Текст книги "Майя Плисецкая. Пять дней с легендой. Документальная история"

День пятый
Экзерсис на пальцах

Как стать женщиной, родившись по-мужски упрямой? Как быть женщиной, любя ежедневный труд больше милой дамской расслабленности? Как остаться женщиной, когда все вокруг посягает на твою хрупкую, гордую и неповторимую суть?

Сегодняшнюю съемку Майя Михайловна предложила провести в своем гостиничном номере.

Встреча назначена на 12 часов утра. Номер-люкс, но без излишеств. Спальня и небольшая гостиная. Обстановка аскетичная. Разворачиваем аппаратуру. Плисецкая нервничает.

– Давайте уже запускаться, а то я начинаю уставать. Это плохой признак. Получается, мне наплевать на то, что у меня сегодня премьера.

Майя Плисецкая. 1965 год.

«Премьерой» Майя Михайловна называет первое исполнение для финской публики балета «Курозука», она покажет этот балет здесь трижды.

Оператор максимально быстро ставит свет, надевает на Плисецкую петличку со звуком, и мы начинаем.

– Вы ощущали себя роковой женщиной, по которой сходили с ума мужчины?

– Да, пожалуй, никто не сходил с ума. Это так уж придумали. Кто сходил с ума? Я таких не знаю. Не знакома.

– Когда вы почувствовали, что вы красивая?

– Никогда. Я этого не думаю про себя. Я не думаю, что я красивая. Так что тут вопрос даже неожиданный. (Улыбается.)

– Неожиданный? Ваш ответ неожиданный.

– Я просто не думаю, что я красивая. Мне нравится красота совсем другая. Вы знаете, у меня, наверное, плохой характер, потому что я во всем вижу только минусы. И в своем исполнении, и в своем поведении, и в своем лице. Когда я на себя смотрю на экране: «Ага, вот это не так и вот это плохо, надо бы исправить». И все время так. Сказать, что я восхищаюсь собой, – такого, наверное, и не было никогда. Мне очень трудно угодить самой себе. Мне в этом, кстати, очень помогает Щедрин. Потому что когда он мне советует, как надо исполнить, и я к нему прислушиваюсь, то получается хорошо.

Опять Щедрин как спасательный круг.

Белла Ахмадулина исполняет оду в честь Плисецкой:

«Майя и есть женщина, без всяких уклонений от этого героического дела, без всяких отклонений. Она прекрасна. Она пришла за тем, чтобы пленить, сбить с толку, завладеть, покорить. Майя – исполнитель и просторное вместилище страсти. О, эти ноги, о, эти руки! Нет им родственных. Но еще шея, шея Майи Плисецкой есть просто всем данная деталь, это целый поступок, поступок по жизни, это суверенное, диковинное, ничем и никем не укрощенное поведение, – то есть не столько часть тела, а некая криотина, которая служит не только стройной голове и чудному профилю, но и словно небесному своду. Об этой шее еще много будут думать, рассуждать, и с особой пристальностью следить за этой неимоверной, только Плисецкой данной грацией».

– Несколько лет назад президент Франции Жак Ширак вручил вам премию за элегантность. Что значит для вас быть элегантной?

– Знаете, это немножко странная вещь. У меня уже была такого рода премия, – мне ее вручала Барбара Стрейзанд. Люди видят во мне то, чего я сама не вижу. Они что-то во мне находят, это их дело, это вопрос к ним. Я знаю элегантных людей от природы и сразу вижу, что человек элегантный. Даже когда он просто ест, просто говорит, просто естественно двигается, как кошка. Она ведь не знает, что она элегантна.

– А кто таким примером является для вас?

– Щедрин. Он элегантен даже когда его никто не видит. Когда он не знает, что на него смотрят.

– Про вас однажды кто-то сказал: «Вот греховодница идет», имея в виду, как броско и ярко вы одеты. Это некий вызов?

– Да, это был всегда вызов. Вот вы – так, а я – иначе. Немножко назло, позлить. Ведь многие люди считают: не надо вызывать зависти, протеста какого-то. А я – наоборот. Ну вот нате, завидуйте, злитесь, сплетничайте про меня, говорите гадости, врите. Пожалуйста.

– Зачем вам это нужно?

