Текст книги "Такая вот жизнь, братец – 2. (Записки «Шестидесятника»)"

– Ну что ты, не надо было… Я бы взял, … – переместившись ко мне, шепнул Виктор мне на ухо, и мне в нос пахнуло жуткой смесью запахов: табака, водки, закуски и полуразложившейся смегмы, слизанной с моего члена… И мочи…

Мне стало дурно и я, давясь от приступа тошноты, рванулся с кровати.

– Куда ты? – тихо воскликнул Виктор. – Еще не вечер. Давай полежим немного.

Обхватив руками, он повернул меня на спину и принялся кусать соски, пытаясь мне задрать наверх ноги. Я чувствовал, как его член мягкой головкой тычется мне в анус.

– Нет, не хочу, оставь, – громко зашептал я. – Не хочу.

Я извивался под ним, как уж, пытаясь выскользнуть из его цепких объятий, борясь и с ним, и с самим собой. Это сопротивление озадачило его и, отпустив меня, он откинулся на спину. А мне только этого и надо было… Соскочив с кровати, я стал спешно натягивать джинсы.

– Ты что, с ума сошел, Виктор! А если кто войдет?

– Да, никто не войдет, все пьют и веселятся внизу, – недовольно отозвался Виктор, но преследовать меня не стал. – Ты на меня не сердишься?

– Да нет. Всё было хорошо. Так неожиданно, – сказал я, зажигая свет и оглядываясь в поисках зеркала. Мы были в комнате именинницы. Виктор, развалясь, лежал на кровати. Его член (каким он уродливым показался мне сейчас: длинный, кривой, с блестящей головкой) покоился на паху в полустоячем положении и из него сочилась сперма.

– Ты меня вот так бросаешь, – с упреком в голосе сказал он, бросив выразительный взгляд на член. – Хоть бы помог кончить.

– Сам себе помоги, – бросил я в ответ и, тихо открыв дверь, вышел из комнаты.

Внизу, кроме именинницы, уже никого не было. Она сидела в кресле перед включенным телевизором, задумчиво дымя сигаретой.

– А где Виктор? – не взглянув на меня, спросила Вера.

– Наверху, – не найдя ничего лучшего, ответил я. – Спит.

– Угу, – сказала она и оглядела меня с головы до ног.

– Ну, я пойду, спасибо за вечер.

– Угу, – опять сказала она и, положив сигарету в пепельницу, встала. – Я тебя провожу.

Мы вышли на улицу в душную нигерийскую ночь. Впереди, по шоссе с ревом проносились огромные фуры.

– Несутся, как оглашенные, – тихо сказала Вера. – Покоя от них нет.

Мы прошли по дорожке к калитке. В двух шагах от нас, прямо на обочине, разместился ночной торговец: яркий свет лампы выхватил из ночи полуголую фигуру человека, склонившегося над нехитрым костерком, на котором жарилось что-то страшно вонючее – не то рыба, не то буйволиное мясо – а рядом стояла тележка, доверху забитая темными, резными бутылками кока-колы.

– Будь осторожен, – сказала Вера, придвигаясь ко мне и кладя мне руку на грудь. – Здесь все про всех все сразу узнают.

– Да-да, – машинально ответил я, накрывая ее руку своей. «Поцеловать?» мелькнуло в голове. Вера, видимо почувствовав мое намерение, быстро отодвинулась и, слегка подтолкнув меня в сторону шоссе, молча повернулась и пошла назад.

Я вышел на шоссе. Машины сгрудились одна к одной, как рыбы в садке. Полыхали галогенные фары, то тут, то там раздавались визгливые крики сирен. «Наверно, опять фура впереди перевернулась», подумал я, лавируя между тупорылыми радиаторами.

Очередное ДТП перед виллой нашего начальства

Вилла встретила меня мрачным молчанием. Все уже улеглись. Я тихо разделся и, как был в плавках, вышел выкурить сигарету на лоджии. Проходя темным коридором, я услышал шорох: две фигуры – мужская и женская – разлепили объятия и, взявшись за руки, стали на цыпочках спускаться вниз по лестнице на первый этаж. Остроносый профиль переводчицы Марины проплыл по стене.

«Вот, стерва, меня отшила, а сама туда же. Да еще с парнем, который ей в сыновья годится…»

Я остановился и прислушался. «Значит, Марина ушла, и наверно надолго. А Т.»?

