Текст книги "Золотое сечение Иуды"

Ванин спокойно выслушивал соображения Валерия Андреевича, – возразить было нечего.

– Анализ против шерсти, но прямо в глаз, – согласился Ванин и продолжил. – Я не хочу оправдываться, потому что и сам вижу эти уязвимые места. Но что сделано, то сделано. И созданная мною система и ее структуры работают с высокой степенью эффективности. Ты сам видишь. Да, только при мне. Да, она целиком замкнута на Ванине Сергее Арнольдовиче. Так было задумано. Это частный бизнес, понимаешь? Он не может быть зациклен на ком-то другом, если я сам этого не захочу. Мы еще не та страна, где на своем детище можно ставить собственное тавро. Таких пока единицы. В нас, и во мне конкретно, все еще живет страх, что завтра это может все исчезнуть и может быть пущено по ветру. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Попов слушал и кивал головой. Но Сергей Арнольдович, что ни говори, был ужален словами Попова. И потому немного нервничал.

– Видишь ли, менталитет и восприятие жизни хозяином и наемным работником – они диаметрально противоположны. Гармонию в этом отношении создает только лишь увлеченность общим делом. При этом цели никогда, или почти никогда, не совпадают. За редким исключением. Вот почему я пошел именно таким путем. И теперь кому-то меня надо убить.

– Извините, Сергей Арнольдович, я не хотел Вас обидеть, – растерянно пробормотал Попов. – Но я должен Вам говорить, что думаю, иначе, зачем я Вам нужен?

– Ничего, ничего, – успокоил его Ванин, – ты абсолютно прав, Валера. В данном случае твое видение ситуации более объективно, чем мое. Я – жертва. Я слушаю тебя.

– Надо искать в самом ближнем круге. Снайпер нам не нужен. Он, наверняка, уже мертв или далеко. Нам нужен заказчик. Он среди нас, – спокойно ответил Валерий Андреевич.

Ванин слушал Попова, не выказывая своих чувств. И это было непросто. Ноги под столом отбивали чечетку, в груди давила жаба.

– Есть подозрения? – спросил он как можно спокойнее Попова.

– Пока нет, но мы работаем.

Еще немного посовещавшись и разработав план мероприятий, они разошлись.

Сергей Арнольдович нуждался в свободе действий. Для этого, в первую очередь, надо было отправить из Москвы Анну с малышней. И еще нужен был Бритов.

Бритов нужен был как воздух. Ванин потянулся к телефону, чтобы позвонить приятелю, и тут же упал в обморок.

Где-то за месяц до неудавшегося покушения на Ванина Константин Скворцов приехал к своим родителям поздравить мать, Марию Иосифовну Скворцову, с Днем рождения. Сейчас они жили на Ходынском поле в шикарной четырехкомнатной квартире, которую им купил Костик. Родители всегда с нетерпением ждали его приезда, к тому же в этот день собралась вся многочисленная семья Скворцовых.

Приехали младший брат с женой и сестренка с мужем и детьми. Отмечали всегда шумно, весело. Мария Иосифовна любила петь, и вся семья ей дружно подпевала. Матвей Кузьмич все больше молчал – ни слуха, ни голоса у него не было. После пения начинали балагурить, подтрунивать друг над другом, рассказывать анекдоты. Но самым увлекательным занятием было, когда братья начинали искать невесту Константину. Он краснел, начинал нервничать и просил прекратить над ним подтрунивать.

Матвей Кузьмич решил похвастаться перед детьми, как он благоустроил свой уголок в квартире. Это был кабинет в совершенно нетрадиционном стиле. Стены обвешаны фотографиями в рамках из старого семейного альбома, в шкафу на полках вместо книг лежали коробочки и ящики с инструментом, а наверху стояли копии автомобилей самых различных марок. Про автомобили Матвей Кузьмич знал все и мог рассказывать часами. Справа от шкафа стоял кожаный диван зеленого цвета. «Вот приду сюды, лягу и созерцаю на все это богатство. Слева наша жизнь с матерью, а справа инструменты, да какие! Все из Германии да из Америки. Спасибо, Костику. В руки возьмешь – а он играет. Не ключ, а скрипка. Вам этого не понять», – закончил свой рассказ отец, видя изумленные лица детей.

