Текст книги "Тени Мали"

– И твои русские друзья, конечно, про штаб не знали, – вставил Джуно.

– Не знали. – Бакст залпом махнул пальмового самогона. – Э-эх-эх! Конечно, откуда им было про него знать? Ну значит, оператор снимает почти альпийский вид деревушки в долине, и вдруг к ним в клубах пыли мчатся два старых мерседеса W123. Вооруженные до зубов сепары в зеленых банданах тычут стволами и забирают профессиональную камеру, фотоаппарат. Конвоируют в деревню, где штаб полевого командира с позывным Змей… Он потом премьер-министром независимого Косова стал… В деревне их машину паркуют у штаба. Русских из авто не выпускают. Сепары стоят у машины и вертят в руках их международные пресс-карты. И допрашивают: «Сербы»? – «Ноу, мы руси новинары, – отвечает Боголюбов, сидящий за рулем. – Державна телевизийа из Русии». – «Как русские? Вот у вас написано: Юльевич, Владимирович, Станиславович, Павлович! Вы сербы! Аллаху акбар!» – «Мы русские, а это отчества. Вы читайте дальше, там же еще и фамилии есть». – «С вами все понятно. Вы – сербские шпионы! Аллаху акбар!» Бородачи приказывают Боголюбову ехать за ними, но не по дороге в столицу края – Приштину, а в противоположном направлении – в гребаные горы. Впереди и позади мерседесы с вооруженными головорезами. Конвой останавливается на высокой горе. Старший сепар жестами показывает Боголюбову: оставайтесь в салоне, а машину сейчас припаркуйте вот здесь, – и показывает на самый край пропасти. И один из бородачей спокойно, по-деловому командует: «Сюда, сдавай, левее, еще левее, а теперь все, стоп». Боголюбов рассказывал мне, что в их машине, стоящей на краю гребаной пропасти, бы-ло очень тихо. Все русские молчали. Старший сепар отходит к своим парням в зеленых платках. И они все лязгают затворами калашниковых…

– Я бы ключи от жопы потерял, – тихо сказал Нильс и выпил.

– Очень плохая ситуация, – подтвердил Баба Файер.

Японские блогеры промолчали.

– Оператор спросил у Боголюбова, что он думает. А этот оператор только-только освободился из плена чеченских боевиков. Буквально перед поездкой в Косово русские власти выкупили его у них. Боголюбов ответил, мол, все понятно, что сейчас будет. И тут на огромной скорости подъезжает еще один запыленный мерседес W123… Косовские боевики в основном на этой старой серии гоняли, поскольку Германия рядом и вся немецкая автопомойка догнивала обычно в Юго-славии. Из мерседеса выскакивает паренек в черной униформе и что-то сообщает на албанском. Старший головорез подходит к русским и недовольно бурчит: «Давайте поезжайте за мной». То есть передумали расстреливать. И конвой едет обратно вниз, в долину. Там сепаратисты возвращают русским камеру и фотоаппарат, но забирают отснятые пленки. Старший сепаратист приказывает Боголюбову убираться с их территории и больше никогда не показываться… Боголюбов рассказывал мне, что гнал машину до линии фронта к братьям сербам без остановок на перекур и даже на поссать…

– Какие честные повстанцы в Косове, даже вернули камеру и фотоаппарат, – подметил Шин. – Африканцы забрали бы даже их одежду.

– Но у вас-то местные джихадисты ничего не взяли! – сказал Анри.

– Не взяли, – подтвердил Джуно, – да только проводнику горло саблей перерезали.

– Скажи честно, – спросил Бакст, – тебе жалко того догона?

– Жалко, но я не горюю, – хладнокровно ответил Джуно. – On ne fait pas d’omelette sans casser les œufs. Не сделаешь яичницы, не разбив яйца. Каждый репортер, собравшийся в конфликтную зону, должен быть готов к тому, что его примут за шпиона противной стороны и скинут в пропасть.

– Да, – поддержал напарника Шин, – а любой проводник обязан понимать, что его, возможно, кинут туда первым.

– Вы с Шином готовы, что вас примут за китайских шпионов? – Задав вопрос с подтекстом, Анри выпил и дернул себя за медную челку, упавшую на глаза. – И братья Кочегар посадят вас в обезьянник?

