Текст книги "Эвакуация. 1941—1942 гг."

История о завершении металлургического цикла Новотагильского завода, по достижении зрелости ставшего Нижнетагильским металлургическим комбинатом (НТМК), достаточно типична для «сталинских» пятилеток, готовивших вторую «угольно-металлургическую» (а на деле военно-промышленную) базу, и она наглядно объясняет планомерный характер эвакуации при отсутствии плана: география «недостроек» – это, упрощенно говоря, примерный план размещения эвакуированных предприятий.

Если бы все запланированное на первые пятилетки было построено в намеченные сроки, то, вероятно, никакая эвакуация и не понадобилась бы – тем более что Гитлер вряд ли решился бы на блицкриг против страны с глубоко эшелонированным тылом, а на заведомо затяжную войну – тем более. Но раз уж война застала нас с многочисленными канавами и котлованами вместо хорошо оборудованных и успешно работающих цехов, – подтвердилась мудрость, что нет худа без добра: «недостройки» определили адреса эвакуации – по сути, передислокации – военной промышленности на восток. Но это – в принципе, а на деле ситуации с конкретными предприятиями варьировались в очень широком диапазоне.

Лучший вариант был (хотя тоже непростой) – подстроиться к существующему родственному производству; ради других освобождали производственные площади предприятий, продукция которых признавалась неактуальной для воюющей страны. (Однако не факт, что она таковой на самом деле была, и на этой почве нередко возникали трудноразрешимые противоречия.) Историки, специально занимавшиеся проблемой эвакуации, отмечали еще: «Немало было и таких предприятий, которым пришлось располагаться на пустошах, в лесной местности, строить новые цехи и здания в суровых условиях уральской зимы…»[116]116
   Урал – фронту. С. 48.


[Закрыть] Вообще-то, «немало» – это все-таки сказано для красного словца, на самом деле – мало. Авторы подкрепляют свое утверждение, пожалуй, самым известным (хотя, надо признать, не единственным в своем роде) примером: эвакуированный в Свердловск киевский завод химической аппаратуры «Большевик» обустраивался за пределами города на пустыре, его первые станки заработали под открытым небом.

Но как раз этот пример хорошо иллюстрирует общую тенденцию: даже если предприятию приходилось налаживать производство на пустом месте – оно тоже на поверку оказывалось «недостройкой» первых пятилеток. Ибо на том месте, где пришлось высаживаться киевлянам, еще в 1930 году было решено построить завод химического машиностроения. Площадку соответствующим образом обследовали, железнодорожную ветку туда проложили, гараж построили – в общем, стройка начиналась и даже был намечен срок ее завершения – 1934‑й, как и Новотагильского металлургического завода. Но ее заморозили на раннем этапе, а эвакуация киевлян позволила ее реанимировать.

Не стану приводить других примеров – их будет достаточно в последующих главах.

Связь между «географией» эвакуации и «недостройками» первых пятилеток не скрывалась, но и не афишировалась в исследованиях советских историков, ибо пришлось бы признать, что бравурные рапорты о «пятилетках в четыре года» были пропагандистской липой. Но даже самые непримиримые критики советского наследия не могут отрицать, что без задела первых пятилеток эвакуация 1941–1942 годов была бы просто невозможна.

Даже если приходилось возрождать производство на пустыре – как киевскому заводу «Большевик», – и в таком случае экономилось много времени. Главное – не было нужды искать площадку для крупного предприятия, а вы задумывались над тем, как это непросто даже в нашей «разметнувшейся на полсвета» стране? Мало того, что она должна подходить по размеру и геофизическим характеристикам, а построенное на ней предприятие не должно наносить недопустимый ущерб сложившейся системе природопользования и самой природе (впрочем, в те времена с этим не очень считались); нужно еще, чтоб она была обеспечена выходом к транспортным путям, доступом к системе энергоснабжения, источникам сырья, рабочей силы. Если в мирное время социально-экономическая целесообразность гонит порой первопроходцев в места, куда «только самолетом можно долететь», то в той исключительной ситуации, в которой оказалась страна в начале Великой Отечественной войны, вывозить предприятия можно было только туда, где они могли мгновенно включиться в функционирующую производственную среду, иначе такая операция не имела бы смысла. И тут наследие первых пятилеток сыграло решающую роль.