Их комната была на отлете и, проходя мимо, я слегка толкнул дверь, которая без скрипа приоткрылась. В комнате было темно, и только мерное гудение кондиционера нарушало тишину. Ночной сумрак разбавлялся светом уличного фонаря. Т. лежала на спине. Простыня закрывала ее всю до подбородка. Острия сосков груди проступали сквозь неё двумя маленькими горными пиками. Ее голова была в бигудях.

В ее позе было столько спокойствия и какой-то девственной чистоты, что я, умилившись, подошел к кровати и сел на пол. «А что если потянуть за простыню и открыть ее»? Не успел я подумать об этом, как Та – ны глаза открылись и она, сев на кровати и закрыв руками голую грудь, в ужасе уставилась на меня.

– Ты как здесь оказался? – грозным шепотом начала она. – Ты…

– Я… нечаянно. Ты так красиво лежала, – пытался оправдаться я. – Прямо… как царевна Несмеяна.

– Давай, давай отсюда, – продолжала шептать Т., видя, что я не агрессивен. – Ты же пьян! – Торопливо натянув на себя халатик, она проворно соскочила с постели и, сунув ноги в тапочки, грозно встала надо мною. – Вставай и давай отсюда. Сейчас Марина придет.

Ее нога, выглядывавшая из-под полы халата, была так соблазнительна, что я, не поднимаясь с ног, обхватил ее и прижавшись к прохладной поверхности бедра, принялся жадно целовать ее нежную, гладкую плоть, не обращая внимания на ее испуганные вскрикивания и попытки высвободиться.

– Дурак, – только и могла вымолвить Т., пытаясь расцепить мои руки, – отпусти меня сейчас же…

– Ты необыкновенная, я тебя обожаю, я просто без ума, – лепетал я, веря в то, что говорю. Я терся щекой о ее бедро, стараясь продвинуться поближе к белой каемке трусиков, но она ухитрилась вырваться из моих цепких объятий и отскочив от меня, как кошка, замерла у двери.

– Вставай и уходи.

– Если бы ты знала, что со мной только что было, ты бы не гнала меня… – Мне хотелось ей во всем признаться. – Меня чуть не изнасиловали.

– Да ты что! – на мгновение опешив, воскликнула она. – Врешь ты все.

– Ей Богу, не вру. Пойдем, посидим немного, я тебе все расскажу. Не гони меня. Мне так тошно…

Не видя другого способа избавиться от меня, она молча ждала меня у двери…

Мы вышли в коридор и поднялись на устроенную на крыше террасу.

Ночь была тихая, звездная. Легкий бриз шевелил темными кронами пальм. Мы уселись на стоявшей у стены скамейке, и я стал рассказывать. О себе, своей жизни, семье… Ее рука оказалась в моей, и вся моя жизнь, как бы переливалась через нее в ее душу. … Она слушала, не перебивая меня и только (как мне казалось тогда) слегка пожимала мне руку в особо жалостливых местах моего рассказа. Потом кратко обрисовала свою жизнь: работа и учеба на вечернем отделении иняза, больная мать, тесная комнатушка на Столешниковом переулке («зато в самом центре», добавила она с гордостью) … Потом, словно очнувшись, осторожно высвободила в свою руку из моей и встав, начала тихонько прощаться… Я хотел поцеловать ее, но она молча отвернула лицо в сторону, и я принялся покрывать поцелуями ее открывшуюся из халатика грудь… Она стояла и покорно ждала, пока я не закончу. Я схватил ее руку и положил на свой бугрившийся под плавками член. Она тут же отдернула ее и, бросив на меня свирепый взгляд, высвободилась из моих объятий и молча быстрыми шажками удалилась…

…По воскресениям наши ездили на океан – купаться. Это были грандиозные, шумные мероприятия. Всё делалось с истинно русским «размахом». Собирались засветло: предстояло проехать около 200 километров аж к самой границе с государством Бенин. На площадке нас уже ждал наш «фирменный» транспорт: пара крепких, добротно сработанных «пазиков» и тупорылый джип «УАЗ». Поначалу я не ездил – жалко было тратить на поездку свой единственный выходной, – но потом втянулся и уже с пятницы жил в предвкушении удовольствия.