– Почему за китайских? – удивился Джуно. – А не за японских?

– Что в Сахаре делать шпионам из Японии?! – Анри снова выпил и опять дернул за густой чуб. Закусывать помидором уже не хотелось. Зачем? И так вкусно.

– Шпионить за рецептом вашего самогона из пальмовой браги, конечно, – ответил Джуно. Он оставался невозмутимым.

– Ну хватит вам, – добродушно произнес Бакст. – Кому нужны шпионы? Несколько толковых репортеров с быстрым доступом в интернет могут нанести урона больше, чем целый взвод шпионов. Пейте наш с Нильсом чудо-напиток! И закусывайте хорошенько невероятными помидорами, которые притащил наш хозяин.

И Бакст приобнял за плечо потного улыбающегося Бабу Файера.

– Кстати, а где ваше мороженое? – Анри смотрел на японцев. – Я бы не отказался закусывать чудо-напиток не помидорами, а мороженым со сливами и заспиртованным персиком.

– О чем ты, начальник? – удивился Бакст.

Анри собрался рассказать о таинственном синем термобоксе, но Джуно его опередил:

– Мы выписали из столицы Бамако мороженое. Через ваших военных летчиков. Но, увы, оно оказалось прокисшим. К сожалению, пришлось все вылить в унитаз.

– Невелика потеря, – тихо сказал Нильс, – мы бы тут все обосрались.

– И часто вы его туда выливаете?! – Анри хотел задать вопрос спокойно, а получилось громко. И еще зачем-то добавил, рыкнув по-хулигански: – А-а-а?!

Шин и Джуно молчали.

– Начальник, кто в здравом уме будет закусывать самогон мороженым? – Баксту хотелось быть миротворцем. – Не горячись, начальник! Есть журналистская примета: если дерьмо поменяло цвет, значит, пора эвакуироваться. А куда нам спешить? Баба, наливай!

– Джуно, вы говорите по-китайски? – Анри решил: хватит миндальничать. Правда, голос вроде свой, но не свой. Надо же, а ведь старался делать чисто символические глотки корсиканско-африканского пойла. – Вы говорите на этом… как его… их китайском диалекте? А, Джуно? Пили кровь живой курицы, которой башку отрубили? Ах да, вспомнил. Кровь надо с вином смешивать. Пили такой коктейль? Признавайтесь?

– Все, с нас довольно, – сказал Джуно, – мы уходим.

Анри догнал их в узком полутемном коридоре, ведущем в холл гостиницы. Блогеры остановились и обернулись. Перед ним оказался Джуно. Шин за его спиной опирался на какие-то ящики, стоявшие у стены.

– Чего ты добиваешься, Анри? – Японец смотрел прямо на него. Словно увидел Анри впервые и сейчас изучал. – И почему так руками размахиваешь?

– Я не размахиваю.

– А почему ящик упал?

Анри посмотрел на свою руку, потом вниз, на пол. На руке была кровь, а под ногами валялся ящик.

– Вы с Шином пили кровь курицы? – Он не собирался сдаваться, ему хотелось правды. – Вы мешали ее с вином?

– А если и так, Анри, то что? Что сделаешь?

– Да пошел ты! – крикнул Анри в бешенстве. И на пол между ним и Джуно упал еще один ящик. – Va te faire enculer!

Японцы куда-то исчезли.

Бакст и Баба Файер на кухне беседовали о какой-то малопонятной фигне – языке народа малинка. Маленький Нильс лежал на блестящей напольной плитке и обнимал сетку, туго набитую красными апельсинами. Репортеру захотелось прилечь неподалеку, но надо было подложить что-то под голову. Он выдернул с полки огромную сверкающую кастрюлю с круглым дном. Бакст поинтересовался его самочувствием. Анри попытался сосредоточиться и рассказать, что посвящение в мафиозный клан Триады в Гонконге включает в себя выпивку коктейля из теплой крови еще живой, но уже обезглавленной курицы и вина… Но Бакст и Баба не слушали. Теперь их голоса доносились откуда-то сверху. Репортер пытался положить голову на круглую кастрюлю, и несколько раз ему это удавалось.

