Текст книги "50 знаменитых загадок истории Украины"

После гибели Игоря во главе правительства стала его жена Ольга, на руках у которой остался двухлетний сын Святослав. Следует сказать, что эта женщина являлась личностью одиозной, характер имела весьма жесткий (если не сказать жестокий) и убийство мужа спускать с рук древлянам не собиралась. К тому же убийство главы государства считалось тогда тягчайшим преступлением, не имевшим смягчающих обстоятельств и заслуживающим самой жестокой кары. При этом ни характер, ни поступки самой жертвы в расчет не принимались.

Древляне быстро поняли, какого сильного врага нажили, и попытались исправить ситуацию, отправив в Клев свое посольство во главе с князем Малом. Ольге было предложено… стать супругой убийцы Игоря. Но по приказу княгини древлян на их же ладье отнесли на княжий двор, где и зарыли заживо в заранее выкопанной яме. Тем временем Ольга отправила послов в Искоростень с известием, что брак состоится. Для создания своего почетного эскорта женщина затребовала в Клев самых влиятельных лиц древлянской земли. Приезжих, которых пригласили попариться в бане, сожгли в ней заживо. Но Ольга на том не успокоилась. Она поехала к Искоростеню, насыпала курган над могилой Игоря, справила положенную тризну и поминальный пир, на который пригласила древлян. Когда же 5000 горожан изрядно упились, киевская дружина перебила их. Затем мстительная княгиня осадила Искоростень, но, не сумев взять город, предложила выплатить ей дань: по три голубя и три воробья со двора. Впоследствии к каждой птице привязали по кусочку серы, подожгли ее и в сумерках выпустили несчастных пернатых. Город полыхнул, как сноп сухой соломы, со всех сторон. Бегущих древлян частично перебили, а частично обратили в рабство.

О том, что случилось с князем Игорем и как княгиня Ольга отомстила древлянам за убийство своего мужа, мы знаем из преданий и легенд. Но было ли это на самом деле? Как-то плохо вяжется такая жестокость с образом княгини-христианки, мудрой правительницы. Хотя кто знает? Ведь в древности на многие вещи люди смотрели иначе…

Так или иначе, но Ольга – отнюдь не регентша при малолетнем наследнике престола, а полноправная властительница как фактически, так и юридически, – восстановила порядок и удержала своих дружинников от внутренних и внешних авантюр, провела административную реформу, направленную на внутреннюю консолидацию страны. Эта женщина, как старшая в роду, не являлась соперником Святослава; тому предстояло обрести полноту власти естественным путем, ввиду старости матери. Для укрепления собственной державы супруга Игоря Рюриковича Старого, ставшая едва ли не более знаменитой, чем ее муж, решила прибегнуть к уже не раз опробованному соседними правителями и прекрасно оправдавшему себя средству – смене религии. И тогда вокруг великой киевской княгини Ольги стали сплачиваться представители христианской общины. Но это – уже совсем другая история…

Тайна «Слова о полку Игореве»

Уже более двух веков миру известен этот уникальный памятник древности, но до сих пор произведение неизвестного автора продолжает оставаться одной из наибольших загадок истории не только Украины, но и всего человечества. Наверное, ни у одного из литературного произведения в мире не было такой запутанной судьбы, которая больше напоминает детектив. Мы не знаем, кто был автором «Слова о полку Игореве», погибла ли рукопись в пламени знаменитого пожара в Москве или, может, была спасена. Следы древнего текста время от времени «всплывают» то в Европе, то в Америке, то в Сибири. И человечество каждый раз ждет новой встречи с героями седой древности, но…

Весть о грандиозной находке оказывается очередной дешевой сенсацией.

Современная иллюстрация к «Слову о полку Игореве»

Основой этого древнейшего памятника древнерусского писательства стали летописные события. «Слово о походе князя Игоря Святославича на половцев» («Слово о полку Игореве») является шедевром художественной литературы XII столетия. Считается, что оригинал текста до наших дней не сохранился (хотя утверждать это окончательно, скорее всего, все же не следует).

