Текст книги "Пока играет скрипач"

– Ничего я им не говорил, слышь? Ничего. Они сами про наган выспрашивали. Помнишь, ты просил привезти. В экспедицию тебе ездить. Они сами всё знали. Я сказал им только. Наган ты хотел. Да. Ну, и что? Не семь же? Зачем тебе семь-то? Ну, ведь правда?

У меня слёзы потекли ещё активнее. Отряхивал зампотеха и бормотал:

– Брось. Плюнь. Забудь. Всё херня. Смотри-ка, а? Так навернулись и – ничего. А эти, суки, за водкой поехали, бля буду.

Лоб ободрал Размазик не особенно. Слюнями и подорожником заклеил. «Яву» завели, классная тачка! Двинули обратно. Ещё тише.

Вернулись к дому. Спрашиваю:

– Ну, что? Едем в госпиталь? Надо ведь.

Зампотех поглядел на меня как-то странно:

– Нет. Погодим. Мне полегчало.

И вынул руки из карманов.

На ужин пошёл один. С кастрюлей. Забрал наши с Размазом пайки. К тому времени откупорили с ним петрозаводский сувенир. Остановил меня Дудник. Рассказал ему вкратце.

– Да-а…, – задумчиво протянул майор, – Это хорошо, что Файзула шлем потерял и зампотех в фуражке был.

– Это как это, как это? – опешил я.

– В шлеме непременно башку бы свернул. Повезло ему.

– А мне? Я ж тоже в фураге ехал.

Назидательно Дудник ткнул мне пальцем в живот:

– Ты руками за руль держался. А Размазик наш за… Есть разница?

– Ну, давай, за мотоцикловую удачу, – поднял я петрозаводскую горькую.

Зампотеха действительно отпустило. Естество евонное. И захмелел мученик. Уткнулся носом в кастрюлю почти и говорит:

– Нет. Погоди. Давай за мой первый в жизни опыт. С бабой. Только не говори никому, ладно?

Я согласился.

И вот до сих пор держал слово. Ну, а нынче. За давностию лет… А на сестре он сычовской не женился.

14. Сокол наш отлетался

– Это сколько ж можно ещё ждать, товарищ майор? Не отдыхамши-то? – задал Алейнику вопрос Борька Попов, когда попросил он об этом. В конце совещания. Учил нас, учил, как надо технику приводить в порядок после Ладоги. И вопросов ждал в связи с этим. Так нет же. Вечно эти двухгодичники вылезут с претензиями. Ведь вот кадровые молчат. Хотя им тоже в отпуск, может, хочется. Да не может быть, а наверняка. Потому как глухо зароптали все. Однако не членораздельно. Дескать, тебя, Попович, мы поддерживаем, но лезть на рожон – увольте.

Алейник выпялился на Боба. Пожевал губами, переваривая услышанное. Ответил, как говорится, вскользь:

– А идите со своими отпусками, знаете куда? Мне приказано – я и сижу. С вашими пистолями самому отпуска не видать.

– И что? Можно жаловаться вышестоящему? – поинтересовался самый из всех смелый Пелипенок.

– Тебе, комбат, в портянку – и под подушку. Целее будешь. А этим, – командир мотанул головой в Попова, – хоть в Кремль. Хоть самому Всевышнему.

Закончилось совещание. Отрубил все тактико-технические вопросы и ответы Борька Попов. Борец за правое дело.

– Да-а…, – протяжно Белоус нам посочувствовал, – Без солнца и витаминов можно захиреть. Мне это не грозит. Я уже отгулял. А у вас могут начаться последствия. Необратимые.

– Прав ты, старичок, ой прав. Я уже. Только не захирел, а ох…л. И не только витамины, ой не только. Не могу об этом. Не только говорить, но и думать. Возбуждаюсь, – смахнул Гринька скупую выстраданную слезинку.

– Надо, братцы, писать. В какую-нибудь инстанцию, – продолжил наш лидер Борька, – Только в какую?

– Ты в Москве бывал, – вопросил я утвердительно Белоуса, – На экзекуции. Может, присоветуешь чего?

– Вот. Уже и поумнели. Ещё немного – и мозги ваши подешевеют, – съёрничал каким-то странным образом Миха.