Утро в тропиках – самое приятное время суток. Воздух чист, как слеза, и нежен, как шелк. Выйдешь на улицу и пьешь его, как божественный нектар (особенно после возлияния накануне вечером). А вокруг тишина: всё будто замерло в ожидании нового дня. Утренняя свежесть вливается в легкие и на душе вдруг становится радостно и легко: то ли от того, что жив еще, или что ещё один день по боку, или просто, что можешь все это видеть… Зайдешь в автобус, устроишься где-нибудь поближе к передней двери (сзади обычно располагались утренние «киряльщики») и сидишь себе, подрёмываешь, здороваясь сквозь дрёму с заходящими в «салон» людьми (здесь все со всеми здороваются) и в полуха прислушиваясь к недовольным репликам их товарищей:

«Ну все, что ли», «давай, поехали, хватит ждать». «Да, подожди ты: человек вчера поздно с трассы вернулся».

Особенно доставалось итээровцам. «Чего их ждать. Они и так каждый день в душе моются».

Постепенно автобус заполнялся рабочим людом и нашим братом – «обслугой».

Наконец, разбудив клаксоном полусонного охранника у ворот, мы медленно выезжаем за пределы стройплощадки и выруливаем на шоссе. В добрый путь. Самое главное – не попасть в пробку перед въездом в Лагос. В воскресение, правда, такое бывало редко: разве что нажевавшийся гашиша нигерийский «водила» не впишется в поворот и положит огромную фуру поперек шоссе, перегородив путь машинам…

До Лагоса едем молча. Половина пассажиров спит, остальные хмуро пялятся на мелькающие перед глазами знакомые сцены: унылые лачуги придорожных лавчонок с их крышами из гофрированного железа и облупившейся штукатуркой стен, кормящих матерей на скамейках у ворот дома, детей с копнами покрытых пылью волос, копошащихся в мусорных кучах прямо под палящим солнцем, уличных торговцев с горой всякой всячины на головах, сидящих на корточках мужчин, толстозадых, завернутых в цветастую материю женщин…

Все это уже было видано-перевидано.

– Все бы хорошо, кабы не черномазые, – ворчит пожилой сварщик Хромов из Нижневартовска, – А зарплата что: мы и у себя неплохо заколачивали.

Что и говорить, спустя полгода всё здесь начинает надоедать: и убогость жилищ, и необузданность природы. Все эти пальмы, мотающие на ветру своими кронами, тропические ливни, обрушивающие потоки воды на все живое, бесконечные заторы на дорогах, аварии… А, главное, ничем не сменяющаяся жара и зелень окружающего ландшафта.

– Сейчас у нас снег начинает сходить, – продолжает зудеть Хромов. – Солнышко греет, ручейки бегут, подснежники на волю пробиваются…

– По солнышку заскучал, – отзывается кто-то с задних сидений. – Мало тебе его, что ли?

– Да не то здесь солнце. Не нашенское. С утра до вечера шпарит, как из доменной печи. Вчера Котюков приехал, хлебушком угостил. Запах, я вам скажу…

– Кончай ты нудеть! Заскулил. Тебя, что, сюда силком тянули?

– Так, ведь, сказали, что за год можно «Волгаря» сделать.

– Ну да, как же, сделаешь. Да ты, хоть, на два Волгаря накопи, а все равно, пока Дирекция всем своим не отоварит, не видать тебе его, как своих ушей. Да ты, поди, уже и пропил половину.

Пили, конечно, знатно. И чем дальше от начальства, тем шибче. За этим, собственно, и на океан ехали…

Я по наивности думал, что мы туда действительно едем купаться. Поплавать в бирюзовой океанской пучине, покачаться на гребнях волн, поваляться на горячем песке. Ан нет. Народ ехал на океан «культурно отдохнуть». Сиречь, нажраться и закупить «горючего» на следующую неделю. Пляж был у самой границы с Бенином, бывшим Того, где народ жил беднее и всё было намного дешевле.

Наконец, минуем «пригородную зону» и выезжаем на окраину метрополиса. Ландшафт круто меняется. Если минуту назад существование человека еще как-то вписывалось в окружающую его среду, то сейчас от нее не остается и следа. Вон, издали видна огромная, висящая на бетонных стойках крыша национального «Дома Искусств». Внешне здание походит на генеральскую фуражку с высоким околышем. Говорят, строили болгары или израильтяне. Выглядит эффектно.

