Текст книги "Избранные труды"

В. Т. Томин
Избранные труды

© В. Т. Томин, 2004

© С. П. Гришин, предисловие, 2004

© Изд-во «Юридический центр Пресс», 2004

Предисловие

Для нынешнего поколения ученых и специалистов в области уголовного процесса Валентин Тимофеевич Томин в особом представлении не нуждается. Почти полвека его публикации и выступления вызывают живой интерес не только у тех, кто профессионально связан с наукой и практикой уголовного судопроизводства, но и, как принято отмечать в аннотациях, широкого круга читателей. Кто-то его работы находит яркими и убедительными, кому-то они представляются ортодоксальными. Но в большинстве своем никого не оставляют равнодушными. И в этом редкий талант автора: видеть проблемы и пути их решения в необычном ракурсе, зачастую вопреки позиции именитых коллег и мнений «больших» и «маленьких» начальников.

Оригинальность взглядов и независимость суждений юбиляр начал проявлять (по свидетельству сокурсников) с первых лет обучения на юридическом факультете Ленинградского госуниверситета, а затем на практической работе в качестве милицейского следователя на далеком острове Сахалин. Именно там были написаны первые работы, предопределившие научный путь молодого лейтенанта на долгие годы вперед. И вот уже сорок лет профессор В. Т. Томин преподает уголовный процесс слушателям специализированных вузов Министерства внутренних дел, сначала в Омской, а затем в Нижегородской (Горьковской) высших школах (ныне Академиях МВД РФ).

В Омской высшей школе милиции МВД СССР им был начат цикл работ по привлечению населения к участию в расследовании преступлений. Эта тема принесла автору широкую известность и более чем на десять лет стала основой многочисленных публикаций, проектов нормативных актов, методических рекомендаций и наставлений сотрудникам органов дознания и предварительного следствия. На мой взгляд, и сегодня проблема увеличения народного элемента в уголовном судопроизводстве остается такой же актуальной, как и тридцать лет назад, когда книга В. Т. Томина «Привлечение трудящихся к расследованию преступлений» увидела свет. Многие идеи, высказанные автором в то далекое время, сегодня обретают особый смысл и понимание.

Будучи не только по своему служебному положению, но и по самой сути настоящим милиционером, В. Т. Томин уделяет особое внимание вопросам повышения авторитета правоохранительных органов вообще и милиции в особенности. Его публицистические работы заставляют по-новому взглянуть на работников милиции и увидеть то, что видит в оперативных работниках и следователях, постовых милиционерах и участковых уполномоченных сам автор. Книга «От первого лица» далеко не единственная в этой серии. В различных издательствах в разные годы были опубликованы: «Быть гражданином», «Рядом с тобой», «Кто, если не ты?» Их общий тираж превысил 100 000 экземпляров. Нет сомнений, что читатели томинских книг стали другими глазами смотреть на сотрудников правоохранительных органов.

Из более трехсот научных статей, опубликованных юбиляром в разные годы, в настоящий сборник избранных трудов вошли чуть более десятка. Две из них, ставшие хрестоматийными, о цели и принципах уголовного процесса. Изданные в середине и конце 60-х годов прошлого столетия, они вошли в число самых цитируемых по этой проблематике. Интерес к ним не угасает и сегодня. Остальные из представленных здесь публикаций появились в последнее десятилетие, в годы реформирования уголовно-процессуального законодательства и разработки нового Уголовно-процессуального кодекса.

Сказать, что автор был просто озабочен тогдашними тенденциями в реформировании уголовного процесса – значит сказать очень мало. Каждая из статей – крик души ученого и профессионала об ошибках и противоречиях в декларируемых моделях развития российского уголовного процесса, о вопиющем разрыве между предлагаемыми новациями и реальным положением дел в борьбе с преступностью. Не политический задор, а душевная боль сквозит в каждом его слове о безответственных предложениях новоявленных реформаторов. Напоминая о старинном, хотя и жестоком, обычае, когда инициатор совершенствования закона должен был выступить с предложениями de lege ferenda, надев на шею петлю, что свидетельствовало о неотвратимой быстроте расплаты за непродуманные инициативы, В. Т. Томин писал: «Я готов вносить предложения на таких условиях. Впрочем, мне, знакомому с реалиями современного уголовного судопроизводства, вместе с большинством нормальных судей и следователей ничего другого, как повеситься, и не остается, если начнет реализовываться эклектическая концепция судебной реформы, оглашенная на Всероссийском съезде судей и проштампованная Верховным Советом». Это не громкая фраза и не популизм – это жизненная позиция ученого, чьи научные разработки строятся на глубоком анализе практики уголовного судопроизводства.

