Текст книги "Тайна гибели Лермонтова. Все версии"

Душевное общение И. Е. Дядьковский (1784–1841)

Профессор Московского университета, врач, естествоиспытатель, придерживавшийся материалистических взглядов. Был близок к литературным кругам. Летом 1841 года с ехавшим на Воды Дядьковским бабушка передала Лермонтову «гостинец» и несколько писем. Следовательно, она знала о том, что Иустин Евдокимович встретится с ее внуком. Возможно, Лермонтов был знаком с ним и раньше. Встретившись, они беседовали на серьезные темы – о философии, английской литературе, в частности о Байроне и Бэконе. Во время второй встречи в доме Верзилиных Дядьковский слушал чтение стихов Лермонтова, которые произвели на него большое впечатление. После встречи с ним профессор говорил: «Что за человек! Экой умница, а стихи его – музыка, но тоскующая».

Об этих эпизодах последнего лета Лермонтова мы узнаем из письма некоего Н. Молчанова к Пассеку. Личность автора письма не установлена. А адресат – Вадим Васильевич Пассек, литератор, историк, этнограф. В Московском университете он близко сошелся с Герценом и его кружком. О встречах Лермонтова с Дядьковским до письма Молчанова не было известно. Из письма также следует, что Дядьковский был знаком с некоторыми московскими знакомыми Лермонтова.

Смерть Лермонтова потрясла Дядьковского. Через несколько дней после этого он и сам умер, приняв, как предполагают, слишком большую дозу лекарства. Похоронен на пятигорском кладбище, недалеко от места первоначального погребения Лермонтова.

Отношения не сложились Я. И. Костенецкий (1811–1885)

Происходил из украинской дворянской семьи. Окончив Новгород-Северскую гимназию, поступил в Московский университет на нравственно-политическое (юридическое) отделение. Примкнул к передовому студенчеству, сошелся с Огаревым и Герценом. Был чуть ли не главным зачинщиком «маловской истории», от которой пострадал и Лермонтов.

В 1832 году за участие в антиправительственном Сунгуровском кружке Костенецкий был лишен дворянства и сослан на Кавказ рядовым в Куринский полк. В 1839 году за отличие при штурме крепости Ахульго был произведен в прапорщики, а затем генерал Граббе взял его к себе в адъютанты. В 1842 году вышел в отставку, уехал к себе на Черниговщину, занялся хозяйством и литературным трудом. Написал «Воспоминания из моей студенческой жизни», частью которых являются записки о встречах с Лермонтовым – в Ставрополе, когда тот оформлял отпуск, и в Пятигорске летом 1841 года.

В записках Костенецкого Лермонтов рисуется отрицательно. Скорее всего, тут сказалась зависть амбициозного, не слишком преуспевшего в жизни и потому всем недовольного мелкого дворянчика к блестящему столичному аристократу и известному поэту.

Костенецкому, в частности, принадлежит и рассказ об эпизоде в доме Верзилиных, когда Лермонтов сказал Эмилии о кинжальчике: «им ловко колоть детей». Следовательно, при всей своей нелюбви к Лермонтову, Костенецкий интересовался им и его поведением. Чувствуется, что он имел возможность получать информацию о происходившем в доме Верзилиных. Наиболее вероятные его осведомители – А. Сидери, плац-адъютант комендатуры, или писарь К. Карпов. Как служащие комендатуры они, вероятно, старались снабжать его нужными сведениями, источником которых у обоих могла быть воспитанница М. И. Верзилиной Екатерина Кнольд – невеста Сидери и приятельница Карпова.

В таком случае не Костенецкий ли сообщил П. И. Граббе, адъютантом которого был, о якобы имевших место попытках врагов поэта спровоцировать дуэль с Лисаневичем? Об этом говорил Висковатову П. П. Граббе, сын генерала. Хотя отсутствие в то время на Водах Лисаневича уже практически доказано.

