Текст книги "Тайна гибели Лермонтова. Все версии"

Но вернемся к «мучительным часам» и прикинем, сколько времени действительно Глебов мог провести у подножия Машука. Тело было доставлено на квартиру к десяти часам. Это отмечено в акте осмотра места дуэли следственной комиссией и подтверждено показаниями самого Глебова, хотя в иных источниках называются и девять, одиннадцать часов, и даже полночь. И все же будем исходить из того, что тело было привезено к десяти часам. Доставили тело крепостные слуги Лермонтова и Мартынова, причем по указанию Глебова, приехавшего с места дуэли в усадьбу Чилаева, – об этом имеются вполне достоверные документальные свидетельства, содержащиеся, в частности, в военно-судном деле о дуэли: «Спрошенные под присягою крепостные люди… показали… Корнет Глебов приехал с места происшествия в квартиру и приказал из них Илье Козлову и Ивану Вертюкову ехать за телом Лермантова».

Как все это конкретно могло выглядеть? Пробыв какое-то время у тела, Глебов отправился в Пятигорск. Там он приказал слуге Лермонтова ехать за телом господина. Видимо, узнавший об этом Мартынов послал на место дуэли и своего слугу – подобрать оставленную впопыхах черкеску, заодно помочь в погрузке тела. Слуги исполнили приказание.

Теперь считаем. Пешее путешествие от «Домика Лермонтова», расположенного в усадьбе Чилаева, до Перкальской скалы занимает не менее сорока минут. Поездку в одноконном экипаже в наши дни никто не совершал и, тем более, не замерял ее продолжительность. Но будем считать, что езда в гору займет примерно столько же времени, сколько пешее хождение, а обратно, под горку, – несколько меньше, скажем, полчаса. Учтем, что в тот вечер дорога была мокрая и местами грязная, что замедляло скорость езды. Так что Глебов добрался до квартиры Лермонтова почти за час. Слуги ехали оттуда до места дуэли, допустим, столько же. Обратная езда с телом потребовала больше времени. Суммируем: все поездки туда и обратно заняли около трех часов. Прибавим какое-то время на сборы в дорогу и погрузку тела. И отнимем получившееся от десяти часов, когда тело оказалось на квартире, – получится, что все поездки начались значительно раньше семи часов. Дуэль – еще раз повторим – состоялась около шести. Отсюда следует: «мучительные часы» сидения Глебова у тела убитого сократятся до получаса, а то и пятнадцати – двадцати минут.

Не исключена и еще одна основательная задержка при транспортировке тела. И Мартьянов, и Висковатов пишут о том, что по приказу коменданта, еще не знавшего, что Лермонтов убит, его, как преступника, должны были доставить на гауптвахту. «Разумеется, на гауптвахту его сдать было нельзя, – рассказывал дальше Висковатов, – и, постояв перед нею несколько минут (пока выяснилось, что поручик Тенгинского полка Лермонтов мертв), его повезли дальше. Кто-то именем коменданта опять-таки остановил поезд перед церковью, сообщив, что домой его везти нельзя. Опять произошло замедление. Наконец смоченный кровью и омытый дождем труп был привезен на квартиру…»

Насчет гауптвахты – это опять чья-то фантазия, а вот к церкви его вполне могли повезти. И этому есть весомое свидетельство – воспоминания священника Василия Эрастова, как известно, испытывавшего к Лермонтову великую неприязнь: «Видел, как его везли возле окон моих. Арба короткая… Ноги вперед висят, голова сзади болтается». Отец Василий жил тогда, снимая квартиру в усадьбе коллежского советника Давыдова, расположенной неподалеку от дороги к Скорбященской церкви. Так что видеть, как везли туда или оттуда мертвого поэта, он вполне мог. И если это действительно было, то время на дорогу следует увеличить.