– Это чего ж ты городишь? – заинтересовался Попович.

– А драться не полезете? – на всякий случай решил узнать советчик наш новоиспечённый.

– Это исключительно по поводу недолива, – сострил Гринька и заржал, очень этим довольный.

– В былой моей части анекдот один чмур озвучил: «В магазине для людоедов на прилавке – мозги. Инженерские – копейки. Работяг – дороже. Безумно дорогие – офицеров. Тут наш помпа предвкушает: потому, дескать, они самые умные. А рассказчик так заканчивает: нет, чтоб кило мозгов набрать, чертову уйму офицеров надо угробить». Вот и проистёк у нас инцидент.

– Ты эту хрень Дуднику расскажи. Вот он тебе достойно концовку скроит, – вставил Попович, – А нам – где тут смысл?

– Раз писать удумали, я и говорю, что поумнели шибко. Решитесь – скажу кому. Только меня, чур, не выдавать. Не хочется чего-то ехать дослуживать ещё куда дальше. На Новую Землю, к примеру. Мне здесь понравилось. С вами не соскучишься.

Так Белоус подвёл черту. Решили собраться завтра в воскресенье. Может в Доме офицеров. В буфете.

С нами действительно скучать не приходилось. Звучит это несколько кощунственно, да уж, что есть – того не отнимешь.

Ночью глубокой поднял нас с Борисом вестовой. Меня срочно вызывали в штаб. Причём странно: майор Дудник. У гонца глаза квадратные. На вопрос: «Что случилось?» – мычит, головой мотает.

Борька снова захрапел. Я поплёлся в часть. У КПП «газон» чужой стоит. Дежурный – капитан Айкин. Застенчивый комбат.

– Кому без меня не служится? – спрашиваю квёлого Айкина.

– Я не знаю, – заторможенно тянет Айкин, – Привезли Феркесина. Странный какой-то он. В рубахе. Иди в штаб. Тебя Дудников требует.

«Феркес. В рубашке. А в штанах? Или без?» – ночью, со сна, в голове или путаница, или мы действительно учудили опять чего-то.

На крыльце штаба Дудник меня захватил. Был непривычно озабочен и серьёзен. И как обухом мне по башке:

– Соколенко погиб. Иди сюда.

Затащил меня в кабинетик. Я рот открыл. Спросить: что, как, когда? Он мне пятернёй его буквально и захлопнул. Зашептал практически:

– На мотоцикле разбился. Да и не разбился вовсе. Не понять ничего. С Феркесиным ехали. У того ни царапины. Сейчас допрашивают. Тебя вызывают. Ты с ними не пил?

Сказать, что я ох…л – так это, как ни слова не вымолвить.

– С кем это, с ними? – спрашиваю в прострации.

– Да с майорами обоими и с Мальцом. Он где-то в Печенге, вроде, болтается.

Как под наркозом, еле соображая:

– У продавщицы своей…, а? Нет. Не пил вчера вовсе. Мы вчера про отпуска…, – и осёкся, понимая, что не к месту. А в голове просвистело: «Они-то теперь, отпуски наши, накрылись».

– Ладно, идём. Велели тебя…, – не закончив, вытолкал меня Дудник в коридор. «Чего меня? Расстрелять? Это чего ж ещё должно случиться, чтоб действительно меня…», – не успел я додумать. Налетел в коридоре на меня прокурор. «Свойский». Ещё совсем будто вчера обмывали «Урал» Сокола». И на тебе!

– Привели? Пойдём, поговорим с твоим другом. Лучшим, – совершенно бесчувственно бросил он мне.

«Действительно, – посетовал я на свою мягкотелость, – Вчера надо пить с корешом, а завтра… А впрочем, какой он мне к едрене фене кореш. Или я ему?»