Однако неправильно представлять дело так, будто эвакуация (как передислокация) была просто завершением «недостроек» первых пятилеток, хотя бы и чрезмерными усилиями, и с огромными потерями. Никто ведь не планировал промышленные новостройки на востоке страны таким образом, чтобы в какой-то момент, когда потребует обстановка, предприятия из одной части страны можно было перенести в другую часть и вложить их в уже сформированную производственную систему, как элементы пазла в заранее нарисованную картинку. Поэтому общую идею следовало конкретизировать, проработать в деталях.

Создание военно-промышленных кластеров на востоке страны – в параллель военно-промышленному поясу, расположенному в опасной близости от западной границы – рассматривалось руководством СССР как ключевая задача экономической стратегии на весь период индустриализации. Сталин говорил откровенно: не успеем – нас сомнут. Многое успели за две первые – «сталинские», как тогда говорили, – пятилетки. Но не покидало ощущение: все-таки не успеваем! Поэтому в план третьей пятилетки был включен мобилизационный план промышленности, составленный еще в 1937‑м и скорректированный в 1940 году.

Природа этого документа была такова. Наркомат обороны вместе с Генеральным штабом Красной армии самым подробным образом рассчитывал потребности вооруженных сил в случае вступления страны в войну. На основании этого документа составлялся заказ промышленности на вооружение, и этот заказ включался в народно-хозяйственный план, тоже скорректированный на случай военных действий. Если сказать совсем коротко, вся промышленность страны должна была сосредоточиться на выпуске оборонной продукции. Соответствующие предписания действительно заранее доводились до руководителей предприятий.

Но мобилизационным планом не предусматривалась эвакуация. И, конечно, в нем не была заложена возможность разгрома Красной армии и потеря огромных территорий уже в самые первые дни войны. Поэтому мобилизационный план даже в сильно милитаризованной редакции 1940 года для ситуации, сложившейся после 22 июня, оказался совершенно непригодным. И в кратчайший срок под руководством председателя Госплана СССР Н.А. Вознесенского был создан мобилизационный народно-хозяйственный план 3‑го квартала 1941 года, предусматривающий переход экономики страны на военные рельсы. Он был утвержден СНК и ЦК ВКП(б) уже 30 июня – в тот же день, что и ГКО (Государственный Комитет Обороны) – чрезвычайный орган, принявший на себя всю полноту власти в воюющей стране. ГКО тут же поручил Вознесенскому возглавить комиссию, которая должна разработать военно-хозяйственный план на 4‑й квартал 1941 года и на 1942 год. Уже к 16 августа и этот план был готов, и его незамедлительно утвердили на высшем уровне тогдашней власти.

Тут я сделаю паузу, чтобы напомнить читателю о Н.А. Вознесенском, который упоминается практически всеми авторами, писавшими и пишущими об эвакуации, хотя членом Совета по эвакуации он не был и перемещением населения и предприятий из западных территорий страны на восток непосредственно не руководил. Однако роль его в проведении этой операции была даже более значительной: он был одним из главных идеологов эвакуации как передислокации производительных сил.

У Николая Алексеевича Вознесенского (1903–1950) была очень советская биография. Родился в 1903 году в Тульской губернии в семье служащего лесной конторы, в 14 лет начал работать учеником в лавке, потом выучился столярному делу, работал в типографии. Первые шаги на общественном поприще сделал в комсомоле, в 1921–1924 годах учился в Коммунистическом университете им. Свердлова в Москве, после чего был направлен в Донбасс на партийную работу. В 1928 году поступил на экономическое отделение Института красной профессуры[117]117
   Из этого нынче забытого партийного вуза вырастет впоследствии Академия общественных наук при ЦК КПСС – престижное учебное заведение, готовившее работников высшей квалификации для «идеологического фронта».


