Текст книги "Конец Европы. Вместе с Россией на пути к многополярности"

Описывая предпосылки недопонимания жителей Европы относительно ситуации в России («это то, что остаётся непонятным в Европе» – сказал он), Жан-Мишель Карре особо выделил момент формирования структуры российской власти, обратив внимание на некоторое, как он выразился, «смешение всего сразу»: С одной стороны, это русское православие, по определению неагрессивное, которое в России начинает как-то совмещаться с мусульманством, религией молодой, но агрессивной в некоторых проявлениях – с другой стороны. Из этого «совмещения» логически вытекает вопрос: в чём секрет устойчивости русской цивилизации и русского государства?

Для европейца, привыкшего за последние несколько столетий к унификации и нивелировке всего под один стандарт, такое сочетание действительно выглядит непонятным. А ответ вообще звучит как откровение. Секрет устойчивости именно в том, что русское государство как раз таки не осуществляет смешения культур, идентичностей, языков и конфессиональных проявлений. То есть, в отличие от западной цивилизации, не настаивает на перемешивании, ассимиляции, стирании идентичности, сохраняя всё многообразие или, как выражались первые евразийцы, – «цветущую сложность Евразии». Русский подход – это не синкретизм. Традиционный подход, – а именно Традиция лежит в основе евразийства, – это отрицание редуцирования всего к универсальному социальному стандарту, что свойственно как раз Западу в целом и Европе в частности. Реализующийся сегодня мондиалистский проект объединения в ЕС, – создание плавильного котла, в котором происходит уничтожение всего этнического, традиционного, самобытного, где происходит перемешивание культурного, языкового и религиозного многообразия народов Европы – убивает народы. В нём они перестают существовать как органические общности, превращаясь сначала в атомизированных индивидуумов, лишённых коллективной идентичности, а затем в бесполую биомассу. Вся европейская история последних столетий – это триумф lacite, «светскости», возведённой в абсолют, которая, в итоге, потерпела крах.

В тот момент, когда Европа народов превратилась в нынешний ЕС, она больше не смогла давать ответ на экзистенциальный запрос каждого конкретного человека: «В чём смысл моего существования? Где изначальная основа моего бытия? Зачем я живу, кто я, и какова моя миссия?» Ответа на Западе в целом, и в Европе в частности, больше нет. И это концептуальный тупик, в котором оказался современный Запад. Он лишил человека всякой органической идентичности, подменив её искусственными суррогатами, но тем самым, он лишил его смысла. Цивилизация Запада отняла у человека главное, что отличает его от животного, то есть Духа. В довершение, лишив человека ещё и души, одновременно со «смертью» Бога. «Бог умер». Ницше констатировал это как приговор Западу. Это есть итог развития европейской мысли, итог становления эпохи Модерна и результат её завершения – отрицание Традиции, выведение Бога за скобки и оставление на его месте субъектно-объектной пары. Европейский человек в какой-то момент остался один на один с природой и, избавившись от Бога, провозгласил свой разум, свой рассудок мерой всех вещей.

Трагический во всех отношениях ХХ век неоднократно демонстрировал, как сбоит человеческий рассудок, приведя Европу в состояние кровавого хаоса двух величайших войн. И это только за одно ХХ столетие! Вот тебе и рассудок, пожалуйста, полюбуйтесь. Жизнь без Бога, изъятие идентичности – этноцид, лаоцид, то есть уничтожение народов как коллективной органической общности – и последующее великое смешение, чего, как раз, не произошло в России привело Европу в нынешнее, плачевное состояние. Дальше двигаться некуда. Конец уже близок.

В отличие от Европы, Россия является большим пространством, сохранившим всё многообразие идентичностей, которое существовало на её территории веками. Народы, этносы, культуры, языки и религиозные течения в России не только сохранены, но и развиваются. Не произошло религиозного синкретизма, как не произошло и смешения народов, несмотря на модернистские эксперименты, которые не обошли Россию. Романовы, будучи ориентированы на Европу, начали модернизацию через вестернизацию, то есть за счёт сакральности. Пётр I реализовал проект материального развития, лишая русский народ сакральности потому что она была признана, по научению его западных наставников, неким сдерживающим фактором, который, якобы, не давал российскому государству стремительно модернизироваться. А эта модернизация была необходима, потому что нужно было отвечать на вызовы, которые шли опять же с Запада. Ибо Европа в своём стремлении навязать России свой цивилизационный код, постоянно, каждое столетие, а иногда даже не один раз за столетие, отправляла свою армию на завоевание России для того, чтобы принудительно «цивилизовать» её под европейский стандарт. Россия вынуждена была обороняться и модернизировать свои вооружённые силы, развивать индустрию, технологии. Делалось это зачастую за счёт исконной идентичности и сакральности, что стало нашей фатальной ошибкой, приведшей к большим историческим драмам русской цивилизации.