Но Константин обратил внимание на одну маленькую фотографию, на которой были изображены молодые люди: паренек с палкой, похожей на дубину, и две девушки.

– Кто это? – спросил Костя, показывая на фотографию.

– Это мать в юности с друзьями, – ответил отец.

Мария Иосифовна стояла в дверном проеме и слушала россказни мужа. Когда речь зашла о фотографии, она быстренько попросила всех идти к столу на чай с тортом.

– Вот ушел на пенсию, – ворчала мать, – дурью начал мучиться. То ключики собирает, то рамки для фотографий на стены развешивает. Одним словом, от безделья страдает ваш отец.

После чаепития Костя обнял мать и увлек в отцовский кабинет:

– Мама, кто на этой фотографии?

Мария Иосифовна не в силах устоять, опустилась на диван.

– Вот эта справа, с косичками, буду я. Мне здесь тринадцать лет. Рядом моя сестра Полина. Она умерла. А посередине – наш сосед по коммуналке Сережа Вальдман.

– Странно, мама.

– Что странно? Что странного-то, Костик? – испуганно спросила мать.

– Я эту фотографию уже где-то видел.

– Где мог ты видеть эту фотографию? Дома ты ее и видел. Второй такой нет.

Костя вспомнил, что такую же фотографию он видел в загородном доме Сергея Арнольдовича, только в богатой рамке. Он тогда сказал, что это его подружки со двора на Садово-Каретной, где он жил в детстве. Костя увидел в этой фотографии зловещий знак и испугался собственных мыслей. «Здесь есть какая-то очень важная тайна, которую я должен знать». Он взял мать под руку, отвел ее к гостям к столу, где кипела беседа, подогретая вином, периодически слышались взрывы хохота и раскатистые крики. До Кости никому не было дела. Он попрощался с матерью и незаметно удалился, пообещав завтра вечером заехать. На душе у Марии Иосифовны было тревожно: «Неужели узнал? Неужели догадался?»

На следующий день Костик, как и обещал, приехал к родителям. По их лицам он понял, что его ждали. На столе лежала снятая фотография. Отец был белый от волнения, мать сидела в фартуке с красными от бессонной ночи и слез глазами.

– Видать, хорошо вчера погуляли? – попытался пошутить Костя.

– Гуляли весело, – отозвался отец, – только вот похмелье горькое. Садись.

Они сидели втроем за столом в большой комнате и не знали, с чего начать, понимая, что сегодня должно произойти что-то, что изменит их жизнь навсегда.

– Может, чаю? – предложила Мария Иосифовна.

Мужчины отказались.

– Ну что ж, – сказала мать, – видимо, время настало рассказать правду. Я все тянула, тянула с этим. Потом подумала, что знать правду ни к чему. Не всегда это приносит пользу. Но, видимо, ошибалась. Бог, он все видит, надо отвечать за содеянное.

– Мама, – успокоил ее Костя, – что ты причитаешь? Говори по существу, что случилось? Ничего смертельного здесь нет. Я правильно понимаю?

– Не знаю, – отвечала мать. – Не знаю. Но слушай, сын мой, что мы с отцом должны тебе рассказать.

– Я готов вас слушать, – улыбаясь, ответил Костя, весь дрожа от нетерпения.

– Эту фотографию я хотела давно выбросить, но никак рука не поднималась, потому что на ней, кроме меня, есть моя сестра. Она – твоя настоящая мать, Полина, которая умерла при твоих родах. Ей здесь, как и мне, тринадцать, мы же двойняшки. И этот мальчик с палкой, он – твой настоящий отец.

– Как? – вырвалось у Кости.

– Да-да, – продолжала мать. – Это все будет потом. Просто пока, вот на этой фотографии, мы – дети, соседи по коммуналке. А этот мальчик, Сергей Вальдман, наш защитник.

