Текст книги "Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!"

Охота Мономаха

В отличие от своего сына Мстислава, Мономах очень любил охоту. Вскоре после описанных в предыдущей главе событий он отправился на очередной лов.

Лов удался на славу – собакам удалось выйти на след лося. Вскоре Мономах с дружинниками увидели и самого зверя, который тщетно пытался уйти от погони. Лось был необычайно крупным.

Мономах приказал дружинникам отогнать собак и оставаться на месте. Он хотел сам поразить лося копьем.

Но как только он приблизился, отчаявшийся зверь неожиданно бросился на князя, сбил его с коня и собрался уже топтать ногами.

Мономах был очень силен – достаточно сказать, что он мог собственноручно ловить и стреноживать диких лошадей. Но против лося он был, конечно, бессилен. Дружинники в ужасе замерли. Они привыкли к отваге князя, не раз видели его схватки с животными, однако такого еще не видели.

Один Алеша сохранял присутствие духа. Он быстро подскакал к лосю и ткнул зверя копьем в бок, отвлекая внимание на себя. Когда разъяренный лось оставил в покое князя и ринулся на Алешу, тот молниеносно развернулся, отскочил в сторону, снова развернул коня и, бросив мешавшее копье, выстрелил в лося из лука. Стрела угодила лосю прямо в глаз, и тот медленно осел на землю. Алеша выпустил еще несколько стрел и окончательно добил зверя.

Мономах поднялся на ноги и отряхнулся – так, как будто ничего страшного не произошло.

Потом, когда он сидел вместе со всеми у костра, а слуги свежевали лосиную тушу, Мономах говорил:

– Сын мой Мстислав, непонятно почему не постригшийся еще в монахи, говорит: негоже-де христианину убивать беззащитных тварей Божьих. Ежели так рассуждать, то и мяса их есть не следует, а как мужчина, тем паче воин, может не есть мяса? Ну, женщина еще куда ни шло, хотя и женщине, покуда она рожает детей, следует укреплять свое тело. Поэтому и посты… Ну ладно, об этом не буду. А что до беззащитности тварей Божьих, сами видели сегодня, как они беззащитны. Тем и отличаюсь я от того же Святополка, что не поражаю с безопасного расстояния добычу, которую пригнали мне мои слуги, а смело иду на зверя, как на поединок с врагом. Многие из вас были свидетелями тому, как другой лось, да и олень бодали меня, как дважды туры поднимали меня с конем на рога, как вепрь сорвал у меня меч с бедра, медведь укусил потник на колене, а рысь однажды повалила вместе с конем. Может, и глупо мне, князю, надежде Русской земли, так рисковать собой, но ничего я не могу с этим поделать, жизни своей не представляю без этого. Сколького лишает себя Мстислав – а храбрый ведь воин, хоть и любитель мира – тем, что не любит ловы.

Мономах повернулся к Алеше:

– Не стану, однако, спорить, что, если бы не ты, вряд ли бы я сидел сейчас с вами. И как ловко ты все это проделал! Думаю, мой союзник Святополк дорого заплатил бы тебе, чтобы и ты бездействовал, как остальные. – Упрек, прозвучавший в его словах, был довольно мягким. – Но далеко не все продаются. – Это уже, понятно, относилось к без вести пропавшему Добрыне. – И именно те, кто не продается, получают награду за верность. Проси у меня все что хочешь.

– Все, князь? – переспросил Алеша, пытаясь поймать Мономаха на слове.

– Неужто я откажу в чем-нибудь моему спасителю?

– Тогда, – произнес Алеша с сильно бьющимся сердцем (когда он спасал Мономаха от лося, сердце его билось гораздо слабее), – позволь мне жениться на Настасье Микулишне.

Мономах, с одной стороны, обрадовался тому, что догадки его подтвердились, а с другой – не знал, как выходить из создавшегося положения.

– Ты просишь у меня того, – сказал он после паузы, – что я никак не могу сделать. Разве можешь ты быть уверен в смерти Добрыни? А если не можешь (как и все мы), то неужто согласился бы отнять жену у живого еще, возможно, мужа?