То же самое повторили большевики в своём стремлении к индустриализации, приняв западное, европейское учение марксизма, позитивистское, материалистское и прогрессистское. Но даже несмотря на романовский эксперимент, несмотря на индустриальный, прогрессистский порыв большевиков, многообразие культур и идентичностей в России сохранилось. Может быть благодаря огромному пространству, где всегда было укрыться. Старообрядцы бежали от никоновской церковной реформы и разрушения Традиции, народы России уклонялись от прогрессизма, атеизма и идеологической обработки со стороны марксистов. И вот сегодня мы сосуществуем в ситуации этнического многообразия на Кавказе, за Уралом, на Дальнем Востоке, на Крайнем Севере. Этническое многообразие сохранено, этнос как базовая, изначальная категория любого народа, соприсутствует с нами по факту. А в Европе он преодолён однонаправленным слиянием в народы, затем народов – в империи, позже распавшиеся на политические нации. Распад европейских империй преодолевал народ (лаос), как явление, дробя его на национальные государства – état-nation, где уже атомизированный индивид становился главной социальной категорией, приближая бездну гражданского общества.

Русский народ – это народ большой, полиэтничный, органичный и цельный. И если в Европе народы были размолоты в гражданское общество, то в России они сохранились как органические общности. Затем гражданские общества европейских национальных государств сложились в единое образование – Европейский Союз, где люди лишились последней, теперь уже искусственной – национальной – идентичности, то есть, политической принадлежности к тому или иному национальному государству. В России же все виды органических общностей – этносы и народы – сохранились, и это даёт возможность понимать и любить свою идентичность, за счёт этого осознавать, почему другой имеет другую идентичность, уважать её, а исходя из того, насколько ты любишь свою веру, свою традицию, – понимать, почему другой любит свою.

В Европе человек лишённый идентичности, всё равно ищет различия, и единственное, что ему остаётся – это визуальное определение: вон тот с тёмным цветом кожи, он чужой только поэтому, ибо других критериев не сохранилось. К чужому возникает неприязнь. Ответом на это становится принудительная толерантность, то есть, необходимость терпеть то, что у тебя вызывает неприязнь. Европеец не знает, кто он, христианин или мусульманин, какая у него вера, где его корни, где его предки. А тот, к кому европеец испытывает неприязнь, и перед кем ощущает страх – араб или индус – знает. Но так как закон заставляет терпеть – европеец терпит, скрипя зубами. Нынешнее европейское общество – это общество взаимной ненависти, где все друг друга терпят. В отличие от многообразия идентичностей России, где все друг друга уважают, любят и познают. Ибо в основе две совершенно разные предпосылки.

Ещё одна загадка для типового европейца, озвученная Жаном-Мишелем Карре, это фигура Владимира Путина, которая воспринимается в Европе как какое-то «смешение личностных ассоциативных моделей: тут сразу тебе и царь, тут и православный лидер, тут тебе и Сталин. Как же всё это совместить?». Отвечая на этот вопрос, следует заметить, что в принципе фигура лидера российского государства обусловлена русской политической культурой, складывавшейся столетиями в течение всей истории русской государственности, которую в её необратимости стоит отсчитывать от момента крещения Руси. Именно это событие является отправной точкой становления российской государственности, государства-империи. Имперская модель была взята от Византии вместе с православием, а система централизации власти была принята от империи монгольской с её жёсткой властной вертикалью. Другая особенность русского общества в том, что оно не так политизировано, как общество европейское.