Весьма короткое время пребывания Глебова у мертвого тела дает нам возможность обсудить один очень деликатный вопрос. В адрес Глебова не раз высказывались упреки в том, что он будто бы бросил убитого приятеля лежать одного в лесу. Впервые заговорил об этом еще в XIX столетии Мартьянов. В прошлом веке об этом писали многие, утверждая, что какое-то время никто не оставался у тела убитого поэта. В такое никак не верится. Человек благородный и сугубо порядочный, Глебов, являясь к тому же секундантом убитого, не мог просто так взять и уехать – разве что оставив у тела надежную охрану… И, между прочим, существует убедительное предположение – его высказал краевед Ф. Просужих и поддержал видный лермонтовед С. Чекалин – что такая охрана была оставлена.

Мы уже отмечали, что поблизости от Перкальской скалы, где происходила дуэль, располагалась караулка Перхальского. По мнению Ф. Просужиха и С. Чекалина, лесник, услышав выстрел, тут же явился на место дуэли и увидел лежавшее там тело поэта. Он-то и был поставлен Глебовым около убитого – сторожить, пока не приедут забрать. Говорить об этом с большой долей уверенности позволяет некое письмо, случайно обнаруженное в Геленджике до Великой Отечественной войны, но в военные годы, к сожалению, утраченное. Его автор пишет своему знакомому о том, что, возвращаясь 15 июля, под вечер, в Пятигорск, он увидел лежащего у дороги мертвого Лермонтова и стоящего рядом солдата с ружьем. Ф. Просужих и С. Чекалин считают, что это и был лесник Перхальский. Некоторые сведения о Перхальском позволяют в подтверждение этой версии добавить, что ссыльный поляк, скорее всего, был взят в лесники из солдат согласно указанию лесного ведомства, последовавшего в 1832 году. Вполне вероятно, что он еще донашивал свой мундир, отчего и походил на солдата.

Еще одно соображение в пользу этой версии. Вспомним вирши Ильи Алексеева:

 
Так передай потомству ты,
Дуэль, с годами не забытый,
Что у Перкальской той скалы
Лежал наш Лермонтов убитый.
 

Известный уже нам К. Карпов утверждал, что Перхальский «зарабатывал порядочно, показывая любопытным место дуэли». Скорее всего, рассказ лесника о виденном в тот роковой вечер услышал и Илья Алексеев, а потому и написал в своем стихотворении не «убит», а именно – «лежал убитый».

Вполне вероятное появление Перхальского на месте дуэли помогает объяснить и кратковременность сидения Глебова с убитым. Ведь леснику, услышавшему выстрел, требовалось всего несколько минут, чтобы добраться до дуэльной поляны. А после его появления у Глебова не было причины задерживаться около мертвого тела и следовало поторопиться с его перевозкой. Описанная ситуация позволяет читателю сделать еще один, последний в данном расследовании, выбор: поверить в то, что тело Лермонтова было оставлено Глебовым под надежной охраной. Или считать того подлецом, бросившим тело убитого друга.

Что происходило в Пятигорске, пока у подножия Машука разыгрывалась дуэльная трагедия? Э. Шан-Гирей в своих воспоминаниях, сразу после слов о неумолкающих раскатах грома, говорит: «Приходит Дмитриевский и, видя нас в вечерних туалетах, предлагает позвать этих господ всех сюда и устроить свой бал; не успел он докончить, как вбегает в залу полковник Зельмиц (он жил в одном доме с Мартыновым и Глебовым) с растрепанными длинными седыми волосами, с испуганным лицом, размахивает руками и кричит: „Один наповал, другой под арестом!“ Мы бросились к нему – что такое, кто наповал, где? „Лермонтов убит!“ Такое известие и столь внезапное до того поразило матушку, что с ней сделалась истерика; едва могли ее успокоить».

Кстати сказать, по словам Эмилии получается, что и Дмитриевский пришел к Верзилиным во время грозы, и Зельмиц прибежал тогда же. Но если появление Зельмица, потрясенного трагической вестью, еще возможно во время даже сильного ливня, то приход Дмитриевского и его предложение «позвать этих господ» едва ли могли произойти, если снаружи хлестали дождевые струи. Да и о смерти Лермонтова в городе стало известно лишь после возвращения с места дуэли Мартынова и Васильчикова, то есть около семи часов, когда дождь уже давно кончился.