Добрый приятель К. К. Ламберт (1815–1865)

Приятель Лермонтова. Граф. Поручик Кавалергардского полка. Лермонтов встретился с ним весной 1840 года в Ставрополе. У них установились добрые отношения, о чем можно судить по письму Лермонтова А. А. Лопухину от 17 июня 1840 года: «Я здесь, в Ставрополе, уже с неделю и живу вместе с графом Ламбертом, который также едет в экспедицию». Вместе они выехали на левый фланг Линии и по дороге заехали в Пятигорск.

Ламберт участвовал с Лермонтовым в экспедиции генерала Галафеева и вместе с ним запечатлен на рисунке в альбоме П. А. Урусова, изображающем привал на пути в крепость Темир-Хан-Шуру. В сражении 4 октября он, как и Лермонтов, «отличился храбростью под огнем противника». Зимой 1840–1841 годов Лермонтов встречался с ним в Ставрополе у Вревского. В Пятигорске летом 1841 года Ламберт мог находиться в окружении Лермонтова, но особой близости между ними не отмечено.

Прапорщик Эриванского карабинерного… С. Д. Лисаневич (1822–1877)

Пожалуй, одной из самых загадочных фигур, долгие годы считавшейся связанной с поэтом в преддуэльные дни, был некто Лисаневич, о котором стало известно от П. А. Висковатова. В своей книге о Лермонтове он пишет:

«Некоторые из влиятельных личностей из приезжающего в Пятигорск общества, желая наказать несносного выскочку и задиру, ожидали случая, когда кто-нибудь, выведенный им из терпения, проучит ядовитую гадину.

Как в подобных случаях это бывало не раз, искали какое-либо подставное лицо, которое, само того не подозревая, явилось бы исполнителем задуманной интриги. Так, узнав о выходках и полных юмора проделках Лермонтова над молодым Лисаневичем, одним из поклонников Надежды Петровны Верзилиной, ему, через некоторых услужливых лиц, было сказано, что терпеть насмешки Михаила Юрьевича не согласуется с честью офицера. Лисаневич указывал на то, что Лермонтов расположен к нему дружественно и в случаях, когда увлекался и заходил в шутках слишком далеко, сам первый извинялся перед ним и старался исправить свою неловкость. К Лисаневичу приставали, уговаривали вызвать Лермонтова на дуэль – проучить. „Что вы?! – возражал Лисаневич. – Чтобы у меня поднялась рука на такого человека!“

Есть полная возможность полагать, что те же лица, которым не удалось подстрекнуть на недоброе дело Лисаневича, обратились к другому поклоннику Надежды Петровны – Н. С. Мартынову. Здесь они, конечно, должны были встретить почву более удобную для брошенного ими семени».

Итак, человек, который мог бы стать убийцей Лермонтова, будь он менее благородным и порядочным! Вот фигура, заслуживающая самого пристального внимания. Кто он? Кем и почему был избран для такой недоброй миссии? Но – увы! Висковатов не счел нужным что-либо сообщить о личности Лисаневича. И лермонтоведам долгое время приходилось довольствоваться одной фамилией.

Но постепенно стали появляться кое-какие другие сведения о таинственном незнакомце. Была найдена запись в «Брачной книге» горячеводской церкви от 6 февраля 1842 года о венчании дочери генерала Верзилина, Аграфены, с приставом ногайского народа В. Н. Диковым. Одним из свидетелей со стороны невесты был Лисаневич, видимо ставший близким семейству Верзилиных, в доме которых часто бывал летом, одновременно с Лермонтовым. Выяснилось, что он являлся прапорщиком Эриванского карабинерного полка. Стали известны его имя-отчество – Семен Дмитриевич, годы жизни, а также то, что он приходится сыном погибшему кавказскому генералу Д. Т. Лисаневичу. Нашелся даже его портрет работы художника Г. Коррадини.

Собственно говоря, вот этими сведениями и ограничивается то, что было известно о С. Д. Лисаневиче. А вот личность его отца известна в русской военной истории гораздо более. Неудивительно, что сын воспитывался в самом привилегированном учебном заведении – Пажеском корпусе, откуда в 1839 году был выпущен в Эриванский карабинерный полк, старейший из всех регулярных полков России. Впрочем, думается, юный Лисаневич оказался в этом полку не чести ради, а потому, что им в 1805–1809 годах командовал его отец. В 1841 году он участвовал в возведении укрепления близ селения Казак-Юрт в Чечне и в перестрелке отрядов, перевозивших стройматериалы, получил ранение в плечо.