Европа последовательно шла по пути политизации населения, осуществляемой прямо пропорционально его атомизации. Национальное государство, государство-нация – есть некая квинтэссенция политического. Это становление политического общества, где атомизированные граждане государства политически активны, у них есть своя политическая позиция, и они её делегируют власти. В результате, в Европе сложилась устойчивая элитная модель, когда элитные группы выполняют властные функции, а лидер, президент или глава правительства лишь реализует властные поручения, являясь спикером и озвучивая консолидированную позицию элит. Такая система власти сложилась в европейских государствах, она же принята Соединёнными Штатами Америки. Там президент есть лишь нанятый менеджер, представляющий массам позицию консолидированной элиты, причем элиты теневой – финансовой, бюрократической, политической, клановой, орденской. Теневая элита Запада – это те люди, которые действительно принимают важнейшие стратегические решения. Президент выступает лишь некий интерфейс между теневыми элитами и массами.

В России ситуация иная. Здесь власть ориентирована не горизонтально, а вертикально. Царь есть интерфейс общения между народом и Богом, а не между элитами и массами. То есть он выполняет совсем другую функцию. Царь в русском традиционном государстве – это первый молитвенник, это тот, кто за счёт своей истовости обеспечивает божественное присутствие (или отсутствие), покровительство народу и государству. Отсюда русское государство – это государство-крепость, которое обороняется от сил антихриста, – духовного или, чего ожидают православные христиане, – явного. На земле главная угроза православному царству – это царство дьявола, который посылает антихристово войско для того, чтобы попрать православную сакральность Руси как государства-крепости. Изначально царь за счёт своего общения с Богом обеспечивает обороноспособность русского сакрального государства, позже, менее сакрального, тогда и обороноспособность становится более материальной. Эта функция царя ретранслируется во все форматы русской государственности, будь то Империя Рюриковичей, Империя Романовых, Империя большевиков, где первое лицо, как окружением, так и народом наделяется теми же сакральными функциями, что и православный Царь. Она же переносится и на нынешнюю Россию. Уже совсем почти остывшую в плане сакральности, которая ушла в самые глубины самого глубинного народа. И, тем не менее, функция лидера есть функция, наделённая, пусть остаточной, размытой, но сакральностью. Народ сам наделяет первую фигуру царскими атрибутами и, в отличие от Запада, в России первое лицо самостоятельно принимает решения. Потому что русский Царь всегда суверенен, а над ним только Бог. Таков архетип русской государственной власти.

Если над главой европейского государства или над президентом США есть консолидированная теневая элита, в основном финансовая, олигархическая, то над русским лидером нет никого. Бог на небе, а он – на земле. Поэтому он принимает решения сам, спуская их элитам. Так было всегда, и это совсем другая функция, функция царя, которая переносится из века в век, вплоть до нынешней фигуры Путина. Пусть он уже не сакральный вождь, не молитвенник, и, тем не менее, архетипически он наделяется именно этими чертами и несёт в себе именно эту функцию человека, принимающего все решения и за всё, соответственно, лично отвечающего.

Во времена правления Ельцина на короткий промежуток времени в России, на западный манер, сложилось олигархическое сообщество. Которое, когда встал вопрос о назначении преемника, так же пыталось реализовать западную модель власти: выбрать малозначимую, по сути, случайную, фигуру из российского истеблишмента, и поставить её на первую позицию для того, чтобы управлять ею из тени. Сложив консолидированное олигархическое сообщество, – а российские олигархи мыслили себя частью транснациональной олигархической элиты, – взять податливую, нехаризматичную фигуру, поставить её в качестве формального лидера, и манипулировать ею для управления народом и государством. Таков был замысел российских олигархов Березовского, Гусинского, Ходорковского, Смоленского, Невзлина, Авена, Фридмана, которые, являясь неформальным костяком российского олигархата, попытались эту западную модель инсталлировать на российскую почву.

«Забыли мы про Крым, уже понятно, что Крым никто никогда не вернёт – размышляет Жан-Мишель Карре, – но ключевая позиция Украины осталась. Если же она ключевая для России, если степень важности этого региона понимают американцы, то какие, собственно, ходы и варианты остались?».

