Текст книги "Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах"

Однако наиболее значимой теоретической новацией исследователей стали классификации структур власти и политических режимов. Структуру власти они определяли через два параметра: 1) характер распределения власти (типы широкий/узкий) и 2) уровень идеологического единства лидеров (типы сходный/расходящийся). На пересечении этих двух параметров образуются четыре типа структуры власти – соперничество элит, соперничество масс, согласие элит, согласие масс [Ibid.: 38–39]. Четыре разновидности режимов[45]45
  Под режимом здесь понимается набор правил игры, принятых гражданами и лидерами данного сообщества [Ibid.: 29, 43].


[Закрыть] также определяются через взаимодействие двух переменных – «чувства электоральной эффективности» и «вероятности того, что попытки граждан изменить или сохранить объем деятельности органов публичной власти будут блокироваться с помощью незаконных санкций»: развитая демократия (высокий электоральный потенциал и низкая вероятность незаконных санкций), неразвитая демократия (низкий электоральный потенциал и низкая вероятность незаконных санкций), направляемая демократия (высокий электоральный потенциал и высокая вероятность незаконных санкций) и олигархия (низкий электоральный потенциал и высокая вероятность незаконных санкций) [Ibid.: 43–45].

Данная схема, и прежде всего выбор в качестве базовой переменной режима вероятности использования незаконных санкций против отдельных участников политики, не вполне вписывалась в традиционные объяснения демократии в Америке, разделяемые представителями плюралистического направления в политической науке. В 1960-е годы считалось, что в стране в целом успешно функционирует правовое государство, методы борьбы за власть не выходят за рамки правового поля, а городские политические системы функционируют на основе демократических принципов. Эггер и К⁰ фактически поставили эти постулаты под сомнение, предположив, что «в маленьком городке или в пригороде легко подорвать правление закона, и могут возникнуть олигархические режимы», в которых структура власти отражает единство правящей элиты и функционирует в ее интересах [Ibid.: 45–47].

Применив свою схему для анализа политических процессов в четырех городах, исследователи обнаружили, что структура власти и режимы в них оказались различными. Фактически только два города из четырех – Ортаун и Петрополис – в целом соответствовали нормативным представлениям об американской (плюралистической) демократии: в обоих городах сформировались режимы развитой демократии, и граждане могли участвовать в политической жизни города без серьезного риска санкций со стороны своих политических оппонентов. Однако ситуация в двух других городах была иной, что позволило исследователям квалифицировать их режимы как «неразвитую демократию» (Метровилль) и «направляемую демократию» (Фармдейл). Структура власти в городах также оказалась различной. В Ортауне и Петрополисе она соответствовала типу «соревнование масс»: политическая власть была распределена между различными акторами, а в лидерской группе оказались представлены разные идеологические ориентации. Но в Фармдейле и Метровилле база власти оказалась узкой, а лидеры руководствовались общей идеологией[46]46
  По терминологии исследователей в Фармдейле доминирующей идеологией был джефферсоновский консерватизм, в Метровилле – прогрессивный консерватизм.


[Закрыть], по сути, составляя единую группу. Однако режимы находились в процессе постоянного изменения, и уже в 1960-е годы исследователи оценили политические режимы во всех четырех городах как «развитую демократию».

Логика сравнительного анализа власти естественным образом стимулировала расширение сферы исследования за пределы американского континента. Первым, кто реализовал на практике идею сравнить структуру власти городских сообществ разных стран, был Делберт Миллер [Miller, 1958: 9-15]. Объектами исследования он избрал Сиэтл (США) и Бристоль (Великобритания)[47]47
  Следуя традиции того времени, Миллер назвал их, соответственно, «Тихоокеанский город» и «Английский город». Выбор английского и американского городов был обусловлен тем, что оба они представляли традиции западной культуры и имели схожий набор ценностей [Miller, 1970: xviii].


[Закрыть], которые по своим экономическим, демографическим и образовательным характеристикам были похожи на хантеровскую Атланту. В своем раннем исследовании Миллер опирался на хантеровскую методологию, и его целью было сравнение групп людей, имевших в этих городах наибольшее влияние[48]48
  Фактически Миллер сравнивал не два города, а три, используя хантеровские данные по Атланте, обозначенной как «Южный город».


