Текст книги "Эвакуация. 1941—1942 гг."

Советскую эвакуацию во время Великой Отечественной войны и отечественные, и западные авторы с самого начала, как только выявились ее стратегические последствия, признавали величайшим историческим свершением, но многие тайны ее, не менее важные, чем тайна катастрофы первых дней войны, до сих пор остаются неразгаданными. Самый трудный и, кажется, неразрешенный вопрос: как это удалось организовать?

Что такая – можно сказать, планетарного масштаба – операция требовала невероятной слаженности действий всех «колесиков и винтиков» государственной системы, чрезвычайной дисциплинированности и ответственности миллионов ее участников – это никто не ставит под сомнение. Но откуда взялся этот организационный потенциал в стране, где и в мирные времена едва ли не все благие порывы наталкивались на некомпетентность и безответственность исполнителей и оборачивались практически неизбежными недоделками и показухой? А тут шла небывало разрушительная война.

Для советских исследователей, начиная с Н.А. Вознесенского и кончая авторским коллективом энциклопедии «Великая Отечественная война. 1941–1945», ответ был предрешен: иной организующей и направляющей силы в стране, кроме коммунистической партии, не мыслилось. То же решение вопроса предложил и маршал Г.К. Жуков, чье суждение об эвакуации как стратегической операции, равной величайшим битвам Второй мировой войны, послужило одной из концептуальных опор этой книги. Такую же позицию занял и британский журналист Александр Верт, работавший в СССР с июля 1941 года до 1946 года, то есть все видевший своими глазами, автор очень содержательной книги «Россия в войне»: «Советское государство, партия совершили в этих условиях великолепнейший организаторский подвиг, сумев в разгар германского вторжения эвакуировать значительную часть промышленности на Восток. Без мощной промышленной базы на Востоке и без этой эвакуации СССР потерпел бы поражение».

Но даже безоговорочное признание организаторской роли партии не снимало вопроса о том, как удалось погрузить на эшелоны полстраны и, хоть с большими издержками, но вывезти людей и технику за сотни и тысячи километров и на новых местах возродить военно-промышленный комплекс как бы даже помолодевшим и возмужавшим, превосходящим довоенный уровень и по производительности, и по качеству продукции.

Первое предположение напрашивается само собой: все заранее было продумано и расписано, и партии оставалось только, используя жесткие рычаги партийной дисциплины, добиться от руководителей всех звеньев (они же все были членами партии!) неукоснительного исполнения этих предписаний. Эта версия никогда и никем не была документально подтверждена, но казалась настолько правдоподобной, что с давних пор и по сей день некоторыми «знатоками» выдается за бесспорную истину. Попадались мне не раз публикации в Интернете, авторы которых утверждали, что «теми, кому положено», все было продумано и просчитано заранее. Руководителям предприятий, мол, загодя были розданы запечатанные конверты, которые до поры хранились у них в сейфах, а как только по радио прозвучало обращение Молотова, так они эти конверты вскрыли и нашли там подробные инструкции по эвакуации.

Кажется невероятным, что такую версию поддержал и авторитетный знаток истории Великой Отечественной войны, автор книги «Война и эвакуация в СССР» академик Г.А. Куманев. Он снялся в документальном фильме «Равная величайшим битвам»[101]101
   Кинокомпания «Снега», 2016 г. Участие в работе над этим фильмом послужило для автора этих строк главным поводом для обращения к теме эвакуации в СССР 1941–1942 годов.


[Закрыть] и заявил с экрана, что видел «где-то в архиве» большой лист, «целую простыню», где было четко прописано, куда, каким маршрутом и в какие сроки надлежало отправляться каждому предприятию. Но когда участники съемочной группы попросили его уточнить, где именно он видел эту «простыню», чтобы снять ее для фильма, Георгий Александрович так и не смог вспомнить. Боюсь, что память подвела ученого: что-то другое он видел. А сводного плана эвакуации не просто не было, но и не могло быть, поскольку существование такого документа противоречило бы советской военной доктрине того времени.