Секрет, который, похоже, никогда не понять американцам, заключается в том, что Украина – это часть большой России. Неотъемлемая часть, естественная. Это та же культурно-цивилизационная среда. Это один народ, большой русский народ, который включает в себя малоросскую, белорусскую и великоросскую этнические компоненты, но в целом, это народ, который живёт, в том числе, за пределами нынешних границ Российской Федерации. Русский народ живёт там, где хочет. Где живут русские, там и русский народ, и эта среда есть неотъемлемая часть Русского мира. То, что мы привыкли за последние несколько десятилетий называть Украиной – это гармоничная часть не только Русского мира, но и Большой России, понятная нам. А вот американцы действуют на чужой территории, в чужеродной, непонятной для них среде. Они не понимают малороссов, они им не близки и абсолютно безразличны. Украину США видят лишь как инструмент, загоняющий Россию вглубь евразийского континента. Как возможность изолирования России от Европы, как зону отчуждения, отсекающую Россию от стратегического союза с Европой, чтобы не дать сложиться европейско-российскому альянсу, что для США смерти подобно. Ибо, если альянс России и Европы сложится, американское первенство будет попрано. Поэтому США и используют Украину, как зону дестабилизации, как расходный материал. Для Америки Украина не представляет никакой ценности. Они её не чувствуют. Это для них просто ничто, а сами «украинцы» – подопытные животные, которыми можно пожертвовать, отдать на заклание, бросить в топку войны. Над «украинцами», с точки зрения американского цивилизационного высокомерия, можно ставить любые эксперименты: можно кормить их генномодифицированными продуктами, потрошить на органы, ставить социально-политические и экономические опыты, испытывать вирусы из американских биолабораторий, а можно свозить на пространство их проживания ядерные отходы. А для русских – неотъемлемая часть нас самих, органическая составляющая Русского мира. Оккупированная Соединёнными Штатами Украина – это нога большой России, которая застряла в американском капкане, и мы пытаемся её вытащить. Это часть нашего тела. Мы и есть малороссы, и это часть нашего большого народа. Но пришёл американский (а до этого немецкий) оккупант, и сеет вражду: «Надо убивать русских. Давай, пошёл, свинья! Потому что они москали». Западным завоевателям всё равно, что будет с «украинцами». И если их всех перебьют, американцы лишь пожмут плечами и улетят к себе в Америку. А мы любим Украину. И так как это наша неотъемлемая часть, мы можем сделать с Украиной всё, что угодно. Любой сценарий, который мы захотим, – действительно захотим, – мы волевым образом реализуем. Вот мы решим забрать всю Украину, вернуть её обратно в состав большой России, и вернем. Захотим вернуть половину Украины – Новороссию – вернём пол-Украины. Захотим забрать Украину вместе с половиной Польши, Чехии или Румынии, потому что, как утверждают сегодня в Киеве, там тоже живут потомки украинок[30]30
  Имеется ввиду документальный фильм «ДНК-код украинки», показанный на телеканале «Украина» в октябре 2013 года, в котором доказывается, что все народы Европы произошли от украинок 45 тысяч лет назад. // https://www.youtube.com/watch?v=SY_faG5Xe4Y#t=787


[Закрыть] – заберём и это. Это всё наша земля, мы много раз её освобождали, там всё залито русской кровью и усыпано русскими костями.

Мы были дважды в Берлине, мы были в Париже. Если судить по количеству русских военных походов и освободительных миссий – вообще вся Европа уже наша, русская. Мы просто пришли в Париж, погуляли, выпили шампанского, закусили, и… ушли, заплатив по ресторанным счетам и карточным долгам. Но оставили там православные храмы и хороших, добрых и искренних русских людей. Когда захотим, тогда и вернёмся. Вернуть Украину обратно не составит большого труда для России. Путин демонстрирует русское великодушие, следование международному праву, вежливость и корректность. Запад же не вынес никаких уроков из истории. Каждое столетие они отправляют к нам свою армию, каждый раз получают по хребту и сломя голову бегут, бросив всё, через Европу до самого Ла-Манша, зализывать раны. А потом вновь провоцируют, тыча палкой в берлогу спящего медведя. России не сложно было вернуть Украину сразу после майдана 2014 года. Но мы восемь лет демонстрировали миролюбие. Не от слабости. Не потому, что Россия не в состоянии. От величия. Россия смотрит на всё происходящее рассеяно, несколько лениво: ну что, опять? Опасная игра, затеянная американцами, сиюминутна в исторических масштабах. Всё, что они сейчас делают – ничего по большому счёту не меняет. Это всё наше, и мы всё вернём назад. В тот момент, когда глобалисты нас окончательно достанут, серьёзно заденут, когда мы по правде разозлимся, тогда никому не поздоровится. В Россию бросают оскорбления, нас пытаются задеть, а мы всё терпим, вздыхаем. Но когда закончим вздыхать, вот тогда опять… освободим Европу. Сначала Украину, потом заодно Польшу, Чехию, Словакию, Румынию, Венгрию. Что там ещё освободить? Германию? Пожалуйста! Освободим Германию, не впервой. От американской оккупации, от натовского сапога. Францию освободить – ради Бога! Великобританию? – Пускай разлагается на своём острове, её никто там не трогает, пусть только к другим не лезут. Но сейчас американцы, как говорится, нарываются. Они нарываются, а мы терпим. Пока…

