Текст книги "Тайна гибели Лермонтова. Все версии"

В Пятигорске – тогда маленьком городке, всего с двумя тысячами жителей, имелось, тем не менее, несколько административных структур. Каких? В 1830 году, по ходатайству генерала Емануеля, командовавшего Кавказской линией, селение Горячие Воды было преобразовано в город Пятигорск, ставший окружным центром. Из Георгиевска сюда перевели «присутственные места» – казенную палату, казначейство, суд и т. д. Появились и свои, собственно городские, учреждения – частная управа, полиция, пожарная часть. Каждая из этих структур располагала штатом сотрудников. Среди них тоже найдем людей, с которыми, так или иначе, соприкасались летом 1841 года и Михаил Юрьевич Лермонтов, и его окружение. Соприкосновения эти носили в основном деловой характер. Тем не менее и о таких «казенных людях» нельзя забывать, особенно если кто-то из них оказался связан с трагическими событиями тех дней.

Так, в доме Верзилиных Лермонтов встречал жениха Аграфены Петровны, поручика Василия Николаевича Дикова (1812–1875), занимавшего должность пристава ногайского народа. Лермонтов отметил это обстоятельство в своем экспромте, обыграв фамилию суженого Аграфены:

 
..А у Груши целый век
Был лишь Дикой человек.
 

6 февраля 1842 года в горячеводской церкви состоялось их венчание. Сведений о Василии Николаевиче сохранилось немного. В архивах удалось отыскать всего два связанных с ним документа. Кроме записи в «Брачной книге» горячеводской церкви, это послужной список Дикова, из которого становится ясным, что в службу он вступил в 1827 году унтер-офицером Тенгинского пехотного полка. Как дворянин был переведен в подпрапорщики, потом стал портупей-прапорщиком и в 1834 году получил первый офицерский чин – прапорщика. В 1827 году Диков находился в Закавказье, участвуя в русско-персидской войне, за которую был награжден медалью. В 1835 году принимал участие в закубанской экспедиции генерала Засса и получил за это более высокую награду – орден Св. Анны 4 степени с надписью «За храбрость». В том же 1835 году Дикова произвели в подпоручики, в 1839 году он стал поручиком, а в 1840 году был назначен приставом ногайского народа.

Возглавлял он так называемое Калаусо-Саблинское и Бештау-Кумское приставство, охватывавшее и район Пятигорья. Свою резиденцию пристав имел в ауле, располагавшемся где-то неподалеку от нынешнего города Минеральные Воды. Такой вывод можно сделать, читая рассказ «Аул Кирк», написанный племянником Василия Николаевича, Петром Диковым. Ясно, что столь недальнее расстояние от Пятигорска позволяло молодому офицеру часто бывать в курортном городе, где он и познакомился с Аграфеной Верзилиной. Бывая на правах жениха в генеральском доме, он находился там и вечером 13 июля 1841 года. Предполагают, что, покидая дом вместе с другими гостями, Диков оказался свидетелем острого разговора Лермонтова с Мартыновым, который привел к вызову на дуэль. Диков недолго оставался приставом – вернулся на военную службу, дослужился до генерал-майора, умер в 1875 году и был похоронен на пятигорском кладбище.

Очень вероятно, что летом 1841 года Лермонтов встречался и с пятигорским полицмейстером Виктором Афанасьевичем Бетаки (1805–1880). Предполагают, что Лермонтов мог знать его по Тенгинскому полку, в котором тот служил ранее, или по Ставрополю, где Бетаки какое-то время исполнял обязанности плац-адъютатнта комендатуры. Но назначение в Пятигорск Бетаки получил 21 февраля 1840 года, а Лермонтов был переведен в Тенгинский полк двумя месяцами позже. И зимой 1840–1841 годов в Ставрополе Бетаки уже не было. Так что встреча их могла состояться только в Пятигорске. Супруги Бетаки жили по соседству с чилаевской усадьбой, в доме Уманова, где квартировали приятели Лермонтова Арнольди и Тиран.