В кабинете они расположились командирском. В который раз за эту ночь обомлел: Феркес в исподней рубахе, в галифе и сапогах, вымазанный в грязи, с разодранной щекой, сидел на стуле, у стены. Весь какой-то бесформенный. Неузнаваемый. Когда я вошёл, он заплетающимся языком, стеная, причитал:

– Не мог, ёой-ей, ну никак не мог я вытащить его, в грязи это, ноги скользят, Сокол-то, он, а? Хрипит…

Пьян был – в дупель. Или притворялся? Увидел меня – замычал:

– А, во…, лейтенант. Не даст соврать. Я ж тебя хотел на должность. Не Павлюка этого…, а Сокола, о-ой, а Сокола-то, как я любил и уважал…

В кабинете главным сидел моряк. Кап-два.[78]78
  Кап-два, это капитан второго ранга. Равносильно подполковнику. Этот был тоже из «щитов и мечей». Раньше таких не видал вообще.


[Закрыть] Незнакомый армейский старлей. «Свойский» был третьим. Значит у них очередная пересменка.

Кап-два Феркесу:

– Помолчите.

Дальше мне:

– Пили с ними вчера? Вечером.

– Нет. Никак нет.

– Лейтенанта Мальского вечером видели?

– Нет. Не видал. Только утром, на разводе.

– Соколенко хорошо водил мотоцикл?

– Да, вроде. Говорил, с детства.

– Пьяным ездил?

– По-моему, никогда. Очень осторожно водил. Да…

Феркес заголосил:

– Да гнал он, сильно гнал. Я ему…

– А, ну, помолчи! – рявкнул «свойский», – Продолжай, – это уже мне.

– Майор и вообще-то пил очень мало. Мы с ним в Коле, за три месяца, пару пива всего. Я там с другом, и то…, в «Арктике»…

«Свойский» без тени улыбки:

– Знаем. «Офицер ПВО…, в канаве».

«Ну, ёшкин кот, выходит, кругом прав Мишаня. Да неужто больше им пасти некого?»

Кап-два продолжил:

– На склад, смотреть пустые ячейки, кто вас позвал: Феркесин или Павлюк?

– Павлюк. Он сказал, что приказал начштаба. Феркесин, то есть.

– Кто бирку обрезал?

– Павлюк, конечно. Не я же. Я и ойкнуть не успел.

Феркес за сердце схватился, стал воздух ртом хватать, чуть со стула не упал. Им занялся армейский старлей. Довольно грубовато. Подошёл «свойский». Подержал его за шею. Помял, вроде как.

– Идите. Не отлучайтесь далеко никуда, – сказал кап-два.

Хотел уточнить, на счёт этого «далеко». Решил, что не стоит. Уже выхожу, а кап-два наверное специально. Ехидно так:

– А что, майор Феркесин действительно думал вас на артвооружение поставить?

Не хотелось в тот момент ничего вспоминать. Но вопрос задан. Органами. Под утро. А я был почти уверен, что Феркес прикидывается. И пьяным, и припадочным. Отвечаю почти громко, чтоб он услышал:

– Мне эта должность была до лампочки. А майор ударился, наверное, сильно. В грязь, падая, всё перепутал.

На крыльцо вышел. Закурил. Как всё произошло, я ещё не знал. Но потрясён был значительнее, чем в тот вечер. Когда всё это началось. Тогда круглые сутки светило солнце. Сейчас надвигалась зима. Было неимоверно тоскливо.

– Пойдем, глянем его сумку, – увлёк меня с крыльца штаба Дудник, – Не думаю, что он может тут с какого бока причастен быть, но – не помешает.

– Малёк-то? – искренне удивился я, – Да мы с ним вместе прибыли, шинель евонную дважды урезали, не-е. Я сам, конечно, не из умников, но у Малька каши манной в голове поболе будет.

– С чего вдруг пили вместе? До этого ни разу, а тут – нате вам, – Дудник резко остановился. Перед входом в казарму. Во взводе Дудник оставил сумку Малька. Из дежурки перенесли, где он её вечером оставил. С утра собирался в Заполярный.

– Да как он разбился-то? Вы хоть знаете чего? – взмолился я.

Дудник продолжил, загибая пальцы:

– Сокол и с Феркесиным раньше не пил. «Урал» обмывали, помнишь?

Ни его, ни Мальца не позвал. Раз. Он и вообще его не очень-то. Иногда приговаривал: «Уж я не спортсмен, но и боксёров с такой гладкой надменной рожей не видал». Не жаловал штабиста нашего. Два. А тут, поддав, с ним, на ночь глядя – не укладывается. Три. И куда? На «Спутник». В эту гору долбаную!..