Архитектурный «шедевр» Лагоса

Как-то я возил туда группу новоприбывших. Осмотрев здание, мы решили сходить на фильм. Помню, назывался он очень пристойно: «Признания Мойщика Окон». А оказалась такой порнухой, что хоть стой, хоть падай. Бабы вышли из кинотеатра все красные. Ну и материли же они меня тогда…

Наконец, шоссе переходит в широкий, корытообразный мост эстакады фирмы «Бергер» ФРГ, по которой мы несемся к стремительно приближающейся лагуне. Построенный на высоких пилонах, это детище немецкого гения в считанные минуты переносит нас из патриархально-сонной прошлой Африки в ее урбанистически-уродливое настоящее.

Лагос, подобно двум другим гигантам современной урбанистики – Нью-Йорку и нашему Питеру – частично стоит на островах, соединенных друг с другом красивой эстакадой, по которой мы сейчас летим в потоке вырвавшихся на свободу машин, летим навстречу редким, словно пальцы, тычущие в небо, небоскребам, украшавшим центральную набережную города – «Марину». Раскинувшаяся внизу лагуна поражает своим безмятежным спокойствием. Жемчужно-серые облака, отражаясь в зеркальной поверхности вод, окрашивают их в призрачный цвет сказки. Выскочив на противоположный берег, мы плавно съезжаем с моста по развязке и катим дальше, опять-таки по эстакаде, теперь уже вдоль лагуны, оставаясь при этом на приличном расстоянии от земли. Мимо проплывают все те же прямые, как свечки, небоскребы (надо же: кругом нищета, а они небоскребы возводят!), элегантного вида соборы, откровенно модернистской архитектуры церкви, современные, похожие на кубы здания с огромными буквами на крышах – NEBA (Нева, читаю я), NAI – ну, в общем, все на «Н» – ведь, мы же в Нигерии. А ниже, под нами, море красных, черепичных крыш одноэтажного Лагоса. Затем, как бы задев по касательной припортовую часть города, мы отскакиваем от него и выйдя на финишную прямую, несемся по шоссе вдоль берега в сторону Бенина. До места ещё около получаса пути. По одну сторону дороги – роскошные виллы, отели, автозаправки. По другую – Атлантика. Скрытый от нас зеленым частоколом пальм, океан уже где-то рядом и мы, еще не видя его, уже чувствуем его мерное дыхание. Наконец, съезжаем на ухабистую дорогу, ведущую к пляжу. Минута – и мы в жидкой пальмовой рощице, отделяющей цивилизацию от стихии. Въезжаем в нее и сразу же вязнем в грязном, унавоженном гнильем песке. Приходится вылезать наружу (в автобусе остаются женщины и детишки), и вот уже вся наша шатия-братия с гиканьем и смехом толкает тупорылый пазик, который, надсадно урча, вылезает из грязи и медленно пробирается между деревьев в окружении нас, развязных, дымящих сигаретками, в индийских джинсах из Союза, а то и шортах, клетчатых рубахах и кепарях с нечитабельными сокращениями наших компаний, написанных латиницей, типа Soyuszagrangaz или Tsvetmetpromexport, а вокруг уже свора набежавших невесть откуда туземцев с любопытством (и страхом) разглядывающих настоящих «руси». А мы идем себе по песку вслед за переваливающимся с боку на бок автобусом, делая вид, что не замечаем их любопытных взглядов, которые все же приятно щекочут наше самолюбие. Быть все время на виду, постоянно в центре внимания местного населения – один из редких положительных моментов нашего пребывания за границей. Мы выходим на пустынный берег и опускаемся на холодный песок. Ну, вот и все: мы на месте.