После дуэли Бетаки, по долгу службы, подал начальству рапорт о гибели Лермонтова. Им же подписана опись дуэльных пистолетов. А о его личном отношении к случившемуся свидетельствует записка Глебова с ответом Мартынову, желавшему быть судимым военным судом: «Непременно и непременно требуй военного суда. Гражданским тебя замучают. Полицмейстер зол на тебя, и ты будешь у него в лапках». Никаких личных мотивов быть злым на Мартынова у Бетаки быть не могло. Значит, это касалось только убийства Лермонтова, которое полицмейстера явно потрясло. О благоговении, с которым Бетаки относился к поэту, свидетельствует и тот факт, что он многие годы бережно хранил трость Михаила Юрьевича, которую впоследствии передал в музей Николаевского кавалерийского училища.

Виктор Афанасьевич – далеко не единственное официальное лицо, которое упоминается в документах, связанных с дуэлью Лермонтова и Мартынова. В ходе судебного следствия «по делу о гибели поручика Лермонтова» рядом с его именем мелькают фамилии многих пятигорских чиновников. Заседатель земского суда Черепанов, исправляющий должность стряпчего Ольшанский 2-й, квартальный надзиратель Марушевский, входившие в состав следственной комиссии, подписали заключение об осмотре места поединка. Рапорт о гибели Лермонтова вместе с полицмейстером Бетаки подписал следственный пристав Ф. Бакушин. В сопроводительной бумаге к описи имущества погибшего поручика вслед за подписью Бетаки следует подпись титулярного советника Юревича. А городской голова Рыжков, «словесный (?) судья» Тупиков и тот же квартальный надзиратель Марушевский присутствовали при описи имущества, которую производили представители военного ведомства.

Хотя Пятигорск как курорт, город и окружной центр находился в ведении Министерства внутренних дел, военное ведомство играло в нем важнейшую роль. Ведь неподалеку шли боевые действия, поэтому в городе и его окрестностях располагались воинские части. Пятигорскими водами приезжали лечиться раненые и больные офицеры и солдаты, которыми тоже нужно было заниматься. Поэтому в Пятигорске имелся орган военной власти – управление военного коменданта, часто называемое просто комендатурой. Возглавлявший ее комендант являлся одновременно и окружным воинским начальником, и командиром гарнизона, в который входили все воинские части и подразделения, сосредоточенные вблизи Пятигорска.

В 1841 году должность коменданта занимал полковник Василий Иванович Ильяшенков (1772 – ?). Его хорошо знали кавказские офицеры. Еще бы! Каждому из них хотелось пожить в Пятигорске, отдохнуть от тягот и опасностей боевой службы, развлечься в компании друзей и прекрасных дам. А зависело это во многом от пятигорского военного коменданта, который мог разрешить пребывание на курорте или тут же отправить назад в отряд.

Позволив Лермонтову и Столыпину остаться на лечение в Пятигорске, Ильяшенков не забыл обезопасить себя сохранением всей документации по поводу прибытия этих гостей. Так родилось заведенное им дело № 36 пятигорского комендантского управления «О капитане Нижегородского драгунского полка Столыпине и Тенгинского пехотного полка поручике Лермонтове», начатое восьмого и законченное двадцать третьего июня. В деле содержатся предписание начальника штаба войск Кавказской линии и Черномории полковника Траскина отправить обоих офицеров к месту службы или же в георгиевский военный госпиталь, рапорты Столыпина и Лермонтова о том, что им необходимо продолжать лечение, и объяснение Ильяшенкова на сей счет. Много лет спустя дело № 36 было передано сохранившим его В. И. Чилаевым журналисту П. К. Мартьянову, работавшему над биографией Лермонтова, а вместе с ним и еще одно дело – № 96, «О дуэли майора Мартынова и поручика Лермонтова, на коей первый убил последнего».