[Закрыть], после его окончания оставлен был там же для преподавательской работы. В возрасте 32 лет защитил докторскую диссертацию, в неполных 40 лет стал действительным членом Академии наук СССР. Правда, к этому времени он был уже в больших чинах – заместитель председателя СНК, председатель Госплана СССР, кандидат в члены Политбюро, – но не чинами определился его ученый статус, а, наоборот, научный авторитет предопределил вовлечение ученого в государственную деятельность. Особое достоинство Вознесенского как экономиста заключается в том, что он был не кабинетным теоретиком, а выдающимся практиком в экономической сфере. И неважно, какие должности он занимал формально; главное, что в предвоенные и военные годы он постоянно находился рядом со Сталиным, пользовался полным его доверием и, как никто другой, влиял на выработку экономической стратегии СССР, которая позволила одолеть врага на хозяйственном фронте.

С момента создания Государственного Комитета Обороны (ГКО) Н.А. Вознесенский стал работать в нем de facto, а вскоре и de jure. Превращение эвакуации из традиционного способа спасти людей и ценности от военной опасности в неожиданную для врага стратегическую операцию, которую маршал Жуков приравнял к величайшим сражениям Второй мировой войны, в значительной мере было заслугой Вознесенского.

В 1947 году Николай Алексеевич Вознесенский опубликовал книгу «Военная экономика СССР во время Отечественной войны», на которую исследователи постоянно ссылаются по сей день, а в ней тема эвакуации – одна из ключевых. По легенде, И.В. Сталин прочитал ее в рукописи, внес какие-то поправки и даже вставки (поэтому нынешние историки антисталинского направления заточены на поиск в ней недостатков). В том же 1947 году книга Вознесенского была отмечена Сталинской премией, но весной 1949 года выдающийся экономист и государственный деятель был «пристегнут» к «Ленинградскому делу», освобожден от всех постов и осужден, а 1 октября 1950 года расстрелян. (По тому же делу были расстреляны и его старший брат Александр Алексеевич Вознесенский, тоже профессор-экономист, ректор Ленинградского университета, и сестра Мария Алексеевна, партийный работник.)

Однако возвратимся к началу войны. В журнале посетителей сталинского кабинета фамилия Вознесенского в последние предвоенные дни появлялась нечасто: 9 июня, 16‑го, 21‑го; 22‑го у Сталина было 16 посетителей (некоторые приходили по два-три раза), но Вознесенского в их числе не было. Зато 23‑го Николай Алексеевич проводит у вождя почти четыре часа кряду – с 20.50 до 01.25. Примечательно, что примерно с середины этого продолжительного разговора к ним присоединился Л.М. Каганович, который покинул кабинет в 01.10 – на 15 минут раньше Вознесенского. Протоколы разговоров хозяина кабинета с посетителями не велись, но, судя по продолжительности совещания, к которому присоединился и «главный перевозчик», как раз в том разговоре идея эвакуации как передислокации зародилась и даже была весьма основательно обсуждена.

Это предположение подтверждается еще тем, что совещание продолжилось на следующий день, 24 июня, в 16.20. На нем уже не было Кагановича (ему его задачи были понятны), зато присутствовали В.А. Малышев и И.М. Зальцман – главные в тот момент руководители танковой промышленности, а также Попов (видимо, Г.М. Попов, второй секретарь МГК ВКП(б), один из организаторов обороны Москвы) и «т. Кизаков (Лен)» – надо полагать, ответственный работник из Ленинграда, но сведений о нем в Интернете я не нашел. Естественно, участвовал в совещании и Н.А. Вознесенский. Конечно, в таком кругу должны были обсуждаться уже не общие принципы эвакуации, а проблемы перенесения на восток основных центров танкопрома. Думаю, тогда-то и прозвучала то ли «реконструированная», то ли правдоподобно придуманная писателем В.А. Чалмаевым реплика про бронепрокатные станы.

25 и 27 июня Вознесенский посетил Сталина даже по два раза; видимо, при этом обсуждался вопрос о создании Совета по эвакуации. А потом провел в его кабинете полтора часа в ночь на 3 июля, то есть непосредственно перед знаменитым радиообращением к «братьям и сестрам». Думаю, уверенный и конструктивный тон этого радиообращения в значительной степени объясняется тем, что экономические аспекты предстоящей тяжелой борьбы с гитлеровским нашествием в ночном разговоре с Вознесенским были для него окончательно прояснены.

