Текст книги "Торговая, таможенная и промышленная политика России со времен Петра Великого до наших дней"

Раздел пятый
На пороге новой эры

I. Финансовое положение и финансовая политика

Новая эра экономических проблем после Крымской войны. – Рейтерн, министр финансов с 1862 г. – Улучшение экономического состояния к концу 60-х гг. – Железнодорожное дело

Император Николай I скоропостижно умер во время самой Крымской кампании, и 19 февраля 1855 г. на престол вступил император Александр II. Его первым желанием было возможно скорее положить конец кровопролитной войне. Но лишь в марте 1856 г. Парижский трактат формально закончил войну.

Финансовые средства государства были истощены, народное хозяйство находилось в угнетенном состоянии, во всем чувствовалось смятение и растерянность. После страшного напряжения национального организма разразился в ближайшие годы экономический кризис[135]135
  Русская фабричная индустрия, в особенности в центральном мануфактурном районе, пережила, как это нередко утверждают, в 1855 и 1856 гг. «золотое время». Промышленный кризис разразился лишь в 1858–1859 гг. Это как бы противоречит нашему указанию об экономическом упадке, но частичное оживление определенных отраслей промышленности после предшествовавшего продолжительного периода подавленности не характеризует общего экономического положения, особенно в такой стране, как Россия, где в то время вообще было только несколько сот тысяч фабричных рабочих. Пользу от этого мнимо «золотого времени» извлекло только незначительное меньшинство промышленников, оказавшихся в том счастливом положении, что они могли покрыть наиболее настоятельные потребности рынка в предметах первой необходимости. Нации в целом этот так называемый расцвет ничего не принес.


[Закрыть]. Но рядом с поддающимися учету последствиями войны обнаруживались еще многие другие тяжелые ее результаты, которые нельзя выразить в цифрах. Почти целый миллион людей был оторван от их мирного труда, и все остальное население стонало под тяжестью материальных невзгод, вызванных войной.

И все же, просматривая литературные источники того времени, нельзя не заметить того «весеннего» настроения, которым были проникнуты тогда более сознательные круги русского общества. Несмотря на едва только пережитые тяжкие удары, во всем давали себя знать исполненные розовых надежд веяния; они обусловливались уверенностью в том, что суровое и безотрадное время навсегда отошло в прошлое и что отныне начнется новая, либеральная эра, проникнутая живым сознанием настоятельной необходимости коренных преобразований страны. У стен Севастополя была разгромлена, как выражались тогда, «система»; обновление – в духе прогрессивных требований века – выразилось в ряде коренных внутренних реформ эпохи 1856–1877 гг. Литература конца 50-х гг. еще усиленнее, чем когда-либо прежде, разрабатывает вопрос об отмене крепостного права; отсюда должно было исходить «моральное возрождение нации»[136]136
  О течениях и настроении 60-х гг. ср. с. 148 сл. о влиянии освобождения крестьян на индустриальное производство и о связи между эмансипацией и протекционизмом ср. гл. 42 и 43.


[Закрыть].

Возвещенное манифестом 19 февраля 1861 г. освобождение крестьян и с большой энергией совершавшаяся постройка железнодорожных путей знаменуют новую эру хозяйственных проблем. После хронического расстройства государственных финансов, которое было создано внешними военными осложнениями первой половины XIX в., казна должна была нести теперь огромные материальные жертвы для целого ряда внутренних экономических задач первостепенной важности: за непроизводительными по большей части расходами на поддержание внешнего могущества империи последовали теперь огромные расходы на производительные мирные цели – на укрепление и поднятие экономического благосостояния страны.

На пороге новой – столь знаменательной для развития производительных сил нации – эры, краеугольными камнями которой должны были послужить отмена рабства и широкое развитие железнодорожной сети, оказывалась вдвойне тяжелой забота о текущих потребностях государственной казны. Ибо при каждом проекте какой бы то ни было полезной реформы прежде всего возникал вопрос о денежных средствах. Для успешного разрешение этой задачи во главе финансового управления был необходим государственный деятель, который мог бы обнять все народное хозяйство как единое целое и умел бы стать выше текущих потребностей момента и злободневных забот. Эта трудная задача выпала на долю министра финансов Рейтерна (1862–1878).