– Понимаешь, Боно перепутал с устатку. Силуэт нашего города на гугловской карте похож не на медведя, – талдычил Баба Файер, – а на гиппопотама, идущего на юг. «Мали» в переводе с языка малинка означает «гиппопотам». Понимаешь?

– Стало быть, малинка считают, что наш отель не на жопе медведя. – Бакст кивал мокрой от пота большой головой. – А там, где глаза гиппопотама. Так вот откуда вся эта путаница! От малинка!

– Ну конечно, никак не на жопе, Бакст! А от малинка все наши беды, ну и еще от вас, французов, конечно…

– А где тогда наши военные?

– Не обижайся, Бакст, но ваш гарнизон там же, где наша полиция, где его жадное хлебало… То есть рот гиппопотама…

– Баба, стоп! Нам бы начальника сейчас отнести в номер. Боюсь, он голову разобьет о гранитную плитку.

Анри было очень смешно, и он даже рассмеялся резиновыми губами, когда Баба Файер, тащивший его с левой стороны, упал на первом этаже, потом дважды на втором, немного не дойдя до номера. Потный Бакст, крепко державший с правой стороны, молчал, а отельер непрерывно (совсем нелогично) рассуждал: «Я не только самый начитанный из всех фульбе, я еще и самый сильный из всех фульбе, потому что у меня есть пожарные машины, а у других фульбе нет».

Оказавшись на кровати под антималярийной сеткой, Анри хотел поинтересоваться у друзей, похожи ли китайцы Шин и Джуно на котят, но те вышли из номера, забыв щелкнуть тумблером и погасить проклятый электрический свет.

3
Тетушка Маммас

На дороге, почти исчезнувшей после бури и едва угадывающейся в свете полной луны и дальнего света фар, к тому же петляющей вдоль Нигера, приходилось вести внедорожник со скоростью шагающего верблюда. Где найти тот позитив, который советовал искать старина Гленн? Можно, например, свернуть к мутной-премутной реке и позвонить бывшему начальнику. «Ты все еще в Дании?» – спросит Стайер после обязательного «Ассаламу алейкум». И она, стесняясь, признается во лжи: «Помните, господин майор, я звонила вам осенью, говорила, что покупаю твидовое пальто на Оксфорд-стрит?» И он все сразу поймет. «Но ты не покупала пальто в лондонском магазине». – «Не покупала». – «И ты не покупала летом костюм в парижском универмаге “Галери Лафайет”». – «Нет». – «Значит, ты никогда не была ни в Лондоне, ни в Париже». – «Не была». – «А все это время воевала в Мали». – «Да». – «То есть пускала мне пыль в глаза». – «Так точно». – «У тебя неприятности, Бенфика?» – «Господин майор, вы как-то говорили, что хуситы отдали вам самолет того убитого сомалийского министра авиации по прозвищу Итальянец». – «Да, они национализировали борт и передали моему Следственному департаменту». – «Вы шутили, сказав, что, если понадобится, эвакуируете меня хоть из Дании?» – «Не шутил. Мне даже пришлось изучить Воздушный кодекс Йеменской Республики». – «Трудно было учить?» – «Нелегко. А знаешь, кто помог? Тот чернокожий летчик из Белоруссии, Назар. Он теперь командир воздушного судна Следственного департамента». – «Хвала Аллаху, значит, Назар уцелел». – «Бенфика, в ближайшее время я полечу по семейному делу в Ливан. Могу сделать крюк и подхватить тебя в Сахаре». – «Вы собираетесь жениться на ливанской девушке, господин майор?» – «Хвала Аллаху, нет. Мой родной брат сидит в тюрьме в Дамаске. Я хочу выкупить его у сирийцев. Мы приземлимся в Мали и заберем тебя. А потом ты поможешь с моим семейным делом. Идет?» – «Но, господин майор, честно говоря, у меня не совсем легальное положение в Мали, а точнее – совсем нелегальное». – «Бенфика, у Назара была небольшая авиакомпания в Судане. Он садился где угодно в африканской пустыне. Сообразит, где мы сможем подхватить тебя у туарегов». После ободряющего разговора со Стайером она поспит немного в машине. За пару часов до рассвета поедет на площадку подскока, на один из нелегальных аэродромов Западной Сахары. И вскоре за ней прилетит самолет. И уже ночью она окажется на другом континенте, в Ливане… правда, со старым паспортом. С документом, из которого, как подметил Хомахи, вываливаются сожженные вертолеты… Люди из DGSE никогда не простят ей сбитую вертушку Gazelle. Отныне и навсегда она в списке их обязательных целей. Могут пострадать Стайер, черный белорус Назар и еще неведомо сколько человек, не имеющих отношения ни к вертолету, ни к особым миссиям, ни к расследованию смерти матери… И тогда она перезвонит Стайеру и твердо скажет: «Спасибо, господин майор, но я передумала, не надо прилетать за мной в Мали». Он попытается переубедить, мол, послушай, одиночки на войне не выживают, всегда рядом должна быть команда… Но она не дослушает его, выключит спутниковый телефон, тяжело вздохнет и поедет дальше по ночной дороге.