– Значит, ты все-таки отказываешь мне, князь? Мне, своему спасителю? – довольно дерзко спросил Алеша. Он сам не ожидал от себя такой дерзости, но это любовь говорила за него.

Мономах не знал что и ответить. Положительно, после Ратибора не везло ему со старшими дружинниками. Илья Муромец не одобрял многие его дела, Добрыня, которому он бесконечно доверял, столковался у него за спиной со Святополком, теперь вот и с Алешей возникли трения. А все потому, что Ратибор звезд с неба не хватал, эти же все, как на подбор, богатыри, слава земли Русской. О них, поди, сказы после смерти начнут сочинять.

– Нет, я не отказываю тебе, – нашелся наконец Мономах. – Если через девять лет о Добрыне не будет ничего известно, я добьюсь разрешения на твой брак с Настасьей Микулишной. – Он, конечно, не подозревал, что Алеше известно о таком же обещании, данном Настасье.

– А если будет известно? – спросил Алеша.

– Если он вернется или хотя бы узнают, что он жив, тогда, я думаю, ты и сам не захочешь безбожного брака. Но, как я погляжу, не очень-то ты радеешь о жизни друга?

Алеша промолчал.

– А чтобы не ждать тебе целых девять лет (тем более все мы желаем возвращения Добрыни), – продолжал Мономах, – проси у меня и другой награды. Гривны или дорогую вещь – все получишь.

– Мне ничего не нужно, – гордо ответил Алеша, что Мономаху, конечно, пришлось не по вкусу.

Однако, когда все возвращались, Мономах подъехал к Алеше и тихо сказал ему:

– Прости, Алеша, что пришлось надолго отложить выполнение твоей просьбы. И сам, думаю, понимаешь, что никак не возможно тебе сейчас жениться на Настасье Микулишне.

Алеша вынужден был согласиться. На какое-то время ему показалось, что, спася Мономаху жизнь, он получил право исполнить самое немыслимое желание; теперь же он понял, что князь – это еще не Господь Бог. Та злость, которая возникла было у него на Мономаха, сразу улетучилась. Вот так Мономах умел задобрить человека ласковым словом.

По пути домой Мономах заметил, что потерял (очевидно, при падении с коня) золотой амулет в виде змейки, подаренный ему когда-то первой женой Гитой, матерью Мстислава. Поскольку уже стемнело, поиски решено было отложить на завтра. «А лучше бы на девять лет», – подумал про себя острослов Алеша.

На следующий день Мономах лично, в сопровождении слуг, отправился на ту поляну, где недавно чуть не лишился жизни. Амулет искали весь день, но так и не нашли: как видно, лось втоптал его глубоко в землю. Мономах был сильно опечален этой потерей. Во-первых, это был подарок единственной женщины, которую он любил в своей жизни. Во-вторых, Мономах, как и все люди того времени, был суеверен и считал, что амулет приносит ему удачу.

Прошло больше семи веков, прежде чем этот амулет был найден.

Сон Мстислава

Примерно в эти же дни Мстиславу приснился странный сон.

Ему снилось, что он сидит за столом в той зале, где он обычно делил трапезу со своей дружиной, но на этот раз в зале никого не было, и только напротив Мстислава сидел какой-то человек – черноволосый, похожий на иноземца. Усы и борода у него были пострижены так, как никто не стрижет их на Руси.

– Кто ты? – спросил Мстислав, и незнакомец ответил, говоря по-русски абсолютно чисто:

– А то ты не знаешь?

Мурашки пробежали у Мстислава по коже – он понял, кто перед ним.

– И зачем же ты пришел ко мне?

– Думаешь, за твоей душой? Души меня не интересуют. Пришел я, чтобы сказать тебе: что-то плохо Бог награждает своих рабов, и тебя в том числе. Признайся честно, разве ты счастлив? Из моих же слуг (заметь, не рабов – рабы мне не нужны) никто еще не пожалел, что согласился служить мне.

– Тебя правильно называют лукавым, – сказал Мстислав. – Но как глупо ты замыслил меня обмануть. Разве я сам не видел, какую награду получили твои слуги? Святополк лишился власти над Русью и с трудом удержал власть над Киевом. Олег Святославич не смог захватить златой престол. Давыд Игоревич был лишен Владимира и сослан княжить в Дорогобуж.