Но финансовая политика Рейтерна не оказалась на высоте требований этой сложной задачи. Инсценированный им в начале его министерской карьеры проект оздоровления финансов потерпел фиаско; финансовое положение, и без того расстроенное, грозило теперь сделаться совершенно безнадежным. Рейтерн сам хотел удалиться от дел, но по требованию императора остался временно на своем посту и имел даже то удовлетворение, что к концу 60-х гг. обнаружилось улучшение экономического состояния страны. Причины, вызвавшие этот поворот к лучшему, коренились в общих условиях и не находились в непосредственной связи с какими-либо определенными отдельными моментами. Освобождение крестьян, расширение рельсовой сети и некоторые другие мероприятия – все это подготовило общий подъем и придало экономическому организму внешний вид особого благополучия.

Посмотрим теперь, как развивалось в России после Крымской кампании железнодорожное дело. С вступлением на престол императора Александра II начинается новый период железнодорожного строительства, который можно в общем охарактеризовать как период предпринимательской горячки. В указе 26 января 1857 г. выражена высочайшая воля о том, что «настоятельная народная потребность» должна быть удовлетворена и что для ускорения постройки железных дорог необходимо привлечь частную предприимчивость, как отечественную, так и иностранную. Во влиятельных сферах не сомневались, что внутри государства невозможно будет собрать огромные капиталы, необходимые для осуществления широко задуманной сети железных дорог, – особенно после чрезвычайного напряжения экономических сил, вызванного только что законченной войной; для всех было ясно, что придется прежде всего прибегнуть к содействию иностранного капитала, усиленное привлечение которого в это время действительно и начинается.

Правительство рассчитывало этим путем всего легче преодолеть финансовые затруднения, но в действительности концессионная политика оказалась связанной с большими финансовыми жертвами. Оно должно было покрывать дефициты казенных дорог, давать ссуды частным дорогам, размещать выпускаемые ими займы, покрывать недоборы в дивиденде и, наконец, брать на себя ответственность за проценты по железнодорожным займам.

Когда выяснилось, что все эти обязательства грозят сделаться совершенно непосильными для государства, признано было целесообразным отчудить частным компаниям те линии, которые оставались еще собственностью государства. Это давало возможность продолжать на вырученные средства постройку новых линий. Ко времени оставления министром финансов Рейтерном его поста (в 1878 г.) вся железнодорожная сеть с общим протяжением – не считая узкоколейной ветви в 57 верст – в 20 416 верст находилась в руках частных компаний.

Рейтерн достиг того, что в течение 16 лет его управления финансами было построено свыше 18 000 верст железнодорожного пути; в 1862 г. эксплуатировалось 1954, а в 1878 г. – 20 473 версты. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. показала, однако, что достигнутых результатов в деле железнодорожного строительства было еще весьма недостаточно, даже с точки зрения самых скромных требований. Министру финансов Бунге (18811887) пришлось потому мириться с тем, что, несмотря на значительные бюджетные дефициты, весьма энергично продолжалась постройка специально стратегических линий, причем не останавливались ни перед какими денежными жертвами. Преемник Бунге Вышнеградский (1887–1892) из финансовых соображений относился весьма сдержанно к железнодорожному строительству; за время его управления министерством общее протяжение сети возросло с 25 505 до 29 147 верст. Возобновление «железнодорожной горячки» относится уже ко времени преемника Вышнеградского – Витте.