Знакомясь с представленными в избранных трудах работами, читатель имеет возможность увидеть, над чем трудились, какие научные и практические проблемы пытались решать ученые-процессуалисты на протяжении последних сорока лет. Какие-то вопросы потеряли свою актуальность, какие-то, – напротив, приобрели дополнительную значимость.

Особое место в этом ряду занимает написанная в 1990 и опубликованная в 1991 году монография «Острые углы уголовного судопроизводства». Разбирая сложившиеся противоречия между должным и сущим во всей системе управления борьбой с преступностью, В. Т. Томин предложил комплекс радикальных на тот момент мер по разрешению противоречий и повышению эффективности уголовного судопроизводства. Осуществить их не удалось по причинам, от автора не зависящим: Советский Союз как государство перестал существовать, а новая концепция развития уголовного процесса в ее первоначальной редакции мало соответствовала взглядам и убеждениям ученого. Это совсем не означает, что высказанные в монографии идеи сегодня принадлежат только истории. Нет сомнений в том, что многие из предложенных автором новелл еще будут востребованы законодателем, а практические рекомендации найдут применение у следователей, прокуроров и судей.

В одной из публикаций В. Т. Томин назвал себя полицейским профессором. Надо полагать, не только потому, что многие годы своей жизни проработал в милицейских вузах (от себя добавлю: и тысячи сотрудников криминальной милиции России и аналогичных структур в странах постсоветского пространства по праву называют себя учениками В. Т. Томина). Дело, скорее, в другом, в мироощущении юбиляра, в его особом взгляде на то, что происходит в сфере борьбы с преступностью. Он, безусловно, за реформы и перемены в уголовном судопроизводстве. Множество публикаций последних лет и частично представленные в настоящем сборнике избранных трудов статьи – достаточное тому свидетельство. Но за реформы справедливые, сбалансированные, учитывающие особенности того положения, в котором оказалось российское государство и общество на современном этапе развития. И как всякий порядочный полицейский в жизни, В. Т. Томин в своих работах демонстрирует уважение к законности и правопорядку, правам и интересам участников уголовного судопроизводства, а также ко всем тем, благодаря кому расследуются и разрешаются уголовные дела: дознавателям, следователям, прокурорам и судьям.

Поэт сказал: «Времена не выбирают, в них живут и умирают». В работах В. Т. Томина отражено время, в котором он жил и, Слава Богу, живет.

Заслуженный юрист Российской Федерации

С. П. Гришин

Заметки на полях ученых записок

Учиться надо весело!

Эпиграф, который читатель только что прочел, взят из Практикума по советскому уголовному процессу. Я сам придумал этот Практикум, еще будучи заместителем начальника Омской высшей школы милиции МВД СССР по учебной и научной работе.

Впрочем, «расцвело» это пособие несколько позже, уже в Нижегородской высшей школе МВД. У меня есть подборка писем, и я горжусь ими, от многих (не тысяч, конечно) процессуалистов, высоко оценивавших этот Практикум. Друзья – понятно. Но со многими авторами писем мы стали друзьями позже, как раз на почве Практикума. Среди них – минчанин Евгений Александрович Матвиенко, который произнес слова, запомнившиеся навсегда, хоть они и были сказаны совсем не по поводу Практикума. Он сказал их, когда вез меня на поклон в сожженную фашистами Хатынь: «Унас в Белоруссии только две национальности: партизан – не партизан».

Тем не менее сейчас я думаю, что в трех словах, вынесенных в эпиграф, – не вся посконная, она же домотканая, правда-то есть. Для того чтобы слушатели или студенты могли учиться весело, надо весело учить.

Выбор заголовка

Никита Богословский обнародовал «Записки на полях шляпы». Последовать его примеру? Однако, шляпы я давно не ношу. Можно было бы, конечно, обозвать это предуведомление записками на манжетах сорочки… Но что скажет редактор? Поэтому пусть будет как есть: «Заметки на полях ученых записок». А, может быть, лучше: «Записки профессионального уголовника». Обозвать себя уголовником, выступая перед населением, – это был беспроигрышный вариант. Вначале непродолжительная тишина, свидетельствующая о недоумении. Затем, как пишут в стенограммах, оживление в зале. И – минимум 10 минут форы у лектора. А если за это время он не сумел завоевать внимание аудитории, то ему надо не лекции читать перед населением, а делать что-нибудь другое. Торговать пивом, например. «Доходней оно и прелестней». И языковой жанр требуется совсем другой, чем лектору.