Гибель поэта повергла доброго старика в совершеннейшее расстройство. А если верить другому биографу Лермонтова, П. А. Висковатову, то большие проблемы принесли Ильяшенкову и проводы поэта в последний путь: «Несколько влиятельных личностей, которые не любили Лермонтова за его не щадивший никого юмор, старались повлиять и на коменданта, и на отца протоиерея в смысле отказа… в христианском погребении праху ядовитого покойника. Против этих интриг стали действовать друзья поэта. …Ильяшенко, на которого напирали с двух противоположных сторон, сам не знал, как поступить, и не решался категорически разрешить протоиерею предать земле убитого по обряду церковному. Старик добрый и недалекий, Ильяшенко недаром перепугался. Очевидно, ему шепнули, что в Петербурге не очень долюбливали Лермонтова…»

Эти упреки Висковатова в адрес Ильяшенкова, несостоятельность которых была доказана исследованиями последних лет, в советском лермонтоведении стали дополняться и другими обвинениями. Особенно преуспела в этом Э. Герштейн. Приняв самое активное участие в поиске врагов поэта, она причислила к ним и Ильяшенкова, которого, по ее мнению, зря считают «этаким добродушным стариком, покровительственно относившимся к военной молодежи, в том числе и к Лермонтову». В вину ему она поставила изъятие из следственного дела пистолетов, что, по мнению современных исследователей, никаких преступных целей не преследовало. Герштейн также считает, что Ильяшенков знал о готовящейся дуэли, хотя факты показывают: о поединке не было известно даже близким друзьям поэта.

Сегодня подобные обвинения можно рассматривать лишь как отголоски недоброй эпохи «охоты на ведьм». Современники же, как пишет Д. А. Алексеев, «единодушно сходились во мнении, что он – посредственный военный командир и администратор, но человек добрый, мягкий и снисходительный». Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в письмо, которое написал из Пятигорска своему руководству начальник штаба войск Кавказской линии и Черномории полковник Траскин: «Старик Ильяшенков, доблестный и достойный человек, не наделен способностью сдерживать столь беспокойных молодых людей, и они ходят на голове». Неудивительно, что менее чем через год после событий лета 1841 года Ильяшенков, которому исполнилось семьдесят, был уволен от службы.

Большого участия в последуэльных событиях Василий Иванович не принимал – написал рапорт по начальству и назначил следственную комиссию, возглавить которую поручил своему помощнику, подполковнику Филиппу Федоровичу Унтилову (1790–1857), занимавшему должность плац-майора.

Увы, о нем сведениями мы почти не располагаем. Известно, что Унтилов являлся Георгиевским кавалером, значит, отлично показал себя на поле брани. Есть данные, что в начале 30-х годов он некоторое время выполнял обязанности пятигорского военного коменданта. В донесении жандармского майора Алексеева, написанном в 1834 году, содержится много обвинений в его адрес: добрый, но слабый для занимаемой должности коменданта, к тому же известен своим пьянством и казнокрадством. Командующий войсками на Кавказе Г. В. Розен взял Унтилова под защиту, но, видимо, все же вынужден был с должности коменданта снять и назначить командиром Второго Кавказского линейного батальона. Оттуда в 1840 году Унтилов вновь был переведен в комендатуру, теперь уже на должность плац-майора. Дочь Унтилова, Александра Филипповна (1816 – ?), была женой полицмейстера Бетаки. Ее игру на фортепиано, как мы отмечали, любил слушать М. Ю. Лермонтов, но с самим Унтиловым он едва ли встречался, разве что видел его, приходя в комендатуру, А вот с плац-адъютантом пятигорской комендатуры, поручиком Ангелием Георгиевичем Сидери, он мог сталкиваться в доме Верзилиных. В число постоянных гостей тот не входил, но бывал там нередко, поскольку являлся женихом воспитанницы генеральши, Екатерины Кнольд. Ангелий Георгиевич начинал военную карьеру строевым офицером, в рядах Козловского пехотного полка участвовал в Турецкой кампании, был ранен в 1828 году под Баязетом. После этого он несколько лет занимал должность смотрителя Таганрогского тюремного замка, а в начале 1839 года был назначен плац-адъютантом пятигорской военной комендатуры.