Жизнь в Сахаре состоит из двух сфер – женщина плюс мужчина и человек плюс верблюд. Или внедорожник. Жизнь в пустыне – это движение. Прекращение движения – конец жизни. Раньше вдоль реки Нигер возили соль, золото, мясо муфлонов, сушеных ящериц, финики, чай, сахар, табак, веревки из козьей шерсти, цветастые ткани и много других полезных вещей. А что полезного везет она? Сумки с калашниковыми, пару гранатометов, боезапас да остатки влажных салфеток… Недавно в штабе у командующего обсуждали новость, что в Ливане появилось правительство, в котором пять женщин и одна из них министр обороны. Она и сама подумывала о чем-то подобном, когда после школы решила поступать в Военную академию. Но вот прошло почти десять лет. И кем она стала? Кто она сейчас? Бенфика эз-Зубейра, аль-Мадинат аль-Мунаварра, София Хави Зидан, Ольга Блохин? О Аллах!

GPS-координатор в тактических часах уверял, что она наконец достигла локации между внутренней дельтой и озером Дире. Где-то здесь должен притулиться и одноименный городок. Все населенные пункты на реке Нигер похожи друг на друга, как куски глины: нагромождение одноэтажных домов с толстыми стенами, слепленными из обожженных глиняных кирпичей, с крохотными окошками, а вокруг потрескавшиеся на солнце ограды. И население – сто, плюс-минус, человек. На берегу всегда мечеть, рядом больница. Оба здания ремонтируют всей городской общиной один раз в год в течение трех-четырех недель, и это главное событие в округе.

Полная луна, тускло освещавшая дорогу, пропала. Стало темно, словно она очутилась в гостях у братьев Номмо в одной из самых глубоких пещер горного плато Бандиагара. Она остановила джип, заглушила двигатель и прислушалась. Было тихо, но вот неподалеку недовольно замычала корова, а рядом с машиной вдруг засмеялись дети. Они принялись болтать между собой на языке фульфульде. Бенфика знала пару десятков слов на фульфульде, но дети щебетали так быстро, что она ничего не смогла разобрать. Заговорить на французском не решилась, могут ведь и камнем бросить. Для местных племен любые иностранцы – обязательно французы. Пару месяцев назад на унылых оградах и стенах домов вдоль Нигера стали появляться яркие рисунки: рука неизвестного распыляет жидкость из баллона на большого усатого таракана. Баллон с ядом изображался красно-желто-зеленым, как флаг Республики Мали, а вредное насекомое – сине-бело-красным, цвета французской символики. Точно так же ее учитель Гленн, не раз бывавший в Ираке по делам, жаловался, что совершать пешие прогулки по улицам Багдада иностранцу с европейской внешностью очень опасно, поскольку дети могут запросто воткнуть нож в бедро, а взрослые – выстрелить из пистолета. Каждый иностранец для простого иракца – это американец, следовательно – враг… Наконец она вспомнила приветствие на фульфульде и сконструировала самый простой вопрос.

– Здравствуйте, скажите, пожалуйста, где живет тетушка Маммас? – она задала вопрос в темноту самым доброжелательным тоном, но на всякий случай выставила перед собой блок из сведенных рук и сжатых кулаков, защитив лицо и грудь.