«Слово…» изучают уже в течение многих десятков лет, но специалисты до сих пор не могут похвалиться тем, что поняли и полностью охарактеризовали текст. Медлительность работы над памятником поясняется обстоятельствами, в которых «Слово…» появилось и исчезло, и спорностью тех форм, в которых оно дошло до нашего времени.

Современная история «Слова…», можно сказать, началась в 1791 году, когда обер-прокурором Святейшего Синода (фактически всемогущим начальником Всероссийской церкви) был назначен граф Алексей Мусин-Пушкин. Этот московский аристократ не отличался какими-то особыми способностями, но имел склонность к меценатству и проявлял большой интерес к новинкам литературы, науки и искусства. Кроме того, граф был известным коллекционером. Он не преминул воспользоваться своим новым положением и почти неограниченной властью. Через разных «комиссионеров» меценат начал прибирать к рукам памятки старины, в особенности книжной, которые раньше хранились при монастырях, церквях и кафедральных соборах. Дело в том, что для проведения такой широкомасштабной акции обер-прокурору лучших времен и желать не приходилось. В соответствии с реформами императрицы Екатерины значительное количество монастырей прекратило свое существование, а в тех, которые остались, сокращалось число монахов. Большинство подобных учреждений переводились на государственное содержание. Граф сразу сообразил: настал его час.

Среди поспешно приобретенных коллекционером памятников прошлого был большой фолиант. В собрании Мусина-Пушкина он значился под номером 323. Книга начиналась хронографом и потому в списке фигурировала под этим названием. Позднее граф рассказывал, что приобрел этот раритет вместе с другими книгами через своего «комиссионера» у архимандрита Иоиля, игумена Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле. Иоиль будто бы находился в затруднительном положении и потому продал «все свои русские книги», среди которых был и «хронограф № 323».

Однако никто, кроме Мусина-Пушкина, о «затруднительном положении» Иоиля понятия не имел. Ходили даже слухи, будто обер-прокурор всю эту историю просто придумал, чтобы те способы, которыми он собирал церковную старину, остались неизвестными при дворе. А на самом деле рукопись он приобрел в псковском монастыре Святого Пантелеймона.

В настоящее время установлено, что Мусин-Пушкин начал интересоваться хронографом и еще тремя книгами из Спасо-Преображенского монастыря еще в 1787 году. Именно тогда он брал упомянутые сборники (они значились в монастырском реестре под № 286, 249, 274, 280) домой – «для ознакомления». Конечно, это не было криминалом: подобные вещи случались довольно часто. Вот только монастырские служащие весьма тщательно следили за тем, чтобы выданные на руки высокопоставленным лицам книги обязательно возвращались в обитель. Учет литературных памятников проводился скрупулезно, поскольку за обнаруженную пропажу платить приходилось монастырскому начальству. Так вот, обнаружилось, что Мусин-Пушкин нашел способ прибирать к рукам заинтересовавшие его вещи, не воруя сами сборники. По свидетельству современников, граф грешил тем, что попросту… вырывал из старинных томов понравившиеся ему страницы! Интересно, что при сопоставлении описей монастырской библиотеки разных лет обнаруживается любопытный факт: хронограф, в состав которого входило «Слово о полку Игореве», между 1787 и 1788 годами «похудел» на 20 страниц! Именно такой объем имели четыре повести (в том числе «Слово…»), особо заинтересовавшие коллекционера. Два других сборника уменьшились соответственно на 14 и 3 страницы. Лишь одна книга, представлявшая собой единый текст, а не собрание отдельных работ, вернулась к монахам в первозданном виде.

При анализе библиотечных реестров оказалось, что надпись «отдан», стоявшая ранее напротив названия хронографа, тщательно затерта, а в описи 1788 года значится, что все четыре книги, с которыми «ознакамливался» Мусин-Пушкин… уничтожены! Но ведь Спасо-Ярославский монастырь в мае 1788 года был закрыт, а уже в феврале 1791-го бывший архимандрит Иоиль получил на руки свидетельство о сдаче им монастырского имущества работникам епархии; перед этим комиссия старательно проверила все, что ранее принадлежало ликвидированной обители. Так вот, сохранилось свидетельство, что все книги, в том числе под № 286, 249, 274, 280, значатся сохраненными и находящимися в епархии, а на Иоиле не «висит» никаких недостач. Но в то время даже к архиепископам, не говоря уже об архимандритах и игуменах, предъявлялись жесточайшие требования по сохранению движимого и недвижимого имущества. Выходит, в 1791 году все четыре тома благополучно наличествовали в монастырской библиотеке. Так откуда же взялась надпись «уничтожены»?!