– Это там, где я СПО поперёк дороги поставил? – обомлел я жутко.

– Там, там где-то, – продолжил майор, тоскливо глядя в темноте, на светлеющее небо, – С его слов. Сокол тормознул, занесло, полетели под откос. Феркесин из люльки вылетел. Ему хоть бы что. А нашего майора придавило. Прямо бензобаком. Сокол хрипел, ворочался. А он, хиленький наш, не мог перевернуть «Урал». В грязи он, вишь, буксовал копытами. Бля…на!

– И что он дальше-то сделал? – просто заскулил я.

– В том и дело! – почти зашипел в бессильной ярости Дудник, – Пошёл обратно. В Печенгу! В Дом офицеров. К дежурному. «Спутник» в двух шагах, а он – в Печенгу.

– Да как же это, а? – не укладывалось в голове совершенно.

– Пьян был сильно. Так твердит, – Дудник дёрнул меня за рукав, – Идём, глянем. Быстро. Скоро уж командир прибыть должен. Прихворнул он. С вечера.

В сумке у Малька ничего плохого не было. Это несколько обрадовало. А чего могло там быть? Толком и выразить майор затруднялся. Так, на всякий пожарный.

Меня днём больше не «таскали». За всех других принялись. Кто под руку попадался. Такое складывалось впечатление. Феркеса, правда, куда-то увезли.

Поздно вечером посыльный опять бежит. В штаб, к командиру.

Захожу. Алейник смурной – дальше некуда. На меня глаз не поднял. Замполит Коробок сжался, красным носиком шмыгает. Дудник, вконец замотанный, мне сообщает:

– Майора Соколенко хоронить на родине будем. Завтра-послезавтра отправим. Как вагон подадут. Ты поедешь. Как представитель части. Больше некому.

Стою оглушенный. Не знаю, что и спросить.

Алейник в тоске, через силу, на меня не глядя:

– Да. Вот Дудников только тебя отправлять согласен. Ну и пускай. Это его обязанность.

– Так я что? – смог выдавить с трудом, – С это? Поеду с телом, что ли?

– Нет. Тело отдельно, ты отдельно, – Дудник сморщился в досаде, – Тьфу ты, Господи, как говорить приходится. Иди. Будь готов. Всё объясню. Завтра.

Побрёл домой. С Борькой чаю попили. Не помнил я тогда, как и уснул.

15. Со слезами на глазах

– Товарный вагон с гробом уйдёт ночью. Или утром. Мне обещали, – инструктировал меня Дудник, – Едешь сегодня вечером в Мурманск. На товарную станцию. Узнаёшь всё у военного коменданта. Вот тебе сопроводиловка. И требуешь не задерживать груз, охо-хо, нашего Сокола, чтоб быстрее везли.

Прервался. На меня как-то странно поглядел. Оценивающе. А чего? Не в первый же раз увидел.

– Учти, – продолжил майор, – хлопотно и тяжело будет. Сокол к тебе нормально относился. Теперь ты. Постарайся. Узнаешь, до какой станции узловой отправят из Мурманска – берёшь туда билет. На скорый. И так до Запорожья.

А вот теперь-то я и почуял, что за хлопоты меня ждут на всех станциях могучего Советского Союза. Это ещё надо добраться только до Запорожья. А там…

Как угадал, мои мысли Дудник:

– А дома у него будет ещё тягостнее. Родственники замучают. Отмалчивайся. Погиб при исполнении. На учениях. И всё. Но деликатно. Должен смочь.

Я уже замолчал. Но это было не всё. Майор продолжил:

– Но это ещё не всё. В Запорожье пойдёшь сразу же в городскую комендатуру. Доложить. Покажешь предписание. Тоже будут пытать. Ещё сильнее. Стой на своём. При исполнении. Уяснил? И главное: Добейся у коменданта траурного караула. Сможешь – и оркестра. Теперь всё.

Дудник шумно вздохнул. Ему, вроде как, и полегчало. Если инструктаж был таким изнурённым, то в Запорожье меня будет ждать целая «сеча».

Рассказал друзьям о предстоящем нынче скорбном путешествии.

Повздыхали.