В 1842 году Сидери был уволен с военной службы «за ранами», то есть по ранению. И видимо, в том же году женился на Екатерине Кнольд, поскольку в следующем году у них родился сын Леонид, который тоже посвятил себя военной службе. Спустя много лет полковник в отставке Леонид Ангелиевич Сидери написал, со слов родителей, «Сообщение о кончине М. Ю. Лермонтова», где, наряду с неточностями и даже явными нелепостями, содержатся и чрезвычайно важные сведения о событиях тех дней.

Ангелий Георгиевич принимал деятельное участие в следствии по делу о дуэли. Вместе с комендантом Ильяшенковым он подписал рапорт командующему войсками Кавказской линии и Черномории Граббе, участвовал в составлении описи имущества погибшего, которое производил командир Второго Кавказского линейного батальона подполковник Манаенко. Подполковник этот был назначен и презусом, то есть председателем комиссии военного суда, учрежденной при пятигорском комендантском управлении. Асессорами, то есть заседателями ее стали капитан Равич-Барановский, штабс-капитаны Свищов и Вавилов, подпоручик Федоров, прапорщики Ариневский и Подопригора. Именно этим офицерам и довелось решать судьбу участников поединка – дуэлянта Мартынова, секундантов Васильчикова и Глебова.

Среди известных нам сотрудников комендатуры мы видим и человека, имевшего самую незначительную должность, но ставшего впоследствии самым знаменитым лицом в этом учреждении. Это писарь Кирилл Ионович Карпов (1819–1894). Личность этого человека вызывает двойственное чувство. С одной стороны, невольно хочется отдать дань уважения ему – представителю династии коренных жителей здешних мест, которая неразрывно связана с историей становления и развития кавказских курортов. А с другой… Впрочем, об этом чуть позже.

В свое время академик В. Броневский, рассказывая о становлении Горячих Вод, отмечал, что очень многое здесь было сделано солдатами местных гарнизонов. Подавляющее большинство этих безвестных радетелей нарождавшихся курортов так и остались в памяти потомков безымянными тружениками. Но, по крайней мере, одно имя сохранилось в истории Кавказских Минеральных Вод. Это солдат инвалидной команды, строитель Иона Карпов (? – 1849). Впрочем, известность ему принесли не столько возведенные им общественные здания (хотя, наверное, были и они), сколько собственные дома, построенные на Горячих и Железных Водах. Особенно широко было известно «Карповское подворье» у горы Железной, где останавливались многие гости курорта.

Закрепить фамилию Карповых в летописи Кавказских Минеральных Вод Ионе Яковлевичу помог его сын Кирилл. Родился и жил он в Железноводском поселении, где его отец по праву считался одним из первопоселенцев. Когда подрос, пошел служить. В 1841 году молодой человек числился писарем пятигорской военной комендатуры, потом попал в действующие войска и выслужил себе первый офицерский чин. После смерти Ионы Яковлевича Кирилл вернулся домой – продолжать родительские дела, достраивать начатые отцом дома. Но службу не оставил. В 1852 году был назначен смотрителем казенных зданий в Ессентуках, а еще четыре года спустя – на ту же должность в Железноводске. Надо полагать, что свои обязанности он выполнял здесь до конца 50-х годов, а может быть, и до 1862 года, когда курорты были сданы в аренду частному предпринимателю.

В начале 80-х годов Кирилл Ионович Карпов – городской голова Пятигорска. Под горой Железной у него возведен большой двухэтажный дом – всего Карпов владел там пятью домами и кухмистерской. И все, что делал он в течение своей долгой жизни – воевал, надзирал за казенными сооружениями, строил дома для приема гостей курорта, – достойно всяческого уважения.