– Потому что время такое было, когда меня заклеймили, когда со мной не здоровались, когда руководитель хрущевских спецслужб Серов только ждал момента, чтобы меня схватить и посадить, у него же манеры были сталинские: схватить, посадить, а там разберемся. Но там уже никто не разбирался. Я всегда была приглашена на всякие новогодние и неновогодние правительственные праздники, по любому поводу, важному-неважному, на балы, которые устраивались в Кремле. Их устраивал Хрущев. Все делали вид, что они со мной очень почтительны и элегантны. А я сидела в золотой клетке. Я была невыездная. Я была очень нежелательная, но нужная, может быть, поэтому меня и терпели. Потому что мною хвалились перед всеми, кто приезжал в хрущевскую оттепель в Москву. И да, на одном приеме я была в платье, «голом», огромном, и в таком виде со мной танцевал председатель совета министров Булганин.

– А в повседневной жизни что предпочитаете? Когда не нужны никакие вызовы.

– У меня нет такого пристрастия.

– Ну все-таки, белое или черное, например?

– Вы задали мне вопрос, о котором я никогда не думала. Как я себя ощущаю?.. Поскольку у меня много ролей и много разных одеяний, то там важно, что к роли подходило. А в жизни это не было принципиально.

Майя Плисецкая на репетиции. 1963 год.

Фото Евгения Тиханова.

Я никогда не одевалась принципиально вот так, а не иначе. Хотя знаю таких женщин. Допустим, Люся Ильющенко, наша танцовщица, актриса, репетитор, всегда одевалась в горохи, она их обожала. Сплошные горохи – большие, маленькие, это уже был принцип. У меня такого нет. Наоборот, вещи надоедают, их надо как-нибудь менять… Не знаю, ну, может, в черном лучше, чем в белом.

– Почему?

– Ну, может, подходит мне лучше. Хотя уверенности полной нет.

Ну все-таки, наверное, черное. Может быть даже черное элегантнее.

Майя Плисецкая. 1964 год.

Фото Александра Конькова и Владимира Савостьянова.

Майя Плисецкая. 1951 год. Фото Николая Хорунжего.

В общем, если говорить о цветах, я люблю черный, красный и зеленый. Такие вещи, мне, кажется, больше всего идут. Вот вы, Вадим, вчера сказали: «Коричневая кофта вам идет». А я не знала этого. Я как-то не думала об этом, потому что я вся в коричневых тонах, и волосы такого тона. Я не думала, что это может быть хорошо. А, может, это зависит от вещи, от покроя. Допустим, просто фасон идет. Даже не так цвет. Или замечательный цвет, но сшито криво и некрасиво. Это все важно, какие-то детали.

Балерина Менья Мартинес и Майя Плисецкая. 1966 год.

Фото Александра Макарова.

– Ваш стиль – облегающие наряды? Чтобы подчеркнуть красоту линий.

– Не всегда. Иногда облегающие, а иногда… Мне, в общем, больше идут спортивные вещи. Либо это открытое платье, либо спорт. У меня были вещи спортивного типа, с кушаками, все они мне шли больше. Вот сейчас на мне просто кофта, не модная и не спортивная.

– А джинсы вы носите?

– Да.

– Какой фирмы?

– Какие придется. Ничего специального.

– Для вас вообще не имеет значения – фирменная одежда, дорогая или на рынке продается?

– Нет, не имеет значения. Вещь, купленная на рынке, может быть очень милая. Вы мне опять же сказали: «Какой чудесный свитер», а я его купила на рынке. А другая вещь – от Кардена. Тоже неплохо. Знаете, покориться просто фирме, я считаю, неправильно. Бывает, фирменная вещь, а тебе не подходит. Прямо как корове седло.

Майя Плисецкая на концерте Родиона Щедрина.

1967 год. Фото Александра Макарова.

– Пьер Карден щедрый по отношению к вам.

– Но тут нет моей заслуги. Он давал мне эти вещи, и я в них выглядела хорошо. Потому что он знал, что надо дать. Только сам он не наряжается, ходит в обыкновенном. У меня есть несколько черных вещей от Кардена, и черная вещь может быть менее надоедлива, чем цветная.

Майя Плисецкая и Ив Сен-Лоран.