[Закрыть]. В центре исследования стоял вопрос: «Действительно ли наибольшее влияние на принятие решений оказывают представители бизнеса?» То есть Миллер фактически тестировал основной вывод, сделанный Хантером по итогам исследования в Атланте.

Как и во многих других сравнительных исследованиях, заключения Миллера о структуре власти в разных городах оказались различными: представители бизнеса доминируют в принятии решений в Сиэтле и Атланте, но не в Бристоле. Судя по данным, полученным с помощью репутационного метода, вывод представляется бесспорным: в Бристоле среди наиболее влиятельных лиц бизнесмены составляют лишь 25 %, тогда как в Сиэтле и Атланте соответственно 67 и 75 % [Ibid.: 12]. Различия между американскими городами и английским городом Миллер связывает с двумя факторами. Во-первых, в Англии ниже статус и престиж индустриального сектора; топ-менеджеры рекрутируются из среды, в которой «преобладают традиции либерального воспитания, подчеркивающего гуманистические ценности и препятствующего формированию ориентации на бизнес, характерной для социального климата типичного университетского городка в Америке». Во-вторых, сказывается разница между ролями и возможностями местных органов власти в американском и английском городах. В Бристоле местный совет выступает в качестве главной арены принятия решений; он состоит из трех приблизительно равных частей – профсоюзные деятели (32 %), бизнес (30 %) и представители других секторов городского сообщества (37 %). Активную роль в этом процессе играют комитеты, а решения по основным вопросам принимаются на партийной основе. Поэтому в совете Бристоля было много очень влиятельных людей, находящихся на первых ролях в местных партийных организациях. В совете Сиэтла, напротив, не оказалось ни одного из тех, кого информанты назвали в числе самых влиятельных, поскольку лидеры города не рассматривали совет как основной центр власти; решения в нем принимались уже после длительных дебатов, в которых главную роль играли иные организации, которые фактически и определяли городскую политику [Ibid.: 13–14].

Позднее Миллер расширил сферу своих исследований, включив в него два города Латинской Америки – Кордобу (Аргентина) и Лиму (Перу). При этом проблематика и методы исследования были скорректированы. В частности, он использовал комбинацию методов (а не только репутационный) и выстроил комплексную модель власти, состоящую из пяти компонентов (лидеры сообщества, влиятельные люди в сообществе, комплекс власти в сообществе (совокупность организаций, ассоциаций и неформальных групп, участвующих в решении тех или иных проблем), институциональная структура власти в сообществе и институциональная структура власти в стране). Он также предложил развернутую классификацию основных форм власти (10 форм) и выделил 5 (идеальных) типов моделей власти (от пирамиды, возглавляемой одним человеком, до конфигурации сегментированных пирамид, представляющих оппозиционные партийные блоки). Акцент в исследовании был сделан на том, какие акторы и представляемые ими сектора доминируют в избранных четырех городах. При этом Миллер не ограничился выявлением наиболее влиятельных лидеров; в его исследовании была предпринята фактически первая попытка показать роль различных институциональных секторов (государственное управление, бизнес, военные, церковь, рабочее движение, СМИ и др.) в общем механизме функционирования властных отношений. Кроме того, заслуживает внимания и его стремление раскрыть взаимосвязь между различными элементами власти, представленными в его модели. И, разумеется, сам по себе выбор «незападных» городов для сравнительного анализа власти представляется крайне важным и перспективным. Миллер признает, что расширение географии сравнительного исследования делает его еще более сложным; при этом возникают особые проблемы, связанные с получением эмпирических данных[49]49
  Исследователи-эмпирики хорошо знают, как трудно получить информацию от субъектов и носителей власти, особенно тех, кто находится на самых высоких позициях в социальной и политической иерархии. Например, в России многие статусные респонденты просто отказываются (находя самые различные поводы) от встречи с социологами [Гудков, Дубин, Левада, 2007: 80–81]. В латиноамериканских городах, по признанию самого Миллера, у него возникли дополнительные трудности в связи с тем, что ряд респондентов полагали, что за исследователями стоят некие «враждебные силы» (ЦРУ, Министерство обороны США, «империалистическая держава») [Miller, 1970: 107].