– Так что же это получается? – возмутился Константин. – У меня нет настоящих родителей? Вы шутите, мама, отец?

– Костя успокойся. Мы твои родители.

– Я это знаю, – перебил ее Костя. – Но вы пытаетесь доказать мне обратное. Я что, такой плохой сын? Или мне можно заявлять такое?

– Да что ты, Костик, – Мария Иосифовна подошла к сыну, обняла его за голову, – прости нас с отцом за то, что не рассказали тебе правду.

И Мария Иосифовна рассказала сыну жуткую историю о том, как повзрослевшие Сергей и Полина полюбили друг друга, как дедушку перевели в Ленинград, как туда приехал Сергей перед армией, как умерла Полина при родах, как через год не стало бабушки и вскоре умер дедушка, и как она осталась одна с племянником на руках, не имея ни родных, ни близких, как покончить хотела с собой, и как ее увидел стоящую с ребенком на мосту таксист Матвей Кузьмич и буквально поймал за руку ее с ребенком, и как они поженились и усыновили Костика, и как потом появились брат и сестренка. Мать рассказывала, и все трое плакали, обнимая и целуя друг друга мокрыми от слез губами. Отец принес бутылку водки, разлил ее по стаканам. Выпили, и стало легче. Решили никому из родных об этом не рассказывать.

Константин Матвеевич ехал домой сам не свой. Он не рассказал родителям, где видел эту фотографию. Он не сомневался, что Сергей Арнольдович – его биологический отец. Однако было одно обстоятельство – фамилия Вальдман.

Через некоторое время через архив Константин выяснил, что перед службой в армии Сергей Арнольдович взял фамилию и отчество своего родного отца, Ванина Арнольда Григорьевича. Все встало на свои места.

«Ну что ж, – думал Костя, – за все в этой жизни надо платить. Ты, папочка, бросил мою мать, можно сказать, убил ее. Из-за тебя сгинули мои дед и бабка. Я вправе потребовать от тебя выкуп. Я – прямой твой наследник. Узнай об этом, ты не то чтобы мне наследство дашь, ты с лица земли сотрешь своего собственного сына. Уж я-то твои приемчики знаю. Тебя, папуля, надо убирать, а потом и всю твою семейку. Но начнем с тебя, а затем объявим, кто мы такие есть на самом деле. Кто поверит, что отец не знал, что его первый вице-президент – не его сын. Никто. Конечно, я его сын. Просто скрывал от молодой жены, и это нормально, и всем понятно. Надо только ждать момент и не спеша все делать аккуратно, продуманно. Надо заранее очень хорошо подготовиться. Но без Трешкина мне эту задачу не решить».

Он позвонил из машины Владимиру Яковлевичу и направился в условленную кафешку на встречу подальше от чужих глаз.

Трешкин был крайне удивлен тем, что Костя решил завалить шефа. Но в целом одобрил, ибо это было в интересах их общего дела. Владимир Яковлевич предупредил, что он ничего не слышал и ничего не знает, и что Константину позвонят нужные люди и назначат встречу для обсуждения деталей. Естественно, что о вновь открывшихся обстоятельствах Костя своему партнеру не сказал ни слова. А через месяц прозвучал этот злосчастный выстрел.

Ванин сидел в своем кабинете, он только что отпустил Скворцова. «Как все-таки мне повезло, – думал он, – что я взял из министерства к себе этого паренька. Можно сказать, воспитал и вырастил по образу и подобию своему».

– Да, уж. Что есть, то есть, – услышал он знакомый голос Иуды из Кариот.

– А ты что имеешь мне сказать что-то против? – возразил ему Сергей Арнольдович.

– Нет, я просто вспомнил слова учителя своего Иисуса Христа, когда говорил он нам: «Имея очи не видите, имея уши не слышите».

– О чем это ты, Иуда?

– Да так, о своем, – рассмеялся он. – Река жизни все расставит на свои места.

– Ты, я смотрю, сегодня философски настроен, Иуда. К чему это?

– Да так, – ответил Иуда из Кариот. – Сегодня суббота, самое время пообщаться с Господом. Вот я с утра и общаюсь.