Упомянутые выше мобилизационные планы, принятые в самом начале войны, опирались на наработки предвоенных пятилеток, но требовалось все это – и производительные силы, и ресурсы – повернуть в новое русло. Меры предусматривались радикальные: передать военной промышленности предприятия других отраслей народного хозяйства, прекратить производство ряда видов гражданской продукции, перераспределить сырье и материалы в пользу военной промышленности и т. п. А главное – придать резкое ускорение развитию военного производства в восточных регионах страны. Для того и потребовалось массовое перемещение в эти регионы рабочих и инженерно-технических кадров из западных областей, где возникла опасность вражеского вторжения. Так возникла идея вписать передислокацию в поток эвакуации, и деятельность Совета по эвакуации получила прочную и понятную концептуальную основу.

Но общая стратегия не компенсировала отсутствия конкретных планов; разного рода несоответствия намерений возможностям обнаруживались постоянно, так что эвакуация проходила очень негладко: приходилось все время маневрировать, уточнять или вовсе менять принятые раньше решения.

Интересный в этом плане пример обнародовали недавно екатеринбургские историки. Оказывается, ленинградский завод № 174 имени К.Е. Ворошилова, специализировавшийся на разработке легких танков Т‑50, предполагалось эвакуировать в Челябинск, туда и пришли эшелоны с людьми, оборудованием, заделом материалов для начала производства на новом месте (детали бронекорпусов, дизельные моторы). Но разместить их там оказалось негде, и тогда В.А. Малышев убедил Сталина, что все это хозяйство надо переадресовать в Чкалов (так тогда назывался Оренбург). Но и в Чкалове подходящего для размещения танкового производства предприятия не оказалось. Решили было приспособить для него помещения локомотивного депо, но тому категорически воспротивился Наркомат путей сообщения: при тогдашней перегруженности железных дорог ремонт паровозов был не менее важен для обороны страны, нежели производство легких танков, у которых к тому же была сомнительная перспектива боевого применения: едва ли они могли противостоять грозной технике вермахта. И эшелоны завода № 174 вынуждены были еще раз изменить маршрут: их направили в Омск[118]118
   См.: Запарий Вас. В., Запарий В.В. Неизвестная страница из истории танкопрома в годы Великой Отечественной войны, или Как в Чкаловской области не был построен танковый завод // Десятые Большаковские чтения. Оренбургский край как историко-культурный феномен: сб. статей междунар. научно-практич. конф.: в 2 т. Т. 1. Оренбург, 2020. С. 225–226.


[Закрыть] (где им, добавлю от себя, пришлось переключиться на производство танка Т‑34).

Подобных историй было немало (некоторых мы коснемся в следующих главах); в советские времена внимание на них не заострялось, чтобы картиной хаоса и неразберихи не навредить репутации «организующей и направляющей силы». Во времена постсоветские, напротив, использовалась любая возможность, чтобы репутацию партии очернить. При этом, естественно, негативная сторона беспримерного по масштабам события выносилась на передний план. Принято считать, что истина посередине, но сам я никогда так не думал – тем более не вижу смысла искать «общепримиряющую» позицию в данном случае.

Что там было на самом деле?

А вы вообразите ситуацию, даже не прибегая к свидетельствам очевидцев или документам. В момент полной неопределенности (случится точно, но – когда?) на приграничные территории обрушилась лавина армии агрессора, и барьеры, выставленные заранее на ее пути, не смогли ее удержать. Как поступить руководителям предприятий и территорий, которых она еще не достигла, но нет сомнений, что что это случится в ближайшие дни и даже часы?

«В первые два-три дня военных действий, – вспоминал нарком путей сообщения (1944–1945) генерал-лейтенант И.В. Ковалев, – вопросы эвакуации населения, воинского имущества, промышленного оборудования и других народно-хозяйственных ценностей в значительной мере приходилось решать военному командованию, партийным и советским органам по собственному усмотрению. В одних случаях местные органы, трезво оценив обстановку, принимали решительные меры для эвакуации гражданского населения и материальных ценностей, в других – проявляли колебание, и в результате советские люди не по своей воле оставались на оккупированной врагом территории, а материальные ценности либо в последний момент приходилось уничтожать, либо, что еще хуже, они доставались немецко-фашистским захватчикам»[119]119
   Цит. по: Великая Отечественная война 1941–1945 годов. В 12 т. Т. 7. С. 128.