Как верно заметил Жан-Мишель Карре, сейчас в России украинцев обвиняют в неонацизме и фашизме. При этом евразийцы, чья идеология стала мейнстримом в российском государстве, близки ко многим европейским деятелям, таким как Ален Сораль, Марин Ле Пен, Габор Вона, которых сами европейцы причисляют к крайним правым. Нет ли в этом некоего противоречия? – задаётся вопросом французский кинематографист.

Национализм в Европе есть попытка отстоять национальное государство и особенно его влияние на социальные и политические процессы перед угрозой либерального размывания нации – единственной формы европейского государства как такового. Либерализм пытается устранить политическую нацию как преграду для бесконечной, ничем не ограниченной наживы и раскрепощения. Свободная торговля и попытка достижения максимального экономического благосостояния помноженная на телесные наслаждения и половые эксперименты есть основа либеральной идеологии, в то время как нация постоянно мобилизует общество на совершение исторических подвигов, реализацию сверхцелей. Если либерализм провозглашает – «наживайся, живи в своё удовольствие», и это является целью, смыслом жизни, то нация ставит общие для всех задачи: она принуждает общество мобилизоваться, собираться, не даёт ему разлагаться, превращаться в биомассу, заставляет двигаться к историческим свершениям. То есть нация придаёт всему происходящему – государству и обществу – исторический смысл.

Сегодняшняя Европа разложена либерализмом до такой степени, что становится лёгкой добычей для любого. Она не имеет никаких исторических целей и смыслов, народы Европы лишились идентичности, без остатка вложив себя в политические нации. Но и эти нации – искусственные политические общности – подверглись рассыпанию и растворились в едином плавильном котле ЕС, что сделало Европу абсолютно податливой и управляемой. Кто это сделал? Тот, кто властвует сегодня над Европой.

Америка разложила Европу, лишила её всех типов идентичности, в том числе половой. Европеец перестал быть человеком: мужчина перестал быть мужчиной, а женщина – женщиной. Это последняя ступень. Дальше человек превращается в червя, потому что у него давно уже нет ни Духа, – ещё со времён окончания средневековья, – ни даже души, после того, как «Бог умер» в Европе. У европейца без Бога и души осталось лишь тело. Все степени свободы современного европейского жителя ограничены его телесностью. Вот с телом он свободен делать всё, что угодно. Хочешь – пирсинг, хочешь – татуировку. Даже можешь сменить пол. Это не запрещается, скорее, наоборот, приветствуется. Но это всё, что ты можешь. Больше ничего. Потому что у тебя больше ничего и нет. Ты – никто. Ты даже не отец и не мать. Ты родитель № 1, человек № 6835632958, вот тебе QR-код на лоб, чип в мозг, печать антихриста на руку – и пошёл отсюда, бесполое, никчёмное существо!

Европа превратилась в ничтожество. И политическая нация – это последняя соломинка, за которую ещё может ухватиться европеец перед тем, как окончательно утонуть в неолиберальной сточной канаве. В такой ситуации остаётся восстановить хотя бы представление о европейских нациях, дабы вернуть себе идентичность. Европейское представление о принадлежности к политической нации – это представление о гражданстве. Африканец, араб, русский, – кто угодно, получив гражданство, станет «европейцем». А его nationalite в паспорте и в жизни будет, например, «francais». Таково европейское представление о политической антропологии. Но принадлежность к политической нации – «я француз» – это хоть какая-то идентичность. Сейчас же Европа населена «никем». Вот в хиджабах ходят люди с понятной идентичностью, но они тоже, вы не поверите, французы. У них есть французский паспорт и шенгенская виза. Француз – коренной житель Франции в ста поколениях смотрит на такого новообращённого француза: если это француз, то я – кто? Ему отвечают: ты никто.