Согласно утверждению Мартьянова – Чилаева, именно во время грозы узнали о гибели Лермонтова и участники парадного обеда: «…когда лилось шампанское рекой, а на дворе бушевали стихии: гремел гром, зигзагами вилась молния и хляби небесные разверзлись потоками дождя, – было получено известие о дуэли и смерти М. Ю. Лермонтова. Нужно ли говорить, как поразило оно пирующих!»

Сказано очень красиво, но, опять-таки, насколько верно? Вспомним Любима Тарасенко-Отрешкова, писавшего: «Перед вечером мы заехали к Монго-Столыпину, где было пять-шесть человек знакомых; оттуда верхом с братом отправились мы к источнику. В сумерки приходят сказать нам, что почти умирает Александр Бенкендорф… Но оказалось, что с ним только сделался обморок от излишней усталости в знойный день… Пока мы были у него, прискакивает Дорохов и с видом отчаяния объявляет: „Вы знаете, господа, Лермонтов убит!“»

Мы уже отмечали, что оснований искажать факты у Любима явно не было. Да и о гибели Лермонтова, как мы выяснили, стало известно в Пятигорске уже после того, как ливень закончился. И слова Любима еще раз подтверждают это: дождь помешал бы и Столыпину вернуться к себе, и братьям Тарасенко-Отрешковым заехать к нему, а потом отправиться к источнику и навестить упавшего в обморок Бенкендорфа, что, кстати сказать, произошло, по словам Любима, уже «в сумерки». К тому времени Мартынов и Васильчиков уже давно вернулись из-под Машука и вполне могли рассказать о случившемся Дорохову, что-то слышавшему о дуэли и с волнением ждавшему вестей.

Как и когда о гибели поручика Лермонтова стало известно властям? Вот рассказ Мартьянова: «Вечером, часов в 7, по рассказу В. И. Чилаева, явился к коменданту Глебов, весь мокрый и в грязи. Когда он доложил ему, что явился прямо с дуэли и что Лермонтов ранен смертельно, полковник Ильяшенков совершенно потерялся. Он бегал из одной комнаты в другую, хватался за волосы и плакал, причитывая: „Мальчишки, мальчишки, что вы надо мной наделали?“ Потом, немного оправясь, он закричал: „Послать ко мне плац-майора!“ – и, едва подполковник Унтилов показался в дверях, бросился к нему навстречу и выпалил: „Под арест! Сейчас под арест! Всех, всех под арест!“ Плац-майор поманил за собой Глебова и хотел выйти. „Постойте, – остановил он Унтилова, – корнет Глебов еще ничего не рассказал о дуэли, где, что и как происходило. Пусть расскажет, а вы прислушайтесь, составьте краткое конфиденциальное уведомление начальнику штаба и сейчас же отправьте его по эстафете!“ Глебов рассказал, что знал о событиях дня, и донесение было в тот же вечер отправлено. Мартынов, по приказанию коменданта, был арестован плац-адъютантом и помещен, как отставной, в городской тюрьме».

Оставим на совести биографа этот живописный рассказ. Отметим лишь, что Глебов, по словам Чилаева, пришел к коменданту в семь часов, и это полностью подтверждает наше предположение, что с места дуэли он уехал вскоре после шести часов. То же указывает и рапорт коменданта, отправленный, кстати, не в тот же вечер, а на следующий день: «Лейб-гвардии конного полка корнет Глебов, вчерашнего числа к вечеру (не „вечером“, а именно „к вечеру“! – Авт.) пришед ко мне на квартиру, объявил, что в 6 часов вечера у подножия Машука была дуэль между отставным майором Мартыновым и Тенгинского пехотного полка поручиком Лермонтовым, на коей сей последний был убит». Этот документ стал первым в потоке бумаг, который породила гибель поэта.