– А кто тебе сказал, что это мои слуги? – усмехнулся Сатана. – Ты, Мстислав, полон наивных представлений о добре и зле, каковые существуют только в человеческих головах. Своих врагов ты сразу же готов назвать моими слугами. Но разве они когда-нибудь разговаривали со мной, как ты сейчас? Разве они соглашались мне служить? Они, как и многие, действовали в своих, и только в своих, интересах. И получили они не так уж мало, если вспомнить о том, с чего они начинали. Лучше править в Киеве, чем в Турове. Лучше править Черниговом, чем находиться в ромейском плену. Лучше княжить в Дорогобуже, чем быть князем-изгоем или, того хуже, быть казненным за ослепление Василька. Ведь, с твоей точки зрения, это заслуживало казни, да? Олег не достиг того, о чем мечтал, и он единственный из троих, кто недоволен жизнью, потому что не умеет довольствоваться тем, что есть. А остальные двое довольны. Не так уж нужна была Святополку власть над Русью, и не так уж нужен был Давыду Игоревичу Владимир Волынский.

Твой отец тоже действует в своих интересах. И ты, и он, конечно, уверены, что они совпадают с интересами Руси. Да, если он станет великим князем, он сможет снова объединить Русь, только нужно ли это Руси? Ты, конечно, уверен, что нужно. Но вспомни тогда о том, как твой отец – при твоем, кстати, деятельном участии – увеличивал свои владения. На какое-то время он стал чуть ли не могущественнее Святополка. Разве не вело это к распаду Руси? Вспомни, как он был то за мир с половцами, то за войну – в зависимости от того, что было ему выгодно.

На самом деле его уныние уже прошло, и он вполне счастлив у себя в Переяславле. Потому что это город его детства, и там ему жить приятнее всего. Вот почему он остался там, когда отвоевал у Олега Чернигов, а вовсе не из тех соображений, которые он приводил, обманывая самого себя. Если он все-таки станет великим князем и переедет в Киев, на какой-то срок исполнение мечты опьянит его, но он не будет так счастлив в Киеве, как теперь в Переяславле. Да и опасно исполнять мечту – ведь тогда становится не о чем больше мечтать. Олег потому отчаялся, что окончательно потерял надежду, ему не к чему больше стремиться, а довольствоваться тем, что есть, как я уже говорил, он не умеет. Не умеет и твой отец, но он все еще верит в чудо, в то, что Бог пошлет ему златой престол. И он не просто ждет – он действует, он опять затеял войну с половцами, чтобы еще больше упрочить свою славу в ожидании звездного часа. И эта великая мечта делает его таким счастливым, каким никогда не сделает ее исполнение.

А ты, Мстислав, разве ты доволен своей жизнью? В угоду интересам отца, которые никакого отношения к тебе не имеют, ты потерял любимую и женился на нелюбимой. Ты привык к своей нынешней жизни, но ведь она жалкая тень настоящего счастья. Ты думаешь о судьбах Руси, а подумал бы лучше о себе. Или поручи это мне, и я сделаю тебя счастливым. Не надо никаких бумаг, подписанных кровью, – все это поповские выдумки. Просто скажи, что готов мне служить, и я выведу тебя на верную дорогу. Тебе двадцать восемь лет – еще не поздно изменить свою жизнь. Просто следуй за мной.

– Сам ведь знаешь прекрасно, что никогда этого не будет.

– Ты, верно, боишься наказания. Но не сам ли ты предположил в разговоре с отцом, что я сильнее Бога? Ты рассудил так потому, что вокруг тебя побеждает то, что ты считаешь злом, – а проще говоря, то, что тебе не нравится. Но вспомни, что говорил твой отец, человек, бесспорно, мудрый: зло для одних – добро для других. Ты веришь в свое добро, потому что, в отличие от прочих, способен думать не только о себе. Но на самом деле ни добра, ни зла нет, и нет твоего совершенного добра, которое, как ты мнишь, воплощает в себе Бог (а почему, интересно, не я – только потому, что тебя так учили?). Истин тоже нет: то, что сегодня истинно, завтра становится ложным. Вчера истиной было то, что Русь должна быть единой, а сегодня истина в том, что ей выгодно быть раздробленной.