1972 год. Фото Алена Дежана.

– Бывает, что вы какую-то вещь один раз наденете, а потом напрочь о ней забываете?

– Конечно. Я часто покупаю, потому что мне нравится сам процесс что-то купить, и совершенно неважно, что эта одежда мне не нужна и я ее никогда не надену. Просто обожаю ходить по магазинам, обожаю покупать. Если есть с собой деньги, я должна их истратить.

– Но ведь можно зайти в ювелирный магазин и приобрести всего лишь одно украшение.

Майя Плисецкая и Пьер Карден.

1970 год.

– Конечно, можно. Такие дорогие есть украшения, которые мне не по карману.

– Вам не по карману?!

– А вы думаете, мне все по карману? Это прекрасно, продолжайте так думать!

– У вас очень изящные клипсы. А бриллианты часто носите?

– Вы знаете, я ношу и серьги, и клипсы. Но я столько растеряла, где-то просто оставила, забыла, что уже ношу дешевые клипсы. Я вам скажу, что балет очень ограничивает. Вот если, допустим, у тебя большие цепочки, или большие серьги, или большие кольца, – они мешают танцевать.

Майя Плисецкая и Пьер Карден. 1998 год. Фото Юрия Абрамочкина.

Майя Плисецкая – муза Пьера Кардена. 1987 год.

Фото Дмитрия Донского.

– Так ведь можно компенсировать вне сцены.

– А где эта жизнь вне сцены, когда утром идешь в класс, вечером спектакли? Это очень редкая роль, где можно надеть дорогие украшения, – допустим, в «Анне Карениной» можно было надеть бриллиантовые серьги. Не знаю, где еще. Кармен не была богата. Лебедь? Уже совсем никуда не годится. Для остальных партий тоже как-то не подходит. У меня есть одни серьги красивые, которые совершенно некуда надеть. Значит, они не нужны. Если вещь много лет не носишь, – значит, она не нужна.

– Пуанты на сцене, дутые сапоги-валенки в репетиционном зале…

Майя Плисецкая – муза Пьера Кардена.

1987 год. Фото Дмитрия Донского.

В обычной жизни, наверное, предпочитаете каблуки?

– Да. Я люблю ходить на каблуках. И на высоких, и на… Совсем на низких – нет.

– Почему?

– Потому что неудобно: мне кажется, что я куда-то назад падаю.

И для стопы неудобно. Потому что вечно уставшие стопы. И когда ровно, неприятно. Все-таки хоть маленький каблук должен быть. Но я люблю и высокий. Здесь сейчас мокро, холодно, поэтому я надела кроссовки.

А вообще хожу в модных хороших туфлях.

Майя Плисецкая с веером». Картина Бориса Мессерера.

Плисецкая поглядывает на часы. Опять начинает нервничать. Понимаю, что надо заканчивать. А вывод для себя я уже сделал: основное правило Плисецкой – никаких правил. Вновь обращусь к превосходной рифме Беллы Ахмадулиной:

«Много радостных подарков от Майи перепадало мне, и обычно ее матушка Рахиль Михайловна с таким восхищением это передавала и даже похлопывала в ладоши. Она была так золотисто-простодушна, так изумительно добра, и говорила: "Вам барыня прислала сто рублей". И мне были подарены и платья от Кардена и другие очень милые для меня вещи. Разумеется, они мне напоминали, что Майя Михайловна сложена совершенно, что это абсолют, и подражателей иметь не может. Но платья все-таки как-то пригождались для того, чтобы немножко пофорсить.

Белла Ахмадулина и Майя Плисецкая. 1985 год. Фото Владимира Вяткина.