Известно, что попытки разработать планы эвакуации до начала войны предпринимались, но не были поддержаны руководством страны. Когда, например, председатель исполкома Моссовета Василий Прохорович Пронин обратился с проектом такого плана по Москве к Сталину, тот ответил резко: «Когда нужно будет и если нужно будет подготовить эвакуацию – ЦК и СНК уведомят Вас». Под этой резолюцией стояла дата: 5 июня 1941 года.

Мало того, когда пожар войны полыхнул уже вполнеба, на второй день гитлеровского вторжения, где-то около полудня, руководитель компартии Белоруссии Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко позвонил Сталину, чтобы испросить разрешение начать эвакуацию. Тот даже удивился: «Вы думаете, это надо делать? Не рано ли?» Между тем было даже поздно: уже через пять дней, 28 июня, Минск пал, мало что успели вывезти…

«Конкретными, заблаговременно разработанными эвакуационными планами на случай неблагоприятного хода военных действий мы не располагали», – однозначно и категорически утверждал Николай Федорович Дубровин. А уж он-то знал ситуацию, как мало кто другой: в 1941 году он был заместителем наркома путей сообщения, и его включили в состав Совета по эвакуации (о котором речь у нас пойдет чуть позже). Он состоял там до 27 декабря 1941 года, то есть до тех пор, пока Совет упразднили в связи с завершением его миссии.

Упразднили его, как оказалось, рановато: летом 1942 года обстановка на фронте снова обострилась, немцы сделали рывок в сторону Сталинграда, Ростова и Кавказа, и эвакуацию пришлось возобновить. Для того 22 июня была создана Комиссия по эвакуации. Она просуществовала до осени, но Дубровин в ее состав уже не входил.

Таким образом, все источники сходятся на том, что никаких «конвертов» не было, эвакуацией пришлось заняться, будучи совершенно к ней не готовыми. И не раз уже цитированный здесь Л.М. Павлов в этом факте нашел даже «маленький аргумент в защиту версии Виктора Суворова»: дескать, войну собирались вести на территории противника и были столь самонадеянны, что иного варианта и не мыслили. А когда Гитлер нанес сокрушительный превентивный удар (как считает Суворов-Резун) – Советский Союз был к тому совершенно не готов и погрузился в хаос. Как у западной границы, даже не успевшей превратиться в линию фронта, так и в тылу, где без предписаний сверху никто не знал, что делать, а предписаний (ни в виде «конвертов», ни в форме продуманных команд сверху) не было. Как тут не растеряться? Причем патриотическая байка о том, что русский народ «долго запрягает, да быстро едет», тут ничего не может объяснить: в стихийном порыве невозможно даже погрузиться в эшелоны, ибо не стоят же они в ожидании на подъездных путях, но чтоб так же, на волне патриотического порыва, возродиться на новом месте – это откровенная чепуха, которую и обсуждать не стоит.

Из-за отсутствия «конвертов», то есть загодя разработанных планов, эвакуация, особенно в первое время, была беспорядочной, хаотичной, да и потом было много нестыковок и неразберихи. Тому есть множество подтверждений в воспоминаниях и документах; с такими фактами мы не раз столкнемся на страницах этой книги. То отправят эшелон из Киева в Полтаву (а туда немцы даже раньше пришли), то другой эшелон пасуют из одного города в другой – ни там, ни там его не принимают: а некуда, все переполнено! Достаточно часто случалось, что приедет эшелон в назначенное ему место, а место уже занято. Вспомните еще о «бездокументных» грузах, а их ведь были целые эшелоны: отправляли в спешке, из-под артобстрела или бомбежки, некогда было с бумагами возиться…