Океан поражает мощью, необъятностью. Вал за валом накатывает он на берег свои воды, мерно, с глухим грохотом разбивает их о песок. Мы тут же разоблачаемся и, побросав одежонку, бежим на солнечную сторону пляжа, поближе к воде, погреться. Зеленовато-серые волны собираются в мощные валы, стеной идут на тебя и разбиваются у ног, обдавая всего водяной пылью, а затем, шипя и пенясь, уползают назад в родную стихию, стараясь сдвинуть тебя с места, утянуть за собой… Они, словно огромные губы, втягивают в себя мокрую кромку пляжа, поднимаясь и ниспадая в космическом ритме. Узкая полоска пены, словно седой ус над верхней губой великана, мечется взад-вперед, то набегая на нас, то уползая под очередную водяную громаду. Постояв некоторое время, словно завороженные, мы уходим в тенистую часть пляжа, поближе к пальмам. Нет, желания лезть в эту круговерть – пока нет, – и мы вытягиваемся на песке, отдыхая от дорожной тряски. Вокруг тишина, нарушаемая мерными ударами волн о берег, криками чаек и редкими воплями детишек и взрослых купальщиков.

Чаще всего я ездил на океан с Витьком: с ним было веселее и… спокойнее. Он был всегда душой компании: спокойный, слегка ироничный, и все с какой-нибудь шуточкой-прибауточкой… Эх, Витек, Витек, где-то ты теперь. Может, заправляешь какой-нибудь конторой, а может, где-нибудь за пределами нашей Родины болтаешься… Разукрашенный прыщами по покатой спине и жирной груди, с вечной сигареткой во рту, он тем не менее никого не отталкивал. С ним и меня принимали…

Поначалу мы «тусовались» (тогда еще этого слова не знали) с нашими девицами-переводчицами: бутербродики там, кока-кола, бананы, манго, … а потом, после волейбола и хорошего заплыва, переходили в мужскую компанию. Но это уже после… А, вначале – отдых: лежишь на сыром песке у самой кромки, волна, пузырясь и пенясь, словно шампанское из бутылки, окатывает тебя и уходит назад, и ты чувствуешь, как вместе с уходящей водой из-под тебя уползает песок…

Я смотрю на фото тех дней и глазам своим не верю: неужели это я? Такой здоровый, стройный, розовотелый (почему-то нигерийское солнце не окрашивало меня, как других, в шоколадный цвет загара), я стою по щиколотку в молочно-белой пене, а за спиной бескрайний, бирюзово-серый простор…

Один на один с морской пучиной Атлантики

А, вот, сижу, опираясь на руки, у самой кромки пенного разлива, в фирменной кепочке и желтых, цыплячьего цвета плавках: шапка нечесаных, густых волос, белозубая, счастливая улыбка и выражение идиотской беззаботности на лице…

Отдых на краю бездны

Пойдёт и «Реми Мартин»

Или, вот еще: стою с моим начальником Перфильевым, позируя перед фотоаппаратом, оба, видимо, уже навеселе. Я все в тех же желтых плавках и желтой, в зеленую полоску махровой пижамке (материн подарок), в руках темная, с золотой наклейкой бутылка французского бренди – не то Реми Мартин, не то Мартель, – (мы все искренно верим, что это настоящий коньяк), а на мокром от купания лице – ухмылка довольного собой дикаря… А, вот, мы играем в волейбол (горячий песок обжигает подошвы ног) и делаем это запросто, так, как будто это не край света, а какое-нибудь Подмосковье или берег Финского залива… Мы стоим в кружке, изготовившись в ожидании паса, один из нас взметнулся в воздух в прыжке, а на заднем плане, под разметавшимися на ветру кронами пальм, – наши неказистые «пазики» и джип с брезентовым верхом. И везде здоровые, крепкие русские парни: можно сказать, цвет нации! У всех бронзовые, без жиринки тела, гладкие, довольные морды…

Вот мы устроились на корточках (на местный манер) вокруг бродячего торговца в национальной, расшитой геометрическими узорами шапочке и просторной рубахе. На руке у него нанизана целая связка всевозможных бус и украшений, у ног, на синей подстилке – бежевые, разрисованные черными узорами узкогорлые тыквы – «калабаши», кожаные сумки с бахромой, коврики, костяные браслеты. Чего только нет! А наши с умным видом все рассматривают: выбирают подарки домой. Да, славное было время, что и говорить…

Главной привлекательностью этих поездок для меня, как ни странно, оказалось не купание и не пьянка, а раздетые нигерийские красавицы. Наши женщины им просто в подметки не годились. Если и в одежде нигерийки тоже поражали какой-то первозданной царственностью, умением «нести себя», то здесь, в неглиже, на фоне бескрайней водной глади, бездонного синего неба и желтой полосы песчаного пляжа, они представали взору в полном блеске и величии. Их совершенные, как мне казалось, пропорции, черная, как уголь, или шоколадная, лоснящаяся на солнце кожа, словно магнитом, притягивали взгляды наших мужиков. Казалось, эти женщины живут в другом, отличном от нашего, измерении… Как говаривал мой нигерийский приятель Сунджи: «Бог дал белому человеку всё, а черному – кожу»! Короче, я ими любовался издали.