[Закрыть]. Однако в целом исследование показало, что можно весьма успешно использовать апробированные методы в иных социальных контекстах[50]50
  В этом отношении исследование Миллера представляется весьма интересным и для создания инструментария для сравнительных исследований власти в российских городах и регионах. Несмотря на естественные различия латиноамериканского и российского контекстов, многие институциональные и структурные факторы на самом деле оказываются довольно схожими, в частности, высокий уровень централизации государственного управления, значительная социальная дифференциация, фактор «людей в погонах», слабые сети гражданского общества и др.


[Закрыть].

Структура власти во всех четырех городах наиболее соответствовала «конусной модели власти» (нет доминирования со стороны элиты или одного институционального сектора; занимая различное место в пирамиде власти, в политике активно участвуют представители разных социальных сфер). Хотя латиноамериканские города и отличались от двух других по ряду параметров[51]51
  Достаточно сказать, что Кордоба в период исследования управлялась военными.


[Закрыть], Миллер все же счел возможным отнести их к той же модели, поскольку в них также действовали акторы, представляющие различные сектора городской общности. Миллер признал наличие сильного влияния военных и церкви, но посчитал, что оно оказывалось не через публичные сферы и виды деятельности.

Исследование Миллера представляется интересным и в контексте тестирования валидности различных методов изучения власти. В частности, используемый им репутационный метод не зафиксировал преимущества бизнеса над другими секторами, а обнаружил разную конфигурацию бизнесменов и политиков среди наиболее влиятельных людей в изучаемых городах: Сиэтл – 67 бизнесменов и 8 политиков, Кордоба – соответственно 43 и 21, Лима – 7 и 50[52]52
  Подробнее см. гл. XIII наст. изд.


[Закрыть]. Впоследствии многие идеи Миллера нашли отражение в исследованиях городских режимов в Европе и других регионах.

Хотя сравнительное исследование в нескольких городских сообществах по одной методике и имеет очевидные преимущества над анализом результатов отдельных проектов, осуществленных разными авторами, оно тем не менее не преодолевает недостатка репрезентативности. Поэтому в 1960-е годы становятся весьма популярными попытки обобщить большое количество (несколько десятков) отдельных исследований [Curtis, Petras, 1970:204–218; Gilbert, 1968:139–156; Walton, 1966:430–438; 1970: 443–464; Aiken, 1970: 487–525; Lineberry, Sharkansky, 1978]. Первой серьезной попыткой такого рода стало исследование Джона Уолтона [Walton, 1966: 430–438], на которое впоследствии ссылались многие аналитики. Уолтон суммировал данные по 61 городскому сообществу, полученные в 39 исследованиях. Основные гипотезы Уолтона касались как методологии исследования, так и роли отдельных факторов в формировании различных типов властных отношений. Гипотезы первого рода в целом подтвердились. Уолтон обнаружил довольно очевидную зависимость результатов исследовании от используемых методов выявления субъектов власти: репутационный метод имел тенденцию обнаруживать пирамидальную (элитистскую) структуру власти, а исследователи, фокусировавшиеся на изучении публичных проблем, чаще приходили к плюралистическим выводам и обобщениям. Менее очевидными оказались результаты исследования влияния тех или иных факторов, а некоторые гипотезы (зависимость структуры власти от темпов роста населения, степени его интеграции, пропорции бизнесменов и политических лидеров среди наиболее влиятельных акторов городской политики) не подтвердились вовсе[53]53
  Подробнее см. гл. XIV наст. изд.


[Закрыть].

Исследование Клэр Гилберт [Gilbert, 1968:139–156] по многим параметрам было схожим с исследованием Уолтона, при этом количество анализируемых городских сообществ увеличилось до 166, а число различных факторов (переменных), учитываемых автором, достигло 73. В центре исследования – анализ взаимосвязи важнейших зависимых переменных, к которым она отнесла следующие: степень плюрализма —

элитизма структуры власти, уровень конфликта, идентичность топ-лидеров, степень эффективности выполнения управленческих функций [Gilbert, 1968: 142]. Кроме того, специальное внимание было уделено влиянию базовых социальных и демографических характеристик, региональным различиям, особенностям экономической базы и специфике институтов местного самоуправления. На основе рассмотрения этих и других переменных Гилберт делает ряд заключений, сравнивая их с выводами других исследователей. Наиболее существенные выводы исследования, касающиеся важнейших переменных, таковы:

Структура власти. Здесь обнаруживаются три закономерности:

1) тенденция движения к более плюралистической структуре власти;

2) сохранение региональных различий: городские сообщества Запада более плюралистичны по сравнению с сообществами Юга и Востока;

3) тип сообщества имеет значение; его влияние на структуру власти опосредуется рядом демографических (темпы роста населения, плотность населения, возрастная структура) и социальных (уровень благосостояния) характеристик.