А вот то, что он говорил публично, способно вызвать только недоумение, чтобы не сказать большего. Будучи писарем пятигорской военной комендатуры, Карпов имел счастье соприкоснуться с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. Мимолетно, одномоментно. Но в дальнейшем сумел убедить окружающих, что является не только важным свидетелем последних месяцев жизни великого поэта, но и лицом близким ему.

Как могло выглядеть фактически их соприкосновение? Прибывшие в Пятигорск Столыпин и Лермонтов пришли в комендатуру, где писарь Карпов занес их фамилии в соответствующие кондуиты. Не исключено, что к нему же приезжие офицеры обратились с просьбой написать или переписать какие-то нужные им бумаги. Больше никаких точек соприкосновения у них не было, да и не могло быть. По словам же Карпова, он с первого же дня стал просто необходим поэту. Приглашенный ресторатором Найтаки к приезжему, который якобы «уже давно жаждет вас повидать», он был рекомендован как «представитель нашего начальства». Лермонтов доверительно заговорил с ним и откровенно признался, что хочет остаться на водах, чтобы не ехать к месту военных действий. Карпов написал хитрую бумагу, после которой собралась целая комиссия, признавшая, что Лермонтов действительно нуждается в лечении минеральными водами. Ясно, что без Карпова катить бы опальному поручику под пули горцев!

В дальнейшем штабной писарь якобы постоянно общался с Лермонтовым, был хорошо осведомлен о его многочисленных проделках и проказах и, конечно же, о ссоре с Мартыновым и всех попытках предотвратить дуэль. На следующий день после поединка именно Карпов поддерживал связь между лицами, решавшими вопросы отпевания Лермонтова – полковником Траскиным, комендантом Ильяшенковым и протоиереем Александровским.

Неудивительно, что столь близкая к поэту и столь осведомленная фигура привлекла внимание многих желавших узнать что-либо о Лермонтове и его пребывании в Пятигорске, о дуэли и гибели. Карпова не обошел ни один из биографов Лермонтова, которые, начиная с 70-х годов, стали регулярно наезжать в Пятигорск. Лишь П. Мартьянов, первым из литераторов прибывший сюда, не «клюнул» на откровения Карпова. Зато П. Висковатов, считающийся основным дореволюционным биографом поэта, по крайней мере дважды беседовал с бывшим писарем, а позже с удивлением отмечал в своей книге, что сведения, сообщенные Карповым в разное время, почему-то выглядят по-разному. В конце концов профессор вынужден был признать, что «почтенный старожил Железноводска смешивал истину с баснями и слухами, коих немало ходит по тем местам».

Видимо не придавая значения подобным замечаниям, свое слово в лермонтоведении решил сказать журналист С. Филиппов, который опубликовал статью, целиком построенную на рассказах Карпова. Статья наполнена такими откровениями бывшего писаря, которые вызвали резко негативную оценку и биографов поэта, и его современницы Э. А. Шан-Гирей. А спустя некоторое время «кухню» карповских рассказов о Лермонтове раскрыл священник Василий Эрастов, который в беседе с корреспондентом «Донецкой речи» сказал: «Я этого Карпова… знал очень близко; о Лермонтове он плел всякие небылицы». К великому сожалению, ни протесты Шан-Гирей и биографов, ни разоблачения Эрастова не останавливают более поздних авторов, пишущих о Лермонтове, и даже в наши дни эти измышления не получают должного отпора. А зря!

К перечню «казенных людей», живших в Пятигорске и соприкасавшихся с Лермонтовым в его последнее лето, можно добавить и двух офицеров Волгского казачьего полка, располагавшегося в станице Горячеводской. В свое время этим полком командовал Петр Семенович Верзилин. Командиром одной из сотен Волгского полка был Александр Кузьминский, о котором нам практически ничего не известно, кроме того, что он бывал в доме Верзилиных и встречался там с Лермонтовым и его приятелями. В 80-е годы его сын, Н. А. Кузьминский, опубликовал в российских газетах материалы, написанные со слов отца. Главной ценностью их считаются подробные сведения о ближайшем лермонтовском окружении в Пятигорске, характеристики друзей и недругов поэта. Это, конечно, имело бы немалое значение для анализа обстановки, при которой произошла роковая дуэль, если бы воспоминания Кузьминского, как считает современный лермонтовед Д. А. Алексеев, не были пересказом воспоминаний Раевского. А они сами, кстати сказать, являются пересказом того, что Раевский услышал от других, так что получается некая цепочка «свидетельств», фактически повторяющих одно и то же, но считающихся ценными самостоятельными источниками.