Характерный сюжет изложен в книге о Верхней Салде. Это поселение возникло в тридцати верстах восточнее Нижнего Тагила еще в XVIII веке при демидовском чугунолитейном и железоделательном заводе. Новую жизнь в старинное предприятие и кормящийся от него поселок вдохнула советская индустриализация. В 1931 году там был построен завод металлоконструкций и мостов, продукция которого пользовалась большим спросом при строительстве новых промышленных предприятий. Оживление хозяйственной деятельности привело к бурному росту призаводского поселка, и в 1938 году он получил статус города. Молодой город в обжитой промышленной зоне Среднего Урала организаторы эвакуации, конечно, не могли обойти вниманием. И вот летом 1941 года в кабинете директора завода металлоконструкций Пшеничного появились посланцы завода № 95 из подмосковного поселка Сетунь и предъявили хозяину кабинета постановление ГКО разместить у себя направленный сюда завод. Директор, как вспоминал позже один из этих визитеров, внимательно прочитал документ и «спокойно заявил, что принять нас не сможет.

– Но вот же постановление ГКО, – возмутились мы, – подписанное Сталиным!

Пшеничный невозмутимо кивнул головой, потом открыл сейф и вынул еще несколько постановлений ГКО, подписанных К.Е. Ворошиловым, Н.М. Шверником и другими членами Государственного Комитета.

– Вот видите, – сказал он, – завод из Ленинграда, завод из Кольчугино, еще и еще, и все ко мне. Кстати, вы только в пути, а ленинградцы уже здесь. Оборудование их разгружается, все железнодорожные пути забиты!»[102]102
   Верхняя Салда. Екатеринбург: СВ‑96, 1998.


[Закрыть].

В цитируемой книге не описано, какая после этого разыгралась «немая сцена», но в итоге завод № 95 на площадку завода металлоконструкций все-таки вселился, вслед за ним сюда же въехал завод № 519 Наркомата цветной металлургии СССР, и они, объединенные под номером 95, стали единственным в своем роде предприятием, поставляющим полуфабрикаты для изготовления силовых элементов для самолетов. Ну, а хозяев, которых приспособить к новому производственному профилю не получилось, как я узнал уже из другого источника, отправили «в эвакуацию» из-под Нижнего Тагила куда-то на Южный Урал[103]103
   Сюньков Г.К. Салда. Свердловск: Сред. – Урал. кн. изд-во, 1980. С. 59.


[Закрыть]. Ну и как вы оцените этот конфликт порядка и хаоса?

В публикациях послесоветского времени тема беспорядочности, хаотичности эвакуации разрабатывается, пожалуй, с той же надрывной увлеченностью, как и тема поражения Красной армии в первый день войны. Между прочим, Л.М. Павлов, не «исконный литератор», а инженер с большим производственным опытом, в цитированной выше статье красочно изображает, что должен пережить и как себя повести руководитель крупного оборонного завода, перед которым встает проблема эвакуации, а плана эвакуации нет, «ибо никто не собирался оставлять врагу такие огромные территории». Его (автора, а не воображаемого директора) рассуждения очень достоверны, а вывод напрашивается такой, что задача эта практически неразрешима – как невозможной кажется победа после катастрофы 22 июня, какой она показана в книгах историков, озабоченных разоблачением сталинизма. Но задача эвакуации была разрешена, а в итоге стала возможна и победа!

Издержки эвакуации подробно освещены у Н.Н. Мельникова, у А.Ю. Ермолова.

Кстати, последний из названных авторов не просто касается этой темы, но и полемически заостряет ее в самом названии одной из своих статей, опубликованных в Интернете: «Эвакуация предприятий советской танковой промышленности в 1941 г.: уникальное историческое явление или масштабная неудача».

Надо отдать должное политкорректности автора – свое мнение о том, что в советской историографии «процесс эвакуации освещался односторонне», он подкрепляет сведениями из советских же источников: оказывается, даже в докладе Госплана СССР от 10 декабря 1941 года признавалось, что «эвакуация происходила в условиях дезорганизации и хаоса».