Конфликт. Здесь важным фактором выступает величина города: в больших городах конфликты «более неуправляемые». Однако в основании этого фактора заложены социальные характеристики: в крупных городах много бедных и необразованных; они «слишком диверсифицированы», а потому более предрасположены к конфликту.

Лидеры. Размер города коррелирует и с характером лидерства. Однако и здесь в основании лежат иные факторы, прежде всего экономические: в экономически диверсифицированных городах более вероятно лидерство политиков.

Функции местного самоуправления. В регионах с более обеспеченным и образованным населением и незначительной долей этнических меньшинств политика местных властей чаще соответствует типу «правильного управления» («good» government), направленному на достижение экономической эффективности и решение конкретных проблем; в более отсталых регионах, где сохраняется сильный конфликт, преобладает «политическое управление» (political government), ориентированное на выполнение посреднических функций и традиционные механизмы политического представительства и борьбы [Ibid.: 155–156].

Однако обобщение на основе большого количества данных, полученных из разных исследований, создавало большие трудности при кодировании имеющейся информации; было очевидно, что здесь допускалось много ошибок в измерении. Наибольшую трудность вызвали попытки классифицировать тип структуры власти как из-за нечеткости используемой исследователями понятийной структуры, так и из-за недостатка нужной информации в опубликованных исследованиях. Аналитики, пытающиеся обобщить результаты «чужих» эмпирических исследований, часто использовали концепции структуры власти, не совпадавшие с аутентичными, которые при этом также отличались друг от друга; стремясь создать общую структуру объяснения, они неизбежно опускали некоторые существенные нюансы, без которых невозможно адекватно передать результаты отдельных исследований (см. [Nelson, 1974: 533, 536–537])[54]54
  В этой связи интересны комментарии М. Нелсона, попытавшегося выяснить, насколько адекватно были воспроизведены концепции исследователей при кодировании полученных ими результатов. Нелсон предложил авторам исследований в 43 общностях классифицировать полученные ими результаты с помощью категорий, используемых аналитиками при обобщении данных первичных исследований. Результат его шокировал: «шансы на то, что аналитик адекватно квалифицировал структуру власти, составляют в лучшем случае 50 на 50» [Nelson, 1974: 535].


[Закрыть].

Поэтому данный подход постепенно уступил место иному типу исследования, в котором анализ данных по большому числу сообществ осуществлялся по единой методике. Примером такого исследования является проект, выполненный работниками Национального центра исследования общественного мнения при Чикагском университете в 51 городском сообществе под руководством Терри Кларка [Clark, 1968b]. Так же как и предыдущий подход, данные исследования были направлены на выявление устойчивых связей между теми или иными факторами и структурой власти в каждом сообществе; при этом результаты исследования Кларка и выводы о валидности тех или иных пропозиций оказались несколько отличными от результатов других исследований подобного рода[55]55
  Подробнее см. гл. XIV наст. изд.


[Закрыть]. Однако при всех достоинствах данного подхода у него был один существенный недостаток: он оказался очень дорогим [Clark, 1975:273].

Наконец, в начале 1970-х годов стал популярным вторичный анализ данных, выполненный в логике предыдущего подхода [Aiken, 1973; Clark, 1973; 1975; Lineberry, Sharkansky, I978][56]56
  Одной из причин его распространения Кларк назвал сокращение финансирования по сравнению с «богатыми» 1960-ми [Clark, 1975: 273–274].