– И что же он тебе говорил сегодня с утра? – полюбопытствовал Ванин.

– «Помни день субботний, чтобы светить его. Шесть дней работай и делай всякие дела твои, а день седьмой, суббота, – Господу».

– Ну это конечно. А что еще он тебе говорил?

– «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлить дни свои на земле».

– А что еще? – не унимался Сергей Арнольдович.

– «Не желай дома ближнего твоего. Не желай жены ближнего твоего. Ни раба его. Ни рабыни его. Ни вола его, ни осла его. Ничего, что у ближнего твоего».

– Не нравишься ты мне сегодня, брат Иуда. Что случилось, скажи правду?

– Что говорить? – отвечал Иуда. – Я сам себе не нравлюсь. Что-то у нас с тобой, брат мой, Сергей, не ладится. Чувствую запах серы.

– Ты о чем это?

– Я говорю о сатане.

– Откуда здесь сатана? Ты что, спятил?

Иуда рассмеялся:

– Раз есть Бог, значит, есть и сатана. Где Бога мало, там сатана всегда отыщет себе местечко.

– Так ты что считаешь, что у меня здесь Бога мало?

– Говорить о Боге – одно, верить – совсем другое. «Не произноси имени Бога твоего напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя его напрасно». Понял?

– Я погляжу, ты сегодня слишком набожный. Но, видимо, у тебя есть на это какая-то причина? – ответил ему Ванин. – У меня к тебе вот какой вопрос будет, давно хочу тебя спросить.

– Слушаю тебя, брат мой, и постараюсь ответить, – сказал Иуда. – Я весь во внимании.

– Почему Леонардо до Винчи нарисовал тебя с кошельком в руке якобы с тридцатью серебряниками, полученными за предательство Иисуса? А ты же его тогда еще не предал? Он чуть позже скажет тебе: «Время пришло. Делай что должен». Помнишь, когда еще Мария спросила: «О чем это вы?»

Иуда громко расхохотался:

– Разреши мне на этот вопрос не отвечать. Это еще одна загадка Леонардо, на которую ты должен дать ответ сам. Я надеюсь, что это тебе «по зубам».

Иуда хотел еще что-то сказать, но зазвонил телефон, и Евгения Петровна сообщила:

– Пришел Шубин Борис Михайлович. Ему назначено на одиннадцать часов.

– Просите.

Ванин встал из-за стола и засеменил короткими шажками навстречу гигантской фигуре Бориса Михайловича. Был он под два метра ростом, что заметно скрадывало излишек веса. Дышал Шубин тяжело, видимо, было непросто таскать такую массу тела. В его густой шевелюре не было ни одного седого волоса. «Красит, наверное», – подумал Ванин. Лицо его светилось улыбкой, а бархатный бас с привычкой растягивать слова выдавал в нем партийного функционера. Раньше таких красавцев специально подбирали на партийную работу. Когда Шубин выпустил Ванина из своих объятий, Сергей Арнольдович проводил гостя к креслу, где на журнальном столике уже стоял французский коньяк, шоколад, фрукты, минералка, и Евгения Петровна несла турецкий кофе. Расселись поудобнее, выпили за знакомство. Шубин выразил сочувствие по поводу происшедшего на днях покушения на Сергея Арнольдовича.

– Ничего. Все устаканится, – сказал ему Ванин.

– Так с чего начнем? – спросил Шубин, удобно разваливаясь в кресле.

– Давайте начнем с начала, – ответил Сергей Арнольдович и добавил: – Я мало что понимаю в таких делах и готов принять любую помощь.

– Не прибедняйтесь, – перебил его Борис Михайлович. – Я много про Вас слышал, еще тогда, когда Вы были первым секретарем райкома комсомола в Москве и заместителем министра. Я думаю, что у Вас есть определенный опыт.

Ванину было приятно слышать столь лестный отзыв, и он согласился:

– Да, конечно, я что-то из практической работы знаю, так сказать, в общем, но мне нужен советник на постоянной основе, чтобы вникать в тонкости дела.