Сейчас уже затруднительно точно установить авторство. Я следующий афоризм воспринял в свои «омские времена» как принадлежащий А. А. Герцензону: «Лектор должен знать в сто раз больше, чем скажет».

Дороги, которые мы выбираем

Юристом, если судить по внешнему ходу событий, я стал случайно. Окончив в 1952 году среднюю школу, я ехал из города Молотова[1]1
  В связи с моей сильно кочевой – по разным причинам – жизнью в этих автобиографических заметках будет много географических названий. Они будут звучать так, как звучали в то время, когда имели место события, о которых идет речь. Город Молотов – это Пермь. Я полагаю, что и о самом Вячеславе Михайловиче Молотове мне придется упомянуть еще, по крайней мере, два раза.


[Закрыть] в Москву сдавать документы в МИМО (Московский институт международных отношений). Медаль, приличное знание иностранного языка – публично (в стенной газете, посвященной выпуску) объявил в школе, куда буду поступать. Приехал, помнится, на Ярославский вокзал и прибыл к Крымскому мосту… после окончания рабочего дня в приемной комиссии. Она заканчивала работу на час раньше, чем я предполагал. Может быть, на час раньше, чем в нормальных вузах. «Приходите завтра!» Молод был – не расстроился. Поскольку билет дальше, на юг, к месту моего рождения – городу Мариуполю[2]2
  Наверное, в то время он – уже и еще – назывался городом Ждановым. Меня всегда смущало вольное обращение с историческими названиями. Создал, сотворил что-нибудь – вот и наименовывай как душе угодно. А если сделал и наименовал кто-нибудь другой, в силу своих, творца, соображений и чувств, то ты уж не трогай. К слову, у меня такое же отношение и к так называемому возвращению исторических названий.


[Закрыть] был уже куплен, я решил, что документы отошлю почтой, и отправился уже на Павелецкий вокзал.

Документы, спустя несколько дней, я действительно отправил, но только не в МИМО. На юридический факультет Ленинградского государственного университета. Потом я думал: отчего такие перемены в намерениях? Мама предоставила мне полную свободу в решении этого вопроса. Так что о ее давлении не может быть и речи. Мы с ней три года вдвоем промыкались в эвакуации – «выковыренные», так называли нас в деревне Свищевка Пензенской области – и друг другу доверяли. Отец у нас погиб в августе 1941, защищая советский город, мать городов русских – Киев. Он, вначале беспризорник, а затем политработник, недоумевал бы, если б ему сказали, что Киев станет столицей иностранного государства.

Размышляя, решил, что главный фактор, повлиявший на изменение выбора, – география. Я числил себя ленинградцем. Ребенком я бывал в этом прекрасном городе и раньше, но переехали мы туда на постоянное местожительство позже, сразу после войны. Тогда на местных ребятах, да и на мне тоже, что называется, все ребра можно было пересчитать. Некоторые девчонки в пионерских лагерях из-за этого стеснялись раздеваться. У меня до сих пор сохранилась групповая фотография, на которой все в трусах, а одна девочка в вельветовом платье с узким белым воротничком.

В Ленинграде в 55-й школе я доучился до седьмого класса. Уехал не по своей воле – появившегося недавно и, можно сказать, внезапно отчима, геофизика и поклонника Бердяева, перевели в Коканд, потом в Пермь. В Коканде, может быть, до сих пор растет мое дерево – дерево, которое я сам, в одном ряду со своими одноклассниками посадил во дворе школы.

То, что я скажу дальше, вряд ли может быть понято современным читателем: мама уехала, возвратив государству полученную от него комнату. На Невском.

С 1944 года (sapienti sat!) болел и болею за «Зенит». Именно в этом году футбольная команда послеблокадного города в финале кубка СССР одолела ЦДКА, главную армейскую команду. Если честно, в душе я и сейчас чувствую себя ленинградцем. Очень тяжело переживал его переименование. До сих пор не могу понять, как блокадники позволили это сделать. Ведь никакой не Санкт-Петербург, а именно Ленинград был героем и жертвой величайшего и трагичнейшего события в своей истории – Блокады. Не к сант-петербуржцам обращался старый акын Джамбул Джабаев: «Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя!» Когда он пел эту песню, ему было 95 лет… а мне – восемь.

К переименованиям, в том числе и к возвращению исторических названий, следует относиться с осторожностью. И с открытой душой.