Дети засмеялись. Они видели в темноте гораздо лучше ее.

– Я фульбе, – произнес тоненький мальчишеский голос, пытавшийся говорить строго, но получилось как шелест ветерка. – А ты кто?

– Я друг, – ответила она на фульфульде и показала правую ладонь.

– Маки, – представился невидимый мальчик.

Теперь требовалось назвать свое имя, и Бенфика задумалась. Тут из Нигера вынырнула луна, подсветила большой джип и чернокожего мальчика Маки, стоявшего на подножке машины. Он рассматривал ее лицо почти вплотную. Ему было лет девять, может, десять. От Маки пахло табаком и теленком.

– Блохин, – сказала девушка. – Ольга Блохин.

Мальчик улыбнулся и мягко потеребил левой рукой свитер на ее плече. Значит, с именем она угадала. Ее-то они и поджидали.

– Ольга, пошли за мной. – Маки спрыгнул с подножки. Тренькнуло металлическое крепление ремня, в правой руке мальчика блеснул ствол калашникова.

Они пошли по пустынной улочке без единого огонька в домах и дважды огибали остовы автомобилей. Кажется, машины были сожжены. Внедорожник она оставила открытым, взяла только спутниковый телефон. Моральный кодекс pulaaku[23]23
  Древний кодекс, особая этическая система или неписаные правила жизни народа фульбе (фулани).


[Закрыть] не должен позволить людям племени фульбе украсть ее автоматы, гранатометы и остатки влажных салфеток. Про кодекс осенью ей долго рассказывал один забавный отельер в маленьком кафе в Тимбукту. Он пил пиво, а она – заварной кофе по-турецки. «Сдержанность – это основа морального кодекса pulaaku моего народа фульбе, – важно говорил он, открывая пятую или шестую бутылку. – Другие элементы кодекса – сохранение домашнего хозяйства, набожность, интеллект и уважение».

Мальчик шагал чуть впереди, иногда оглядываясь на нее. Он был почти голый и босиком. Из одежды на нем были только желтые спортивные трусы. На его плече висели кроссовки с тремя полосками, связанные шнурками. В какой-то момент на голове Маки появилась большая металлическая каска солдата малийской армии. Каска съезжала мальчику на глаза, и он поправлял ее левой рукой. Калашников по-прежнему держал в правой. Другие дети пропали, точнее, так и не показались, зато рядом появилась собака неизвестной породы. Она спокойно бежала рядом с Маки, чуть наклонив голову. Псина была молчаливая и грустная. Собаки для мусульман – грязные животные, и Бенфика хотела спросить, откуда в Дире взялась собака, но таких познаний на фульфульде у нее не было. Они остановились у реки, и мальчик, поправляя металлическую каску, ткнул стволом автоматом в узкую тропинку, ведущую мимо темного силуэта высокой мечети.

– Там больница, а здесь смотрите внимательно под ноги, – неожиданно сказал Маки на правильном французском, – и не запнитесь, пожалуйста, о крокодилов и не наступите на змей.

– Хорошо, Маки, спасибо! – Настроение улучшилось, с французским у нее был полный порядок. – Откуда здесь собака?

– Какая собака?

Она огляделась. Никакой собаки не было. На тропинке у черной воды мальчик заметно прибавил шаг, видимо сам опасаясь наступить на змей и споткнуться о крокодилов. Поблизости фальшиво-доброжелательно затарахтел дизель-генератор, не подаривший ночной мгле ни одного огонька. Как выглядит тетушка Маммас? Определенно внешне она должна быть отвратительна, примерно как королева морских пиратов Грануаль, которую еще называют ведьмой из Рокфлита, – высокая, толстая, как бочка рома, бритая наголо… Старая кочерыжка, придумавшая план похищения натовского адмирала и заставившая поверить в успех безнадежной операции и полукриминальных ансаров – защитников веры, и пастухов, выбившихся в партизанские командиры, и неглупого ветерана повстанческого движения дядюшку Ориона, гордившегося тюремной дружбой с африканским президентом, осужденным за геноцид… Они зашли внутрь длинного здания, и мальчик пнул босой ногой невидимую дверь.