– Это другой вопрос, – довольно пробасил Шу-бин. – Такая постановка мне по душе. Но я Вас должен предупредить, Сергей Арнольдович. Хотите Вы или нет, но раз уж Вы решили вникнуть в вопросы партийного строительства и создать реальную партию, Вам необходимо прослушать краткий курс истории КПСС в моем изложении. Это будет нечто совсем другое по сравнению с тем, о чем пишут в учебниках, но для Вас будет представлять исключительную пользу, уж Вы мне поверьте.

– Я Вам верю и готов с Вами работать – ответил Ванин. – Условия нашего с Вами сотрудничества Вас устраивают?

– Да, – Шубин достал из внутреннего кармана пиджака сложенный квадратиком лист бумаги, развернул его: – И время, и деньги меня утраивают.

– Ну что, начнем? Не будем терять время попусту.

– Итак, сначала, – продолжил свою речь Борис Михайлович, – отметим, что для любой партии или движения, в первую очередь, нужны денежные средства. Поэтому прежде чем заняться непосредственно пропагандой и агитацией своих идей или даже названия своей партии, необходимо четко уяснить, откуда и в каком количестве и когда будут поступать денежные средства, и кто несет ответственность за это – самое главное направление партийной работы. Это, надеюсь, Вы, уважаемый Сергей Арнольдович, понимаете?

– Конечно, – согласился Ванин. – Финансовый аспект мне ближе по восприятию.

– И вот что я Вам должен сказать – лучше, чем большевики в России, с этой задачей не справился никто. И вряд ли еще так умело когда справится. Фашисты в Германии пошли по этому пути, но не так результативно, – Шубин задумался, а затем продолжил. – Я хочу, милейший Сергей Арнольдович, чтобы Вы как практик, как человек дела уловили одну очень важную мысль: «Жизнь любой настоящей партии, стремящейся к власти, это, в первую очередь, бизнес – жесткий по вертикали управления и бескомпромиссный в борьбе за влияние». Это потом из бескомпромиссного и дальнозоркого социал-демократа большевика Ульянова-Ленина сделают доброго, всеми любимого Ильича или еще лучше, дедушку Ленина. Сказки все это. В основе всегда лежат деньги как средство, обеспечивающее приход к власти, и железная дисциплина внутри организации с безоговорочным авторитетом лидера, использующего прием демократического централизма как главный метод управления. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, да. Это я понимаю, – подтвердил ему Ванин свою способность воспринимать непривычную информацию. – Может вздрогнем по рюмашке? – предложил ему Сергей Арнольдович. – Для облегчения восприятия?

– Не возражаю, – согласился Шубин.

После того, как выпили, он продолжил:

– Я Вам расскажу, как проходил Второй съезд партии и где. Это будет Вам очень интересно. Тем более, я слышал, ваши коллеги по партии и мои знакомые Трешкин и Исмаилов благополучно провалили организационный съезд вашей с ними партии.

Ванин стыдливо опустил голову.

– Как известно, – продолжал Шубин, – Второй съезд РСДРП открылся вначале в Брюсселе в складском помещении где-то на рабочей окраине города. Полиция их сборище застукала, и пришлось драпать в Лондон. Там в районе Хайбетц, где находится сейчас известное всему миру кладбище (главным образом, из-за того, что там могила Карла Маркса), в небольшой скромной австрийской пивнушке и проходил этот съезд, исторический съезд.

– В пивнушке? Съезд партии? – переспросил его Ванин.

– Так точно, – отвечал Шубин. – Обычный пивняк. Я не раз там напивался до чертиков вместе с хозяевами. Возил туда наши делегации из союзных республик. Пивняк, конечно, очень занимательный. Там не стулья, а лавки. Пиво шикарное, и обязательно подают штофик со шнапсом. Сосиски, колбаски, тушеная капуста – запах стоит… Грех не выпить. Но об этом чуть позже. Вот, представляете себе, делегатов почти 60 человек. Надо неделю работать, все-таки 24 заседания. Питались три раза в сутки, а иногда вечером садились за стол и только под утро вставали. Сами понимаете, не трезвыми. А еще гостиница, дорога… Представляете, какие это расходы? Причем жили в очень солидных отелях для конспирации. Кроме того, у революционеров было железное правило – содержать семьи осужденных товарищей. И кроме того, надо было кормить руководящий аппарат.