О том, что он был ранен, и очень серьезно, свидетельствует тот факт, что мы видим его на курорте и после окончания летнего сезона (свадьба Аграфены Верзилиной, где он был свидетелем, состоялась, как мы помним, 6 февраля 1842 года). О дальнейшей карьере Лисаневича узнаем из высочайшего приказа за 1845 год: «4 декабря. Производится за отличие в делах против горцев… Состоящий в должности адъютанта при командующем Отдельным Кавказским корпусом генерал-адъютанте князе Воронцове лейб-гвардии Финляндского полка прапорщик Лисаневич в подпоручики с оставлением в настоящей должности».

Ничего удивительного тут нет. Наместник Кавказа М. С. Воронцов очень хорошо знал отца Семена Дмитриевича. Ясно, что, прослышав о службе на Кавказе сына погибшего боевого товарища, Воронцов приблизил юношу к себе, дав должность адъютанта. Адъютантские аксельбанты на мундире Лисаневича изобразил и итальянец Коррадини, путешествовавший по Кавказу в 1848 году, – видимо, и тогда Семен Дмитриевич еще оставался на этой должности.

Дальнейших сведений о службе и жизни Лисаневича биографы Лермонтова до последнего времени не имели. Знали только, что в 1877 году он умер, унеся с собой тайну того, кем и почему был он избран для недоброй миссии вызвать на дуэль Лермонтова. А ведь в ответе на этот вопрос, считали некоторые исследователи, может крыться тайна дуэли. Отмечалось, что об этом знал преемник его отца, начальник войск на Кавказской линии П. Граббе, – Висковатов узнал историю с Лисаневичем от его сына. Висковатов, убежденный, что в Пятигорске существовали могущественные враги Лермонтова, считал, что Лисаневича подстрекали к дуэли по их наущению. В этом же были уверены и многие советские лермонтоведы. Но…

В начале 2013 года вышел в свет второй выпуск сборника «М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы» с материалом Д. А. Алексеева «Лермонтов и С. Д. Лисаневич в 1841 году». Там приведены документальные данные о том, что Лисаневич находился на строительстве укрепления в Казак-Юрте… с 5 июля до начала августа и «пользовался от раны в пятигорском военном госпитале с 9 августа 1841 г. по 19 марта 1842 года». А значит, отсутствовал в Пятигорске во время преддуэльных событий и, скорее всего, с Лермонтовым даже не был знаком!

Думается, что этот факт наносит серьезный удар по версии существовавшего в Пятигорске заговора против поэта и, к тому же, позволяет исключить Лисаневича из окружения Лермонтова. Конечно, полностью разрывать связь между ними не стоит – ведь, в конце концов, Лисаневич все же вошел в круг хорошо знакомых поэту людей. Об этом свидетельствует его участие в свадьбе Аграфены Верзилиной. А также – знакомство с Поликсенией Мусиной-Пушкиной, которая впоследствии стала его женой. Поликсения, которая вместе с сестрами Еликонидой, супругой генерала Орлова, и Еротеидой (Идой) находилась в Пятигорске тем летом. Известно, что незадолго до дуэли Лермонтов встречался с Идой и, по словам А. Арнольди, ухаживал за ней во время бала у Грота Дианы 8 июля.

Материал Д. Алексеева позволяет увидеть и ошибку Висковатова, считавшего Лисаневича поклонником Надежды Верзилиной. Ведь ясно, что юный прапорщик, познакомившись с Поликсенией, увлекся симпатичной сверстницей и вовсе не интересовался Надей Верзилиной, которую узнал уже позже, оставшись в Пятигорске на зиму. Поликсения оказалась преданной супругой и не оставила Семена Дмитриевича, когда он в конце жизни, будучи уже генералом, заболел и оказался в приюте для душевнобольных.