Однако историк не довольствуется мнением советских наблюдателей – оно ведь тоже могло быть необъективным. Он предлагает собственное видение событий, основанное на изучении архивных документов, касающихся, в основном, танковой промышленности СССР – ключевой в системе военно-промышленного комплекса страны. Он обнаруживает интересные сведения о сроках принятия решений об эвакуации предприятий – как они устанавливались и как проваливались, – об объемах перемещаемого на восток имущества и численности вывозимых вместе с ним людей. При этом решения, по его оценке, были, как правило, рациональными, а планы – продуманными, но быстро меняющаяся обстановка на фронтах часто заставляла советское руководство эти решения перерешать, а планы перепланировать. Самым дефицитным ресурсом, замечает историк, оказывалось время, и там, где его хватало (но так случалось редко), эвакуация проходила организованно, а если ситуация менялась резко, эвакоэшелоны приходилось формировать в большой спешке, что увеличивало и без того неизбежные потери.

«Фактически эвакуация производилась не так, как была запланирована, а так, как это было возможно в сложившихся условиях», – констатирует ученый. Мысль ожидаемая и резонная, она могла бы послужить и ключом к пониманию конечных результатов этой операции – как обретений, так и потерь. А следующее далее рассуждение можно было бы принять за взвешенный итог, снимающий всякие сомнения: «В целом к марту 1942 г. все основные заводы НКТП[104]104
   Народного комиссариата танковой промышленности.


[Закрыть] превзошли свой уровень производства на старом месте. Произошло это, во-первых, благодаря использованию производственных мощностей принимающих предприятий, а во-вторых, благодаря перестройке технологии производства».

Однако автора статьи не отпускает мысль о «вреде, который эвакуация нанесла промышленности», – будто этой передислокации, стало быть, и вреда, можно было избежать. Сам же историк признает, что те просчеты, которые были допущены при проведении эвакуации, мы можем видеть лишь «теперь, по прошествии времени». Значит, добавлю от себя, тогда действовали не по слабому разумению, а по обстановке. Обстановка же развивалась непредсказуемо – вот и эвакуацию просчитывать наперед было затруднительно. А все же главной цели достигли!

Но если рассудить таким образом, то итог получается ровно такой, какой делали и советские историки. А.Ю. Ермолов, добросовестный исследователь, именно такой вывод и делает: «Эвакуация советской промышленности в 1941 г. – уникальное историческое событие, которое не с чем сопоставить. Никто в индустриальную эпоху не пытался быстро переместить свои центры промышленности, да еще в условиях военных действий». Казалось бы, тем самым исчерпан вопрос, сформулированный в заголовке статьи. Но, видимо, автору, в свете нынешнего отношения к советскому прошлому, непросто было согласиться с собственным выводом. Поэтому, совсем уже завершая статью, он задался тем же вопросом еще раз: «Можно ли на основании всего этого признать результаты эвакуации предприятий НКТП неудачными?» Тут тон его становится нерешительным: дескать, с одной стороны… но с другой стороны…

Пишу о том с сочувствием и без упрека, поскольку однозначная оценка в подобных случаях – всего лишь дань казенной логике, но никак не приближение к истине. Ибо истина в историческом знании так же многомерна, как сам реальный исторический процесс. Неважно, какой ярлык мы с вами наклеим на то или иное событие или на персонажа, а важно – что там происходило на самом деле.

На самом же деле происходило нечто такое, что мне кажется несравненно интереснее плоских советских и столь же плоских антисоветских схем: некая мощная созидательная сила, заключенная в советском народе, действуя подчас слишком прямолинейно, грубо, но решительно и бескомпромиссно, обуздывала хаос, устанавливая жесткий и даже жестокий, но единственно спасительный порядок.

2. Преодоление хаоса

Еще раз добрым словом вспомню некогда очень популярный роман В.Ф. Попова «Сталь и шлак». Сегодня он читается, конечно, совсем иначе, нежели семьдесят лет назад. Сужу о том не предположительно: я читал его и тогда, когда он был на пике популярности, перечитал и сейчас, когда о нем уже мало кто помнит. В момент появления романа читателей увлекал острый и динамичный сюжет, отражающий коллизии только что завершившейся войны, его автор был в числе первопроходцев темы. В последующие десятилетия тема разрабатывалась многими беллетристами так активно, что спустя немного лет новации первопроходцев стали выглядеть штампами. Зато подробности повествовательного фона, второстепенные для автора и читателя первых послевоенных лет, стали восприниматься как артефакты из археологических раскопок: приобрели в определенном смысле музейный интерес.