Второй офицер никаких воспоминаний не оставил, но волею случая оказался в самом центре дуэльных событий и потому не может не привлечь нашего внимания.

Полковник Антон Карлович Зельмиц (1790 – ?), заслуженный офицер, участник Отечественной войны 1812 года, в 20-е годы был адъютантом командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории Г. А. Емануеля, затем командиром Волгского казачьего полка, возможно сменив на этом посту Верзилина. В 1838 году Зельмиц сдал полк майору Львову, после чего, видимо, оказался в отставке. С Верзилиным у них явно сохранились добрые отношения, позволившие генералу поселить Зельмица с семьей у себя в доме, предназначенном для сдачи внаем. Летом 1841 года Антон Карлович жил там с женой и двумя дочерьми. Многие писавшие об этом считали, что его дочери были или не слишком привлекательными, или староватыми, поскольку лермонтовское окружение ими особенно не интересовалось. Но девочки были попросту малы. Выяснивший это Недумов указывает возрастные данные всех членов семьи: Зельмиц Антон Карлович – 51 год, его супруга Александра Васильевна – 35 лет, дочери: Варвара – 14 лет, Софья – 9 лет.

Н. Раевский отмечает, что у Зельмица было прозвище «О-то», поскольку почти каждую фразу он начинал с этого восклицания, и называет его очень болтливым, любящим разносить свежие новости по знакомым дамам. Зельмиц первым сообщил Верзилиным о гибели Лермонтова – это утверждает Эмилия Шан-Гирей. По словам Раевского, которым явно не стоит доверять, Зельмиц поехал за телом Лермонтова, после того как посланный извозчик вернулся с полдороги из-за большой грязи. У Зельмица же был взят стол, на который положили привезенное тело поэта.

Завершая разговор о «казенных людях», служивших в Пятигорске, мы должны обязательно добавить к ним еще две фигуры, с Пятигорском практически не связанные, но находившиеся здесь в это время по делам службы. В недобрые времена «охоты на ведьм» обоих считали ярыми врагами Лермонтова и возможными вдохновителями интриг против него.

Одним из них считался полковник Александр Семенович Траскин, начальник штаба войск Кавказской линии. Обстоятельства его пребывания в Пятигорске летом 1841 года мы рассматривали выше. Думается, сказанного выше вполне достаточно, чтобы увидеть этого человека с лучшей стороны.

Поистине зловещей фигурой выглядит и приехавший в то время на Воды жандармский подполковник Кушинников, якобы посланный шефом жандармов Бенкендорфом в Пятигорск со специальным заданием – погубить Лермонтова. Вот, к примеру, что пишет о нем В. Нечаева: «Со специальным на него возложенным „поручением“ Кушинников прибыл из Петербурга… Кушинников действовал, конечно, не один, а с целой сворой „голубых мундиров“». А в работе С. Андреева-Кривича «Всеведение поэта» читаем: «В Пятигорске жил, наблюдал за всем и обо всем доносил Бенкендорфу прямой его эмиссар – жандармский подполковник Кушинников, посланный из Петербурга для секретного надзора».