Дистанция поколений Н. И. Лорер (1795–1873)

Среди тех, с кем Лермонтов встречался летом 1841 года в Пятигорске, оказались и несколько участников восстания 14 декабря. Это Н. И. Лорер, А. И. Вегелин, М. А. Назимов, А. И. Черкасов, братья Беляевы. Некоторые из них в своих письмах и воспоминаниях сохранили отдельные эпизоды жизни на Водах тем летом и некоторые детали трагедии 15 июля.

Общение Лермонтова с ними представляло, как правило, серьезные беседы, не исключавшие порой и яростных споров. М. Назимов свидетельствует: «Лермонтов… часто захаживал к нам и охотно и много говорил с нами о разных вопросах личного, социального и политического мировоззрения… Сознаюсь, мы плохо друг друга понимали… нас с поражала какая-то сбивчивость, неясность его воззрений. Над некоторыми распоряжениями правительства, коим мы от души сочувствовали и о коих мы мечтали в нашей несчастной молодости, он глумился. Статьи журналов, особенно критических, которые являлись будто наследием лучших умов Европы и заживо задевали нас и вызывали восторги, что в России можно так писать, не возбуждали в нем удивления. Он или молчал на прямой запрос, или отделывался шуткой и сарказмом. Чем чаще мы виделись, тем менее клеилась серьезная беседа».

Да, мирному течению таких бесед мешали порою расхождения во взглядах, обусловленные «дистанцией поколений» – не возрастной, конечно, а принадлежностью к разным эпохам российской истории. Подобная дистанция поначалу разделила и Лермонтова с Николаем Ивановичем Лорером. Несмотря на подобное начало отношений, Лорер сумел впоследствии оценить и талант, и душевные качества Лермонтова.

Николай Иванович Лорер родился в 1795 году на Украине в небогатой дворянской семье. Воспитывался сначала в семье своего дяди, поэта В. В. Капниста, автора популярной в свое время сатирической комедии «Ябеда». Затем был отдан в так называемый Дворянский полк – так именовался привилегированный Кадетский корпус, принимавший только дворян. Окончив его в 1812 году, молодой офицер был направлен в лейб-гвардии Московский полк, вместе с которым проделал кампании 1812–1813 годов.

Вернувшись в Россию, Лорер стал членом масонской ложи «Палестина», а в 1823 году и Южного общества. Вскоре он, получив чин майора, перешел служить в Вятский полк, под командование П. И. Пестеля. Лорер стал ближайшим его сподвижником по тайному обществу, был посвящен во все его планы, хранил составленный им документ – «Русскую правду». После подавления восстания декабристов Лорер, причисленный к IV разряду «государственных преступников», был приговорен к ссылке в каторжную работу на 15 лет. Но в 1832 году переведен на поселение, а в 1837 году – на Кавказ и определен в Тенгинский пехотный полк.

Спустя некоторое время декабрист получил чин унтер-офицера, а потом был произведен в прапорщики. В 1842 году вышел в отставку, жил в небольшом имении Водяное недалеко от города Николаева. Вскоре он женился на симпатичной ему 23-летней особе, от которой имел двоих детей. Скончался в Полтаве в мае 1873 года.

Несмотря на все испытания, Лорер остался спокойной, уравновешенной натурой, склонной к оптимизму. Необыкновенная сердечность и дружеские чувства особенно ощущались в общении с симпатичными ему людьми, в число которых вошел и Лермонтов. Последняя встреча их произошла незадолго до дуэли: «В одно утро я собирался идти к минеральному источнику, как к окну моему подъехал какой-то всадник и постучал в стекло нагайкой. Обернувшись, я узнал Лермонтова и просил его слезть и войти, что он и сделал. Мы поговорили с ним несколько минут и потом расстались, а я и не предчувствовал, что вижу его в последний раз…» Ясно, что подобная встреча могла быть только у людей, которые испытывают друг к другу дружеские чувства.

Трудно сказать, какой след оставило общение с Лорером в душе Лермонтова. Но для Лорера даже кратковременное приближение к поэту оказалось судьбоносным. Не будучи самой яркой фигурой среди своих товарищей по изгнанию, он сделался одним из самых известных среди них, прежде всего благодаря своему прикосновению к судьбе Лермонтова, который вошел в круг духовно близких ему людей. Ведь именно Лорер нес гроб с телом поэта на кладбище как его однополчанин по Тенгинскому пехотному полку, хотя в Пятигорске можно было найти немало и других тенгинцев.