Бенфика зажмурилась от электрического света, заливавшего большую комнату без окон. В центре под мощными круглыми светильниками, прикрученными к низкому потолку, стояла светлокожая женщина с красивым лицом. Стройная, высокая, в хирургическом халате синего цвета, сильно запачканном. Перед ней на операционном столе лежал чернокожий мужчина в зеленой военной куртке, но без штанов. Его глаза были закрыты, он всхлипывал и складывал толстые розовые губы уточкой. Женщина внимательно осматривала раны на его ягодицах. Больше в операционной никого не было. Вооруженный мальчик исчез. На линолеумном светло-сером полу темнели пятна, дорожкой они вели к столу и заканчивалась лужей крови. Тут же валялись окровавленные штаны.

– Заходи, Ольга, – сказала хирург на прекрасном французском. – Я ждала тебя.

– Где я могу поспать? – спросила Бенфика. – И помыться?

Услышав разговор, раненый открыл глаза, увидел девушку и, показывая сильный характер фульбе, рассмеялся.

– Поможешь? – спросила тетушка Маммас. – Тут много осколков. Мне надо провести ревизию ран.

– Нет, вы сами справитесь.

Отказывать в просьбе подобного рода никуда не годится, но ведь она не напрашивалась в Дире. Тетушка Маммас и ее террористы вынудили Бенфику сюда приехать. Кроме того, повстанец без штанов, с гримасой боли на круглом лице, еще и вымученно пытающийся хихикать, был ей сейчас отвратителен.

– Такие ранения очень опасны. – У женщины оказался приятный и сильный голос. – Я, конечно, могу на кураже все сделать в одиночку… У меня даже ранорасширитель имеется, но тут посечено много мышц. Может, задет сосудисто-нервный пучок…

– Когда приедет Хомахи? – Бенфика отмела все существующие церемониальные правила. – Он мне кое-что должен. И где я могу поспать?

Женщина подняла вверх руки в хирургических перчатках и посмотрела на Бенфику.

– За той дверью в конце коридора есть комната, там чистая постель, – произнесла без осуждения и даже изобразила улыбку на красивом лице. – За комнатой в пристройке найдешь уборную и помывочную.

Бенфика направилась к двери, взялась за ручку. И вопрос выскочил сам собой, словно некоторые вопросы жили и действовали внутри уставшей девушки помимо ее воли:

– Где ваш ассистент?

– Я оперирую одна. И это шестой раненый подряд.

– Что надо делать? – Бенфика подошла к умывальнику, принялась тщательно намыливать свои ужасные сухие руки.

– Будешь держать крючки… Там слева от тебя есть локтевой дозатор с антисептиком… Да, надень маску… Я уже обезболила лидокаином. Сейчас начну ревизию ран. Главное – удалить осколки, всю грязь убрать, отсечь нежизнеспособные, размозженные ткани, потом все хорошо промоем, обработаем…

Красавица рассматривала раны через гинекологическое зеркало, а Бенфика держала хирургические крючки для отведения сосудов и рассматривала тетушку Маммас. Как она могла ошибиться с типажом заговорщицы из Дире?! Это вовсе не лысая ведьма из Рокфлита, а прекрасная интриганка, настоящий манипулятор – «леди Винтер». Правда, тут возникала закавыка. Разве миледи взялась бы зашивать ягодицы Портоса? Впрочем, герои меняются, и не только положительные. Откуда она? Кто по национальности? С такой-то светлой кожей… Возможно, берберка, уроженка северной Африки. Из Ливии или Марокко… Берберская миледи. Но почему живет в Дире среди фульбе? О хирурге с подобными внешними данными пастухи и кочевники уже давно бы растрепали в радиусе пятисот километров. Вот потому и живет здесь, поскольку фульбе умеют держать язык за зубами. Как говорил Баба Файер в отеле у пожарной части: «Сдержанность – основа морального кодекса pulaaku моего народа фульбе». Как быстро и уверенно она ищет, где кровит, находит кровоточащие сосуды, прижимает их, перевязывает. Заявила, что на кураже может справиться одна. Опытный хирург, несомненно. Судя по произношению, долго жила во Франции, а может, и сейчас живет, а в африканскую глушь выбирается время от времени, собирает какой-то научный материал. Как она могла стать партнером Омара Хомахи по террористической операции?