[Закрыть]. Он стал возможен в силу расширения спектра доступных исследователю материалов через профессиональные объединения и базы данных. Именно три последних типа исследований позволили проделать обстоятельный анализ факторов, обусловливающих диверсификацию властных отношений в городских сообществах. В качестве основных независимых переменных рассматривались размер города, сложность социальной структуры и экономической системы, уровень промышленного развития, активность профсоюзов и организованность рабочего класса, наличие крупных собственников, проживающих за пределами города, структура городского управления, политическая культура и др. Между этими переменными были выявлены эмпирические зависимости, при этом отмечалось возрастание роли внешних факторов.

Размер города оказался достаточно важным фактором, определявшим его положение на шкале элитистско-плюралистического континуума: большие города чаще имели плюралистическую структуру власти, чем небольшие, поскольку в них выше потенциал соревнования и конфликта между различными группами. Маленькие города менее диверсифицированы, что повышает вероятность доминирования небольших групп по типу Миддлтауна. По мере роста города элиты постепенно утрачивают возможность контролировать все основные сферы его жизнедеятельности, поэтому потенциал соревнования и плюрализма возрастает. Размер также положительно влияет на численность политической страты и бюрократии, которые в больших сообществах оказываются более востребованными, чем в маленьких.

С размером тесно связан фактор разнообразия, который также в целом усиливает плюралистический потенциал социума. Как и размер, он способствует соревнованию и кооперации акторов; социальная и этническая структуры общности становятся более комплексными, растет число организаций, которые могут бросить вызов доминирующим элитам.

Группа экономических факторов также находится в числе важных детерминант властных отношений. Формирование плюралистической структуры власти стимулируют экономическая диверсификация и отсутствие моноиндустриальной специфики города, тогда как в общностях с явным преобладанием какой-то отрасли экономики или предприятия более вероятна тенденция к элитизму. Индустриализация и в целом быстрое развитие тех или иных отраслей экономики усиливают участие и роль его представителей в делах города; вследствие этого принятие решений оказывается более ориентированным на ценности и интересы представителей данного сектора. Мобильность индустрии — возможность ее перемещения на другую территорию – дает ее представителям дополнительный ресурс влияния и давления на публичные структуры принятия решений, усиливая позиции экономических элит.

Юнионизация и рабочее движение являются противовесом правящей элите и в целом способствуют плюрализму. Но при определенных условиях муниципальные профсоюзы могут играть и роль элемента бюрократической системы, которая усиливает свое влияние в структуре принятия решений в городских сообществах.

Среди факторов, связанных с особенностями институциональной структуры муниципального управления, наибольшую роль играют характер муниципальных выборов и тип организации муниципальной власти. Выборы, в которых кандидаты не ассоциируются с политическими партиями (nonpartisan elections), в целом способствуют формированию элитистской структуры власти, поскольку кандидаты становятся более зависимыми от организаций бизнеса, а их электоральный потенциал во многом связан с тем, как они представлены в СМИ (а здесь преимущество у состоятельных кандидатов). В целом благоприятствует элитизму и форма организации местной власти, в которой ключевую роль играют назначенные менеджеры, поскольку по сравнению с избираемыми мэрами они более склонны к изоляции от населения и обычно разделяют ценности бизнеса.

Наряду с вышеуказанными в исследованиях использовались и другие характеристики городских сообществ, например, «космополитизм» (степень внешней ориентации лидеров, т. е. ориентации на структуры власти более высокого уровня), «проживание» (проживают ли лидеры в самом городе, или за его пределами), «гомогенность социально-экономического статуса» (доля лидеров, принадлежащих к одному социальному классу) (см. [Miller, 1970: 267]). В качестве независимой переменной некоторые исследователи рассматривали степень городской автономии, а также связанный с ней фактор наличия (или отсутствия) прочных горизонтальных связей между городами, предположив, что рост горизонтальных связей усиливает тенденцию к децентрализации (см. [Walton, 1968: 441–459]); другие обратили внимание на зависимость структуры власти от степени реализации программ обновления города: чем дальше продвинулся город в осуществлении программ обновления, тем ниже концентрация власти (см. [Aiken, 1970: 506–514]). Влияние этих и других факторов, разумеется, не было подтверждено во всех эмпирических исследованиях. Сам Кларк признал, что «связь между характеристиками сообщества и уровнем централизации власти оказалась слабой»[57]57
  Кларк пишет: «…хотя некоторые из них (характеристик городских сообществ. – В. Л.) представлялись значимыми при использовании бинарной статистики, они редко оказывались значимыми в многомерных моделях. В одном исследовании, где использовалась модель регрессии, 16 независимых переменных объясняли только 10 процентов дисперсии в уровне централизации» [Clark, 1972: 22; Clark et al„1968: 214–217].