Экономический кризис 1875–1877 гг. – Неудачная финансовая мера Рейтерна (1876). – В ожидании войны. – Взимание таможенных пошлин золотом (1877)

Мы должны теперь еще раз вернуться к экономическому положению государства. Министру финансов Рейтерну не удалось упрочить то улучшение финансового хозяйства, которое обнаружилось в конце 60-х гг. Уже в середине 70-х гг., еще до того, как разразилась война, наступил поворот к худшему. Напомним здесь, что первая половина 70-х гг. была в Германии периодом грюндерства после победоносной войны и что за чрезвычайным оживлением последовал в середине десятилетия глубокий экономический кризис. При отмеченном уже нами параллелизме между общими финансово-экономическими явлениями и финансово-политической эволюцией России – естественно, что экономический кризис на западноевропейских рынках коснулся и России. Это подавленное состояние получило, конечно, на русской почве соответственный «национальный» отпечаток.

Собравшиеся на политическом горизонте тучи (обострившиеся отношения между Германией и Францией, восстание в Герцеговине) в связи с экономическими бедствиями (неурожаи, падение хлебных цен на мировом рынке) вызвали в 1875 г. замешательство на русском вексельном рынке, так как реализация новых железнодорожных облигаций встречала за границей затруднения, а торговый баланс ухудшился вследствие заминки в экспорте хлеба при неуменьшившемся ввозе иностранных продуктов. Вексельный курс начал колебаться, так что угрожала опасность связанного с тяжелыми последствиями кризиса на случай непринятия энергичных мер. Рейтерн, рассчитывая на значительность своего металлического фонда, полагал возможным для покрытия спроса на золото разменивать кредитные билеты или траты по курсу дня (указ 26 января 1876 г.). Инкассированные кредитные билеты предполагалось подвергать уничтожению, чтобы вызвать повышение курса.

Эта финансовая операция оказалась столь же неудачной, как и операция 1862–1863 гг. Как тогда, так и теперь спекуляция не замедлила воспользоваться случаем вырвать из рук государственного банка его золотой запас. Для этой цели образовался даже иностранный синдикат, совершивший «кампанию» при энергичном содействии некоторых весьма влиятельных русских банков. В видах завоевания русского золота был употреблен следующий метод. Русские ценные бумаги закладывались государственному банку; за полученные кредитные билеты покупались золотые траты на иностранные места, а добытое таким образом золото вновь шло на приобретение русских государственных фондов и залога их государственному банку. Государственный банк, правда, не без борьбы выпускал золото из своих рук, стараясь парализовать спекуляцию повышением размера процентов по заложенным ценным бумагам (до 9,5 %), а затем и путем отказов в дальнейшей выдаче ссуд и вытеснения заложенных бумаг, но этим только усилил начавшуюся уже панику, не обеспечив в то же время свой золотой запас от захвата хищниками-спекулянтами. Это было тем менее возможно, что государственному банку приходилось расходовать золото не только для поддержания вексельного курса, но и для покупок выброшенных на русский рынок, в частности Англией, государственных бумаг, так как иначе последним грозило сильное обесценение.

Для государственного банка и для казначейства 1876 г. был, во всяком случае, не менее бедственным, чем был бы год сплошных военных поражений, причем и самая цель всей операции – укрепление курса – не была достигнута в сколько-нибудь значительных размерах. Так как финансово-политические события выходят за пределы нашей темы, мы ограничимся одним только фактом для иллюстрации значительности ущерба, причиненного рассматриваемой финансовой мерой. В фонде для покрытия находящихся в обращении кредитных билетов находилось к началу 1876 г. 224,4 млн руб. драгоценного металла и только на 1,8 млн руб. ценных бумаг. К концу года золота и серебра имелось уже в наличности только на 149 млн руб., приобретенные же государственные ценности обременяли портфель на 31,5 млн руб. Золотой запас потерял 80 млн руб.

Как ни тяжело отразилось на состоянии финансов это «поражение», однако еще большие бедствия готовило России вооруженное вмешательство ее в балканские дела. Если бы опасность войны, вызванной политическими осложнениями и казавшейся неизбежной, не породила на международном денежном рынке недоверия к устойчивости русского государственного кредита, финансовый кризис 1876 г., без сомнения, не сопровождался бы такими тяжелыми последствиями.