Мне всегда хотелось Майе что-нибудь подарить. Это были книжки, но и особенные посвящения, – обычно это были экспромты, не такие тяжеловесные изделия чьих-нибудь рук или моего ума, а легко написанные экспромты. Торжеств и триумфов у Майи Михайловны достаточно и, надеюсь, что их прибыль неиссякаема, то есть прибыль этих приветов со стороны человечества. При одном из ее празднеств, будучи одним из его участников, сообщников, я подарила Майе Михайловне веер. Черный кружевной веер. Этот веер имел свою долгую историю, много старше нашего времени, и в нем было нечто такое (не знаю в каких балах, в каких тайнах он был участником), что как-то из моих рук просилось к Майе. Подарил мне этот веер дорогой мой Сергей Параджанов. Он знал толк в заколдованных вещах, в таких одушевленных вещах. Он содеял этот мир, в котором участвовали шляпы, сложнопостроенные лики и силуэты, да чего только не было! И вот этот веер, черный веер… В нем был какой-то роковой испанский смысл. Он у меня поживал до определенного времени и явно желал меня покинуть, но не по пустому поводу. И этот веер однажды в Майин праздник я ей преподнесла, и еще приписала к этому вееру любовно и ласково сочиненные строчки, это такой экспромт. Маленькое стихотворение, посвященное Майе Плисецкой при поднесении ей черного кружевного веера:

 
Глаз влажен был, ум сухо верил
В дар Бога Вам —
Иначе чей ваш дар?
Вот старый черный веер
Для овеванья чудных черт лица и облика.
Летали сны о Тальони,
Но словам тут делать нечего.
В честь тайны вот веер-охранитель Вам.
Вы – изъявление тайны, мало я знаю слов.
Тот, кто прельстил нас вашим образом,
О Майя, за подвиг Ваш нас всех простил».
 

Эти строки Белла Ахмадулина произносила, восседая в черном старинном кресле с высокой спинкой, что придавало ее словам особую торжественность. И она сама вся в черном: узкие брюки и строгая рубашка навыпуск. Борис Мессерер давал интервью в более спокойном антураже здесь же, в своей мастерской, где все дышит атмосферой шестидесятых. Я благодарен Белле Ахатовне и Борису Асафовичу за тончайшие подробности, нюансы, из которых сотканы их воспоминания.

Но вернемся в Миккели. Как только оператор выключил камеру, Майя Михайловна заторопилась:

– Мне надо пройти несколько сцен перед спектаклем, а вы, когда соберете аппаратуру, просто захлопните дверь, – схватила большую сумку и мгновенно исчезла.

Я только успел пожелать отличного спектакля. Впечатление странное – остаться в чужом гостиничном номере, да еще в номере Майи Плисецкой. И меня удивило, насколько легко она доверила нам свои апартаменты. Наверное, это тоже свойство ее характера – проще относиться ко всему, что находится в иной, не театральной плоскости…

Кадры из документального фильма «Майя. Урок классического танца» (в цикле «Субботний вечер со звездой»). Балет «Курозука». 1996 год.

Итак, вечером в концертном зале – «Курозука». Еще один бежаровский балет, сочиненный специально для Майи Плисецкой. Держу в руках программку. «Курозука» идет в один вечер с классической «Раймондой» в исполнении труппы «Имперского русского балета» Гедиминаса Таранды. Сначала «Раймонда», ее показывают не целиком, а только второй акт. Солисты – Елена Андриенко из Большого театра, Александр Горбацевич (Театр классического балета) и сам Таранда. По поводу «Курозуки» в программке указано: «70-летняя Плисецкая, японская традиционная музыка, хореография Бежара». Для устроителей гастролей, видимо, важно было подчеркнуть возраст исполнительницы: трудно представить, что в таком возрасте можно исполнять сложную хореографию, и вообще продолжать профессиональную карьеру.

«Курозука». 1995 год. Фото Валентина Барановского.

Из разговора с Гедиминасом Тарандой:

«Я думаю, что сегодняшняя публика Плисецкой делится на много половинок. Одни приходят посмотреть на чудо природы, другие – посмотреть на балерину, которую помнят еще по прежним выступлениям.

Но все приходят и не верят своим глазам. Мы недавно выступали с Майей Михайловной в Уругвае. В зале 4 тысячи мест. Когда зрители увидели в ее исполнении "Умирающего лебедя", был эффект разорвавшейся бомбы, был атомный взрыв».

Майя Плисецкая и Патрик Дюпон в балете «Курозука».

1995 год. Фото Валентина Барановского.

Патрик Дюпон и Майя Плисецкая в балете «Курозука».

1995 год. Фото Александра Макарова

Примерно такую же реакцию я наблюдал в Миккели.

Балет «Курозука» поставлен по мотивам древней японской легенды. Мистерия в хичкоковском стиле, помноженная на древнюю восточную традицию.