Однажды моя тайная страсть сыграла со мной злую шутку. Мы сидели с Витьком в тенистой части пляжа, распивая на двоих здоровенную бутыль пива, невесть откуда добытого Витьком, как вдруг мой наметанный глаз выхватывает из общего мельтешения тел одиноко стоящую женскую фигуру, вокруг которой, словно цыплята вокруг наседки, возилась целая свора чернокожих детишек. Женщина стояла неподвижно, пристально вглядываясь в океанскую даль и было в ее величавой, напряженной позе что-то от скульптур Аристида Майоля: та же полновесность форм и тяжелая, зрелая красота женского тела. Чувствуя, что меня нестерпимо тянет к ней, я, ничего не говоря Витьку, встал и, словно завороженный, направился в ее сторону. Она стояла ко мне спиной, слегка выставив вперед одну ногу и перекинув вес тела на другую, и от этого одна из ее ягодиц, призывно пружинясь, выставилась наружу. На ней были белые, полупрозрачные, мокрые от недавнего купания трусики и такой же белый бюстгальтер, узкой лентой перерезавший блестевшую на солнце спину.

Местная Афродита

– Отличная волна для сёрфинга, – сказал я по-английски, подходя к ней сзади.

– Простите? – сказала она, поворачиваясь ко мне.

У нее были тонкие, полные какой-то тайной одухотворенности черты лица. Высокий покатый лоб плавно переходил в покрытый мелкими кудряшками череп, украшенный свернутыми в толстые колбаски пучками специально отращенных для этой цели волос. Ее худое, словно выточенное из эбенового дерева и до блеска отполированное лицо вкупе с длинной, точеной шеей делало ее похожей на изящные статуэтки, изредка встречавшиеся на местных базарах изделий народных промыслов. Высокие, сливающиеся с кожей лица брови, слегка выдающаяся надбровная дуга, приплюснутый нос с широкими ноздрями, большой, красиво очерченный рот и скошенный подбородок складывались в поразительно гармоничный ансамбль. Миниатюрное, словно вышедшее из-под руки местного резчика, ушко было украшено золотой сережкой в виде двух, свисающих на цепочке шариков. Глаза с огромными, горящими, словно два черных агата, зрачками, смотрели как-то грустно и одновременно доверчиво.

Осмотр «достопримечательностей»

– Отличная погода сегодня, – промямлил я снова, пораженный ее красотой, – не так ли?

– Да, – просто ответила она, и отвернувшись, стала снова смотреть в бирюзовую даль.

– А что это вы выискиваете в океане? – набравшись наглости, продолжал я. – Вашего мужа?

– Нет, – опуская глаза, ответила она, – у меня нет мужа. Говорят, у берега появились акулы. Кто-то видел их плавники над водой.

– Неужели здесь бывают акулы? Когда на рейде постоянно стоит до сорока судов, – сказал я, с видом знатока указав на силуэты нескольких танкеров, застывших на горизонте.

– В это время акулы сюда приходят. Так было всегда. И им наплевать на ваши танкеры… Но вы, белые, вы их не боитесь, – сказала она, показав рукой на купающихся. – Вы ничего не боитесь, – добавила она с укором в голосе.

– Мы, белые, – с усмешкой подхватил я, – любим рисковать. Это придает нашей жизни особую остроту. Понимаете? А вы, что, боитесь? – не зная, как продолжить разговор, спросил ее я.

– Чего нам бояться. Мы у себя дома. Мы знаем, что можно, а что нельзя. А вот, вам, чужеземцам, следует быть более осторожными.

«Что верно, то верно», мелькнула в голове мысль. Мелькнула и тут же пропала.

– А что, может, рискнем вместе? – сказал я вслух с бравадой.

– Да нет, спасибо, я же на работе. У меня вон, дети, – сказала она, махнув рукой на возившихся в горячем песке ребятишек. – А вы идите, вы же ничего не боитесь, – добавила она с усмешкой в голосе.