Вспомним попутно об утверждении Раевского, что перед дуэлью было специально закуплено шампанское: «А мы дома пир готовим, шампанского накупили, чтобы примирение друзей отпраздновать». Хорошо изучив преддуэльную ситуацию, подумаем, кто бы мог готовить этот пир? Глебов и Васильчиков участвовали в дуэли. Трубецкой и Столыпин, если принять версию об их участии в поединке, находились там же, а если нет, то сидели на пиру Голицына. Раевского, как мы убедились, в это время в Пятигорске не было – о готовящемся пире он мог услышать позднее, среди прочих слухов и фантазий, возникших после дуэли. Все же прочие о дуэли попросту не знали – об этом достаточно подробно говорится в приведенных выше воспоминаниях Чилаева и Эмилии Шан-Гирей.

Ей же доверим рассказать, как закончился этот печальный вечер, да и весь день 15 июля: «К девяти часам все утихло. Вечер был чудный, тишина в воздухе необыкновенная, луна светила как день. Роковая весть быстро разнеслась по городу. Дуэль – неслыханная вещь в Пятигорске! Многие ходили смотреть на убитого поэта из любопытства; знакомые же его из участия и желания узнать о причине дуэли спрашивали нас, но мы и сами ничего не знали тогда верного. Это хождение туда-сюда продолжалось до полуночи».

Почтенная мемуаристка несколько преувеличила ночной ажиотаж, в чем ее можно поправить, опираясь на бесхитростный рассказ армейского знакомого Лермонтова, А. Чарыкова, находившегося тогда в Пятигорске: «…Вхожу в сени, налево дверь затворенная, а направо, в открытую дверь, увидел труп поэта, покрытый простыней, на столе; под ним медный таз; на дне его алела кровь, которая несколько часов еще сочилась из груди его. Но вот что меня поразило тогда: я ожидал тут встретить толпу поклонников погибшего поэта и, к величайшему удивлению моему, не застал ни одной души».

Так завершился последний день жизни великого поэта. Дальнейшая жизнь на земле продолжалась уже без него, ушедшего в бессмертие.

Приложение

За картами

Г. Г. Гагарин, 1840

Изображены: князь Александр Илларионович Васильчиков (1818–1881), граф Ламберт, князь Сергей Васильевич Долгорукий (1820–1853), князь Александр Николаевич Долгорукий (1819–1842), князь Сергей Васильевич Трубецкой (1815–1859), Арсеньев, Алексей Аркадьевич Столыпин «Монго» (1816–1858)

Лермонтов. Окружение последнего лета

Конфликт двух приятелей, кончившийся дуэлью, напрямую затронул лишь нескольких близких Михаилу Юрьевичу людей. И в то же время сыграл роль камня, брошенного в воду: круги, от него расходящиеся, в той или иной мере приобщали к событиям 15 июля и предшествовавших дней довольно большое количество как гостей курорта, так и местных жителей. На основании писем, воспоминаний, официальных документов можно назвать имена людей, так или иначе связанных либо с самим поэтом, либо с событиями, развернувшимися вокруг поединка и его последствий. Среди них надо выделись достаточно узкий круг непосредственных участников конфликта и произошедшей дуэли, определенную группу приятелей и знакомых поэта, составлявших его окружение в то лето, некоторое число людей, общавшихся с ним в силу той или иной необходимости или принимавших участие в следствии по делу о дуэли, наконец, большое количество гостей и жителей Пятигорска, которые встречались с Михаилом Юрьевичем, слышали о состоявшейся дуэли, провожали погибшего в последний путь и т. д.

Все они должны быть известны тем, кто стремится проникнуть в тайну гибели поэта. Должны быть известны и те роли, которые они играли в событиях лета 1841 года, пусть даже для большинства эти роли были ничтожно малы. Об этих людях и поговорим.

«Лермонтовская банда», или «ватага». Так в лермонтоведческой литературе называют группу молодых людей, которые окружали поэта в Пятигорске летом 1841 года. Впервые появившись книге Висковатова, «банда», которой якобы предводительствовал Лермонтов, в том или ином виде кочуя по многим биографическим трудам, благополучно дожила до наших дней. Е. Хаецкая (2011): «„Лермонтовская банда“ (опять сколотил „шайку“, „банду“, „компанию“ – не мог без этого) вызывала определенное раздражение, особенно у петербуржцев, которые приезжали на Кавказ впервые».