[Закрыть]. Однако данный набор пропозиций стал некоей отправной точкой в попытках выстроить классификации переменных, определяющих властные отношения на локальном уровне.

В целом же кумулятивный эффект взаимодействия различных факторов заключается, во-первых, в движении к более плюралистической структуре власти, во-вторых, в возрастании роли внешних по отношению к городским сообществам факторов, определяющих происходящие в них изменения. Некоторые исследователи считают, что расширение политических возможностей меньшинств, десегрегация школ, социальные программы и поддержка политических организаций бедных, ограничение налоговых и территориальных ресурсов городов и другие изменения, происходящие в городских сообществах, так или иначе связанные с растущим влиянием федерального уровня, в целом ослабляют властный потенциал экономических элит (см. [Walton, 1967: 353–368; Trounstine, Christensen, 1982: 47–50])[58]58
  Уолтон полагает, что поскольку городские сообщества все более зависят от различных институтов и акторов национального и регионального уровней, их структура и связи фрагментируются, а политика становится более соревновательной.


[Закрыть]. Вызов экономическим элитам бросает местная бюрократия, ограничивающая их властный потенциал, а также гражданские организации и землячества, нередко противодействующие им в ряде важных сфер городской политики. Наконец, в экономике города все большую роль играют корпоративный бизнес и экономические институты, контролируемые силами, находящимися за его пределами.

Видя, что важнейшие изменения в городских сообществах происходят в результате принятия решений субъектами власти более высокого уровня, многие аналитики посчитали, что у городов остались возможности самостоятельно решать только те вопросы, которые последних не интересуют [Wirt, 1974; Domhoff, 1978]. В то же время корпорации легко перемещают в пространстве заводы вместе с рабочими, совершенно не задумываясь о последствиях; штаты ограничивают налоговые возможности городов, их финансовую самостоятельность и все более контролируют использование земли; федеральные власти диктуют изменения в деятельности важных городских институтов (правоохранительные органы, образование, структура местной власти) и оказывают существенное влияние на жизнедеятельность города через программы строительства жилья, создание рабочих мест, транспортную политику и др. В последующие десятилетия степень автономии городских сообществ в США в целом снижалась, что, естественно, либо ослабляло власть городских элит, роль которых все более ограничивалась решением относительно второстепенных вопросов, либо сфера их деятельности переориентировалась на более высокие уровни. Последнее обстоятельство открывало некоторые новые возможности для групп с меньшими ресурсами (см. [Tronstine, Christensen, 1982: 46–50]), а исследователи все чаще предлагали повысить масштаб изучения власти до уровня регионов (см. [Wirt, 1974; Miller, 1975]).

Для выяснения характера взаимосвязей местных элит на национальном и региональном уровнях стал широко использоваться сетевой анализ (network analysis). Путем изучения списков персоналий и деловых взаимосвязей между ними выявлялась сеть контактов и перекрещивающегося членства в различных структурах бизнеса, что дополняло и углубляло традиционные репутационные и проблемные методы исследования. В частности, У Домхофф использовал сетевой анализ для изучения распределения власти в Нью-Хейвене и с его помощью показал, что решения на местах не были столь автономными, как это подразумевалось в предшествующих исследованиях, в том числе и в классическом исследовании Даля в этом же городе. Анализ процесса принятия решений в сфере реконструкции города обнаружил сильное влияние экономической элиты на стадии достижения стратегических решений, использовавшей свои связи на национальном уровне для того, чтобы были приняты соответствующие программы. И уже только после этого на передний план вышли местные политики, которым, по сути, оставалось лишь реализовать на практике то, что было предрешено [Domhoff, 1978][59]59
  Подробнее см. гл. XI наст. изд.


[Закрыть].