– Я боюсь, но рядом с такой красавицей, как вы, просто обязан быть смелым, – сказал я, улыбаясь и открыто заглядывая ей в глаза.

Она смущенно улыбнулась в ответ и опустила голову. У наших ног уже копошились две похожих на два черных головастика девчушки…

Я глянул на идущую на меня стеной волну и преодолевая страх, кинулся ей навстречу. Я знал, что делают в таких случаях и, не раздумывая, нырнул под нависшую надо мной гору воды и в следующий момент, оставив ее позади, уже несся во встречном потоке навстречу новой горе. Отметив про себя, как лихо закручивается ее барашек, я опять ушел на глубину, и через пару мгновений был уже далеко от берега. Я плыл все дальше и дальше, ликуя от чувства свободы и контакта со стихией волн, которые то возносили меня, то мягко опускали на своих гребнях. Вода была теплой, как парное молоко. Вспомнив о способе йогов держаться на воде без движения, я попытался скрестить ноги в позе лотоса, но вторая нога все время соскальзывала с ляжки и для того, чтобы завести ее на место, мне снова пришлось погрузиться под воду. Вынырнув со скрещенными ногами, я закинул руки за голову и лег на поверхность, чтобы передохнуть, но меня все время, как поплавок, возвращало в полувертикальное положение. Я как бы сидел в воде, как в кресле. От нечего делать я стал смотреть на берег и вот тут-то и заметил на пляже какое-то странное движение. Люди поднимались с лежаков и, собираясь маленькими группками, смотрели в мою сторону. Среди них были и три наши переводчицы: две старых и одна новенькая, только что приехавшая из Москвы. Они стояли вместе и, энергично маша руками, что-то кричали, но мне ничего не было слышно из-за шума волн. Я понял, что что-то случилось, но что, где и с кем? Этого я не знал. Повернувшись в сторону океана, я попытался что-нибудь рассмотреть, но не увидел ничего, кроме равномерно взлетавших и пропадавших белых барашков. Тогда я расцепил ноги и, сжавшись пружиной, выпрыгнул в воздух. В краткий миг парения я успел заметить впереди несколько темных, движущихся в моем направлении предметов. «Что это такое? Уж не плавники ли? Ну, конечно! Это же стая акул! И они идут прямо на меня»!

Меня вдруг обуял панический ужас. До берега было метров тридцать. Я был один, помощи ждать было не от кого. Я выпрыгнул еще раз, пытаясь разглядеть их получше. Предметы были все там же, они плясали на волнах, словно огромные черные поплавки. И они шли на меня! Я повернулся лицом к берегу и принялся изо всех сил колотить по воде руками и ногами, но встречные волны сильно затрудняли движение. Я продвигался вперед рывками, используя движение волн и борясь с откатами. По мере приближения к берегу волны становились все выше, а мое падение с них все стремительнее и круче. Оказываясь в омуте между валами, я должен был поворачиваться лицом к следующей волне, чтобы не быть перевернутым навзничь. Взлетая на очередной гребень, я успевал кинуть взгляд за спину, всякий раз убеждаясь, что плавники не отстают. Я был уже в десятке метрах от пляжа, беспомощно барахтаясь в провале между валами, когда очередная гигантская волна взметнула меня, как щепку, в воздух и в следующее мгновение кинула вниз, накрыв сверху тонной водной массы. Меня ударило о песчаное дно, закрутило во встречных потоках, а потом с неодолимой силой потянуло под очередную, горой возвышавшуюся надо мной волну. Еще мгновение и она обрушится на меня всей своей мощью. «Ну все, мне конец», мелькнуло в голове. «Хорошо, что не в пасти акулы», утешил я себя и отключился. На мое счастье волна ударилась о берег рядом (иначе бы мне переломало кости!), потом подхватила меня и вынесла на песок, как оказалось, прямо под ноги подбежавшему на помощь Витьку. Вдвоем с новой переводчицей, они вытащили меня на сухое место, но этого я уже не помню. Пришел в себя от ударившего в нос запаха алкоголя и обжигающей глотку жидкости. Открыв глаза, я увидел, что лежу на коленях у нашей новенькой переводчицы, которая, держа одной рукой мою голову, пытается другой влить мне в рот стакан бренди…

Наша новая переводчиуа

– Ну, слава Богу, жив, – сказала она, вытирая мне рот платком. При этом ее мощная, стиснутая купальником грудь слегка коснулась моей щеки, и я почувствовал себя на верху блаженства.