Вояж уланского ремонтёра П. И. Магденко (1817–1875)

Соприкоснувшись с проявлением воли всемогущей судьбы, даже если она меняет не твою, а чужую жизнь, невольно ощущаешь холодок в груди. Мы не знаем, почувствовал ли его юный уланский корнет, когда рядом с ним взлетела в воздух монета, брошенная случайным попутчиком. Но именно в тот момент маленькую комнату почтовой станции при крепости Георгиевской посетила Ее Величество Судьба. И распорядилась, чтобы капитан Алексей Аркадьевич Столыпин и поручик Михаил Юрьевич Лермонтов направились не в действующий отряд, куда им следовало ехать, а в манивший курортными удовольствиями Пятигорск.

Об этом повороте судьбы великого поэта стало известно после того, как в журнале «Русская старина» за 1879 год биографом Лермонтова П. А. Висковатовым были опубликованы воспоминаниям корнета Борисоглебского уланского полка П. И. Магденко. Их автор, совершавший вояж по Кавказу в качестве ремонтера и закупавший лошадей для своего полка, рассказал о своих встречах с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. Появление воспоминаний вызвало немало споров. Это и понятно: слишком многое в биографии Лермонтова встало бы на свои места, имей исследователи полную ясность во всем, что связано с рассказом уланского ремонтера.

Достоверные документальные данные о Петре Ивановиче Магденко были обнаружены сравнительно недавно. Из них мы узнаем, что он родился 16 января 1818 года и происходил из дворян Екатеринославской губернии. Хорошего образования не получил. В армии начал служить с 1834 года, офицером стал шесть лет спустя. С 1841 года и до самого увольнения со службы в 1845 году был ремонтером, закупая для своего полка лошадей. Ничем себя на службе не проявил, никакими особенными достоинствами не отличался, наград не имел и был уволен от службы штабс-капитаном. Умер П. И. Магденко 3 сентября 1884 года и похоронен в родовом селе Магдалиновке Новомосковского уезда, рядом с отцом И. А. Магденко.

В формулярном списке Петра Ивановича нас более всего может интересовать следующая запись: «Был командирован для покупки в сей полк 70 ремонтных лошадей по сроку 1841 года – с 18 Генваря 1841 года. Поручение сие исполнил с должной деятельностью». Есть довольно убедительные косвенные свидетельства о пребывании ремонтера на Кавказе, а также о времени и обстоятельствах его встречи с Лермонтовым в Георгиевске и совместном приезде в Пятигорск.

Естественно, что после появления таких свидетельств существования уланского ремонтера Магденко, его поездки на Кавказ, встречи там с Лермонтовым и их совместной поездки из Георгиевска в Пятигорск вряд ли найдутся желающие оспаривать и факт судьбоносного бросания полтинника, а следовательно, спонтанного решения поэта изменить маршрут. Но споры вокруг воспоминаний уланского ремонтера продолжаются.

«Седой прелюбодей» А. Л. Манзей (?–1854)

Полковник. В 1839 году был прикомандирован к Линейному казачьему войску. По словам Раевского, которому, впрочем, нужно доверять с осторожностью, полковник Александр Логгинович Манзей летом 1841 года в Пятигорске был близок с Лермонтовым, который посвятил ему (предположительно) экспромт «Куда, седой прелюбодей…». Раевский утверждает, что Манзею друзья поэта хотели доверить улаживание конфликта Лермонтова с Мартыновым, но тот сказал, что «с Лермонтовым ему не совладать, а что лучше было бы, кабы Столыпин с ним сперва поговорил».

Насчет «не совладать» – едва ли полковник, пожилой человек мог сказать такое о молодом поручике. Но не исключено, что подобный разговор мог быть с ним у Глебова, который растерялся от возложенной на него миссии.