Несмотря на эти и другие попытки преодолеть проблемы и трудности, имевшие место в традиционных дебатах вокруг распределения власти в городских сообществах, до конца этого сделать не удалось. Во-первых, не было четкости в понимании сообщества и его пределов в контексте распределения политической власти. Исследователи по-прежнему проявляли основной интерес к пространству, ограниченному географическими границами городов, а изучаемые ими сообщества охватывали тех людей, которые проживали на этих территориях; тем самым другие уровни власти оказывались на периферии исследовательского интереса. Вследствие этого «подразумевалась нереально высокая степень местной автономии»[60]60
  Об автономии городской политики, ее ограничениях и вариациях см. [Goldsmith, 1995: 228–252].


[Закрыть], а наиболее влиятельными лицами городского сообщества считались те, кто в ней проживают. Между тем внешние факторы, обусловливающие конфигурацию власти в городе, либо серьезно не учитывались, либо рассматривались в качестве некоей константы, либо считались слишком трудными для эмпирического исследования (см. [Harding, 1995:41]). При этом старые концепции локального сообщества оказывались все более неадекватными, поскольку «географическое положение резидентов не совпадало с пространством, от которого зависела реализация их потребностей» [Friedrickson, 1973: 6].

Во-вторых, противостояние плюрализма и элитизма так и не было до конца преодолено. Более того, характер и тон полемики между двумя школами в 1960-1970-х годах оставались весьма напряженными[61]61
  Пример: Полсби назвал произведение Домхоффа, содержащее критический анализ исследования Даля в Нью-Хейвене, «любительской социологией» [Pols-by, 1968: 477].


[Закрыть]. Это противостояние существенно снижало эвристический потенциал социологии власти, поскольку «обе стороны очень мало вступали в коммуникацию с исследователями из противоположного лагеря», а значительное внимание уделялось «защите своей методологии или атаке на методологию оппонента» [Waste, 1986: 19; Judge, Stoker, Wolman, 1995: 6–7]. Вследствие этого результаты исследований в значительной степени предопределялись выбором метода; стороны использовали различные концепции власти и потому фактически изучали довольно разные вещи, что делало дебаты между ними несколько односторонними[62]62
  «Фактически выражение “исследования власти в сообществах” является неадекватным, поскольку дебаты ведутся в основном по поводу дефиниций власти и способов ее измерения. Дебатов об общностях, по сути, не было», – резюмировал ситуацию А. Хардинг [Harding, 1995: 40].


[Закрыть].

В-третьих, подходы основывались на индивидуалистической методологии. Главными элементами анализа были индивиды, их деятельность; значительно меньшее внимание уделялось исследованию структурных факторов, что безусловно снижало валидность получаемых результатов и выводов. В силу этих причин в 1970-е годы обозначилось некоторое снижение интереса к сложившимся формам исследования власти, которым в это время был брошен вызов со стороны неомарксистов и сторонников альтернативных подходов к объяснению распределения власти.

Альтернативные исследовательские практики: опыт использования многомерных концепций власти в эмпирических исследованиях и марксистские исследования 1960-1970-х годов. Среди многочисленных исследований 1960-1970-х годов отдельного внимания заслуживают проекты, выполненные вне традиций элитистской и плюралистической школ в изучении власти. К ним относятся попытки изучения городской политики на основе так называемых многомерных концепций власти, а также марксистские исследования власти в городских сообществах. Хотя в центре внимания обоих направлений обычно находится тот же набор проблем, что и у представителей «основных» традиций, их способы решения, акценты в анализе власти и концептуальный аппарат имеют свою специфику.

Начиная с 1960-х годов вопрос о необходимости и целесообразности рассмотрения политической власти как многомерного явления, имеющего различные модусы существования, стал одним из центральных в дискуссиях о природе власти и характере ее распределения в развитом индустриальном обществе. Часть исследователей выразила неудовлетворение традиционным объяснением политической власти как способности навязать волю политическим оппонентам в процессе принятия политических решений. Они указали на необходимость расширения пространства политической власти путем включения в него некоторых видов социальных отношений и практик, ранее не считавшихся ее проявлениями.