[Закрыть].

Конечно, уже на этом этапе возникла страшная неразбериха, иначе и быть не могло.

Но дело не только в том, что на момент начала гитлеровской агрессии не существовало единой стратегии действий в условиях неотвратимого вражеского нашествия. Во многих случаях решиться на эвакуацию означало остановить (неизвестно, на какой срок) производство нужной для фронта продукции. Остродраматическую историю на эту тему вспоминает Н.Э. Носовский, служивший с предвоенного времени начальником артиллерийского главка. «В конце июня мне позвонили из дирекции киевского завода “Арсенал” и заявили о том, что завод согласно постановлению ЦК партии Украины и Военного совета Юго-Западного фронта приступил к подготовительным работам по эвакуации. Дирекция спрашивала, куда направлять эвакуированные эшелоны… Я сразу же доложил наркому Д.Ф. Устинову… Дмитрий Федорович также не ожидал такого быстрого развития событий…» Тут же эта новость была доложена Н.А. Вознесенскому – заместителю председателя правительства. Тот разволновался: «А как же будет с 37‑мм зенитными автоматами? Раз не будет платформ, значит, полтора-два месяца эти пушки не будут выпускаться? Немыслимо даже представить себе, чтобы выпуск пушек сорвался хотя бы на один день… Имейте в виду, товарищ Носовский… если прекратится выпуск зенитных пушек, вы будете отвечать»[120]120
   Кузница победы. Подвиг тыла в годы Великой Отечественной войны. Очерки и воспоминания. М.: Политиздат, 1985. С. 167–168.


[Закрыть]. Решение нашли в том же разговоре, оно оказалось многоходовым, с участием нескольких предприятий. В результате киевский «Арсенал» вывезли на Урал эшелонами, в 1100 вагонах. В каких загодя составленных планах они могли быть прописаны?

Руководство страны быстро приняло радикальные меры по упорядочению процесса эвакуации, но обуздать хаос оказалось непросто, да его в полной мере так и не обуздали.

А теперь попробуйте рассудить: в чем была его причина? Не были составлены заранее планы эвакуации? Или не ждали нападения, а собирались сами нападать? Были столь самоуверенны, что и мысли не допускали об отступлении?

Легко задним числом упрекать тогдашнюю партийно-советскую власть в разного рода просчетах: того не сделали, то не просчитали, а это прохлопали. И все же власть была виновата, но в другом: в плохом хозяйствовании, в экономическом волюнтаризме, в подмене сбалансированных планов политическими лозунгами.

Вот какие факты и цифры приводит Л.М. Павлов: «В Первой пятилетке намечалось построить 16 181 километр новых железных дорог. Потом этот план скостили до 12 971 километра. Однако и этот план выполнен не был: в эксплуатацию ввели всего 5420 километров линий, как правило, однопутных. Во Второй и Третьей пятилетках намечалось построить 22 000 километров новых линий. Фактически до начала войны построили только 8000 километров. И без того скудные средства распылялись: к началу 1938 года начали строить, а потом законсервировали 5 тысяч километров линий. Фактически, даже с учетом корректировки и того, что план Третьей пятилетки не был выполнен из-за начавшейся войны, суммарный план трех пятилеток был выполнен едва на треть. К началу войны длина железных дорог в СССР превысила 104 тысячи километров, ¾ которых были однопутными, как и перед Первой мировой войной»[121]121
   Напоминаю, что «новомирскую» статью Л.М. Павлова я цитирую по ее публикации в Интернете.


[Закрыть].