Нетрудно ex post facto[137]137
  Исходя из совершившегося позднее (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть] подвергать критике образ действий руководителя финансов; но в данный момент тот якорь спасения, за который ухватился Рейтерн, явился только вполне соответствовавшей долгу министра финансов попыткой противодействовать финансовой неурядице; попыткой, которая не удалась потому, что возбужденное состояние русского общества, требовавшего войны, неизбежно должно было вконец расстроить финансы государства. Рейтерн ясно видел, что война совершенно задавит еще едва только появлявшиеся ростки упорядоченного финансового положения и потребует от государства новых огромных денежных жертв. Вызванный в октябре 1876 г. к императору в Ливадию для объяснений по вопросу об изыскании необходимых для войны денежных средств, Рейтерн, чтобы сложить с себя ответственность, просил об отставке. В поданной по этому случаю записке он категорически заявил, что Россия не в состоянии в данное время вести войну. Результаты, достигнутые после стольких трудов и с такими значительными жертвами в течение целых 20 лет, неминуемо будут потеряны, если Россия будет вовлечена в войну. Государству опять потребуется 20 лет для того, чтобы вернуть потерянное. «Подавленное состояние государства, всеобщее обнищание, застой в торговле и промышленности – все эти неизбежные последствия войны могли бы создать особо благоприятную почву для революционной пропаганды, уже без того распространенной, и омрачить блестящее начало настоящего царствования»[138]138
  Блиох И. С. Т. II. С. 226.


[Закрыть].

Рейтерн, которому пришлось остаться на своем посту до окончания войны, и впоследствии, когда уже приступлено было к мобилизации армии, пытался предотвратить роковое решение. Когда это ему не удалось, он старался создать хотя бы некоторый оплот для русского государственного кредита путем взимания таможенных пошлин в золотой валюте (высочайше утвержденное 10 ноября 1876 г. положение финансового комитета[139]139
  О золотой пошлине см. также гл. 29.


[Закрыть]). Этим путем было обеспечено привлечение значительного количества золота и вместе с тем аккуратная оплата процентов по внешним займам, не говоря уже о том, что повышение всех таможенных ставок почти на 33 % должно было улучшить торговый баланс, стеснив импорт. Хотя это взимание пошлин золотом, вступившее в силу с 1 января 1877 г., первоначально было введено только с целью облегчить стесненное положение государственной казны, последствия показали, что эта мера, первоначально не оцененная по достоинству, послужила краеугольным камнем для будущего разрешения валютной проблемы. Введение оплаты пошлин золотом явилось первым официальным признанием золотого рубля преимущественной расчетной единицей по сравнению с законной тогда монетной единицей – серебряным рублем. Этим был сделан первый шаг к переходу к золотой валюте, который был равносилен признанию, что война с ее огромными жертвами должна была уничтожить последнюю надежду на уравнение бумажного рубля с металлическим[140]140
  Подтверждением этого взгляда может служить сделанное Рейтерном в 1877 г., но отклоненное комитетом финансов предложение о дозволении заключать сделки в золотой валюте по курсу дня.


[Закрыть].

II. Торговая и таможенная политика с 1850 по 1877 г. (Третий период)

Эпоха более умеренного протекционизма (1850–1867)

Таможенный тариф 1850 г. проложил путь к более умеренному протекционизму. Та же тенденция сохранилась и впоследствии, нашла отчетливое выражение в таможенном тарифе 1868 г. и удержалась с некоторыми уклонениями до 1877 г. (введение золотой пошлины!). Первые годы действия таможенного тарифа – с 1850 г. до Крымской кампании – не представили достаточно благоприятных условий для нормального развития торговой политики. Внешние осложнения вызывали исключительные мероприятия. Блокада морских портов неприятельским флотом во время Крымской войны вызвала в 1854 г. ряд тарифных облегчений для импорта через сухопутную границу; независимо от сего во второй половине 1855 г. пришлось временно воспретить вывоз грубого сукна, хлеба и мяса. После заключения мира признано было необходимым подвергнуть тариф общему пересмотру, результатом чего явился таможенный тариф 25 мая 1857 г.