Я чувствую, что ситуацию с внезапным изменением выбора вуза я проанализировал не до конца. Ну, хорошо, изменил город, потому что Ленинград был ближе сердцу, чем Москва. Но почему юриспруденция, хотя вначале был институт международных отношений? Конечно, я тогда не знал, что знаю сейчас. По моему сегодняшнему глубокому убеждению, убеждению человека, кое-что смыслящего в юриспруденции, международное право не есть право. Международное право – это облекаемое в обтекаемые слова преимущество в силе одного государства перед другим. У кого кулак больше, или у кого в кулаке железка спрятана. Разве мыслимо было считать правовыми действия США против Югославии и Ирака до второй половины 80-х годов прошлого века? Нынешний демократический мировой жандарм побаивался СССР!

Международное право – не право вовсе, такое утверждение не оскорбляет эту мировую регулирующую систему. Мое утверждение – из адекватной характеристики его. Любовь, к примеру, не наука. Это ведь не плохо, как, впрочем, и не хорошо. Просто так есть. Так и феномен, называемый международным правом, – это плод межгосударственных соглашений, за которыми скрываются, иногда умышленно, сила, интересы и предпочтения сторон.

Впрочем, вернемся к поставленному вопросу – почему именно юридический факультет? Наверное, и этому есть объяснение. Случайность есть форма проявления закономерности. Наверное, ситуация, о которой я сейчас поведаю, жила в моем подсознании и воспитывала, воспитывала, подчас давила… В 1948 году в стране отменили карточки. Хлеб стало возможным покупать просто за деньги. В первый же день новой эпохи мне дали сто рублей, не предостерегали, чтоб я не потерял карточки, и отправили за хлебом. Весенний день был солнечным и светлым. Или таким он сохранился в моей памяти. Я не пошел в булочную, которая была рядом с домом, в которую ходил повседневно. Нет, я торжественно прошествовал на Большой проспект Петроградской стороны. Ленинградцев в магазине было много. Они были не только покупатели, но и экскурсанты. Смотрели на хлебобулочное великолепие и не могли наглядеться. Прежде чем купить заказанное домашними, я не вытерпел и купил себе бутерброд. Это дозволялось. Бутерброд был сказочным. Аккуратный прямоугольник ржаного хлеба (мама запрещала мне говорить «черный» хлеб) и на нем – ломтик вареной колбасы. Чтобы съесть это великолепие, наслаждаясь, я вышел из толчеи магазина.

Солнечный и светлый весенний день вдруг стал черным. Передо мной стоял парень, лица которого я совершенно не запомнил. Он улыбался и говорил мне:

– Сегодня выходит из тюряги Слон. Нужны бабки. Я видел – у тебя сотенная. Гони ее сюда. Если не дашь, извини, мне придется пописать тебе личико.

Полагаю, что юристам не надо переводить с фени (блатной музыки). Что такое пописать и что такое письмо, знают сегодня и многие неюристы. Я знал, что не подчинюсь насилию. И не потому, что деньги, а потому, что Хлеб. Мне шел четырнадцатый год. Закричав что-то дурным голосом, я бросился на улыбчивого подонка головой вперед. Не знаю, на что я рассчитывал. Грабителя, вместе с его письмом, как ветром сдуло. Я уткнулся головой в милицейскую гимнастерку. По-моему, она была белой, парадной. Военному мальчишке плакать – позор. Я пытался сдерживаться, но тщетно. Я плакал, сжимая в руках бутерброд, скорее, то, что от него осталось. Я плакал, наверное, от осознания своей прошедшей беспомощности и от радости освобождения от нее, которая пришла вместе с милиционером, умевшим не только смотреть, но и профессионально видеть.

А пожилой милицейский старшина несколько растерянно даже гладил меня по голове. Думаю, и этот старшина заложил кирпичик в то, что я оказался на юридическом факультете Ленинградского университета. Ведь для меня тогда принципиальных различий между милицией и юстицией не было. Впрочем, для меня их нет и сейчас. Убежден, выделение той или иной элиты из делающих общее дело правоохранителей не только вредно для дела, но и безнравственно.

Вероятно, были еще детерминанты, подталкивавшие меня к правоведению. О части из них я забыл, на другие своевременно не обратил внимания. Однако есть два факта, о которых я забыть не в состоянии. Один из них, хронологически первый, имел место в Ленинграде. Трамвай шел по улице Максима Горького, что на Петроградской стороне. Справа там, непосредственно у трамвайных путей – ограда, металлическая решетка. Вагон трехдверный, именовавшийся почему-то американкой. Я в середке, стиснутый окружающими. Вдруг какое-то волнение на задней площадке. Крик! Сам я не видел тела, распростертого на копьях ограды. Из всеобщего обсуждения понял, что произошло. Пойманный за руку карманный вор пригрозил поймавшему письмом. Стоявшие рядом мужчины молча выбросили его из вагона. Как они открыли автоматическую дверь, не ведаю. Трамвай не остановился. После очередной остановки он пошел дальше почти пустой.