Да, Европа переживает всплеск религиозности. Но это всплеск не своей собственной, традиционной для Европы религии, католичества или протестантизма. Наличие исламской иммиграции возвращает Европу к тому состоянию, которое европейцы, как им казалось, уже давно пережили и преодолели – к фактору религиозной идентичности. С момента скандального запрета ношения платков в школе девочкам-мусульманкам и нательных крестов всем остальным европейцы поняли, что что-то страшное происходит в их парадигме. Потому что большое количество новых граждан просто плюют на ментальность, культурные формы и на светские нормы коренных французов, немцев, итальянцев, и не собираются их соблюдать.

Так вот, нация для такого француза-nul – это то, что возвращает хоть какой-то смысл, хоть какую-то крупицу, пусть искусственной, пусть политической, но всё же идентичности, даёт хоть какую-то цель, минимальную гордость, самоуважение и содержание. Это то, что снова делает француза французом, то есть человеком, что связывает его с вековой историей французской политической нации, с её победами и поражениями, с её величием и тяжёлыми временами, с её революцией, с её представлением о чести, о доблести, о вере, в конце концов, о которой никто сейчас не вспоминает. Таким образом, нация – это попытка француза стать человеком, стать французом со смыслом и идентичностью, а не номинально. Поэтому национализм для Европы с её нынешним разложенным состоянием является спасением.

Но как только кто-то в Европе приводит подобные доводы, в ответ раздаются проклятия: «фашист», «нацист», «Гитлер». Хотя, причём здесь вообще Гитлер? Логика тех, кто обличает ту же Марин Ле Пен или Алена Сораля, или националистов итальянской партии «Лига севера», или других националистических структур Европы такова: они – националисты. А националисты – это… Гитлер тоже был националистом. Он жёг евреев, это плохо, поэтому все националисты плохие. Но на самом деле одно с другим вообще никак не связано. Любой националист – сторонник политической нации, политической идентичности и связи поколений, истории, эпох, – становится плохим только потому, что Гитлер преследовал евреев. Это чистое передёргивание, ловушка, в которую либералы поймали Европу, чтобы её растоптать, разложить и безраздельно владеть ею. Фикцию «угрозы национализма» в Европе политических наций поддерживают американцы, дабы держать Европу в узде, под своим политическим и экономическим контролем.

Совсем другая ситуация с национализмом сложилась в России. Если в Европе национализм – это возможность иметь хоть какую-то идентичность, то в России все виды идентичностей представлены во всей полноте и гармонично сосуществуют: этносы, народы, элементы политической нации в крупных индустриальных центрах. И когда в России кто-нибудь заявляет о том, что хочет построить гражданскую политическую нацию на всём пространстве российского государства, он бросает вызов множеству идентичностей, которые есть данность. В отличие от Европы, где нет никакой коллективной идентичности, кроме принадлежности к политической нации. И если в Европе национализм – это возрождение идентичности, то в России провозглашение национализма – это угроза атомизации органическим общностям и размывание идентичности. Если русские в России заявляют, что нужно построить русскую политическую нацию – они бросают вызов остальным народам, а их множество. Общероссийская же гражданская политическая идентичность растворяет всё в плавильном котле гражданской политической нации, уже вместе с самим русским народом. Ответом на это становится провозглашение иных политических наций, в том числе, русской.

А если русские провозглашают в ответ на угрозу растворения в российской политической нации свою, русскую политическую нацию, они подают пример татарам, или другим народам. Тогда татары объявляют: «И мы тоже создаём татарскую политическую нацию». И башкиры заявляют: «И мы создаём башкирскую политическую нацию». И якуты делают подобные заявления, а чеченцы говорят: «Мы создаём Чеченскую республику Ичкерия (ЧРИ), если уж на то пошло», и начинают сражаться за её суверенитет с оружием в руках. Всё это разделяет Россию как единое государство, как общее цивилизационное пространство на отдельные национальные государства. Иными словами национализм в России, где идентичности представлены во всей полноте, – это угроза существованию государства как такового.

Национализм в Европе – совершенно иное. Это возможность обретения исторических смыслов и хотя бы какой-то коллективной идентичности. Поэтому для России национализм – чудовищен, как и для Украины, поскольку она является частью большой России, полиэтничным пространством. Украина не гомогенна, не унифицирована, поэтому она не может быть унитарной. А для Европы национализм – это спасение от уничтожения. Мы видим здесь два разных вида национализма, два разных явления, хотя формально и то и другое называется одинаково.