Оказалось, все просто. В ноябре 1791 года, согласно указу о сборе исторических свидетельств о Руси, летописные книги были проверены, описаны и внесены в особый Реестр. Далее Мусин-Пушкин, занявший место обер-прокурора Святейшего синода, получил доступ к библиотеке. Приблизительно в 1792–1795 годах коллекционер изъял интересовавшие его тома, старательно удалил из описи 1787 года пометку о том, что он брал домой данные книги, а в реестре 1788 года указал, будто эти тома были уничтожены. Таким образом, вся ответственность за исчезновение древних памятников перекладывалась на монастырь. Но бывшие служители Спасо-Преображенской обители не пришли в восторг от идеи оборотистого графа. Кто-то из них (возможно, сам Иоиль), приписал рядом с пометкой об уничтожении: «3 докладу Его преосвященства», переадресовав ответственность на архиепископа Арсения.

Но зачем Мусину-Пушкину потребовался тот же хронограф, если наиболее интересные произведения из него граф изъял раньше? Дело в том, что данный сборник, скомпилированный, скорее всего, Д. Туптало, сам по себе представлял значительную ценность, и потому обер-прокурор решил присвоить его, воспользовавшись подвернувшейся возможностью.

Так или иначе, Мусин-Пушкин утверждал, будто приобрел хронограф в 1795 году. Спустя два года он впервые сообщил о «Слове…», которое входило в сборник. Известие об удивительной находке появилось в гамбургском журнале «8рес1а1еиг <3и №>гс1» в октябре 1797 года. Едва текст был с горем пополам прочитан, с него специально для царицы сняли копию.

Интересно, что уже в первой копии исследователи обозначили конкретную дату похода, о котором идет речь, – 1103 год, когда в битве с русичами половцы потерпели поражение. Но при дальнейшем ознакомлении с текстом возникли сомнения по поводу правильности такой датировки. Ее заменили приблизительной («в начале XII века писано»), а Игоря Святославича спешно окрестили Игорем Ольговичем. Мусин-Пушкин с такой трактовкой согласился, что внесло дополнительную путаницу в осмысление «Слова…». Так, в первом издании древнего повествования отмечено, что автор обращается… к Всеволоду Олеговичу, который умер в 1146 году.

Все эти недоразумения возникли из-за того, что в первых строках памятника (в оригинале он назывался коротко: «Слово о полку Игореве») прославляется доблесть князя Игоря, а это трудно связать с поражением 1185 года. Так что исследователям оставалось гадать, какой же из Игорей имелся в виду. Естественно, предпочтение отдавалось более известному Игорю Олеговичу, убитому киевлянами в 1147 году и позднее возведенному в ранг святых. Именно поэтому было решено, что речь идет о триумфальном походе 1103 года. Затем, уяснив ошибку, исследователи расширили заголовок, использовав полную летописную форму – «Игоря сына Святославля внука Ольгова».

В Петербурге, где в то время жил Мусин-Пушкин, его находкой не очень заинтересовались. Скорее всего, это произошло из-за осторожного отношения к древнему тексту Шлецера, наиавторитетнейшего специалиста в области русской старины. Тогда граф подался в Москву, в сердцах отказавшись от должности обер-прокурора. В «старой» столице хронографу посчастливилось больше.

Директор московского архива министерства иностранных дел историк Малиновский сразу сделал себе копию «Слова…». Вместе со своим сотрудником, ученым Бантышем-Каменским, он приехал к Мусину-Пушкину, чтобы договориться с графом о немедленном опубликовании литературного памятника. Все проблемы, связанные с обработкой текста, Малиновский взял на себя.

