Текст книги "Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах"

Общий вывод, который делает Ферман по итогам анализа демографических, экономических и политических изменений в двух городах, состоит в том, что в Питтсбурге они стимулировали формирование отношений сотрудничества между различными акторами городской политики и готовность элит адаптироваться к изменяющимся условиям. Эти процессы были в целом благоприятными для соседских организаций, получивших возможности реализовать свои цели. В Чикаго изменения подвигли элиты к сопротивлению новым тенденциям; в этой ситуации соседские организации оказались в числе главных проигравших [Ibid.: 43].

В результате в Чикаго и Питтсбурге сформировались режимы хотя и относящиеся к одному типу (развития), но существенно различающиеся по целому ряду взаимосвязанных характеристик – составу, целям, доминирующей арене, политико-культурным основаниям, конфигурации властных отношений и др.[436]436
  По Стоуну, как уже отмечалось ранее, режимы возникают не во всех городах, и не любая коалиция акторов может считаться режимом. Несмотря на различия, можно говорить о наличии городских режимов в Чикаго и Питтсбурге в его стоуновской интерпретации: в обоих городах возникли относительно стабильные формальные и неформальные связи между структурами публичного и частного секторов в соответствии с приоритетной повесткой дня.


[Закрыть] (см. табл. 1) [Ibid.: 137].

Таблица 1

Правящие режимы: Питтсбург и Чикаго

В Чикаго доминировали политические элиты, что во многом объясняется центральным положением электоральной арены в городской политике. Обладая ресурсами мобилизации и возможностями контролировать основные публичные структуры власти, они использовали политическую машину для воспроизводства и укрепления своего влияния. Стремление политических элит к сохранению доминирующего положения, поддерживаемое свойственной электоральной арене логикой борьбы, привело к утверждению практик вытеснения потенциальных соперников и (или) воспрепятствования их появлению. Социальная и политическая раздробленность Чикаго[437]437
  В Чикаго был политически сильный городской совет, способный бросить вызов мэру; при этом правительство было слабым и фрагментированным.


[Закрыть] стимулировала политических лидеров (мэров города) укреплять свою персональную власть, сохраняя фрагментированную структуру политического управления. Наиболее ярко это проявилось в период нахождения у власти мэра Ричарда Дейли (1955–1976), при котором режим окончательно сформировался.

Приоритет политических целей и доминирование политических элит в городском режиме не означали, что интересы бизнес-элиты не получали реализации. Дейли установил тесные связи с бизнес-сообществом, но при этом рычаги управления экономическим развитием держал в своих руках. Это в целом устраивало бизнесменов, поскольку Дейли учитывал их интересы; однако успешное воплощение важнейших экономических проектов оказывалось полностью зависимым от выживания машины как источника власти мэра.

В Питтсбурге режим формировался с четко артикулируемыми целями экономического развития. Инициатива шла от наиболее влиятельных членов бизнес-сообщества, которые доминировали в городской политике. Данная конфигурация влиятельных акторов соответствовала логике режима, опирающегося на гражданскую арену, где определяющим типом отношений являлась кооперация. Структура и характер связей в большей степени соответствовали модели «социального производства» (а не «социального контроля»). Ориентация на сотрудничество усиливалась тем, что режим активно поддерживал масштабные проекты развития города, требующие серьезного участия акторов публичного и частного секторов. При этом вопросы, касающиеся экономических проблем и развития города, обсуждались и решались не столько в контексте политического противостояния и логики борьбы, сколько в русле выбора оптимальных технических и организационных мер по достижению целей. Этому способствовал и стиль руководства мэра Дэвида Лоренца, заложившего основания послевоенного режима в Питтсбурге. При нем деятельность органов местной власти оказалась свободной от непосредственного партийного вмешательства, а ряд сфер городского управления, в том числе жилищный сектор и вопросы развития, были в значительной степени деполитизированы. Неформальным лидером города фактически стала Алегхенская[438]438
  Данное слово обозначает название территории.


[Закрыть] конференция развития общности (АКРО) (Alegheny Conference of Community Development – ACCD), символизировавшая оптимальную модель гражданского лидерства, а сам Лоренц из «политического босса» превратился в «гражданского деятеля». Успешная политика постепенно изменила имидж Питтсбурга: вместо «переживающего упадок индустриального города» он все более воспринимался «корпоративным центром»[439]439
  По количеству корпораций, имевших свои представительства в городе, Питтсбург уступал только Нью-Йорку и Чикаго.


[Закрыть]. Ферман полагает, что успех был во многом обусловлен лидерством бизнес-элит, определившим характер принятия решений по важнейшим экономическим вопросам: вначале проект должен быть поддержан ключевыми бизнес-лидерами, затем формировались рабочие отношения между ними и публичными структурами власти [Ferman, 1996: 44–64; 136–137].

Институциональные основания режимов в Чикаго и Питтсбурге также существенно различались (см. табл. 2) [Ibid.: 138].