Именно этот Манзей указан в «Лермонтовской энциклопедии». В лермонтовском окружении мог оказаться и другой Манзей – Константин Николаевич (1821–1905) – офицер и историк лейб-гвардии Гусарского полка, который указывается в комментариях к воспоминаниям Лорера, упоминающего эту фамилию в числе людей, бывших в Пятигорске летом 1841 года. Учитывая довольно редкую фамилию, можно предположить, что оба лица, ее носящие, являются родственниками, а поскольку имена-отчества не совпадают, а разница в возрасте довольно значительна, очень вероятно, что это дядя и племянник.

Двадцатилетний лейб-гусар скорее мог оказаться в лермонтовском окружении, чем пожилой казачий полковник. С другой стороны, Лорер едва ли обратил бы внимание на двадцатилетнего юнца, а вот солидного полковника мог заметить скорее.

«Прекрасная Еротеида» Е. П. Мусина-Пушкина (1820–?)

Описывая бал, который состоялся 8 июля 1841 года у Грота Дианы, А. И. Арнольди отмечал в своих воспоминаниях: «Наш бал сошел великолепно, все веселились от чистого сердца, и Лермонтов много ухаживал за Идой Мусиной-Пушкиной». Как правило, и на этот факт, и на саму эту фигуру биографы поэта, да и другие, пишущие о нем, не обращают особого внимания. Между тем личность этой особы, при внимательном взгляде на нее, позволяет увидеть многое, связанное с последними днями жизни Михаила Юрьевича.

Ида, а точнее Еротеида, была дочерью генерал-лейтенанта П. К. Мусина-Пушкина, принадлежавшего к одному из широко известных дворянских семейств России XIX столетия. М. Ф. Дамианиди и Е. Н. Рябов, которых заинтересовала личность Иды Мусиной-Пушкиной, изучили биографические данные и родственные связи членов этого семейства, изложив собранные сведения в статье «Эта загадочная Ида Мусина-Пушкина».

Из нее узнаем, что военная служба отца Иды, Петра Клавдиевича Мусина-Пушкина (1766 —?), протекала довольно успешно. Выпущенный из камер-пажей в армию в 1787 году, он сразу же отправился на русско-турецкую войну. Быстро продвигаясь в чинах, он уже к 1799 году стал генерал-майором. А с 1807 года его служба оказалась связанной с Кавказом. Вначале Петр Клавдиевич возглавлял отдельный отряд на Кавказской линии, а позже около полугода, до июня 1811 года, – все войска Линии. Во время Отечественной войны 1812 года он храбро сражался, командуя отдельной бригадой, а в 1813–1814 годах – резервными кавалерийскими эскадронами. Потом Петр Клавдиевич довольно долго «состоял по кавалерии» и, наконец, в 1833 году был уволен от службы.

У генерала было двое сыновей и шесть дочерей. Видимо питая слабость к Античности, Петр Клавдиевич назвал некоторых своих девиц звучными древнегреческими именами. Так, самая старшая звалась Еликонида. Две следующие, правда, именовались привычно – Екатерина и Лидия, но потом снова пошли – Ариадна, Еротеида, Поликсения… Не исключено, впрочем, что Древней Грецией увлекалась супруга генерала, дочь статского советника Анна Петровна Штерич. В девичестве фамилию Штерич носила и княгиня М. А. Щербатова, племянница супруги генерала, хорошо известная лермонтоведам.

Вошли в российскую историю и некоторые из дочерей Петра Клавдиевича. Старшая, Еликонида, вышла замуж за генерала Ивана Алексеевича Орлова, который в то время состоял в должности походного атамана казачьих полков при Отдельном Кавказском корпусе. Впрочем, пятигорским краеведам больше знаком его отец – генерал-майор Алексей Петрович Орлов, на средства которого был построен Дом для неимущих офицеров.