– А что акулы? Они ушли? – слабым голосом поинтересовался я. – Где они?

– Вон они, твои акулы, – сказала переводчица (ее звали Света, хотя все почему-то предпочитали именовать Светлана Николаевна), показав на пару черных двухлитровых бутылей пива, валявшихся тут же в песке. – Вот их-то все и приняли за акул. А теперь все, вон, сами за ними охотятся.

Я приподнялся с ее колен и увидел, что большинство купальщиков плыли, борясь с волнами, в сторону моря, а некоторые уже возвращались назад, держа в руках черные, пузатые бутылки. Среди последних был и мой Витек. Радостно размахивая бутылками, он подбежал к нам и, бросив их в кучу, в изнеможении повалился на песок.

– Ну, как ты? – приподнявшись на локтях, спросил он. – Цел?

– Что за дела? Откуда бутылки? – игнорируя вопрос, спросил я.

– Колоссальная удача, Петрович, – радостно сообщил он, – Негры вчера везли контрабанду с сухогруза, да попали в шторм, ну и перевернулись, и пошли на дно. И все до единого на тот свет, представляешь, все до единого. А бутылочки-то всплыли. И вот они, родненькие, – закончил он, умильно оскаблившись и любовно оглядывая свою добычу.

Я взял в руки бутылку. «Шлиц» – было выведено на ней похожими на зигзаги молнии буквами. А под ним, – «дженьюин драфт».

– А что это за «дженьюин драфт», спросил я, недоумевая.

– Ты чего, не знаешь? – удивился Витек, – Это же настоящее – бочковое!

Вечером у нас состоялась грандиозная пивная оргия….

…Эта новая переводчица была, надо сказать, любопытная штучка. Она приехала к нам весной, спустя год с начала строительства, и сразу же заняла в Дирекции главенствующее положение. В отличие от нас, прехавших, кто откуда, она была москвичкой и, кроме того, своим человеком в ГКЭС – преподавала на курсах при Комитете – и хорошо ориентировалась в чиновничьей иерархии. Она уже бывала за границей – в Ираке и Сирии – и знала деловой английский не понаслышке, а т.с. из первых рук. Ее сразу же приставили к нашему главному инженеру для ведения наиболее ответственных переговоров, которые она проводила со знанием дела, оттеснив нас на второй план. Моих девиц оставили в конторе, а меня направили на другие участки: переводить инспекторам Текинта и нигерийцам, обучавшимся с нашей помощью профессии сварщика. В результате, я теперь всё утро проводил в небольшом ангаре, вдыхая сварочный дым и переводя инструкции нашего главного сварщика молодым нигерйиским парням, резавшим и варившим обрезки знаменитой японской трубы, которые привозились сюда с трассы. Работа была, можно сказать, не бей лежачего. Мой шеф всё показывал сам, и всё сводилось к имитации. Я откровенно валял дурака. (Мог бы, кстати, и сам профессии сварщика обучиться). Моя командировка подходила к концу, надо было думать о возвращении на Родину и о том, что делать дальше.

С этой новой переводчицей мы не очень контактировали: ее статус не способствовал этому. Мы часто виделись в комнате переводчиков, где ей выделили отдельный стол, но общение ограничивалось вежливыми приветствиями и ничего не значащими фразами. Это была высокая, плечистая женщина лет тридцати пяти с длинными ногами, полным отсутствием бедер и талии и маленькой головой на короткой шее. Этакая длинноногая Диана-охотница. Первое, что бросалось в глаза, был ее бюст: он был таким мощным и необъятным, что она даже, как бы, сутулилась от его тяжести. У нее было обычное лицо русской бабы с мясистыми щеками, большим плотоядным ртом и красивыми, серыми глазами, глядящими на тебя внимательно, спокойно и открыто из-под высоких, надменно приподнятых бровей. Да, взгляд у нее был тяжелый, это мы с Витьком сразу отметили, обсуждая ее прелести за бутылкой пива. И пришли к выводу, что от нее надо держаться подальше.