Чем это обернулось во время эвакуации, можно судить хотя бы по отрывку из романа В.Ф. Попова «Сталь и шлак», цитированному в начале главы. Я имею в виду тот эпизод, когда эшелон с работниками и оборудованием мартеновского цеха, направляющийся из Донбасса на Урал, задерживается на неопределенное время (часы? дни? Бывало и подольше) на полустанке, а мимо несутся «на запад со скоростью курьерских поездов» военные эшелоны. Автору эта картина представлялась даже духоподъемной, что объяснимо: роман создавался в первые послевоенные годы, а Владимир Федорович всю войну проработал в мартеновском цехе под лозунгом «Все для фронта!» Но, по сути, недели, а то и месяцы движения эшелонов на восток – это же какой огромный человеческий ресурс транжирился без пользы! Я уж не говорю о невосполнимых утратах… Между прочим, и у одного из героев романа «Сталь и шлак» ребенок-дошкольник погиб в пути от пневмонии, печальный холмик остался где-то возле насыпи.

А бывший секретарь обкома Аристов вспоминает, как перед войной Л.М. Каганович, тогда нарком путей сообщения, распорядился срочно перебросить два строительных треста, занимавшихся прокладкой вторых путей на Урале, в Прибалтику. «Неужели он не отдавал себе отчета, – недоумевает Аверкий Борисович, – какая это угроза для страны – остаться с однопуткой на важнейшем уральском участке Транссибирской магистрали?»

Смысл этой угрозы наглядно показал Н.А. Вознесенский в упомянутой выше книге: «Последние два месяца 1941 года были самыми тяжелыми и критическими в истории военной экономики и прежде всего промышленности СССР. В этот период эвакуированные на восток предприятия уже перестали давать продукцию в старых районах, но еще не были восстановлены в новых тыловых районах»[122]122
   Вознесенский Н.А. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. С. 41.


[Закрыть].

А ведь такая опасность легко прогнозировалась, поэтому наркоматы, особенно в первые недели войны, когда фронт был еще далеко, планировали вывозить людей и оборудование поэтапно: пока первая очередь переезжает и обустраивается на новом месте, оставшиеся еще работают для фронта и грузятся в эшелоны, когда продукция начинает поступать с востока. В теории все было правильно, а на деле… военная промышленность страны застряла на полустанках.

Недостаточная пропускная способность наших железных дорог (и вообще всей транспортной системы страны) к началу Великой Отечественной войны – это ровно то же самое, что и все остальные «недостройки» периода первых пятилеток.

Разгул эвакуационной стихии многократно возрос оттого, что на восток двинулись не только эшелоны с оборудованием для достройки второй военно-промышленной базы. Вывозилось еще и бесчисленное множество средних и мелких предприятий и организаций – и в расчете, что они тоже понадобятся на востоке, и чтобы не достались врагу. Вывозилось культурное достояние страны – и культурные ценности, и люди – просто для того, чтоб его сберечь. Например, часть ученых увезли в Казань, театры – в Пермь, Свердловск, Куйбышев, писателей – в Чистополь, Елабугу, Свердловск, киношников – в Ташкент.

Кстати, в числе первых отправились на восток эшелоны с раритетами Эрмитажа и Русского музея. Этот эпизод истории эвакуации широко известен, но таит в себе загадку, объяснения которой я так и не нашел. Дело в том, что это тоже «эвакуация до эвакуации», но чем она мотивирована и кем санкционирована?

Экспозицию Русского музея начали свертывать уже с утра 24 июня, а эшелон из одиннадцати вагонов, где поместилось более 300 тысяч наиболее ценных экспонатов, отбыл в город Горький 1 июля 1941 года. В тот же день был отправлен в Свердловск первый эшелон с экспонатами Эрмитажа, вскоре вслед за ним отправился и второй. А подготовку к эвакуации раритетов из музейных комплексов Петергофа, Пушкина, Павловска, Ораниенбаума и Гатчины их сотрудники начали уже 22 июня, буквально сразу после обращения Молотова по радио, и в течение двух месяцев, до 22 августа, из дворцово-парковых пригородов Ленинграда в глубокий тыл было отправлено пять эшелонов с музейными ценностями[123]123
   Эшелоны идут на восток: Сборник статей и воспоминаний. М., 1966. С. 76, 78, 80.


[Закрыть].