– Это я уж слышал от Олега Святославича на Любечском съезде, – сказал Мстислав. – Может, он и не твой слуга, но он явно говорил по твоему наущению.

– Олег говорил в корыстных целях, и говорил вовсе не то, что считал правдой. Однако это не помешало ему высказать истину. Ваш Любечский съезд хорош тем, что он удовлетворил интересы большинства, а не какие-то умозрительные интересы столь же умозрительной Руси. Что есть Русь, как не люди, живущие на ней, люди, представляемые своими князьями, поскольку иначе в ваше время быть не может. И смотри: междоусобицы постепенно стихли, жизнь стала спокойной. Вот и войну с половцами удалось прекратить, но твой отец, обуреваемый жаждой личной власти, возобновил ее. Ты, я знаю, осуждаешь отца за это, но почему ты тогда поддерживаешь его стремление к неограниченной власти? Почему ты осуждаешь следствие, но не осуждаешь причину? Сколько еще веков, а то и тысячелетий, такие чистые души, как ты, будут попадаться в эту ловушку, будут поддерживать честолюбцев, закрывая глаза даже на то, что многие, слишком многие их действия, с вашей точки зрения, зло. О каком же добре и зле можно говорить, если в конечном итоге вы неизбежно придете к выводу, что любые действия, направленные на достижение того, что вам кажется добром, сами не есть добро. И как бы отвратительны эти действия ни были для вас сами по себе, вы оправдаете их.

Ты, конечно, пытаешься держаться своих принципов и даже споришь со своим отцом. Ты хочешь, чтобы твое добро достигалось только благородными средствами, хотя это невозможно. Но и над тобой довлеет самый главный, незыблемый для тебя принцип – единство Руси любой ценой. Ты не хочешь даже задуматься над тем, что Русь прекрасно живет и процветает без единства. Ты и твой отец можете перегородить на какое-то время реку времен плотиной, но течение реки все равно сметет вашу плотину. Против времени не пойдешь.

– И это я уже слышал – от негодяя Давыда Игоревича, – заметил Мстислав. – И ты еще будешь говорить, что они не твои слуги? Нет, единство Руси – это действительно незыблемый принцип, хотя я не считаю, что его следует достигать любой ценой, и мечтаю о том, чтобы мой отец добился этого праведно…

– Каким же образом, – спросил Сатана, – если у Святополка есть два сына? Никто не отменит ради твоего отца лествичный порядок, и он не сможет законным путем добиться власти.

– Если Богу это угодно (а Ему не может быть не угодно объединение Руси), Он поможет моему отцу. Не знаю как, но поможет. И я все время молюсь об этом.

– И о смерти Святополка, стало быть?

– Нет, конечно, нет. Я не люблю Святополка, и на то у меня есть все основания. Но молиться о чьей-то смерти, пусть даже и о смерти врага, – это грех.

– Да, ты, конечно, не произносишь этого вслух, но, желая власти своему отцу, ты тем самым желаешь смерти Святополку. Ведь при жизни Святополка твой отец уж никак не может получить власть… Ты опять полон наивных заблуждений; ты считаешь, что Бог обязательно должен хотеть того же, что и ты. Но, повторяю, нет незыблемых принципов и незыблемых истин. И у единства, и у распада есть свои преимущества и свои недостатки; в какой-то момент одна чаша весов перевешивает другую, только и всего. Греки называют это диалектикой, что означает «искусство спора». Их мудрецы всегда любили записывать свои споры с другими мудрецами, а то и сами выдумывали эти беседы. Каждое высказывание нуждается в отрицании со стороны другого или же со стороны себя самого, хотя с собой спорить гораздо труднее. К тому же всегда есть опасность так вжиться в роль своего противника, что поневоле перейдешь на его позиции.