Тариф частью отменил сохранившиеся еще запрещения ввоза (для 7 продуктов из 19), уменьшил по 380 статьям тарифные ставки и упростил классификацию предметов импорта. Общее направление нового тарифа дано было основными принципами 1850 г., правильность которых подтвердилась на опыте. Индустрия, которая прежде всецело опиралась на систематическое устранение иностранной конкуренции, оказалась с 1851 г., в своих собственных интересах, вынужденной принять меры к удешевлению производства путем более экономного ведения дела и технических улучшений, чтобы устоять в борьбе с иностранным импортом. И это ей поразительно хорошо удалось, ибо – как указывают мотивы министерства к проекту нового тарифа – ни одна отрасль промышленности не потерпела ущерба, а некоторые даже развились, в частности хлопчатобумажная индустрия, за которую всего более опасались. Новая система не причина ущерба и фиску, так как смягчение режима запрещений отнюдь не уменьшило таможенного дохода. Немаловажное преимущество усматривали, наконец, и в том, что в отношении многих продуктов контрабанда оказывалась уже теперь недостаточно выгодной[141]141
  Подавление весьма деятельной контрабанды через русские границы признавалось в течение всей первой половины истекшего столетия задачей столь исключительной важности, что от целесообразного разрешения ее существенно зависел весь строй торгово-политических отношений России с соседним государством. «Контрабанда, несмотря на непрестанную борьбу с ней, процветала, вредила нормальной торговле, внушала иностранным торговцам недоверие к русским фирмам, деморализовала торговцев, как и должностных лиц». Канкрин сообщал однажды государю: «Основным условием всякой запретительной системы является то, чтобы контрабанда подавлялась, поскольку это только возможно, в противном случае закрытие границы теряет свою цель и становится тягостью». Канкрин считал поэтому подавление контрабандной торговли одной из важнейших задач Министерства финансов (История Министерства финансов. Т. I. С. 337).


[Закрыть].

В течение следующего десятилетия (1857–1867) прежнее высокое таможенное обложение было еще смягчено путем частичных изменений тарифа. Так, между прочим было отменено относившееся к 1822 г. запрещение ввоза чая через европейскую границу и существенно сглажено различие между сухопутной и морской границами. Но наибольшее значение для позднейшего расцвета всей русской индустрии имело постепенное уменьшение пошлин на железо и покровительство машиностроительным предприятиям путем разрешения им беспошлинного получения железа, машинных частей и принадлежностей (закон 8 мая 1861 г.) и облегчения ввоза отдельных частей сельскохозяйственных машин и орудий (закон 25 декабря 1861 г.).

Фискальные интересы не упускались, впрочем, из виду и в этом периоде более умеренного протекционизма. Когда с отменой так называемой зундской пошлины[142]142
  Денежный сбор, которым Дания с 1425 по 1857 г. облагала иностранные суда, проходящие через пролив Зунд. Россия эту пошлину «выкупила». – Прим. ред.


[Закрыть] России пришлось в 1857 г. выплатить Дании около 7 млн руб., этот расход был переложен на внешнюю торговлю путем установления 5 %-ной надбавки к пошлинам на предметы ввоза и вывоза, кроме сахара (закон 14 марта 1858 г.). Точно так же в 1861 г. была декретирована 5 %-ная надбавка ко всем пошлинам для увеличения средств государственного казначейства. Наконец, фискальные главным образом соображения вызвали пересмотр тарифа в 1867 г. Министр финансов Рейтерн указывал в своих мотивах к проекту, что, хотя промышленность и развивается достаточно благоприятно, поступление таможенного дохода не возрастает. Этому следует-де помочь путем повышения пошлин на такие товары, которые в состоянии вынести более значительное обложение[143]143
  Лодыженский К. Н. С. 270.


[Закрыть].

В вопросе о пошлине на железо представители обоих направлений экономической политики – фритредеры и протекционисты – столкнулись наиболее резко. Эта долголетняя таможенно-политическая борьба за важнейшую позицию таможенного тарифа может служить к выяснению не только воззрений самих заинтересованных групп, но и изменчивого отношения правительства к протекционизму. Мы остановимся поэтому вкратце на истории таможенного обложения железа в ХIХ в.