В 1800 году вышло первое издание старинной книги. В нем была представлена копия оригинального текста и его перевод. Разъяснения подавались в заметках, а в коротком предисловии очень сжато рассматривалось содержание и описание рукописи. Удивительно, но публикация очень понравилась Шлецеру. Он поторопился публично отречься от своих недавних сомнений относительно древнего происхождения текста. Интересно, что при всей шумихе, поднятой вокруг «Слова», оригинал хронографа мало кто держал в руках.

Об этом вспомнили только в 1812 году, после того, как имение Мусина-Пушкина, находившееся на Разгуляе, сгорело вместе с коллекцией рукописей и собраниями творений искусства. Сразу же появились подозрения относительно возможной фальсификации или более позднего происхождения «Слова…». Особенно стремился дискредитировать сановного коллекционера в глазах публики его основной конкурент – граф Румянцев. Он умело руководил слухами о фальсифицировании сгоревшего текста; его поддерживали некоторые ученые.

Скандалу не давало утихнуть выявление многочисленных подделок (одну из них за большие деньги купил сам Малиновский). Такие «списки» умудрялись делать даже на пергаменте. Приверженцы теории оригинальности «Слова…» старались противопоставить злым языкам авторитетные свидетельства людей, которые видели оригинал хронографа собственными глазами. Но тут обнаружилась странная вещь: с находкой Мусина-Пушкина никто из признанных знатоков старины не успел серьезно ознакомиться. Копий текста, кроме представленной в первом издании, не осталось (список, подготовленный специально для императрицы, нашли значительно позже). Итак, никто не мог сказать ничего определенного о том, когда же могла быть создана загадочная рукопись.

За реабилитацию «Слова…» серьезно взялся такой признанный специалист, как Калайдович. Но единственное, чего он смог добиться от Мусина-Пушкина, – это утверждения, что рукопись делалась «на гладкой бумаге», письмо было чистое, а «по письму и бумаге надо положить конец XIV или начало XV столетия». Однако Карамзин, собственными глазами видевший хронограф, на основании своих впечатлений утверждал: речь может идти разве что о конце XV столетия. Этой же мысли придерживался Малиновский, который работал с оригиналом текста. Существовали также версии относительно еще более позднего происхождения рукописи, в соответствии с которыми ее надо было датировать вообще XVII столетием.

Несмотря на все недоразумения, оригинальность находки Мусина-Пушкина все же была доказана. Первое слово в этом вопросе сказал Калайдович. Уже в 1818 году он нашел приписку, сделанную в «Апостоле» 1307 года. Неизвестный копиист процитировал в ней фразу из «Слова…», причем складывалось впечатление, будто эти слова имели в то время большое значение. Исследователя поддержал профессор Московского университета Тимковский, сопоставивший тексты «Задонщины», где речь шла о большой битве на Дону с татарами в 1380 году, и «Слова…». Профессор считал, что «Задонщина», созданная в XIV столетии, является не чем иным, как обычной переработкой более древнего текста – находки Мусина-Пушкина. Кроме того, Тимковский указывал на стилистические сходства в таких литературных памятниках, как «Слово Адама ко Лазарю», «Задонщина» и «Слово о полку Игореве». К делу отстаивания подлинности и древности спорного текста подключился также Карамзин, который доказал родственность стиля сгоревшей рукописи с Галичской летописью. После этого версия фальсифицирования хронографа была признана несостоятельной и больше не рассматривалась.