Во многих рассказах о последних днях жизни поэта рисуется коллективный портрет этой самой «банды», представляющей собой некую монолитную массу. Действительно, на первый взгляд, между представителями лермонтовского окружения наблюдается очень большое сходство. Это, как правило, люди молодые – от 22 до 27, но в основном 24–26 лет. Большинство их составляли гвардейские офицеры, друзья, приятели, хорошие знакомые Лермонтова по Петербургу. Почти все они – представители известных аристократических фамилий – Столыпиных, Мартыновых, есть среди них титулованные особы (князья Трубецкой, Васильчиков, Гагарин, Барятинский, братья Долгорукие, граф Ламберт), а также сыновья видных сановников и военных – Дорохов, Бенкендорф, Арнольди. Или же такие видные фигуры, как Лев Пушкин, брат великого поэта, и Дмитриевский, ныне забытый, но тогда считавшийся известным стихотворцем.

Сходством социального статуса общность этих лиц не ограничивается. Сходны были и их судьбы – все, за малым исключением, прибыли на Кавказ из Петербурга («кому вреден Север, кому нужен крестик», – отметил университетский однокашник Лермонтова Н. Туровский). Почти все они храбро воевали, некоторые получили ранения (Трубецкой, Глебов, Дорохов), то есть образовали спаянное кровью «фронтовое братство». Некоторое исключение составляли штатские – Васильчиков, присоединившийся к компании еще в Петербурге, и Дмитриевский, в прошлом сам боевой офицер, подружившийся со многими из компании еще в Тифлисе, где он служил чиновником.

Примыкали к молодежи и люди постарше. Скажем, декабристы (Лорер, Голицын, Вегелин, Назимов, Черкасов) хоть и числились «государственными преступниками», но тоже были представителями видных аристократических семейств, некогда столичными жителями и гвардейскими офицерами. И тоже храбро воевали на Кавказе – то есть оставались людьми того же круга и, как теперь говорят, «менталитета». Были тут и ветераны-кавказцы, имевшие более высокие чины, но опять-таки с очень похожими судьбами и одинаковым прошлым – Петербург, гвардия, вращение в светском обществе, а позже – боевые действия на Кавказе. Полковники Безобразов, Голицын, Манзей тоже входили в лермонтовское окружение. Почти все составлявшие его, независимо от возраста и чинов, были примерно равны по уровню образованности, связаны давним общением, а многие и родством – если не прямым, то через двоюродных сестер и братьев, тетушек, дядюшек (как тогда говорили – свойством).

Вот такая сразу бросающаяся в глаза общность делала незаметными некоторые отличия и приводила к тому, что лермонтовское окружение в глазах и некоторых мемуаристов, писавших свои воспоминания тридцать – сорок лет спустя, и первых биографов, и, особенно, позднейших исследователей выглядело единым, монолитным. Согласно свидетельствам современников и высказываниям позднейших авторов, компания эта окружала поэта с первых дней его появления в Пятигорске, вместе с ним плясала на балах, ездила на пикники, играла в карты, ухаживала за хорошенькими женщинами, а некрасивых дам осмеивала якобы придуманными Лермонтовым кличками «кукушечка», «канареечка», «цапля». Ну чем не «банда», «шайка», «ватага»?

И все же: насколько сплоченной и монолитной была эта компания? Насколько единообразным было ее поведение? Давайте поговорим об этом после того, как познакомимся с конкретными представителями лермонтовского окружения.

Последний свидетель А. И. Арнольди (1817–1898)

Однополчанин Лермонтова по Гродненскому гусарскому полку, он оказался рядом с поэтом в последние недели его жизни. Мало этого – волею судьбы стал последним из лермонтовского окружения, который не только видел Михаила Юрьевича в роковой день 15 июля, но и зафиксировал обстоятельства встречи с ним в своих записях.