– А что Вы все-таки хотели рассказать про эту австрийскую пивнушку? – не унимался Ванин.

Шубин улыбнулся:

– Ее в свое время очень любил Карл Маркс. Он часами там засиживался, часто работал, писал свой «Капитал». И как у постоянного клиента, у него было свое постоянное место. Как заходите – сразу слева от двери, вернее, за дверью. Его не видит никто, а он видит всех. Вот Ленин и предложил по этой причине именно там и провести этот съезд. И все время сидел на том самом месте, любимом месте Карла Маркса. Так вот, когда туда приезжали наши делегации, их руководители садились обязательно на это самое место, любимое место Ильича и Карла Маркса. Сидел там и Хрущев, бывал там и Леонид Ильич. Как результат особого внимания, все лавки остались как лавки, а эта, в том месте, где сидели наши вожди, наполовину стерта задницами, и имеет большое, такое, углубление. Всем ведь хочется посидеть на месте великих мира сего. Но вообще-то, – продолжил Шубин после небольшой паузы, – для фракционной работы, ну, то есть для работы фракции, помещение было очень удобным, сплошь разделено перегородками. Не поверите, – продолжал Шубин, – но мне довелось общаться с одним чудом уцелевшим участником этого и нескольких последующих съездов. И скажу Вам совершенно четко, что изначально партия большевиков была нацелена на насильственное свержение власти. Сегодня бы их назвали террористами.

Шубин умолк, а затем, пристально глядя в глаза Ванину, сказал:

– А посему Ваш друг до тех пор, пока Вы ориентированы на эволюционное развитие, на созидание. Слово «революция», в моем понимании – откровенное мракобесие, сатанизм.

– И это мне говорите Вы? – удивленно спросил Ванин. – Классический партийный функционер?

– Да, как Вам это не покажется странным. Большевизм – он только как слово появился в начале XX века, то есть приобрел новое название, но человечеству само явление это известно давно как мракобесие, а революция – его апофеоз.

Большевизм и социализм не имеют между собой нечего общего. Большевизм это самое грязное самое пошлое извращение социализма. Если хотите, то это ловушка для либеральной интеллигенции, вернее той ее части, которая генетически заточена на преклонение перед всем западным нетрадиционным, ненашенским. В конце позапрошлого века именно либеральная интеллигенция привнесла в общественное сознание российского общества идею диктатуры пролетариата, нисколько ни отдавая себе отчета в том, что это такое ДИКТАТУРА. Изюминка заключалась в том, что это была популярная модная идеологическая фишка, привнесенная с Запада. И когда к власти реально пришли большевики эта либеральная интеллигенция осознала свою причастность к случившемуся, уже болтаясь на фонарях. Правда нельзя ни сказать и о том, что к тому времени немалая часть этой самой либеральной интеллигенции переметнулась на сторону большевиков и отдельные из них проявили иезуитскую жестокость по отношению к соплеменникам.

Такая вот злая шутка истории, из которой никто не хочет извлекать уроков.

– Трудно не согласиться с тем, что у вас довольно любопытная трактовка деятельности партии, но интересная – остановил ход его мыслей Ванин.

Да! – Согласился с ним Шубин. – Непросто я пришел к таким умозаключениям. Однако хочу вам сказать, друг мой. Надо понимать, большевизм – это диктатура. Социализм – это социальное равенство. Вот что есть гвоздь программы.

– У англичан есть такое выражение «рэкет» – что означает «вымогать». Надеюсь Вам знакомо. Не поверите, но именно рабочие комитеты были первыми рэкетирами и крышевателями владельцев фабрик и заводов. Именно боязнь рэкета или физической расправы вынуждала многих состоятельных людей делать пожертвования различным революционным организациям, причем не обязательно большевистского толка. В России это получалось лучше чем где-либо.