Борька очень посочувствовал:

– Тебе выпивать исключено категорически. Только этим советом и могу помочь. Мы, наверное, не будем тоже. За компанию, – и сам удивился, – Вот не думал, что по такому грустному поводу буду призывать не пить.

Мишутка углубил этот тезис:

– И присоединяюсь, и предлагаю заверить Вадю: до твоего возвращения терпеть будем. А ты прикинь-ка: чего это будет нам стоить? И пусть тебя это поддержит. Вернёшься – помянем Сокола вместе.

Гришка ни на грамм не отклонился от общества:

– Не о чем даже и говорить, старичок. Ну совершенно. Малёк придёт из Заполярного, я и ему не дам. Будь спок: пьянкам коллективным – не бывать. Разве тайком когда. В туалете.

Подошёл Белоус, запыхавшись:

– Не уехал ещё? Боялся опоздать. У вас ведь никто подобных горьких поездок не совершал. А у меня, там, комбат ездил однажды. Передам чуток из его опыта: не пытайся «проталкивать» вагон. Дохлый номер. Даже если б ты в нём поехал. Изобрази в Мурманске суету. И всё. Пусть Сокол нас простит. Да ты сам вспомни! Как вёз РЛС. И сам ехал и трёх автоматчиков вёз. Ускорило это тебе дорогу? То-то же. Вернёшься – отрапортуешь.

Успокоили меня однополчане. Ну, а что Дудник? Любой на его месте «накачивал» бы также. Да всё он знал. Не зря ж так проникновенно всматривался в меня. Не такого уже зеленоватого лейтенанта, но по сравнению-то с ним…

Военный комендант поднял на меня усталые слипающиеся глаза. Выслушал тоскливо.

– Знаю прекрасно, что вам приказано. Не вы первый, не вы последний. Можете сидеть здесь сутками. Около меня. Мы оба не узнаем, куда дальше ваш вагон двинется. И когда.

Старался пролезть к нему в окошечко:

– Чего ж мне делать-то, а? Товарищ капитан.

– Как всем. Берите до станции назначения. Езжайте, радуйтесь.

– Чему? – не понял я его. Не успел разозлиться даже.

– Да тому, что не вас везут, – сморщился капитан, – Хлопни стакан, лейтенант. Успокойся.

Как выразился мудрый Жванецкий: «Уменя с собой было». На чемоданчик свой кивнул:

– Так может, а?

Капитан скривился в неподдельном отвращении:

– Ой, ни-ни-ни. Уволь, лейтенант. Без меня. Даже слышать не могу.

– А мне, что делать-то, а? Посоветуйте.

– Езжай в Ленинград. А далее, куда там надо? В Запорожье. Можешь в Харькове остановиться. Отдохнуть. Лучше в конечном жди. По утрам справляйся. От родственников прячься. Таким вот образом.

Горячо я капитана благодарил. Бутылку он так и не взял.

С Запорожской комендатуры – началось.

Комендант, полковник, «пытал» меня, наверное, с час. Уходил, приходил. Главный вопрос: «Как погиб?» Стоял на своём. «При вас это случилось?» «Я был недалеко», – только это я и твердил. В конце концов, полковника я «перестоял». «Дам вам караул. И прощальный салют. Следите за прибытием тела. Сообщите накануне».

Сказать, что родственники «досаждали» – так лучше не вспоминать. Причём, женщины вели себя очень тихо. Понимающе. А вот мужчины… Хохлы, попросту говоря.

Отец Сокола, старик почти, бывший ответственный работник, очень крепкий, буквально схватил меня за горло: «Где мой сын? Что ты с ним сделал?…» Чёрные кустистые брови. У Брежнева были добрее. В русском обиходе есть пословица: «В каждой избушке – свои погремушки». На украинском как это будет? «У кажинной хати – свои – чего? Цяцки, да?» (Лещ мне, полиглот, так перевёл, вроде. Не помню).

Он с сыном, оказывается, давно и совершенно был «на ножах». Как потом я понял, по идейным соображениям. Но это ещё были семечки. На другой день появился старший брат Сокола. Он был сторонником отца. Ко мне подскочил и орал в лицо, брызгая слюной:

– Тебя зачем послали, лейтенант? Смирно стоять! Я старший по званию. Должен был ехать с моим братом. Хоть на крыше вагона…

Какого он звания я так и не узнал. Ушёл и больше в дом не заходил.