Я имею в виду отражение в фабуле романа реальных событий начального периода Великой Отечественной войны, в которых еще не писатель, а инженер-металлург Владимир Федорович Попов сам принимал деятельное участие. Два сюжетообразующих узла в романе – это эвакуация работников и оборудования мартеновского цеха из Донбасса на Урал и, скажем так, врастание работников этого цеха (судьба оборудования не отражена) в жизнь крупного уральского металлургического предприятия. «Исходный» завод не называется (но, судя по тому, что сам автор начинал свой путь инженера в Енакиево, тамошний металлургический и послужил ему натурой); уральский завод не называется тоже, но прототип его легко угадывается: тут масштабы на порядок больше, тут броневую сталь на блюминге прокатывают, тут фамилия директора комбината – Ротов; кто в курсе – сразу вспомнит, что в годы Великой Отечественной войны был такой легендарный директор Носов, он руководил Магнитогорским металлургическим комбинатом, где и работал начальником мартеновского цеха эвакуированный из Енакиево инженер Попов, будущий писатель. (Почему он не назвал настоящую фамилию, а так вот прозрачно намекнул? Так ведь роман – не документальный очерк; а с Григорием Ивановичем Носовым мы еще встретимся в одной из последующих глав.)

Если посмотреть на роман «Сталь и шлак» как на экспозицию раритетных событий, относящихся к эвакуации, то, прежде всего, придется подивиться полноте «коллекции».

Как готовили завод к эвакуации?

«Крайнев объяснил рабочим положение. Деловой тон начальника успокоил и мобилизовал людей. Они поняли смысл своего пребывания в цехе, срочность и важность задания, которое им предстояло выполнить.

Как только был выдан инструмент, закипела работа. Это была страшная работа разрушения того, что созидалось и поддерживалось десятилетиями.

Сталевары, ковшевые, разливщики, мастера, каменщики превратились в слесарей, такелажников, грузчиков. Они снимали с кранов моторы и тележки, приборы и пусковую аппаратуру, выкатывали станки из мастерской, молоты из кузницы и грузили, грузили, грузили.

Комендант цеха, хозяйственный и аккуратный, ярый поборник чистоты и порядка, переключил свою бригаду на отгрузку. Он заполнял все промежутки в вагонах с оборудованием кислородными баллонами, тачками, носилками, кайлами – всем, что попадалось ему под руку. Даже лопаты, приготовленные на зиму для уборки снега, уютно разместились между ящиками с контрольно-измерительными приборами. Комендант всерьез и надолго собрался хозяйничать на востоке».

Директор завода, зашедший посмотреть, все ли здесь приготовлено к вывозу, велел еще снять и мосты кранов (надеюсь, читатель знает, что такое мостовой кран в цехе).

Потом здесь же грузились в эшелон рабочие с семьями: «Странно было видеть, как в разливочном пролете мартеновского цеха толпятся десятки людей с детьми, с узлами, чемоданами и сундуками». Но уезжали не все – и тут тоже писатель представил полный ассортимент вариантов: у кого-то семейные обстоятельства, кто-то не может оставить просто так, без присмотра, нажитое за сорок лет добро, кто-то верит, что тому, кто «не коммунист и не еврей», оставаться в оккупации не опасно…

А потом – дорога.

«Бесконечными вереницами двигались эшелоны. Одни из них – со станками, турбинами, комбайнами, моторами, тракторами, подъемными кранами, сеялками, частями огромнейших машин, железными конструкциями, с понурыми и притихшими людьми – шли на восток. Другие – с орудиями, самолетами, машинами, зарядными ящиками, танками, походными кухнями и с шумливыми бойцами – на запад.