Меня называют духом отрицания, но в действительности отрицание одинаково воплощаем в себе и я, и Бог. Если один из нас утверждает что-то, другой тут же принимается это отрицать. Отношения твоего отца со Святополком, равно как и отношения многих других князей разных стран и эпох, прошлых, настоящих и будущих, лишь отражают на земном уровне мой великий спор с Богом. Когда Святополк хотел войны с половцами, твой отец хотел мира, потом они поменялись местами. Они были союзниками, потом враждовали, потом снова стали союзниками, но никогда не становились и не могут стать друзьями. Вот так и мы с Богом. Наши интересы могут в чем-то совпасть, но у каждого из нас свой путь. Мы существуем в вечном единстве и вечной борьбе, но это не единство добра и зла, как подумал бы ты, это единство двух противоположных сил.

– Ты говоришь, что, если один из вас утверждает что-то, другой тут же принимается это отрицать. Но тогда, – торжествующе заявил Мстислав, – Бог явно за единство Руси, раз ты выступаешь против единства.

– Возможно. Но не забудь, что наши интересы могут и совпасть, что по какому-то вопросу мы можем достичь согласия… И что ты все о своем? Как ничтожно это ваше единство, да и сама ваша Русь, в сравнении с нашим великим спором. Все это преходяще. Уже не будет не только Руси, но и самой Земли, а наш спор будет продолжаться вечно.

Итак, я равен Богу. А значит, я могу защитить своего слугу от его гнева. Все эти россказни об адских муках, которыми вас пугают, чтобы держать в повиновении, основаны на том, что я якобы слабее Бога. На самом деле мы не так уж и отличаемся друг от друга. Но, конечно, каждый считает себя лучшим. И у меня есть на это основания. У Бога – рабы, а у меня – слуги. Рабов не считают за людей, а слуг любят. Я волен сделать своего слугу счастливым. Я и тебя, хоть ты не был моим слугой, однажды сделал счастливым. Ведь это я послал тебе Любаву.

– Я так и думал, – сказал Мстислав, перекрестившись. – Бедная девочка! Хоть бы Господь простил ее. Она же ничего не знала. Так, значит, это тебя она называла Родом.

– Род существует только в воображении язычников. Так же как и ваш христианский Бог весьма далек от настоящего. Впрочем, в Писании верно сказано о его жестокости, о его обращении с людьми (даже со своими любимцами) как с рабами. Поразительно, что можно любить и считать воплощением добра тирана, способного в любой момент поступить с тобой так, как ему заблагорассудится. Но ведь земных тиранов, подобных Богу, как раз любят и прославляют в веках. Право, в этой вашей любви к жестокому Богу Писания, в тяге к сильным правителям есть что-то младенческое.

– Ты говорил, что ни добра, ни зла нет, и это, конечно, ересь. Но теперь ты утверждаешь совсем уж неслыханное: Бог – это зло, а ты, стало быть, добро.

– Ты не слушаешь меня, Мстислав, – грустно произнес Сатана. – А я вот слушаю и отвечаю. Я, конечно, не могу быть справедлив по отношению к Богу, но и не могу не признать, что он все-таки не так гнусен, каким его изобразили в Писании. И поразительно, что вот это изображение для вас воплощает добро. Вы просто слепцы. Еще раз повторяю: никакого добра и зла нет, но поскольку вы, люди, привыкли называть добром то, что приятно и полезно для вас, то меня, как противоположность Бога, вы вправе считать воплощением добра. Хотя в действительности мы оба причиняем людям и вред, и пользу. Но я, в отличие от него, люблю людей.

– Почему ты так хочешь подчинить меня себе? – спросил Мстислав. – Потому что знаешь, насколько это невозможно?

– Для меня не бывает невозможного. Но это трудно, я не спорю. Ты чужой среди своих современников, ты как гость из другого времени, но и ты пропитан предрассудками века. Ты и через тысячу лет был бы чужим среди людей, но тогда, возможно, нам легче было бы столковаться.

– И через тысячу лет я бы не столковался с тобой! – воскликнул Мстислав. – И мой отец, которого ты обвиняешь в том, что он следует только своим интересам, тоже не подчинился бы тебе. Я знаю, я говорил с ним об этом после Любеча. Думаю, что и Святополк, и Олег Святославич все-таки не твои слуги. Даже они не осмелились бы продать тебе душу.