В настоящее время подавляющее число исследователей также не считают, что «Слово…» – подделка XVIII века. Объяснение звучит просто: у каждой мистификации должна быть цель. А в данном случае ее, по большому счету, просто нет. Как правило, сомнения относительно подлинности высказывают не лингвисты, а литературоведы и историки, которые не осознают количества и степени сложности правил, которые надо соблюсти, чтобы осуществить безупречную подделку. Академик Андрей Анатольевич Зализняк, выдающийся ученый-лингвист (его перу принадлежит много трудов в разных областях языкознания), наглядно продемонстрировал, с какими сложностями должен был бы столкнуться имитатор XVIII века, решивший подделать текст XII столетия, учитывая, что тот дошел до него в списке XV–XVI веков. Такому имитатору пришлось бы учесть сотни разнообразных моментов орфографического, морфологического и иного характера (включая, кстати, и ошибки, которыми обычно сопровождалось копирование древнего текста переписчиком) и при этом не упустить диалектные особенности, характерные для древних писцов, происходивших с русского северо-запада. А. Зализняк на конкретных примерах показал, что проделать такую работу один человек не мог физически. Академик привел ряд случаев отражения в «Слове…» языковых явлений, характерных для русского языка в XII–XIII веках и бесследно исчезнувших задолго до XVIII века, целый ряд других неоспоримых аргументов лингвистического характера, свидетельствующих о подлинности текста. Вывод напрашивается однозначный: если бы «Слово…» было создано неким мистификатором XVIII века, то он должен был быть просто-таки гением науки. Ведь такой человек обязан был бы знать историческую фонетику, морфологию, синтаксис и лексикологию русского языка, историческую диалектологию, особенности орфографии русских рукописей разных веков, многочисленные памятники древнерусской литературы, а также современные русские, украинские и белорусские диалекты разных районов. Другими словами, этот мистификатор опередил весь остальной ученый мир, сотни талантливых филологов, которые все вместе потратили на собирание перечисленных знаний еще два века. Причем автор мнимой подделки трудился бы в эпоху, когда научное языкознание еще не родилось, когда огромным достижением была бы уже сама догадка о том, что языковая сторона литературной фальшивки требует серьезного труда.

Итак, «Слово…» явно не является подделкой. Однако историки и филологи находят все больше дефектов печатного текста древнего памятника, а также высказывают вполне оправданные сомнения относительно его традиции. Стало очевидным, что форма поэмы, которая дошла до нас, не могла отвечать оригинальной форме «Слова…», написанного в XII столетии.

Теперь исследователи столкнулись с новой проблемой. Как можно определить, что в печатной копии принадлежит самому автору рукописи, что – переписчикам сборника, а за что надо «благодарить» Мусина-Пушкина, Малиновского и всех тех, кто помогал обрабатывать древний хронограф? Ведь разбиралось написанное очень тяжело, а значит, ошибки были неизбежными!

Первый серьезный анализ поэмы был проведен в 1836–1837 годах М. Максимовичем. Среди других исследований заслуживает внимания большая монография Д. Дубенского, напечатанная в 1844 году. Но дефекты копии «Слова…» с течением времени становились все более заметными. Следующие авторы любыми путями старались внести ясность в понимание текста и ради этой благой цели перешли от мелких поправок к одиночным словам, а со временем – к более значительным исправлениям. Достаточно обоснованные теории реконструкции «Слова…» как произведения XII столетия были, конечно, интересными. Но только находка копии рукописи, сделанной для царицы, дала основание для оценки редакционной работы Малиновского. Теперь можно было рассуждать относительно вида текста в хронографе. Тем не менее, работа, которая много лет велась в этом направлении, до сих пор не дала более или менее значительных результатов.

Итак, «Слово…» ныне известно в единственном старом списке, сделанном еще во времена Мусина-Пушкина. Согласно описанию, фолиант, названный «хронографом № 323», состоял из нескольких сотен страниц и был написан на бумаге несколькими авторами или копиистами. Кроме «Слова…», в него входили собственно летописная часть, «Сказание об Индии богатой», «Повесть о мудром Акире», «Деяние прежних времен…» и одна из версий «Девгениевого деяния». То есть все произведения представляли собой образцы светской, историко-героической и романтической литературы. К сожалению, никому в свое время не пришло в голову сделать копии других текстов, так что от них остался только перечень и несколько выписок, сделанных Карамзиным.