Александр Иванович Арнольди родился 21 апреля 1817 года. Он был старшим сыном известного боевого генерала Ивана Карловича Арнольди. Дядей мемуариста по матери был декабрист Н. И. Лорер. После смерти первой супруги, матери Александра, генерал женился на вдове, Софье Карловне Россет, – ее дочерью от первого брака, и, стало быть, сводной сестрой Александра оказалась фрейлина А. О. Россет-Смирнова, приятельница Пушкина, Жуковского, Гоголя.

Воспитание Александр получил в самом аристократическом военно-учебном заведении той поры – Пажеском корпусе. В 1837 году был выпущен корнетом в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, где некоторое время пришлось служить и Лермонтову. В отличие от других гвардейских полков этот полк размещался в Новгородской губернии. Вероятно, отдаленность от столицы сделала полк «местом ссылки или какого-то чистилища» для штрафных офицеров гвардии, в том числе и для Лермонтова.

Как и другие однополчане, Арнольди, по его собственному признанию, видел в Лермонтове не столько великого поэта, сколько товарища-офицера. Близких отношений между ними в полку не возникло. Да и встреча в Пятигорске, куда летом 1841 года молодой офицер приехал на лечение вместе с семьей, не была особенно горяча. Позже Арнольди вошел в круг лиц, с которыми Лермонтов в те дни был достаточно близок.

Живя по соседству, они постоянно посещали друг друга. Так, Арнольди отмечает, что не раз сиживал на балкончике лермонтовского домика, а Михаил Юрьевич частенько заходил в соседний дом Уманова, где жил Арнольди. Другой сферой общения был кружок гвардейской молодежи, совместно развлекавшейся на бульваре, в Ресторации и т. д. Одним из общих дел этого сообщества был бал у Грота Дианы – в его подготовке Арнольди принимал весьма деятельное участие. Наконец, оба они проводили немало времени в обществе ссыльных декабристов, с которыми Лермонтов общался и ранее, а Арнольди познакомился тем летом через своего дядю Лорера.

Поправив здоровье на Водах, Арнольди в следующем году принял участие в боевых действиях на Кавказе, получил свою первую боевую награду – чин штаб-ромистра, после чего возвратился в свой полк и оставался там более двадцати лет. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Арнольди командовал 4-й кавалерийской дивизией и был первым русским губернатором освобожденной Софии. Его имя, как одного из выдающихся боевых генералов этой поры, отмечено было в 1881 году на страницах «Русской старины». В середине 80-х годов Арнольди вышел в отставку. Объявление о смерти генерала от кавалерии А. И. Арнольди 25 января 1898 года появилось в газете «Новое время», где был напечатан и краткий его некролог.

С конца 60-х годов Арнольди писал свои мемуары, которые озаглавил «Семейная хроника и мои воспоминания». Страницы о встречах с Лермонтовым, которых Арнольди касается дважды – при описании своей службы в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку и в рассказе о пребывании летом 1841 года в Пятигорске, – писались в середине 70-х годов. В описании жизни на Водах летом 1841 года находим обрисованный беспристрастным наблюдателем облик курортных поселений, портреты представителей «водяного общества», а также «топографию» расселения всех основных лиц из окружения Лермонтова. Названы врачи, лечившие приезжих, указаны ванны и источники, которыми они рекомендовали пользоваться.

Наиболее ценны для нас сообщаемые Арнольди сведения о дне дуэли, которые поначалу кажутся противоречащими достоверно известным фактам. Однако, при некоторых поправках, эта часть мемуаров Арнольди обретает высочайшую ценность, помогая уточнению некоторых важных обстоятельств, предшествовавших поединку.

О самом добром отношении Арнольди к Михаилу Юрьевичу свидетельствуют многие строки его воспоминаний, а также желание запечатлеть в рисунках места, связанные с поэтом. И конечно, то, что он отдал однополчанину последние почести и на своих плечах нес гроб с телом погибшего. За все это мы должны быть благодарны Александру Ивановичу, как и за ценные сведения о последних часах жизни поэта.