После такой индоктринации становится понятен американский подход к национализму, как к явлению, основанный, как и всё остальное, на двойных стандартах. Для Европы национализм не предусмотрен. Американцы запрещают национализм в Европе в любом виде, подвергая его обструкции через свои либеральные сети. Всякого, кто говорит о возрождении роли политических наций, – дискредитируют. Его шельмуют, называют «фашистом», он оказывается вне закона, с ним борются, приравнивают к «гитлеру», его подавляют. Совсем другое дело в России, где американцы, напротив, всячески поддерживают и раскачивают национализм. Они создают русские националистические организации, поддерживают скинхедов – кальку с британских молодёжных течений. Раздувают чеченский, татарский, якутский национализм. То есть в России Америка национализмы, особенно этнические, всецело провоцирует. Казалось бы, те же самые американцы, которые шельмуют националистов в Европе…

Отсюда вытекает евразийский подход к национализму, обратный американскому: евразийцы поддерживают националистов в Европе, как людей, борющихся за идентичность, противостоящих американской гегемонии и выступающих за собственный суверенитет, а также за стратегический союз с Россией. В то же время евразийцы борются против всех видов малого национализма в России, считая его деструктивным, подрывным явлением.

Есть ещё одна тема, которая, как утверждает Жан-Мишель Карре, не очень понятна в Европе. Её он формулирует таким образом: «Перед отъездом в Россию я слышал передачу по французскому радио, где как раз обсуждалось евразийство. Так вот там был задан вопрос, ответ на который я так и не услышал: почему при всём многообразии характеристик, идентичностей, всего, чего угодно, евразийцы с таким агрессивным неприятием относятся к гомосексуальности?»

Ответ на этот вопрос довольно прост: евразийство выступает за многообразие естественного, а не противоестественного, органического, а не искуственного. Евразийцы – это православные христиане, либо правоверные мусульмане, и вообще традиционалисты в любом проявлении Традиции, поэтому они придерживаются традиционных взглядов и ценностей. А в любой традиционной религии гомосексуализм является одним из самых страшных грехов. За гомосексуализм в православной церкви отлучают от святынь и таинств на 25 лет. Это треть или даже половина человеческой жизни. Для православного христианина это трагедия. Ибо если человек умер в этот период, без покаяния и причасти, то он лишился шанса на спасения, по сути – зря жил. Вот насколько это тяжкий грех. Содомия – это то, что бросает вызов человеческой сущности, превращает мужчину в женщину, то есть является вмешательством в Божий промысел. Это если подходить к вопросу религиозно-догматически. А если не догматически, то это просто социальная болезнь. Это подражание, это наваждение, это мода, это попытка «быть в тренде». Тех, у кого есть какие-то физиологические предпосылки к гомосексуализму, единицы. Всё остальное – социальное копирование, пагубное пристрастие, которое разрушает цельность человека как такового. Это потакание похоти, которое, в конечном итоге, разрушает человека, пресекает человеческий род. И с точки зрения догматической, и с точки зрения прагматической гомосексуализм не имеет никакого оправдания. Нет вообще ни одного аргумента «за», кроме похоти и разврата. Вот если мы хотим разложить человечество, сделать так, чтобы оно выродилось и сгорело в аду, тогда, welcome, – гомосексуализм. Американцы носятся с гомосексуализмом, чтобы разложить Европу. И это понятно. Им не нужна европейская Европа, им нужна Европа рабов, Европа ничтожеств, которых можно взять за их гомосексуальную задницу, как любят выражаться сами американцы, и делать с ними что угодно. В России подобная практика вообще не имеет никаких перспектив так же, как в Китае, Индии, в арабском мире, да вообще практически нигде, кроме Запада. Только в Европе, Америке, и примкнувшим к ним отдельным странам это норма. Европа и США – это гетто для гомосексуалистов и они же – конец человечества. Это то, что ведёт европейскую, и в целом западную цивилизацию к концу ускоренными темпами. Чтобы быстро и окончательно разделаться с европейской цивилизацией, не оставив от неё ни песчинки – нужно продолжать насаждать гомосексуализм. Но для самой Европы – это страшное, изощрённое самоубийство.