Тексты хронографа принадлежали к разряду редчайших. Например, после потери рукописи второй текст «Девгениевого деяния» нашли только в 1850-х годах. А вот копия «Слова…» так и осталась единственной. Да и вообще, сборник, который состоял только из светских произведений, для XII века был уникальным явлением. То, что рассказ о походе князя Игоря Святославича оказался в такой «компании», наводило на раздумья. Может, этот текст – книжного происхождения (т. е. писался автором для чтения)? Вот только что же лежало в основе «Слова…»? Была ли это оригинальная авторская запись? Или составитель сборника сделал обработку устного текста? А может, исследователи имеют дело с записанным песенным рассказом?

Похоже, что копия, использованная для издания 1800 года, ведет свое начало от черной рукописи (брульйона), написанной автором или посторонним лицом с его слов. На это указывают многочисленные приписки, заметки для памяти, поправки. Складывалось впечатление, что писатель колебался, не зная, куда же их вставить. Возможно, он сам не был уверен, какие части первоначального текста потребуются для работы, а какие станут лишними при дальнейшем редактировании. Удивляет также еще один момент. Четко ритмизированный текст местами перерывается прозаическими частями. Почему? Зачем они нужны? Может, подобные вставки появились, когда пытались собрать воедино разные варианты старой песни? Тогда выходит, что древний копиист просто не смог или не успел привести к единой ритмической системе некоторые места? Это может объяснить существование прозаических «рубцов», – они, наверное, обозначают места, где «состыковывались» разные варианты. Хотя нельзя отбросить версию, в соответствии с которой прозаические отступления и приписки являются лишь следствиями изменения текста-основы более поздними переписчиками. К тому же некоторые исследователи считают, что данный текст выполнялся речитативом, наподобие старинных былин, так что ритм рассказа местами мог преднамеренно снижаться, переходя в прозаическую декламацию.

Считается, что «Слово о полку Игореве» было написано между 1185 и 1187 годами. Эти даты устанавливаются на основании самого текста. Так, в нем говорится о князе Владимире Глебовиче как о живом человеке, а в 1187 году, согласно сообщению летописцев, он умер. Вместе с тем, следует вспомнить, что Игорь Святославич убежал из плена в 1185 году. А значит, до его возвращения на родину «Слово…» появиться не могло. Вдобавок, в 1187 году из плена возвратился Владимир Игоревич с молодой женой и сыном, о чем вспоминается в заключительной части «Слова…». Правда, в последнее время появились не менее достоверные версии, согласно которым уникальное произведение могло быть создано несколько позднее, в 1191–1198 годах. Поэтому достоверно установить, какая же датировка является правильной, на данный момент не представляется возможным.

Еще одна загадка – место рождения «Слова…». Единственное, что можно более-менее уверенно утверждать, так это то, что древний текст был написан на юге Руси. Точнее место создания шедевра не берется указать никто. Автор таинственного произведения тоже неизвестен. Во всяком случае, ни в самом тексте, ни в других древних исторических и литературных памятниках упоминание о нем не встречается. Одно очевидно: анонимный писатель обладал чрезвычайно широким мировоззрением, получил прекрасное образование, был человеком начитанным и хорошо разбирался как в литературе своего времени, так и в творениях прошлого. Довольно долго наиболее вероятной считалась версия известного археолога и историка Б. Рыбакова, утверждавшего, что «Слово…» писалось в Клеве киевским боярином Петром Бориславичем, упоминавшимся в летописи. Однако параллельно с этим есть предположения, согласно которым «Слово…» мог создать не киевлянин, а черниговец, галичанин, новгородец.