– Я уже говорил, что души меня не интересуют. Ты прав, никто из троих не согласился бы стать моим слугой. Но это лишь потому, что они испугались бы наказания. Святополк, столько раз нарушавший клятву на кресте, боялся все-таки вступать в брак, не убедившись, что его прежняя жена мертва. Правда, твой отец сказал, что самого Сатану надо заставить себе служить, если есть такая возможность. Но это он явно сказал в пылу спора. И заметь, не моим слугой он хотел стать, а меня своим сделать, хотя я даже Богу не стану служить. Если бы они понимали, что я равен Богу, они бы призадумались.

– Нет, – возразил Мстислав. – Мой отец не согласился бы служить тебе, даже если бы знал, что ты сильнее Бога. Мы говорили и об этом.

– Мало ли что он тебе сказал. Как все-таки ты наивен, Мстислав! Хотя это свойственно людям.

– Какое полное или даже временное согласие может быть между тобой и Богом?! Кто ты и кто Он?

– Кто я? – переспросил Сатана. – Тебе ведь известно, что князь Всеслав Полоцкий опроверг догмат о Святой Троице? И как ты к этому относишься?

– Как к ереси.

– Ну естественно. До чего оглупляет вера даже самых умных. А Всеслав ведь был прав: в мироздании могут быть только два начала. И о Святом Духе надобно забыть. А значит, остаемся мы с Богом, но не единые в одном лице, а, как я уже говорил, пребывающие в единстве и борьбе.

– Что ты несешь?! – возмутился Мстислав. – Как будто я не знаю, кто Сын Божий!

– Ничего ты не знаешь, Мстислав. Но я не говорю, что я Сын Божий. Даже с точки зрения вашей веры нелепо и кощунственно утверждать, будто Бог создал меня. В Писании сыновьями Божьими называют ангелов, и в Книге Иова я отнесен к их числу. А ты говоришь, что знаешь, кто Сын Божий. Многовато что-то у Бога сыновей. Но я, как и Он, существую от века, никем не сотворенный, а значит, я не сын ему, а брат-близнец. Это поняли в далекой от вас восточной стране, где назвали нас Ариманом и Ормуздом. Однако и они назвали одного (кого только?) полным воплощением добра, а другого – полным воплощением зла.

– Надоели мне эти бредни, – сказал Мстислав, у которого голова уже шла кругом.

– Куда как просто называть бреднями все, что противоречит твоим представлениям… Итак, ты не хочешь служить мне? Вспомни, как ты был счастлив со своей Любавой. Разве ты не хочешь быть таким же счастливым всю оставшуюся жизнь – и не только в любви. И нужно ведь лишь согласиться – остальное пойдет само собой. Все твои желания (но только касающиеся лично тебя) будут исполняться мною. Я, быть может, приду к тебе еще раз и попрошу о какой-нибудь услуге, но, скорее всего, этого не будет. Всякий, кто счастлив, уже тем самым служит мне, а не Богу. Слуги могут быть счастливы, а рабы – нет.

– Хоть ты и не веришь в это, – ответил Мстислав, – но рано или поздно тебе придется подчиниться Богу. А вот я никогда не подчинюсь тебе. И свое счастье я найду, служа Богу, а не тебе.

– Вымолишь, значит, у Бога смерть нелюбимой жены? – съехидничал Сатана. – И снова будешь свободным?

– Опять ты за свое? Никогда я не стану молиться о смерти – ни о чужой, ни о своей. Но на все воля Божья.

– Наконец-то я вижу в тебе нечто общее с собой, – рассмеялся Сатана. – А то ты прямо ангел какой-то… Что ж, Мстислав, я уважаю тебя. Знаю, что ты отказался не из страха, а из убеждения. Не адских мук ты боишься – ты боишься погубить свою душу в самом прямом смысле этого слова. Но никогда уже я не дам тебе шанса.

С этими словами Сатана встал и растворился в воздухе.

Мстислав проснулся в холодном поту. Голова его раскалывалась от услышанного во сне. Но сон ли это был? Никогда прежде у него не было таких четких и связных снов. Мстислав, как верующий человек, не сомневался, что Сатана действительно приходил к нему и искушал его, отличив тем самым от Святополка, Олега Святославича и Давыда Игоревича (тех не имело смысла искушать – они и без того, думая о своей выгоде, делали все так, как угодно Сатане).

Но Мстислав устоял перед искушением.