– Мы почти закончили, – сказала тетушка Маммас, – возьми тот зажим Кохера, да, правильно угадала… Зажми здесь… Да, подержи. Мне надо измерить давление, взять анализ крови и мочи.

Бенфика не успела удивиться. Женщина отошла от операционного стола, сняла перчатки, помыла руки, измерила себе давление на автоматическом аппарате. И заговорила, обращаясь не к ней, а куда-то в пустоту:

– Ну что же… это моя шестая операция подряд, и мне, увы, пришлось обратиться за помощью к непрофессиональному ассистенту… Время – час ноль восемь после полуночи. Зафиксировала повышение температуры тела до 37,5 градусов. Давление 140 на 65.

Можно было подумать, тетушка Маммас сошла с ума, но Бенфика сообразила, что где-то в помещении работает диктофон, включающийся на звук голоса.

– Появились боль в горле, першение. – Тетушка Маммас взяла со стола контейнер для биопроб и, совершенно не стесняясь, быстро присела на корточки, наполнила колбу мочой, затем уверенно взяла у себя кровь из вены. – Фиксирую симптомы хронической усталости, мышечноскелетные боли. Есть болезненные ощущения в шейных, затылочных и подмышечных лимфатических узлах…

Хирург ткнула локтем в дозатор, помыла руки и вернулась к операционному столу.

– Что тут у нас? Так, я не могу четко сфокусировать зрение на инструментах, они расплываются. Пора заканчивать. Сейчас наложим провизорные швы, завтра на свежую голову еще раз все обработаю…

– Где вы учились? – спросила Бенфика.

– École normale supérieure de Lyon[24]24
  Высшая нормальная школа Лиона (фр.).


[Закрыть], – ответила тетушка Маммас, соединяя края разреза на ягодицах с помощью шовного материала. Держалась она превосходно; и не было заметно вовсе, что у нее «мышечноскелетные боли». – Пишу интересную работу для очень крупной фармацевтической компании. Они заказали мне разработку особых поливитаминов для людей в экстремальных условиях.

– В Дире есть люди, которые могли бы помочь в этой операции?

– Конечно, но мне надо было обязательно одной…

– А зачем меня попросили?

– Ну, ты появилась, когда я почувствовала себя… В общем, кураж прошел.

Да, это была миледи, способная ради назначенной цели шагать даже по трупам. Бенфике захотелось спросить у нее прямо, без обиняков: зачем маститому ученому похищение натовского военачальника? Однако повстанец на операционном столе был в сознании: складывал губы уточкой, часто моргал мокрыми глазами. И Бенфика махнула рукой, точнее – пошла мыться. На все воля Аллаха!

Два блестящих ведра, наполненные водой, стоящие в центре полутемного помещения, кусок нового мыла в яркой упаковке и недавно вскрытый шампунь – вся эта роскошь предназначалась для нее, алжирской журналистки Ольги Блохин. Да, она сейчас помоется и тут же заговорит по-русски… Как же… «Прибегаю к защите Аллаха от козней шайтана. Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Веди нас прямым путем, путем тех, кого ты облагодетельствовал, а не тех, на кого пал гнев, и не заблудших…»

Все помывочные в домах – от алжирского Тиндуфа до малийского Гао – одинаковы. Это небольшая пристройка, врытая глубже в землю, чем само здание, освещаемая внутри скромной лампочкой в сорок ватт. В дальнем углу на неровно залитом бетонном полу дырка размером в три-четыре мужских кулака – нужник. Тут же обязательно светлый пластиковый кувшин для подмывания и мыло в мыльнице. Рядом на полу длинный резиновый шланг двойного назначения – для смыва испражнений и душа. В другом углу стиральная машина, закутанная полиэтиленом, купленная пять или десять лет назад, но так и не подключенная. А куда ее подключать-то? Пара старых неподъемных металлических стульев, один легкий пластиковый с надломленной ножкой, гладильная доска с утюгом, тазы и ведра (много), велосипед у другой стены. Иногда в помывочной живет коза с козлятами.

