. И не только.

Поздно вечером стали поступать вводные. Предупреждения. От дежурного по части. Стоял комбат Пелипенко.

Дремлю на топчане. Грубо нарушаю устав караульной службы. Вторгается капитан:

– Спишь, ненаглядный мой караульный начальник? – безошибочно угадывает, основываясь и на своём опыте, Пелипенко. Время – без нескольких минут двенадцать ночи.

– Так точно, товарищ дежурный капитан. Не сплю. Бдю изо всех сил.

– Букву «З» пропустил в глаголе последнем специально? Слухай сюда, литер питерский. Сообщили по линии. Вылетел к нам из армии подполковник. Самый главный по караульной службе. Смекаешь? Образования тебе на это хватает?

Комбат был очень свойский мужик. Неупёртый и порядочный. Готовился в академию. Очень хотел поступить. «Руки»[60]60
  «Рука». Что это такое объяснять никому не надо? Воякам поступить в академию ой как не просто было. Хоть семь пядей имей. (Прим. анонимного препода военной акад.)


[Закрыть] не имел. К нему в батарею пришёл Мишка Иванов. Комбат первым, естественно отметил, мишуткины способности и каллиграфический почерк. Первым посоветовал его на помощники в штаб. А кто б сам делового взводного вверх толкать стал? Лично я Мишку не отпускал бы ни на шаг, заставлял малевать себя в разных позах: на белом коне, на полях сражений, на Красной площади, в кабаке в Заполярном. Везде.

Большой Ус тоже чуть к Пелипке (Пелипенке, то есть) не попал, но раз уж вылетел из Европы, то и у нас на Печенге водворился к самому неординарному комбату – Айкину. Ему прозвище, знамо дело, легко и заслуженно сотворили. Приделали к фамилии русскую народную приставку – «ху». И всех делов.

С Айкиным, с одной стороны, было приятно и легко: вытворяй, чего хочешь. С другой стороны – это всё же чревато. Как говаривал бывалый острослов части, замкомандира по хозу, фронтовик, майор Дудник: «Ну на хрена, спрашивается, дураку стеклянный х…, а? Всё одно разобьёт». Глубинный грубо-народный смысл этого шедевра никак до конца (конца, а?) не укладывается в моём сознании. Позже видел карикатуру в книге «Физики шутят». Завлаб с пышной шевелюрой спрашивает у лысого экспериментатора: «Не пойму, зачем вам это?». Перед ним на столе результат – бильярдный шар с тремя волосиками.

Всё равно – одни ассоциации.

Отвлеклись опять. Кругом! Два шага вперёд, шагом арш!

Пилипенко далее слегка напутствует:

– Может, сразу, а может – погодя спец в караулке твоей тихой трясти тебя тёпленького начнёт. Что делать – знаешь. А можешь дальше бдеть. Если жить скучно.

Пришлось внять трезвому чувству страха. Чего я сделал? Да разгладил тужурку под портупеей, надвинул фурагу до бровей, для понту, да пошёл по всем закоулкам караулки сапогами греметь, да орать:

– Встать, всем, бля, быстро, не то «в ружьё» подниму, едет из армии, из Петрозаводска, начальник над всеми караулами СССР, к нам, нас проверять, дрючить, всё убрать, всё проверить, всё вымести, Пелипенка приказал, немедленно, генерал не едет, а летит, отдыхающая смена не спит, читает устав!

Перевёл дух. Дальше:

– Овчинников! За меня тут. Я посты проверю. Все. И в штаб. Смотри, чтоб всё здесь.

Ушёл. Знаю одно. Старики все сейчас же лягут спать. Теперь, правда, в сапогах. Двое-трое салаг будут, еле шевелясь, подметаться, прибираться.

Посты обошёл. В ведомости всё отметил. Честь по чести. Из армии, чай, шишка летит. Первая. Может, на месте кончать будет. Без суда и следствия. Тогда мы ещё не ведали, кто чего стоит.

Подошёл я к КПП на свою головушку. Хотел пару слов с Пелипом молвить, а влетел прямо в лапы прибывшим. И были они не узкими специалистами по караульно-сторожевому делу. Скорохваты широкого профиля. Военная прокуратура!

И другая неслабая компания. «Особые люди». Ни мы, ни наши начальнички их сперва не различали. Путались в них. Досадные казусы происходили.

А сейчас влез я на КПП – там майор, чернявый как сова лесная, с глазами, носом и ушами, к Пелипеке бедному:

– Это кто? – на меня совиными своими фарами.

– Начальник караула. Мой.

Я запоздало представился.

– Идём со мной, – бросил мне «совиный».

«Прокурор из дивизии», – успел шепнуть мне комбат.

Затащил меня в библиотеку. Стоял у нас не шибко большой умный домик. Хозписаря сидели. Взвод связи что-то тёмное с проводами и рациями мухлевал. Взвод разведки делал вид, что занимается радиолокационной разведкой. А вообще Мальский со своим прямым начальником, лейтенантом Меняйло, тоже двухгодичником, тоже из Львова, портвейном баловались. Помещеньице своё освобождали по первому знаку старлея Зайкова.

Вот и сейчас Зайков с парой (капитанов и рядовых солдатиков) затаскивали туда какие-то военные зелёные ящики. Туда старался не смотреть. Себе дороже. «Совиный» затащил меня в библиотеку. С этого момента, и до конца моей службы книжек в библиотеке почти не выдавали. Так, изредка. Когда уж невозможно высокое начальство прибывало. В остальное время обосновалась прокуратура. И особисты естественно.

«Совиный», как и комдив, явно хотел с налёту, молниеносно врага обезвредить. Своим методом. Ко мне:

– Всё знаешь?

– Чего всё-то, товарищ майор? – истинно не ведал я.

«Совиный» достал беломорину. Медленно разминал, прикуривал. Гипнотизировал меня.

Гнусаво протянул:

– Та-а-ак. Не хо-о-очешь. Ладно. Всех выведем под микроскоп. Ты кто? По должности.

Назвался я.

– Это…, кому подчиняешься?

– Начальнику артвооружения. Лейтенанту Павлюку.

– Так ты знаешь, чего у вас спёрли-то? – закипал он напрочь.

– Как не знать, если я…, то есть Павлюк, при мне всё это и обнаружил.

– При тебе?.. – охнул майор обалдело.

Ясно было. Попал он к нам с бухты-барахты. Ещё ничего толком не знал. Да и откуда? Я у него первый допрашиваемый, видать. Прямой очевидец. Если не более…

И тут меня впервой по башке-то моей и стукнуло. Ведь я среди подозреваемых на первых ролях буду!

«Сова» чего-то стал шарить по библиотечному столу, по карманам, вниз даже заглянул, мне сказал деловито-торопливо:

– Ты в карауле? Иди, служи. Завтра вызову. Под протокол.

Побрёл я прямо в караулку. Первый контакт обещал в дальнейшем массу впечатлений. На всю оставшуюся.

Можно подумать, что грубый был этот первый прокурорский «следак» (как теперь по TV их обзывают). И не корректно себя вёл. Ой, да ерунда! Добрый, беззащитный «совёнок». По сравнению со следующими своими коллегами и «смежниками».