Эшелоны, двигавшиеся на запад со скоростью курьерских поездов, неслись мимо запруженных вагонами станций, мимо всегда сонных, а теперь разбуженных полустанков. Порой они двигались одновременно по обоим путям, и встречное движение замирало.

Тогда люди, направлявшиеся на восток, располагались биваками, готовили пищу, и станции тонули в дыму костров, словно огромные таборы.

Железнодорожные пути обрастали золой, нечистотами, разбитыми вагонами и паровозами. Около станционных зданий вырастали наспех насыпанные могильные холмики, но с каждым днем все больше эшелонов проходило на восток».

В общем-то, нехитрые зарисовки: ни неожиданных ракурсов, ни пронзительных деталей. Но ценность их в том, что они – с натуры. И когда донецкие инженеры срастаются в единое симбиотическое образование с уральскими, и это процесс болезненный, но для общего дела плодотворный, – это тоже с натуры.

Но вот чего нет в этой натурной зарисовке, так это каких-то вопросов, сомнений, колебаний, связанных с направлением движения. Так могло быть, но так, увы, бывало далеко не всегда. Обобщенную картину реальной ситуации представляют авторы уже цитированного в начале этой книги исторического труда: «Точные направления продвижения эвакопоездов и конечные пункты их следования были указаны в большинстве случаев только для пассажирских составов. Новые места размещения многих предприятий первоначально устанавливались самими наркоматами. Они нередко планировали или чрезмерно дальнюю переброску некоторых грузов (в Сибирь и даже на Дальний Восток), или в районы ближайшего тыла, которые вскоре становились зоной боевых действий. Бывали случаи, когда вместе с эвакогрузами в глубокий тыл по ошибке отправлялись вагоны с боеприпасами и вооружением, предназначенные для действующей армии»[105]105
   Великая Отечественная война 1941–1945 годов. В 12 т. Т. 7. С. 125.


[Закрыть].

Все так и было. Но если б в потоке эвакоэшелонов не было составов, движущихся мучительно медленно, однако к намеченной цели, то эвакуация как передислокация военно-промышленных грузов просто не состоялась бы. Поэтому есть жизненная правда в том, что герои романа В.Ф. Попова точно знают, куда и зачем они отправляются, заранее рассчитывают свои возможности в условиях, которые их ожидают, продумывают даже, как будет использоваться то заводское имущество, которое они везут с собой. Думаю, и в этом плане неопытное, но правдивое перо инженера-романиста изобразило достоверную картину: прототипы его героев так же точно знали, куда и зачем они едут. По этой причине, видимо, и возник миф о загадочных «конвертах», предполагающий наличие тайны, ключ к которой ждет своего искателя в какой-то запыленной архивной папке.

Но никакой тайны не было для организаторов эвакуации-передислокации.

Даже и сторонний наблюдатель – американский журналист Сай Сульцбергер, которого к советским государственным секретам, естественно, никто не подпускал, – без труда разобрался, что к чему, ибо он был приметливым и вдумчивым человеком. В июле 1942 года в нью-йоркском журнале «Лайф» появилась его заметка из воюющей России, где, в частности, говорилось:

«Более чем за десять лет до начала войны началось перемещение военной промышленности на восток. Это было подготовительное мероприятие, предпринятое после консультаций представителей армии со специалистами научно-исследовательских институтов, которые тщательно изучили энергетические, сырьевые и транспортные ресурсы района Урала…

Этот осуществленный в гигантских масштабах перевод промышленности на восток не имеет примеров в истории…»[106]106
   https://sci.house/vtoraya-mirovaya-voyna-scibook/amerikanskiy-jurnalist-sultsberger-sovetskom-24447.html


[Закрыть]

На мой взгляд, в этих словах точно сформулирована ключевая идея советской эвакуации-передислокации 1941–1942 годов. Правда, сами они нуждаются в пояснении.