Бенфика отстегнула кобуру с пистолетом, нож и положила оружие на железный стул. Сверху бросила снятую одежду и нижнее белье. Тщательно намылившись, присела на корточки и принялась экономно поливать себя водой из ковшика. Этой тетушке Маммас не под сорок, как показалось вначале, а лет сорок пять, может, сорок восемь. Она ровесница ее покойной мамы, может, на пару лет старше. Красивая строгая берберка из Ливии. Красивая строгая ливийка… Очень красивыми и очень строгими были «амазонки» Муаммара Каддафи, так говорил Омар Хомахи. Нет, не может быть! Бенфика выпрямилась и убрала мокрые волосы с лица. В двух шагах от нее стоял Маки. О Аллах! Сколько времени он ее разглядывал? Пальцы девушки сами собой сжались в «крючки», и она чуть было не ударила мальчика по глазным яблокам, но в последний момент прикрыла левой рукой низ живота, а правой грудь.

– Маки, выйди, пожалуйста, отсюда, – произнесла сухо, без истерики, почти вежливо.

Маки положил стопку белья на стул, поправил каску и, не взглянув на девушку, бесшумно вышел. Она вытерлась оставленным полотенцем, надела просторную, в ярких орнаментах рубаху до колен и тут вспомнила про «глок» в тактической кобуре, нож и одежду. Ни оружия, ни штанов, ни свитера, ни даже нижнего белья, которое собиралась сейчас же постирать, на стуле не было. Проклятый маленький маньяк Маки… Нет, это скорее проклятая усталость… Ее двадцать пять для оперативника очевидная старость. Она надела ботинки и прошла в большую и абсолютно пустую «спальню». Три крохотных узких окошка под потолком, тонкий ковер, в дальнем углу по бедуинскому обычаю на полу расстелена постель. Идти в операционную и спрашивать, где мальчик, который утащил ее трусы, пистолет и нож, не хотелось. Она сняла ботинки и легла, нарушив священное правило – не отдавать личное оружие в чужие руки. Положила голову на подушку. Постельное белье пахло свежестью, какая бывает только благодаря хорошему стиральному порошку, горячему утюгу и умелым рукам. Возможно, тут имелась еще одна помывочная с работающей стиральной машинкой. Да, и будет странно, если вторую ночь подряд на нее спящую наденут наручники. И теперь это будет девятилетний Маки.

Она вошла в безразмерный кабинет начальника госбезопасности страны, живущей по законам шариата, и у этого мерзавца, конечно, играл запрещенный джаз Чарли Паркера. Пахло нелегальными алкоголем и сигарным табаком. Человек, притащивший когда-то в их дом мешок со змеями, был одет в китель с золотыми погонами. Генерал сидел за массивным столом, перед ним горели стеариновые свечи и какая-то особенная чиновничья лампа.

– У тебя в руке «глок-22»? – мрачно спросил он.

– Да, генерал Гази.

– Ну что же… надежный пистолет.

– Как вы познакомились с моей мамой?

– Опять выстрелишь в упор?

– Мне нужны не вопросы, генерал Гази, а ответы.

– Про мать тебе надо было расспрашивать Соплежуя, но ты же в него стреляла… Все торопишься, Бенфика.

– При чем тут принц Аль-Дадли?

– А при том. В те времена Соплежуй был хозяином приморской провинции Авьян и напрямую работал с ливийцами, сомалийцами и всяким контрабандистским сбродом. Задолго до того, как неблагодарный ливийский народ принялся тыкать штыками в ягодицы своего бывшего лидера Муаммара Каддафи и сыпать в его кровоточащие раны песок, у него была личная охрана, состоящая из девушек. Может, слышала? Их называли…

– Знаю, «гвардией амазонок».

– Да, а еще «зелеными монахинями», – произнес генерал Гази, морщась то ли от физической боли, то ли от неприятных воспоминаний. – Ну что же… Они проходили специальную военную подготовку. И эта страсть к насилию, скверный характер, Бенфика, достались тебе от твоей буйной мамаши и…

Его тончайшие серебристые усы на бледном, почти белом лице теперь казались черными, словно кто-то посмел провести над верхней губой высокопоставленного контрразведчика легкомысленную чернильную полоску.