Кто он такой, этот зловещий подполковник? Александр Николаевич Кушинников (иногда он именовался «Кувшинников») родился в 1799 году. Первоначально служил в армии и, заработав чин поручика, вышел в отставку. В 1830 году он решил вернуться на службу и был определен в лейб-гвардии Жандармский полуэскадрон, где спустя какое-то время получил чин капитана. В 1839 году исполнительного и добросовестного службиста определяют офицером для особых поручений к начальнику Первого округа Корпуса жандармов, ведающего центральными губерниями, в том числе и Петербургской. Одновременно его производят в подполковники. В дальнейшем Высочайшие приказы не раз отмечали получаемое Кушинниковым «монаршее благоволение». Стало быть, подполковник очень добросовестно выполнял даваемые ему «особые поручения». Какие? Известно лишь одно из них – наблюдение за порядком во время ежегодного праздника в Петергофе, где обычно присутствовали особы императорской фамилии. Более никаких сведений о нем в литературе не приводится, кроме того, что скончался Александр Николаевич в 1860 году.

И только 1841 год стоит особняком в ничем не примечательной биографии этого носителя голубого мундира. Причиной тому – его прибытие в Пятигорск весной 1841 года и участие в следствии по делу о дуэли Лермонтова с Мартыновым, которое велось при пятигорском комендантском управлении. Эти обстоятельства и положили начало версии о причастности подполковника к гибели поэта.

Но, как мы уже довольно подробно рассмотрели выше, в главе «Ищем пятигорских врагов», цели, с которыми подполковник прибыл на Воды, и обстоятельства его деятельности в Пятигорске позволяют сделать совсем иные выводы.

Как мы уже отмечали, рапорты Кушинникова не содержат даже намека на какое-либо участие их автора в преддуэльных интригах. Думается, столь же непредвзятым было и участие Кушинникова в следствии по делу о дуэли, хотя все, жаждавшие мщения за гибель поэта, видели злой умысел в том, что Кушинников, принимавший участие в работе следственной комиссии, вольно или невольно способствовал «сокрытию от правосудия участников убийства Лермонтова». Имеются в виду Столыпин, Трубецкой, Дорохов, Верзилины и другие лица, знавшие о дуэли, а возможно, и участвовавшие в дуэльных событиях.

Убедительно ответил считающим так В. Э. Вацуро в своей статье «Новые материалы о дуэли и смерти Лермонтова», посвященной публикации письма А. С. Траскина к П. Х. Граббе от 17 июля 1841 года:

«И Граббе, и Траскин отлично понимали, что наказание Мартынова в конечном счете все равно зависит не от них, что дело пойдет на высочайшую конфирмацию и судьба участников дуэли будет решена в Петербурге. Дуэльный же кодекс чести внеиндивидуален – какова бы ни была тяжесть утраты, между уголовным убийством и убийством на поединке в сословном сознании лежала непроходимая грань. То же сословное сознание настоятельно требовало всеми возможными средствами избавлять секундантов от уголовных преследований, которым они подвергались добровольно во имя того же кодекса чести. Это знал любой дворянин, признававший право поединка, – от разжалованного в солдаты Дорохова до генерала Граббе и флигель-адъютанта Траскина. Но все они знали и другое – что совершилась трагедия и что виновник ее судится теперь не правовым, а моральным судом, не ведающим ни оправдания, ни конфирмации».

И в заключение – любопытный факт, который позволяет взглянуть на отношения Лермонтова и Кушинникова с необычной стороны. Оказывается, брат жандармского подполковника, И. Н. Кушинников, вместе с А. Д. Киреевым значатся издателями единственного прижизненного издания «Стихотворений» поэта, отпечатанного в 1840 году тиражом 1000 экземпляров в типографии И. И. Глазунова. Причем не просто издателями, а такими, которые финансировали выход книги! Это наводит на мысль: не был ли Лермонтов знаком и с братом издателя, жандармским подполковником? Если был, что вполне вероятно, то мог встречаться с ним и в Пятигорске. Едва ли эти встречи носили особо дружеский характер, но какие-то «приятные беседы» об общих петербургских знакомых, об издательских делах брата у них вполне могли происходить. Ведь, по убеждению шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа, его сотрудникам должны были быть свойственны «благородные чувства и правила», которые позволяли бы им приобрести на местах «уважение всех сословий». Значит, жандармский офицер должен быть любезен со всеми, в том числе и с опальным поручиком.