«Ясно, – подумал Сергей Арнольдович, – выходит наша идея вымогательства денег под предлогом борьбы с коррупцией не так уж и нова».

Шубин продолжал:

– Я хочу предупредить Вас, Сергей Арнольдович, об одной очень серьезной опасности. Вы только, бога ради, не обижайтесь на меня. Но раз уж Вы явились моим работодателем, я бы хотел честно отрабатывать свой кусок хлеба. Что я Вам хочу сказать. То время – это не сегодняшний день. Если, к примеру, во времена Иисуса Христа люди искали миссию, то и потребность этого называлась миссианство, жажда божественной истины. И миссия, в конечном итоге, пришел как христианская вера в лице Иисуса Христа. XIX век – это совсем иная ситуация. Научно-технический прогресс создал классы, породил классовое противоречие, породил классовую борьбу, причиной которой стал непримиримый антагонизм между бедностью и богатством, между добром и злом, между возможным и недоступным. В конце концов, революционером было быть модно. Да, да, не удивляйтесь. Было модно болеть туберкулезом, таскать с собой прокламации или в солидном культурном обществе выкрикивать революционные тезисы. Распущенность стала спутницей революционности. Вера в Бога считалась кощунством. Революционерам симпатизировали даже в ближайшем окружении Царя. Что говорить, если с ними были связаны даже отдельные представители династии Романовых.

Но сейчас совсем другое дело. Мы живем в бесклассовой среде. Урбанизация, эмансипация, технический прогресс, массовая культура, интернет ликвидировали классы и породили самые многообразные социальные слои. Человеку в современном обществе не хочется сегодня революций, сегодня модно быть нигилистом. Если кто-то толпы людей выгоняет на улицы с требованием сменить власть, значит это обязательно кому-то надо, но бесполезно. Затраты того не стоят. Поэтому сегодня создавать политическую партию не возможно. Нет фундамента, нет идеологической базы. Единственная взрывная масса, которая сегодня начинает потихонечку закипать в общественном сознании, – это национальный вопрос. Причем довольных народов, чьи бы национальные интересы не были по той или иной причине каким-то образом задеты, практически не существует. Хотя по жизни их чаще всего придумывают. А в таких случаях в России виноваты всегда кто? Евреи, это уже «притча во языцах». Правда, часто не без оснований. Знаете, Фаина Георгиевна Раневская, наша великая актриса, когда на площади Свердлова ставили памятник Марксу, работы скульптора Кербеля, грустно пошутила: «Ну как не возникнуть антисемитизму в столице Великого русского государства, когда на центральной площади, носящей имя одного еврея, другой еврей ставит памятник третьему». Согласитесь, и смешно, и грустно. Так к чему я Вам это рассказываю? Надо не партию создавать, а то получится то же, что и с Единой Россией: партия – сверху, народ – снизу. Это не дело. У такой партии будущего нет. Если она не реорганизуется, и я думаю, наш президент это понимает.

– И что же делать надо, по вашему мнению?

– Надо акцент сделать на движение, уже существующее объединение людей, может даже, по интересам, а может, придумать этот интерес. Понимаете, звездочку людям надо зажечь, увлечь за собой какой-то большой идеей. Не секрет же, что развал СССР нас всех духовно покалечил. Мы все хотим реванша. У нас оскорблено чувство принадлежности к великой нации. Нужна большая мечта.

«Да, – подумал Ванин, – а он – романтик. На хрена мне твоя звездочка и толпы голодранцев? Мне деньги нужно делать, но движение – это интересно. Огурцов бы подошел». А вслух сказал:

– Вы поразительный человек, Борис Михайлович. Я восхищен. Столько нового, интересного. А как Вам сам Владимир Ильич? Вы знали тех, кто с ним работал?

– Знал!

– И что?

– Ну, во-первых, в величии его никто не сомневается. Любил пошиковать, носил дорогие костюмы. Курил.

– Ленин курил?