Второй факт имел место, когда я заканчивал школу. Мне написали из Мариуполя, что моя двоюродная сестра Нина умерла. Она тоже заканчивала школу и строила планы на будущее. Ее изнасиловали. От причиненных повреждений, полагаю, не только физических, она очень скоро умерла.

Студент

Экзамены мне сдавать было не надобно: медаль. На собеседование меня почему-то не вызвали, поэтому я приехал в Ленинград прямо к началу занятий. Юридический факультет (он, как и я, – путешественник) тогда помещался в здании истфака. Кров мне предоставил дядька геолог, и с тех пор для меня Петроградская сторона – родной дом, а Кировский (сейчас Каменноостровский) – лучший проспект в Ленинграде.

Со своими будущими сокурсниками я встретился первого сентября, как сейчас помню, в сотой аудитории. Сокурсникам было легче, они перезнакомились между собой во время сдачи экзаменов. Я подпирал стенку. Вдруг ко мне подходит, нет, подлетает энергичный улыбающийся парень без обеих рук: «Ты – уголовник?» Вопрос явно преждевременный, поскольку специализация обозначалась только на 4-м курсе. Но таков был Валя Тетеркин, потом – председатель суда в Северодвинске. Большой драчун (дрался он ногами) с прекрасным почерком. Он писал, сжимая ручку двумя культями.

На факультете был прекрасный педагогический состав. Начать, видимо, надо с академика. Тогда академиков среди правоведов было очень мало. У нас – один. Зато настоящий. Зато Анатолий Васильевич Венедиктов, специалист по государственной собственности. Лекций он на нашем курсе, к сожалению, не читал, но все мы все равно его знали.

Не помню, кто у нас читал первую лекцию. Зато отчетливо помню, как начался первый семинар по уголовному процессу, было это уже не на первом курсе. В аудиторию вошла красивая молодая женщина. Вместо того чтобы усесться за преподавательский стол, как это делало большинство педагогов, она поместилась перед ним, укрепила на столешнице крепкие ягодицы (обстановка в аудитории это позволяла: между преподавательским и первым в ряду студенческим столами было достаточно пространства) и произнесла первые слова. Это были совсем неожиданные слова. Во всяком случае, от других преподавателей мы таких «тирад» ранее не слышали. «Меня не очень интересует, хотите ли вы знать мой предмет или не хотите. Вы его будете знать!» Может быть, именно из-за нее я и стал процессуалистом. Став преподавателем, в течение первых лет я начинал занятия в каждой новой группе с рассказа о том, как у нас начала первое занятие Полина Соломоновна Элькинд.

Поскольку она вела занятия в нашей группе, то и моей курсовой по уголовному процессу руководила она. По давней привычке работать самостоятельно я принес ей текст курсового сочинения на кафедру практически готовым. Его название звучало так: «Роль граждан в охране социалистической законности». Достав откуда-то большой и толстый ярко красный карандаш, Полина Соломоновна решительно потянулась им к слову охрана:

– Не охрана, конечно. Соблюдение. Как граждане будут охранять? Они должны соблюдать законы!

Я не менее решительно остановил ее. Каким именно способом, я сейчас уже не могу себе представить. На юрфаке обычаи и нравы – университетские.

– Простите, не соблюдение, а именно охрана. Гражданин в социалистическом государстве активен, он не объект, он – субъект активной деятельности по охране законности.

Поскольку Полина Соломоновна была не намного старше меня, она с горячностью пыталась меня переубедить. Я не поддался. И тема эта, конечно не название ее, а суть, с тех пор все время рядом со мной. Я защитил кандидатскую диссертацию, которая именовалась так: «Привлечение трудящихся к расследованию преступлений следователями министерства охраны общественного порядка». Для молодых сообщу: был период в нашей изменчивой жизни, когда в стране не было МВД, а было МООП.

В русле этого же направления – взаимодействия органов внутренних дел с населением – была и докторская диссертация. Однако о ней чуть позже. Словом, идея широкого участия народного элемента в уголовном судопроизводстве, овладевшая мною на втором курсе, потом сопровождала меня всю жизнь.