Две самые младшие дочери генерала воспитывались в Екатерининском институте – привилегированном учебном заведении для благородных девиц – вместе с сестрой Арнольди и потому были ему хорошо известны. Но если девятнадцатилетняя Поликсения его особого внимания не удостоилась, то Еротеиду, которой в 1841 году исполнился двадцать один год, он упомянул в своих воспоминаниях трижды – в связи с Лермонтовым. И почти сорок лет спустя, бегло записывая беседу с ним, издатель журнала «Русская старина» М. И. Семевский пометил: «…бал был 7 июля; на чистом воздухе, 2 хор(а) музык(и), над Идой фон(арик) загорелся, Лерм(онтов) сорвал фонар(ик) над Идой…» Как видим, запамятовав дату бала (он состоялся 8 июля), Арнольди крепко запомнил незначительный его эпизод. Значит, волновали старого гусара отношения поэта с подругой его сестры…

Нас их отношения тоже не могут не заинтересовать. Но, прежде чем говорить о них, обратим внимание на два обстоятельства, которые обязательно следует выделить в собранных Дамианиди и Рябовым материалах о семье Мусиных-Пушкиных. Первое – множественность нитей, связывающих ее с Кавказом.

Второе обстоятельство – множественность связей семейства Мусиных-Пушкиных с М. Ю. Лермонтовым и его ближайшим окружением. Начнем с того, что в 1839–1840 годах М. Ю. Лермонтов ухаживал за двоюродной сестрой дочерей генерала, М. А. Щербатовой, и был серьезно ею увлечен. Марии Алексеевне посвящены два его чудесных стихотворения – «На светские цепи…» и «Молитва». Когда в феврале 1840 года состоялась дуэль Лермонтова с Барантом, по Петербургу упорно ходил слух, что столкновение у них произошло именно из-за Щербатовой. Эти слухи даже вынудили княгиню покинуть столицу. Уезжая во вторую ссылку на Кавказ, Лермонтов простился с нею в Москве. Свидетелем их расставания был А. И. Тургенев, записавший о Щербатовой в дневнике: «Сквозь слезы смеется. Любит Лермонтова».

Супружеские отношения связывали с Екатериной Мусиной-Пушкиной и близкого приятеля Лермонтова, князя Сергея Трубецкого, который находился в это время в Пятигорске, жил по соседству, в той же усадьбе Чилаева. Правда, после рождения дочери Трубецкой ушел из семьи, но его отношения с женой и, надо полагать, с ее сестрами оставались вполне нормальными. Самая младшая из сестер Мусиных-Пушкиных, Поликсения, вышла замуж за С. Д. Лисаневича, который, как недавно выяснилось, с поэтом никак не был связан, но вошел позднее в круг его знакомых.

Еще одна нить, связывавшая Лермонтова и некоторых его приятелей с семьей Мусиных-Пушкиных, тянется к их родственнице, Марии Христофоровне Шевич, родной сестре шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа. Ее погибший в сражении под Лейпцигом супруг в начале века командовал лейб-гвардии Гусарским полком, в котором позже служил Лермонтов. А сын Марии Христофоровны в чине ротмистра служил там одновременно с Михаилом Юрьевичем, его родственником Столыпиным-Монго, Александром Тираном и некоторыми другими лейб-гусарами, находившимися на Кавказе тем летом. М. Х. Шевич была приятельницей семьи Карамзиных, у которых бывал и Лермонтов. Словом, и он сам, и пятигорские его друзья довольно близко соприкасались с Мусиными-Пушкиными в Петербурге.

И конечно же, эти связи не могли не проявиться здесь, на Водах, тем более что сразу же по приезде в Пятигорск сестры стали главным украшением прекрасной половины здешнего «водяного общества». Однокашник Лермонтова по Московскому благородному пансиону Н. Ф. Туровский в своем «Дневнике поездки по России в 1841 г.» отмечал: «…в последний месяц явление хорошенькой генеральши Ор[ловой]] с хорошенькими сестрами М[усиными]]-П[ушкиными]] наделало шуму…»

Почему же этот «шум» оказался незамеченным лермонтоведами? Наверное, потому, что «хорошеньких сестер» Мусиных-Пушкиных заслонили для них «три грации», привлекавшие Лермонтова в дом генерала Верзилина, и в первую очередь самая старшая из них, Эмилия Клингенберг. А также, видимо, сыграло роль то обстоятельство, что именно в доме Верзилина случилась роковая ссора, повлекшая дуэль с Мартыновым. Но внимательный анализ жизни поэта в Пятигорске летом 1841 года позволяет сказать, что к моменту ссоры Лермонтов уже бывал в этом доме не столь часто, как раньше, и гораздо меньше общался с Эмилией, которая увлеклась Мартыновым.