– Это все предложил Бежар. Мне ужасно нравится! Как есть старинные русские сказки, так и у японцев народные сказания про превращения, – про паука в виде человека, какие-то вурдалаки, знаете. Вий, вурдалак, летающие гробы и так далее, – это было в старых русских сказках, это есть и у японцев. Паук, который выпивает кровь из путников, а вид у него – старой гейши. Молодой человек, путник, который превращается в ведьму. Я на сцене сначала мальчик, а потом – гейша… Все это интересно очень!

Майя Плисецкая.

Фото Натальи Логиновой.

Сцена оформлена минималистски. Синий задник с подсветкой. Несколько длинных кустов с цветами, в которых давно нет жизни. Музыка тоже минималистичная, звучит фонограмма с японскими мотивами плюс барабанщик на заднем плане. Много зон тишины.

Из разговора с Родионом Щедриным:

«Мне трудно назвать любимую партию из репертуара Майи. Сейчас я очень люблю "Курозуку" – последний ее бежаровский балет, который меня просто гипнотизирует. Я присутствовал на репетициях, когда Бежар ставил этот балет. Ассистентов не было, все это создавали втроем Майя, Бежар и Патрик Дюпон. Майя немножко морщилась, ей не все подходило, что-то, может, она не до конца понимала. Бежар мгновенно предлагал что-то новое. На следующий день он перечеркивал сделанное накануне, и предлагал все с нуля».

Плисецкая появляется на сцене из левой кулисы в черном смокинге и огромной, на половину лица, конусообразной коричневой шляпе в японском стиле. Проходит через рампу и опускается на невидимый подиум спиной к зрителям. Начинается сольный танец Патрика Дюпона, реактивный, взрывной. А я невольно продолжаю смотреть на Плисецкую. И краем глаза замечаю, что весь зал тоже переводит взгляд на нее. Выразительная спина великой балерины говорит гораздо больше, чем отточенные движения французского танцовщика.

Начинается дуэт с Дюпоном. Движения Плисецкой плавные, взгляд острый, пронзающий, как предвестник беды. Застывшие позы сменяются танцем рук, и это танец необыкновенной красоты! Плисецкая легко садится на шпагат. Подходит к зеркалу, покрытому патиной времени, и закуривает – картинно, по-декаденски. Я потом спросил Майю Михайловну, как она согласилась курить на сцене:

– Бежар заставил. Это первый раз в жизни, когда я вообще закурила.

– А вы по-настоящему курите?

– Не совсем по-настоящему, не затягиваюсь до пупа.

– Вполсилы.

– Опять же вполсилы, да. (Улыбается.) Ну мне это просто не нравится, а не то, что я принципиально никогда не курила и не курю. Мне запах этот не нравится. Даже когда пахнет изо рта папиросой, для меня человек уже никуда не годится…

Плисецкая садится за зеркальный столик и медленно-медленно красит губы, потом брови, ресницы, а в зеркале отражается ее профиль в уродливо-искаженном, даже карикатурном виде. В этом есть что-то зловещее, коварное, пугающее. И начинается ритуальное таинство, совершить его помогают «люди в черном». Балерина надевает пестрое кимоно с огромным шлейфом, этот шлейф – как русалочий хвост, только гигантских размеров. Водружает белый пушистый парик, чрезмерный, нарочитый, почти клоунский. И кульминация: Плисецкая в образе гейши начинает кружить вокруг изможденного героя Патрика Дюпона, окутывая его мрачной энергией, и застывает в победительной позе, когда тот падает ниц. Тишина. Гаснет свет… Артисты выходят на поклоны. Триумф продолжается! Я заметил, на поклонах у Майи Плисецкой всегда чуть смущенная, застенчивая улыбка, никакого победительного налета. Это выглядит так изящно и обаятельно!

После спектакля мы вместе с Майей Михайловной поехали на ужин в ресторан. Патрик Дюпон тоже, с неизменным спутником йоркширским терьером. Заговорили об особой любви Плисецкой к Японии и восточной культуре.

– Знаете, в Японии я чувствую себя свободно. С самого первого приезда, с первого дня, а впервые я там побывала на гастролях тридцать лет назад. Сразу полюбила японскую культуру, архитектуру, японскую кухню.