Потянулись дни ожидания. Ночевал в казарме комендантской роты. Утром и вечером – на «железке». С оглядкой. Чтоб не столкнуться с братцем.

Один раз видел его издалека. Если б встретил одного – не сдержался, пожалуй. Въехал бы в запорожское рыло.

На станции познакомился с такими же ожидающими. С разных концов Союза. На пятый день пришёл вагон. С майором. Клянусь! Я не вру. Какое счастье, что я не успел побежать разносить эту скорбную новость. Раньше на станцию приехали и отец, и брат. На машине брата. Сколько ненависти было в их глазах!

Прибывший покойный майор был из Забайкалья. Оказалось, что он добирался более двух недель.

Наш Сокол из Печенги на славную запорожскую землю ехал больше восьми суток.

Гроб открыли и закрыли. Я шёл впереди процессии. Нёс подушечку с наградами. Были и оркестр, и пять ружейных залпов. Какие-то другие родственники силой затащили меня на поминки. Хлопнул стакан. Чувствую: могу дальше отрубиться. Двинул в комендатуру. Отметить командировку. По дороге слёзы душили.

И рванул я в аэропорт. Требования воинские у меня были на железку. Но что-то я за последние времена слишком паровозами наелся. «Плевать, – думаю, – Со своих доплачу, в Питер на ероплане себе позволю».

Не рассчитал. Конец сентября. С бархатного сезона уйма возвращенцев. В кассе воинской посмотрели косо: и требование на ж/д, и явно «дунувши». У меня было ещё. Пузырь коньяку. Нормального советского. Ничего не поделаешь. «Дай, – думаю, – Глотну и на паровоз. Где только?» Вышел из зала ожидания в левую дверь. Оказался на краю лётного поля. Мы тогда ведь очень скучно жили. Ни тебе угонов с похищениями, ни терактов. Одно слово: застой.

Бутыль достал. Примериваюсь откупорить. Идёт летун. Один. Разбитной, молодой, развесёлый. Я его привлёк или пузырь – не суть. Он мне дружелюбно:

– Один будешь или компанию составить?

Я в том же стиле:

– Из горла только. «Ружья»[79]79
  «Ружьё». Редко встречаемый термин. Синоним стакана. (Прим. автора и филолога-собутыльника).


[Закрыть] нету, извини.

Хоть и молодой, да глаз намётанный у него, естественно, был:

– Куда путь держишь?

– На север.

– Москва подойдёт?

Я кивнул, не думая.

– Пойдём, артиллерия.

Самолёт был не очень большой. АН с каким-то номером. Точно помню. Или ЯК. С хвоста заходили. По аппарели. Как обычно несколько мест сзади пустовало. Думал присесть.

– За мной, – командовал ас.

Прямиком в пилотскую кабину. Уже выруливали на взлёт. Командир, я знал – всегда слева сидит, не оборачиваясь:

– Кого прихватил? Из чьих будешь?

– ЛенВО. Печенга. Ваш коллега.

Несколько удивившись, обернулся слегка второй, который справа:

– Это как это?

– Зенитчик.

Контакт установлен. Минут через 20 легли на курс. Сами они рулили или на автопилоте – не помню. Не заинтересовался.

Пузырь открыли тут же в кабинете. Стюардесса, естественно, черноокая Галя (с непередаваемым украинским заглавным «Г»), принесла мандарины (невиданная роскошь!) и стаканчики. Не забыла и себя. Шлёпнули тут же. Я чуть пригубил. Хотя мне требовалось больше.

– К Гале приставать будешь, печенег? – так же дружелюбно поинтересовался Лёха, что «вычислил» меня у аэровокзала. Он оказался бортмехаником.

– Хотелось бы. Извини, Галя, в другой раз. Командира похоронил. Земля ему – пухом.

Пошёл в салон. Заснул мгновенно.

Сейчас вспоминаем это всё с однополчанами. Грустно, трагично.

И не верится. В те времена, в те годы. Форма наша, лейтенантская, была пропуском. По нашей огромной стране. Ну, не в Кремль, конечно! А по всем просторам, где жили мы. Обычные, нормальные люди.