Так что очень вероятно: с того времени Лермонтов отвернулся от «Розы Кавказа», как именовали Эмилию, и обратил взоры на своих петербургских знакомых, девиц Мусиных-Пушкиных, уже давно привлекавших внимание его друзей. Цитированную выше запись в «Дневнике» Туровского продолжают такие строки: «…в честь их (то есть генеральши Орловой и ее сестер) кавалеры дали роскошный bal champetre (сельский бал) в боковой аллее бульвара». Этот факт, сообщенный непредвзятым наблюдателем, чрезвычайно важен – ведь не исключено, что инициатором бала был именно Лермонтов. И если это так, то, вполне возможно, затеян он был как раз в пику Эмилии. Может быть, и для того, чтобы порадовать Еротеиду, которая его интересовала, конечно, более других приехавших в Пятигорск сестер. В пользу этого соображения говорит замечание Арнольди о том, что «…Лермонтов много ухаживал за Идой Мусиной-Пушкиной».

Поразила ли поэта стрела Амура, давшего имя его даме (Еротеида в переводе с греческого означает «дочь Эрота», которого римляне называли Амуром)? Трудно сказать. Очень может быть, что Ида интересовала Михаила Юрьевича как близкая родственница Марии Щербатовой, к которой он сохранил глубокое чувство. Но вовсе не исключено, что симпатичная молодая девушка и сама увлекла его. Что же касается Еротеиды, то о ее чувствах к поэту можно более определенно дать утвердительный ответ. Не зря же Арнольди – как мы убедились, внимательно следивший за отношениями этой пары – много лет спустя написал, рассказывая о похоронах Лермонтова: «Дамы забросали могилу цветами, и многие из них плакали, а я и теперь еще помню выражение лица и светлую слезу Иды Пушкиной, когда она маленькой своей ручонкой кидала последнюю горсточку земли на прах любимого ею человека».

Спутник детских игр М. А. Пожогин-Отрашкевич (?–?)

Двоюродный брат Лермонтова по линии отца, сын его сестры Авдотьи Петровны. По возрасту был, видимо, близок Лермонтову, воспитывался вместе с ним в детстве. Осенью 1825 года поступил в Кадетский корпус. Летом того года он был взят для компании Мише в поездку на Горячие Воды. Отношения их продолжались и позже, но не были тесными. Существовала и переписка – в «Описи письмам и бумагам», составленной при аресте Лермонтова в 1837 году, значится «письмо родственника Пожогина». Правда, известно, что письма эти носили деловой характер.

Военная карьера Михаила Антоновича не было особенно успешной. Из Кадетского корпуса его, ввиду слабых успехов, перевели в Дворянский полк рядовым, где он не раз подвергался наказаниям за нарушения дисциплины и различные проделки. Позже, начав солдатскую службу, юноша одумался и примерным поведением заслужил право стать офицером. Вместе с Минским пехотным полком он в начале 1841 года попал на Кавказ.

Летом 1841 года поручик Пожогин-Отрашкевич лечился в пятигорском госпитале и, узнав о смерти Лермонтова, подал коменданту города Ильяшенкову рапорт с просьбой отдать ему как родственнику вещи покойного. На это был дан ответ, что все вещи отправлены бабке – ближайшей родственнице покойного, и поручик Пожогин может потребовать их у нее.

Каких-либо данных о встречах Лермонтова с Пожогиным летом 1841 года не имеется, но, если учитывать их родство, они не исключены.

«…Брату своему он брат» Л. С. Пушкин (1805–1852)

Про Льва Сергеевича Пушкина было сочинено двустишие:

 
А Левушка наш рад,
Что брату своему он брат.
 

Ведь только благодаря родству с великим поэтом он и вошел в историю. А может быть, не только? Давайте посмотрим.