Брат фельдмаршала B. И. Барятинский (1817–1875)

Приятель Лермонтова, князь, брат Александра Ивановича Барятинского, однокашника Лермонтова по юнкерской школе, впоследствии генерал-фельдмаршала, победителя Шамиля. В 1837 году Владимир Барятинский – корнет лейб-гвардии Кирасирского полка, в 1841 – штаб-ротмистр, впоследствии командир Кавалергардского полка, генерал-адъютант.

В 1839 году был на Водах, о чем свидетельствует высочайший приказ от 24 мая 1839 года: «Увольняется в отпуск для излечения от болезни. На шесть месяцев: Лейб-Кирасирского Его высочества Наследника Цесаревича полка князь Барятинский к Кавказским Минеральным Водам».

Именно тогда Владимир Барятинский имел роман с Эмилией Клингенберг. М. Ашукина в «Лермонтовской энциклопедии» предполагает, что летом 1841 года он был в Пятигорске и встречался с Лермонтовым, но никаких данных об этих встречах не имеется.

Командир нижегородцев C. Д. Безобразов (1801–1879)

Мы знаем, что отправленный на Кавказ за стихотворение «Смерть поэта» Михаил Юрьевич был определен в Нижегородский драгунский полк. Правда, служба его там была недолгой. Тем не менее нижегородцы всегда гордились тем, что в их рядах находился великий поэт и храбрый воин. И послужной список Лермонтова, как и любого офицера, причастность к нижегородцам не могла не украсить. Полк действительно был знаменит и славен, выделяясь среди других драгунских полков, которых было немало в российской армии, а переведенный в конце XVIII века на Кавказ, закрепил здесь свою славу победами в войнах с Персией и Турцией. В его рядах сражались такие замечательные воины, как Руфин Дорохов и будущий декабрист Александр Якубович, удивлявшие храбростью даже бывалых кавказцев. В полковых списках можно было найти имена декабриста Александра Одоевского и Льва Пушкина, брата поэта, а позднее – и внука Александра Сергеевича.

И командиры у этого полка были замечательные. Это герой Бородинской битвы Н. Н. Раевский и его сын, друг Пушкина. Это отец Нины Грибоедовой Александр Чавчавадзе. А в 1837 году нижегородцами командовал Сергей Дмитриевич Безобразов. На Кавказе Безобразов блистательными подвигами завоевал себе громкую известность. «Всегда в высокой белой папахе, на белом коне, – пишет историк 44-го Нижегородского драгунского полка В. А. Потто, – всегда впереди атакующей кавалерии, он увлекал своей отвагой линейных казаков, которые умели дать настоящую цену удали и храбрости». Назначенный командиром нижегородцев, Безобразов заботился не только о воинской выучке «нижних чинов», но об их внешнем облике и культурном уровне. И в крепко сплоченной боевой семье офицеров Нижегородского драгунского полка тон жизни задавал его командир.

У нас нет никаких сведений о том, как встретились и познакомились в 1837 году ссыльный офицер и командир полка. Надо полагать, встреча эта была дружеской, а установившиеся отношения – самыми теплыми. Об этом говорит пятигорское лето 1841 года, когда Лермонтов и Безобразов увиделись вновь. Сергей Дмитриевич прибыл в Пятигорск, запоздав к началу сезона. Его задержали военные действия, во время которых полковник Безобразов, заменив раненого князя Голицына, командовал кавалерией. Опоздание свое он компенсировал особо усердным лечением – 3 июля приобрел сразу 40 билетов на ванны. Скорей всего, тогда же, в начале июля, произошла и его встреча с Лермонтовым. Не исключено, что их мог свести служивший ранее в Нижегородском полку и часто общавшийся с Лермонтовым Лев Пушкин. Сергей Дмитриевич сошелся с кружком военной молодежи, окружавшей Лермонтова. Разница в чинах и возрасте не помешала ему сблизиться с поэтом.