– Да. Очень любил сигареты «Давидофф». После ранения врачи, правда, запретили. Любил женщин, и очень, и они его любили. Если спросите меня, то я скажу, что среди всех известных большевиков он – самый выдающийся человек. Это не Троцкий, ни тем более кровавый маньяк Свердлов, истинный черный демон революции, ни кровожадный популист Бухарин, готовый истребить весь русский народ ради торжества мировой революции. Вообще, я Вам скажу, доказано: революционер – это не профессия, революционер – это диагноз, это социальное порождение. Если хотите – это отрыжка больного общества и не менее больной власти.

– А что Вы скажете о Сталине? – неожиданно для самого себя спросил Ванин.

Шубин не заставил долго ждать.

– Сталин был одним из немногих, кто оценил реальную угрозу для государства, исходящую от большевизма и его идеологии.

– Что Вы хотите этим сказать? Я не совсем Вас понимаю, – спросил Ванин, – как такое возможно?

– Возможно, – твердо ответил Шубин. – Дело в том, что большевики хотели управлять всем – от идеологии до экономики, от воспитания до сексуальной жизни. Однако одно дело бороться за власть, другое дело – ее удержать и строить державу. Разное восприятие действительности у того, кто головой отвечает за дело и несет на себе бремя ответственности, и того, кто по инерции продолжает бороться за власть и свое влияние.

– Вы хотите сказать, что Сталин – это правильный и великий лидер? – спросил Ванин почти наивно.

– Не был бы он великим, то наши либеральные демократы не падали бы в обморок только при одном упоминании его имени. Я уже не говорю о западных либеральных демагогах, которые пуще дьявола боятся появления в нашей стране сильного лидера. Вы знаете, Сталин – это величайший государственник, психолог аппаратной работы или, проще, очень крутой топ-менеджер на самом высоком уровне управления. Мой начальник в аппарате ЦК работал при Сталине, затем при Хрущеве и при Брежневе. Ушел на заслуженный отдых. Так вот мне он рассказывал, что при Сталине в аппарате ЦК была величайшая исполнительская дисциплина, безукоризненная работа с документами и аккуратность, товарищеское отношение к работникам, обстановка доверия и взаимопомощи, во всем очень высокий уровень культуры. При Хрущеве же стало модно материться, на заседаниях Президиума ЦК документы «выносились сырыми», без проработки. Извините, женщины в лифты боялись заходить – появилась мода их щупать за попу. «Первому нравится, почему нам нельзя». Сотрудники нередко в аппарате ЦК появлялись в нетрезвом виде. При Брежневе, в первые его годы, порядок был восстановлен. Я это помню уже сам, могу подтвердить.

– А Горбачев? – не унимался Ванин. Ему было интересно слушать все это.

– Горбачев – это отдельная песня. О нем поговорим как-нибудь в другой раз. Я думаю, на сегодня хватит.

– И все же, последний вопрос, – не унимался Сергей Арнольдович. – Революция, по вашему мнению, реально – это хорошо или плохо? Коротко.

– В истории человечества не было ни одной революции, которая бы сделала людей счастливыми. Другое дело, уроки революции, боязнь ее повторения заставляют и власть, и народ избегать этого проявления чудовищной бесчеловечности. Судите сами. После Октябрьской революции Россия потеряла Польшу, Финляндию, всю Прибалтику, Западную Украину, и готова была потерять больше, только бы уцелеть, только бы удержать власть любой ценой, ценой чужих жизней, ценой предательства государственных интересов. Или взять развал Советского Союза. Вы же сами свидетель. Ради интересов кучки узкого круга заговорщиков, маниакально жаждущих власти, исчезло с лица планеты великое государство, наше с Вами государство.

Вздохнув, Ванин показал Шубину, что встреча подошла к концу:

– Да, я с Вами согласен. Вы абсолютно правы, Борис Михайлович. Очень познавательна и поучительна наша с Вами сегодняшняя беседа, – сказал он и поблагодарил Шубина.

Выпили на посошок и, попрощавшись, разошлись довольные друг другом, каждый по-своему.