Развитие пошлины на чугун в XIX в.

Доступ иностранному железу был закрыт уже в начале ХVШ в. (1718). Затем ввоз был допущен (в 1724 г.) с оплатой высокой пошлины (37,5 % со стоимости), но таможенные ставки после того несколько раз были повышены, пока в 1797 г. вопрос не был опять разрешен категорическим запрещением ввоза. Это произошло в то время, когда Россия могла гордиться избытком железа и по тогдашним понятиям блестящим экспортом этого продукта.

Либеральные тенденции тарифов 1816 и 1819 гг. не принесли никаких выгод железной торговле. Ввоз был в 1816 г. безусловно воспрещен, а в 1819 г. дозволен только через сухопутную границу при оплате высокой пошлиной; некоторые облегчения были допущены для стали.

Действительное облегчение импорта железа дал только тариф, вступивший в силу 1 января 1851 г., хотя ввоз морем оставался и теперь запрещенным, с исключением в пользу листового железа. Тенгоборский выступил в защиту освобождения также и морской границы, указывая, что индустрия начинает расправлять свои члены и испытывает значительный железный голод; но своей цели он достиг только в тарифе 1857 г. Запрещение ввоза было отменено и пошлина установлена одинаковая для морского и сухопутного импорта в размере 15 коп. с пуда. Но это относилось только к чугуну, для различных же сортов железа пошлина составляла 30–70 коп. с пуда.

Облегчение доступа иностранному железу по тарифу 1851 г., собственно само собою понятное ввиду настоятельных потребностей индустрии и торговли (начиналась уже постройка железных дорог), мотивировалось следующим образом. В отношении потребления железа – в то время 6 фунтов на человека! – Россия занимает последнее место между европейскими государствами, хотя широкое предложение железа является основным условием развития всякой производительности; внутреннее производство чугуна не может быть усилено, так как оно основано на древесном топливе; концентрация 80 % всех чугуноплавильных заведений на Урале обременяет потребителей огромными издержками транспорта; из 56 млн жителей Европейской России 44 млн платят за железо на 50 % дороже местных цен на Урале, в розничной же торговле цена нередко превышает уральскую в 2,5 раза. Импорт железа морским путем был, таким образом, дозволен на юге, впрочем, только для Одессы, чтобы не нанести ущерба зарождавшейся южнорусской горнопромышленности.

Эти меры были, однако, отнюдь недостаточны для удовлетворения все возраставшего спроса на железо. Два года спустя (в 1859 г.) пошлина на чугун была поэтому уменьшена до 5,25 коп., т. е. на одну треть; пошлины на полосовое, листовое и сортовое железо превышали теперь, несмотря на некоторое уменьшение, в 7-14 раз пошлину на необработанное железо.

Но важнее еще, чем уменьшение пошлины на железо, была льгота, предоставленная в 1859 г. некоторым железнодорожным компаниям, затем (мнение Государственного совета от 8 мая 1861 г.) также машиностроительным заводам, работающим при помощи паровых или гидравлических двигателей, в отношении беспошлинного ввоза чугуна, железа не в деле и машинных частей. Под влиянием этой частичной «свободы» машиностроительные и т. п. заводы стали расти как грибы после дождя: в течение трех лет (с 1867 по 1870 г.) число предприятий, обрабатывающих чугун, возросло с 65 до 164. Это, естественно, вызвало заметное недовольство отечественных горнопромышленников, но, однако, льготы, хотя и в значительно сокращенном виде, оставались пока что в силе.

Тариф 1868 г. отнесся к иностранному чугуну благосклонно в том отношении, что сохранил беспошлинный привоз сырого материала для обрабатывающей железной индустрии, установленный для последней за несколько лет перед тем, и затем несколько уменьшил пошлину на чугун, именно до 5 коп. с пуда для сухопутного и морского импорта вместо взымавшихся с 1862 г. 5,5 коп.