Случайно это или нет, но все последние проекты Майи Плисецкой связаны с Японией. В 2000-м в Токио она участвовала в постановке «Крылья кимоно». У ее персонажа символичное имя «Небесная фея». Спектакль объединил классический балет и традиции старинного драматического театра Но. В 2003-м Плисецкая выступила как балетмейстер – сочинила хореографию для мюзикла «Песнь царствам» по мотивам оперы «Аида» Верди. Постановка состоялась в Токио, в театре Такарадзука, где играют только женщины. Представления здесь всегда пышные и помпезные. Знаменитый японский театр Такарадзука-ревю был организован в начале XX века по образу и подобию парижских театров-кабаре. И для Плисецкой поставить танцевальные номера в мюзикле – весьма необычная история. А еще через пять лет, в 2008-м, Майя Михайловна вновь сыграла Фею. Пластическая импровизация на тему взаимоотношений Феи и человека. Спектакль шел в Киото, в старейшем святилище Камигамо, основанном в I веке. Японцы боготворили Плисецкую-сан, и она отвечала им преданностью и любовью…

Я напомнил Майе Михайловне, что сегодня наш последний вечер в Миккели. Завтра утром на поезде возвращаемся в Москву.

– Очень жаль. Я уже привыкла к вам. Мне было приятно общаться, вы меня как-то сразу расположили к себе. Знаете, не всегда так бывает.

– Знаю, Майя Михайловна, знаю! Поэтому для меня это ценно вдвойне.

За пять дней в Миккели мы записали несколько часов разговоров с Майей Плисецкой. Большинство фактов ее жизни я, конечно, знал, какие-то из них хотел проговорить еще раз, о чем-то догадывался, многое услышал впервые. А в один из дней Плисецкая произнесла слова, которые меня, честно говоря, потрясли. Я даже и не предполагал их услышать. Высказывания очень личные, исповедальные, но Майя Михайловна сочла нужным со мной поделиться.

– Могу даже сказать, что у меня какие-то досады остались в жизни. Что я не была внимательна к людям, которые мне хотели сделать добро.

А так… не принимала никого. От безалаберности, наверное. В общем, скорее, безалаберно я прожила свою жизнь. Это неправильно. У меня даже, знаете, есть такое угрызение совести. Поляки делали обо мне фильм, я с ними не была внимательна, общалась холодно, сквозь губу. Они обиделись и уехали. И не получилось фильма, где я изумительно была снята, изумительно. Может быть один раз в жизни! Там была «Леда» такая, которой никогда не было и не будет теперь уже, Хорхе Донн умер. И я это уже не танцую. Вы знаете, Вадим, есть у меня такие вот досадные моменты, и опять это относится к тому, что вы говорите: как я общаюсь с людьми. И мало и неправильно.

– Может быть, вы слишком гордая, поскольку избалованы вниманием и успехом?

– Может быть это избалованность, может быть. Может быть, Щедрин меня избаловал. А надо было бы, надо было бы с людьми быть повнимательней. Я сейчас это понимаю. Поздновато.

Даже если бы я услышал только эти признания, мне стоило однажды позвонить Майе Михайловне, договориться о съемках и приехать в Миккели. Чтобы нарисовать свой портрет Плисецкой, портрет без позирования.

Шли годы. Плисецкая периодически бывала в Москве. Меня приглашали на разные мероприятия с ее участием: юбилейные вечера, презентации. Но я отказывался идти, и отказывался сознательно. Мне было важно не расплескать свою Плисецкую, и ни с кем ее не делить. В марте 1999 года в Большом театре я снимал для программы «Кто там…» сюжет про солиста балета Юрия Клевцова, он танцевал Иванушку в новой постановке «Конька-Горбунка». В антракте отправляюсь к нему в гримерную. Длинный коридор за кулисами Большого театра. В самом его конце я увидел Майю Плисецкую. Она шла навстречу. В пустом коридоре на какое-то мгновение мы оказались вдвоем, больше никого. Я поздравил ее и Щедрина с премьерой. Плисецкая поблагодарила и улыбнулась.

– Я помню наш Миккели.

…А уж я как помню, дорогая Майя Михайловна!