Среди возможных авторов «Слова о полку Игореве» ученые называли галичского «премудрого книгочея» Тимофея, певца Митусу, игумена Клево-Печерского монастыря Поликарпа, Кузмища Клянина, анонимных летописцев Владимира Галицкого и Святослава Всеволодовича, игумена Выдубицкого монастыря Моисея, тысяцкого Рагуйла, певца Ходина, летописца Петра Бориславича, киевского князя Святослава Всеволодовича и даже самого князя Игоря. А некоторые исследователи, основываясь на наличии в тексте тюркизмов и полонизмов, вообще говорят о половецком либо польском происхождении автора «Слова…». Но точно установить имя человека, создавшего данный текст, не удалось до сих пор. Ряд интересных предположений по этому поводу сделал Д. Лихачев. Он был убежден, что автор текста принимал участие в походе и изложил его историю в летописи. Но такое утверждение тоже нельзя считать доказанным. Да, неизвестный писатель действительно очень зримо нарисовал картины похода и боя. Однако с не меньшим блеском он описал события более чем вековой давности, активным участником которых, понятное дело, вряд ли мог являться. Очень живо поданы в тексте сон князя Святослава, плач Ярославны. Так что же, анонимный автор в одно и то же время находился вместе с Игорем в половецкой степи, в Клеве со Святославом (да еще и в сон к нему заглядывал!) и в Путивле на городской стене. Просто «Слово…» написано человеком гениальным, чьи провидения порой кажутся реалистичнее любых документов и свидетельств очевидцев. Некоторые современные исследователи говорят, что таким человеком мог быть знаменитый епископ Кирилл Туровский.

Существует также довольно интересное предположение, будто автором «Слова» является… полоцкая княгиня Мария Васильковна, жена Святослава Всеволодича. Тогда становится понятным, почему упомянутый князь в тексте столь сильно восхваляется, является идеальным героем. Подобное предположение объясняет наличие в поэме большого раздела, который описывает события, происходившие в Полоцкой земле; полоцкая тема прямого отношения к главной теме «Слова…» не имеет, и ее присутствие в поэме как раз можно было бы списать на происхождение автора. К тому же Мария получила хорошее по тем временам образование. Ее родная тетка монахия Евфросиния, одна из образованнейших женщин Древней Руси, сама писавшая книги и занимавшаяся переводами с греческого, открыла при полоцком монастыре школу для девочек и лично руководила обучением племянницы. Ко времени похода князя Игоря Мария, прожив в супружестве 42 года, успела объездить с мужем всю

Русь и прекрасно разбиралась во всех тонкостях отношений между князьями. По-видимому, эта удивительная женщина принимала участие в Киевском летописании, составив тексты с 1179 по 1194 годы.

Кроме многочисленных исторических и литературных признаков, свидетельствующих в пользу авторства женщины, исследователи обращают внимание на такие достоверные моменты, как наличие разнообразных тайнописей. Например, классическая «простая литорея», следы которой явно присутствуют в некоторых «темных» местах поэмы среди непереводимых слов. Правда, подобрать ключ к ней пока не удалось. Надо сказать, что многие распространенные виды тайнописи в «Слове…» обнаружены не были, однако это можно утверждать лишь относительно последнего списка. О наличии тайнописи в промежуточных списках «Слова…» и первоначальном авторском тексте ничего определенного сказать нельзя. Если даже изначально в поэме какая-то тайнопись была, то при переписке она могла исчезнуть или существенно исказиться. Некоторые «темные» места «Слова…» (до сих пор не переведенные или удовлетворительно не объясненные отдельные слова и целые фразы), возможно, представляют собою непрочитанную тайнопись. Еще один интересный факт связан с акростихом (краестрочием) – еще одной древнерусской системой тайнописи. В зачине поэмы, там, где автор сопоставляет свою творческую манеру с манерой Бояна, исследователи сумели выделить краестрочную запись «Мария». Это же имя прочитывается еще в четырех местах поэмы. Кроме того, акростихом на странице 6 выполнена фраза: «Сие писа Мария». Но может, княгиня просто вплела свое имя в словесную ткань произведения, чтобы указать: именно она являлась переписчицей ветхого экземпляра? Однако в тексте снова отыскивается акростих: «Сие писа сестра Брячеслав ни другаго Всеволода». Исследователи считают наличие стольких тайных упоминаний об одном человеке прямым доказательством того, что автором «Слова…» являлась все же полоцкая княгиня Мария Васильковна.

Политическая злободневность, высокохудожественная форма изложения обеспечили «Слову о полку Игореве» бессмертие в веках. Произведение сохраняло свою популярность среди современников, повлияло на дальнейшее развитие художественной литературы и стало одной из наиболее привлекательных тайн в наше время. Тайной, продолжающей дразнить воображение многочисленных исследователей. Загадкой, раскрыть все грани которой человечеству, увы, пока не под силу…