Введение в 1877 г. золотой пошлины (см. выше, с. 136) ничего не изменило в этом отношении – не считая, конечно, несравненно более сильного обложения всех импортируемых товаров вследствие оплаты пошлин золотом; но начавшийся таким образом поворот к более строгому протекционизму уже очень скоро снова выдвинул на очередь вопрос: допустим ли вообще беспошлинный ввоз металла в каком бы то ни было виде?

В сфере русской железоделательной промышленности обнаруживалось большое недовольство; представители ее жаловались, что они не могут конкурировать с иностранными предприятиями вследствие слишком низких таможенных ставок, а владельцы чугуноплавильных заводов агитировали против беспошлинного импорта иностранного чугуна, допущенного в интересах фабрик и механических заводов. Государственный совет, на обсуждение которого вопрос поступил в начале 1878 г., признал дело еще недостаточно выясненным. Учрежденная при Министерстве финансов специальная комиссия установила прежде всего тот важный факт, что на постройку машин, сельскохозяйственных и других орудий всякого рода, в интересах коей пошлина была уменьшена, употребляется только одна пятая часть всего беспошлинно ввозимого железа. Однако комиссия высказала мнение, что оздоровление русской железоделательной промышленности вообще достижимо не путем покровительственных пошлин, а прежде всего путем расширения сети сообщений и замены древесного топлива каменным углем. В окончательном выводе комиссия пришла к следующим заключениям: 1) никакая пошлина, никакие премии и правительственные субсидии не могут развить доменное производство настолько, чтобы оно легко и постоянно покрывало внутренний спрос, так как современное положение этого производства обусловлено многообразными другими причинами, которые не могут быть устранены одним только изменением таможенного тарифа; 2) русское производство, работая преимущественно древесным углем, не может, даже при высоком обложении железа, удовлетворить все разнообразные потребности фабричной индустрии, для которой возможность получать материал по надлежащей цене является одним из главных условий существования и процветания; 3) удовлетворение этой потребности сделается возможным только путем развития внутреннего доменного производства железа на каменноугольном топливе. Комиссия признает ввиду этого настоятельно необходимым допущение беспошлинного ввоза железа. В то же время она высказалась и за отмену сбора в 1,5 коп. с пуда железа, который взимался с владельцев частных и арендаторов казенных рудников. На будущее время с этих последних предположено было взимать по 1,25 коп. с пуда в качестве платы за пользование казенными лесами и землями впредь до решения вопроса о продаже таковых[144]144
  Цитируем наш собственный труд (Schriften des Vereins fur Sozialpolitik. Bd. XLIX. S. 382).


[Закрыть].

Эти весьма либеральные заключения комиссии были оставлены, однако, без внимания под влиянием общего поворота в таможенной политике. Отказаться от взимания пошлин с железа и горных сборов было признано невозможным из фискальных соображений, и указом 3 июня 1880 г. была отменена предоставленная промышленникам ограниченная таможенная свобода в отношении железа. Пошлина на чугун в 5 коп. с пуда была пока сохранена, но уже несколько месяцев спустя была декретирована надбавка в 10 %, а при пересмотре тарифа в 1882 г. пошлина была еще повышена с 5,5 до 6 коп. с пуда.

Усиливавшееся протекционистское течение вызвало в ближайшее десятилетие, до заключения русско-германского торгового договора, постепенное повышение пошлин на железо. Достигнутые успехи ободрили горнопромышленников к предъявлению дальнейших требований, причем обнаружившиеся тогда националистические тенденции сослужили им хорошую службу. Центром этой крайне энергичной агитации явились съезды горнопромышленников, а центром противодействия этому течению сделалось Русское техническое общество. Уже в январе 1884 г. при Министерстве финансов была образована новая специальная комиссия, с привлечением представителей заинтересованных отраслей промышленности, для рассмотрения вопроса о пошлине на железо. Теперь всякому было ясно, что о либеральных таможенных принципах и о расширении свободы импорта не могло быть речи, а единственно лишь о борьбе с преувеличениями индустриальной политики интересов. Аргументы той и другой стороны можно представить в следующей схеме.