Но общение было недолгим. 7 июля Лермонтов выехал в Железноводск, чтобы продолжить там лечение, и после этого бывал в Пятигорске наездами. А потом были дуэль и похороны поэта, на которых полковник Безобразов представлял свой полк. Вместе с представителями других воинских частей, в которых служил Лермонтов, он нес на своих плечах гроб с телом погибшего к месту последнего упокоения. Тем самым он вписал свое имя в биографию поэта и потому интересен не только историкам Кавказской войны, но и всем, кто дорожит именем Лермонтова.

Наш интерес вызывает не только участие в похоронах поэта, но и судьба полковника, который тоже оказался на Кавказе как изгнанник. Свою военную службу Безобразов начал рано и блестяще и очень скоро сделался адъютантом цесаревича Константина Павловича. Служа в Варшаве, Безобразов по своему уму, образованности и светскому лоску занял видное место в блестящем варшавском обществе. После смерти Константина Павловича Николай I назначил Безобразова своим флигель-адъютантом. При дворе тот встретил фрейлину императрицы – красавицу-княжну Любовь Александровну Хилкову и влюбился в нее. Княжна Хилкова была сиротой, которую Николай I взял под свое покровительство. По его желанию свадьба была отпразднована по-царски. Венчание состоялось в дворцовой церкви. Но очень скоро молодые расстались. Семейная драма Безобразова наделала много шуму и долгое время была предметом толков в великосветских кругах. Говорили, что молодожен застал в спальне жены самого Николая и дал ему пощечину. Этот случай послужил материалом для повести Л. Н. Толстого «Отец Сергий».

За свою дерзость Безобразов, как говорили, и был отправлен на Кавказ. Случай, конечно, небывалый в российской истории. Можно себе представить, какое отношение мог иметь Николай к такому человеку! И, тем не менее, проявленные на Кавказе доблесть и высокое воинское умение принесли Безобразову многочисленные награды, повышение в чине и, в конце концов, право командовать славным полком.

В заключение – несколько слов о дальнейшей судьбе полковника. В 1842 году он, уже в чине генерал-майора, был назначен начальником правого фланга Кавказской линии. Безобразов переехал в Ставрополь, где его ждала жена, – примирение с ней произошло после десяти лет размолвки. В Ставрополе они прожили пять лет. В 1868 году Безобразов отмечал 50-летие своего офицерства. Император Александр II навечно зачислил доблестного воина в Нижегородский драгунский полк с правом ношения его мундира, с которым тот не расставался до конца жизни.

В своей душе Сергей Дмитриевич хранил память о замечательном поэте, с которым свела его судьба. В 1844 году он вновь посетил Пятигорск и снял квартиру… в том самом скромном домике, где бывал в гостях у Лермонтова незадолго до его гибели. Этот факт установлен документально – благодаря записи в памятной тетради домохозяина В. И. Чилаева.

Зловещая тень фамилии А. П. Бенкендорф (1820–1852)

Известно, что юнкер Бенкендорф находился в пятигорском окружении Михаила Юрьевича накануне роковой дуэли. Какое-то время лермонтоведы, веря, что «этот Бенкендорф» был сыном шефа жандармов, считали: таким образом III Отделение дотянулось до поэта. Потом выяснилось: отец юнкера – всего лишь двоюродный брат «того Бенкендорфа», занимавший должность эстляндского гражданского губернатора.

Каким же образом Лермонтов оказался связанным с юношей, носившим столь пугающую фамилию? У эстляндского губернатора было трое сыновей. И двое из них сопутствовали Лермонтову в разные периоды его жизни. Средний, Ермолай, учился вместе с поэтом в юнкерской школе и в 1834 году был выпущен в Кавалергардский полк. А младший, Александр, начал военную службу с 1840 года юнкером в Кабардинском егерском полку. Боевым испытанием стала для него проведенная генералом Галафеевым в октябре – ноябре экспедиция по землям Большой и Малой Чечни. В этой же экспедиции участвовал и Лермонтов. Именно там он мог познакомиться с младшим братом своего однокашника и встретиться с ним в Пятигорске как с боевым товарищем.