Отправлялись эшелоны с музейными ценностями на восток уже в июле и августе, то есть «законно»: соответствующие постановления были приняты СНК СССР и ЦК ВКП(б) 27 июня[124]124
   Великая Отечественная война 1941–1945 годов. В 12 т. Т. 7. Экономика и оружие войны. М., 2013. С. 121.


[Закрыть]. Но ведь упаковку и отгрузку начали до получения официального распоряжения. Кто надоумил музейщиков, кто отдал команду? Или действовали по своему разумению, на свой страх и риск? Трудно поверить.

А если б не стали действовать? Они ведь тогда не знали, что времени в обрез, а для того, чтобы убрать из экспозиции, надежно упаковать и погрузить в вагон, к примеру, одну лишь крупноформатную картину Рубенса или Снейдерса, требовалась бригада в пятнадцать человек, а сколько в коллекции было картин такого формата?

А еще нужны были упаковочные материалы (но вроде бы они в подвалах Эрмитажа хранились с Первой мировой войны, когда впервые возникла опасность вражеского нашествия и, значит, нужда в эвакуации художественных сокровищ).

Но хоть и начали собираться в дорогу до официального распоряжения, а все равно не успели! Да вывезти все было и физически невозможно. Крупные скульптуры закопали в парках, что-то замуровали на случай бомбежек в подвалах. Но как вывезти или просто уберечь от разрушения дворцы и парки? К примеру, Янтарную комнату Екатерининского дворца, наверно, можно было демонтировать и увезти, да времени не хватило. Так что хоть и рано начали готовиться к эвакуации, потери были все-таки колоссальны. Но даже боязно представить себе, какими они могли быть, если б основные экспонаты не были вовремя увезены в глубокий тыл.

Общий поток эшелонов, торопившихся на восток, «сгущался» и за счет военно-санитарных поездов, перевозящих раненых в тыловые «эвакогоспитали». Сколько их было? В Интернете есть информация: уже 24 июня 1941 года Наркомат путей сообщения принял решение сформировать 288 таких поездов – прифронтовые «летучки» и для перевозки в дальний тыл. Те, что увозили раненых на Урал или в Сибирь, были рассчитаны на перевозку одновременно примерно пятисот человек. Как сообщается в авторитетном источнике, «осенью 1941 и зимой 1942 года Свердловск принял около 50 тысяч раненых»[125]125
   Неизвестная победа: Медицина Свердловской области в годы войны. Екатеринбург, 2015. С. 8.


[Закрыть]. То есть около ста эшелонов с ранеными примерно за полгода принял один только Свердловск!

Ну и, наконец, огромное число людей отправилось в эвакуацию, просто спасаясь от нацистов. В начале предыдущей главы я цитировал эпизод из романа Симонова – практически зарисовку с натуры: по шоссе в сторону Орши движется бесконечный поток беженцев – в основном евреи из западнобелорусских местечек: к тому времени они достаточно трезво представляли, чем обернется для них оккупация. Не питали иллюзий и родственники командиров и комиссаров Красной армии, советские активисты. По данным из Интернета, бегство мирного населения из приграничных районов началось 22 июня 1941 года, и уже в первый день войны со станций Белосток и Гродно было отправлено в тыл 30 эвакопоездов. А ведь тоже не было еще никаких официальных распоряжений на этот счет!

Насколько точны приведенные цифры, судить не берусь, но полагаю, что общее представление о масштабе стихии они дают правдоподобное. Воля ваша, но я не верю, что этот безбрежный поток беженцев можно было спрогнозировать заранее, что приемлемые планы эвакуации на случай неудачного начала войны можно было составить заблаговременно. Оценивать действия советских властей в тот момент нужно не по тому, что они это допустили, что не позаботились о планах эвакуации (подобных тем, что вывешиваются нынче на виду в каждой конторе на случай пожара, – примерно того хотел бы для предвоенной поры Л.М. Павлов), а по тому, что им удалось обуздать эту стихию – по крайней мере, настолько, что и самые непримиримые противники «сталинизма» не могут отрицать: эвакуация спасла военную промышленность, обеспечила перелом в войне, помогла в конечном итоге одержать победу над агрессором.