Приверженцы повышения пошлины на железо ссылались на фискальные соображения и интересы национального труда. В первом отношении они указывали на уменьшение таможенного дохода, который вызывается тем, что вместо высоко обложенных железных полуфабрикатов импортируется в значительном количестве чугун, оплачиваемый только 6 коп. золотом с пуда. Это наносит ущерб и национальному труду, ибо рабочая плата составляет в пуде железа, вырабатываемого заводами, пользующимися иностранным чугуном, только около 11 %, остальные же 89 % достаются иностранным заводам и иностранным рабочим. Единственное сомнение, которое могло бы возникнуть, заключается в том, не окажется ли вредоносным вздорожание импорта для отечественной индустрии, которая не может пока обойтись без иностранного чугуна. Но и на этот вопрос надо ответить отрицательно: ибо если бы даже фабрики и оказались вынужденными в ближайшее время покрывать часть своей потребности в сырье иностранным импортом, то это не имело бы существенного значения, так как железная индустрия поставлена в исключительно благоприятное положение ввиду очень высоких пошлин на железные изделия.

Противники этого воззрения исходили из понимания покровительственной пошлины как временной воспитательной меры в отношении отечественной индустрии. Необходимо прежде всего выяснить, при каких условиях возможно производство железа из отечественной руды с употреблением в дело русского каменного угля. При этом оказывается, что необходимые благоприятные предварительные условия для развития доменной индустрии имеются только в южном районе. Урал надо исключить, так как он осужден на употребление древесного угля, пользование которым ограничено во времени вследствие постепенного уничтожения лесных богатств, слишком дорого вследствие все увеличивающейся отдаленности эксплуатируемых лесных площадей и с народно-хозяйственной точки зрения нерационально. Польша же, за неимением собственного кокса, едва ли когда-либо будет в состоянии успешно конкурировать с соседней Силезией. Что касается южной промышленности, то она никогда не будет в состоянии одна снабжать в достаточной мере всю огромную империю дешевым и доброкачественным железом. Некоторые части России в экономическом отношении более близки горнопромышленным центрам Западной Европы, чем южнорусским, и поэтому всегда оставались бы в зависимости от заграничного производства, даже если бы стоимость производства в южнорусском районе понизилась до того уровня, какого она уже достигла в Англии и Шотландии. К этим зависящим от заграницы районам относится побережье Балтийского моря, куда железо может быть доставлено из Англии при фрахте в 5–6 коп. с пуда, в то время как подвоз из Южной России не мог бы обойтись дешевле 30–35 коп. с пуда. Установление пошлины в 25–35 коп., с единственной целью дать возможность уральскому и южнорусскому железу конкурировать с иностранным на отдаленнейших рынках империи, означало бы, в сущности, только возмещение издержек транспорта. Единственно правильным критерием для выяснения размера покровительственной пошлины было бы отношение издержек производства в России и за границей. Можно арифметически установить в России линию, на которой цены (стоимость производства и транспорта) английского и шотландского чугуна равны ценам южнорусским. В Москве, расположенной приблизительно на этой линии, южнорусское железо и теперь (т. е. в 1883 г.) может с успехом конкурировать с иностранным. Таким образом, только южнорусское доменное производство могло бы притязать на правительственную поддержку. Введение же повышенного таможенного обложения иностранного железа для всех границ нельзя признать обоснованным. Цены как на иностранное, так и на отечественное железо возросли бы во всем государстве, так как при необходимости получать значительную часть столь необходимого продукта из-за границы цены на русское железо будут определяться соответственно ценам на иностранное железо до тех пор, пока внутреннее производство не окажется в состоянии покрывать весь спрос. Увеличение цены железа повлечет за собой вздорожание всех предметов, в которые оно входит в качестве сырого продукта; это, с одной стороны, повело бы к усилению импорта готовых металлических изделий из-за границы, а с другой – сократило бы внутреннее их потребление. Наконец, увеличение пошлины отчасти обессилило бы защиту, которой до сих пор пользовалась металлическая индустрия, и сделало бы необходимым увеличение пошлины и для этих изделий.