Дискуссия как таковая началась после публикации статей американских политологов П. Бахраха и М. Бараца [Bachrach, Baratz, 1962:947–952; 1963: 641–651] о необходимости учета «второго лица власти», которое представляет собой способность субъекта ограничить сферу принятия решений «безопасными» проблемами («непринятие решений»). Следующий виток дискуссии приходится на 1970-е годы в связи с публикацией брошюры С. Льюкса «Власть: Радикальный взгляд» [Lukes, 1974], в которой была предложена «трехмерная» концепция власти, включающая в себя два первых «лица», а также «третье измерение власти» – формирование определенных ценностей и убеждений (см. [Ледяев, 1998]). Впоследствии к дискуссии подключились многие исследователи, попытавшиеся критически переосмыслить имеющийся опыт многомерных концептуализаций власти (Дж. Дебнем, Т. Бентон, А. Брэдшоу, С. Клегг, Т. Вартенберг и др.). Параллельно этому появились работы известных социальных мыслителей (М. Фуко, П. Бурдье, Дж. Скотт), которые с самого начала вывели политическую власть за пределы публично-государственного ареала, растворяя ее, в большей или меньшей степени, во всем пространстве жизни социума. В то же время многие исследователи сочли данные попытки не вполне концептуально оправданными, по сути, отрицая целесообразность выделения новых «лиц» власти (см. [Ледяев, Ледяева, 2003: 23–32]).

Вместе с концептуальными и теоретическими дискуссиями по поводу источников и природы политической власти были предприняты попытки эмпирического исследования, в том числе и непосредственно создателями многомерных моделей. В частности, сами Питер Бахрах и Мортон Барац [Bachrach, Baratz, 1970] сделали попытку выявить и продемонстрировать некоторые формы «непринятия решений» в Балтиморе во второй половине 1960-х годов, используемые правящей элитой для сохранения власти. Взяв в качестве основных тем бедность и расовый конфликт в городе в 1964–1968 годах, они попытались показать, каким образом элите удавалось минимизировать открытый конфликт с помощью определенных назначений, манипуляций с показателями благосостояния, политики снижения выборочной поддержки отдельных групп и т. д.

Однако наиболее обстоятельные и фундаментальные эмпирические исследования, фактически призванные проверить на практике валидность и адекватность новых концептуальных схем, были предприняты М. Кренсоном [Crenson, 1971] и Дж. Гэвентой [Gaventa, 1980]. Оба исследователя были изначально не удовлетворены изучением власти, ограниченным анализом политического поведения, что было присуще представителям плюралистической школы, доминирующей в американской политической науке. Акцент на обозреваемом поведении, по их мнению, формирует искаженную картину властных отношений, поскольку последние имеют место и в ситуациях, где нет непосредственного политического действия. Вслед за Бахрахом и Барацем Мэтью Кренсон отверг узкую «поведенческую» концепцию власти, обратив внимание на трудности проникновения в пространство реальной политики отдельных групп. Более адекватное изучение власти требует учета некоторых скрытых практик властвования, в том числе тех, которые результируются в «несобытиях» – сохранении статус-кво вследствие скрытого влияния властвующего субъекта. В своем исследовании в Гэри и Восточном Чикаго (штат Индиана, США) Кренсон попытался выяснить, почему в некоторых городах уделялось меньше внимания охране окружающей среды по сравнению с другими. Он пришел к выводу, что эти различия были обусловлены тем, что в одних городах на принятие законодательства об охране окружающей среды оказывалось сильное скрытое влияние со стороны крупных экономических структур, а в других такого влияния не было. В частности, в Гэри доминировала «Ю.С. Стил». Внешне ее политическая роль была весьма пассивной, однако ее интересы были хорошо представлены, поскольку те, кто принимали политические решения, предполагали возможные реакции корпорации на принятие жестких антиполлюционных мер (снижение производства, сокращение рабочих мест, перенос производственных мощностей на другие территории и т. п.). Законодатели фактически действовали по принципу: что плохо для «Ю.С. Стил» – то плохо и для Гэри; поэтому корпорацию вполне устраивал существовавший уровень контроля за загрязнением окружающей среды в городе. Кренсон убежден, что отсутствие прогресса в создании системы действенного контроля за загрязнением воздуха стало результатом не простого стечения обстоятельств, а было обусловлено наличием влиятельного актора, не заинтересованного в решении проблемы. При этом власть корпорации осуществлялась не через принятие каких-либо решений, а путем предотвращения постановки «нежелательных» вопросов и (или) их невключения в повестку дня.