В Чикаго сохранялись тесная взаимосвязь и единство партийной организации и институтов местной власти, характерные для классической машинной политики. Главный институт – партийная структура – строился по территориальному принципу и опирался на поддержку соседств. Пространственная ориентация власти поддерживалась электоральной системой, формирующей совет из 50 членов, избираемых в городских округах. Тесная интеграция партийной организации и публичных институтов власти обусловливала электоральную направленность всех структур городского управления. Доминирование электоральной арены усиливало институты, связанные с распределением материальных стимулов на индивидуальной основе и тем самым способствовало формированию «рыночных» паттернов поведения, строящихся на принципах обмена и торга. Стремление политической машины к воспроизводству сложившейся системы властных отношений (модель «социального контроля») усиливало индивидуалистические ориентации и препятствовало групповой мобилизации. Награждая «друзей» и наказывая «врагов», политическая машина создавала источники постоянного конфликта, способствуя формированию политической культуры, характеризующейся «цинизмом и недоверием».

Таблица 2

Институциональная структура: Чикаго и Питтсбург

В Питтсбурге взаимодействие политических и экономических элит привело к тому, что партийная организация была отделена от местной власти, а пространство между ними оказалось быстро заполненным различными частными и публичными структурами, которые действовали в иной логике по сравнению с аналогичными структурами в Чикаго. Ориентированные на экономическое развитие (а не политическое доминирование) действия элит более соответствовали модели власти как социального производства. Защищенная от прямого электорального давления и направляемая экономическими целями институциональная структура приобрела прагматическую ориентацию, а система распределения стимулировала объединение, причастность к делам сообщества, соответственно, культуру гражданственности, доверия и кооперации. Гражданская арена, в которую сместился центр власти в Питтсбурге, стала обладать важнейшими для соседств ресурсами [Ferman, 1996: 37–39, 42–43, 137–138].

Существенные различия между режимами имели место и в уровне формализации структуры власти: в Питтсбурге он был существенно выше, чем в Чикаго. АКРО – организация, ставшая неофициальным лидером городского сообщества и объединившая ключевых экономических субъектов – способствовала созданию многочисленных частных некоммерческих организаций, что в итоге привело к формированию на гражданской арене мощной корпоративистской структуры, направлявшей экономическое развитие города. В Чикаго наблюдалась иная картина. Мэр Ричард Дейли стремился избежать создания влиятельных институтов, которые могли бы стать его соперниками; связывая свое будущее с политической машиной, он строил свои отношения с бизнесменами на более неформальной основе, чем его коллеги в Питтсбурге. На уровне отдельных институтов степень формализации в Питтсбурге также была в целом выше, чем в Чикаго, что существенно сказывалось на характере лидерства в двух городах: в Чикаго ключевые акторы городской политики должны были иметь дело непосредственно с мэром, тогда как в Питтсбурге власть и ресурсы концентрировались в институтах, что объективно снижало значимость отдельных персон. Вследствие этого политическая система Чикаго содержала существенно больший потенциал нестабильности, а элиты более опасались и потому более сопротивлялись изменениям, усиливая ориентацию режима на социальный контроль.

Данные обстоятельства отразились на характере принятия политических решений. В Чикаго это процесс был более закрытым, чем в Питтсбурге: принципы участия граждан, зафиксированные в федеральном законодательстве, и запросы со стороны соседских организаций и политических активистов часто игнорировались, что усиливало потенциал конфликта. Корпоративистские тенденции в развитии режима в Питтсбурге сделали процесс принятия решений более коллективным и потому открытым. Сотрудничество акторов в кооперативном режиме, поддерживаемое принципом единогласного принятия решений в АКРО, обусловливало высокий уровень консенсуса в принятии решений [Ibid.: 49–50, 53–55, 60–61, 63–64, 138–139].

Таким образом, институциональная структура Питтсбурга была существенно более благоприятной для соседских организаций, стремившихся к инкорпорированию в режим. Акцент на создание институтов стимулировал формирование соседских организаций, ориентированных прежде всего на экономическое развитие. Поэтому вместо конфронтации с режимом соседства стремились к расширению его границ. В Чикаго режим был менее склонен к поддержке акторов, представлявших потенциальную угрозу власти политической машины, а в активности соседских организаций просматривалась опасность ослабления существовавшей территориальной системы управления. В этих условиях соседства вынуждены были принять логику борьбы, свойственную доминирующей в Чикаго электоральной арене [Ibid.: 139–140].

Несмотря на то что политическая культура в Чикаго и Питтсбурге опирается на общие социетальные основания, в ней, как и в других базовых характеристиках городских режимов, наблюдались заметные различия (см. табл. 3) [Ibid.: 140].

Таблица 3

Политическая культура: Чикаго и Питтсбург

В Питтсбурге успешное лидерство АКРО, сумевшей приобрести имидж «стоящей над политикой» и «действующей в интересах города», позиционировалось как пример гражданской позиции; институциональное устройство способствовало формированию отношений кооперации и консенсуса. Разумеется, конфликты и политические разногласия имели место; однако в целом преобладала ориентация на адаптацию и компромисс, дававшая возможность устойчивого сосуществования многочисленных организаций. В этих условиях включение соседских организаций не воспринималось как угроза режиму и власти элит. В Чикаго приоритет политических целей сформировал восприятие политики как материального обмена с очевидными элементами фаворитизма и атмосферой цинизма и недоверия. Вследствие этого любая реформа представлялась прежде всего как попытка вознаграждения новых «друзей» и наказания «врагов», что делало крайне затруднительным мобилизацию в поддержку серьезных структурных изменений в системе. Кроме того, модель политики как обмена стимулировала скорее индивидуалистические, чем коллективистские ориентации и тем самым ставила соседские организации в сложную ситуацию: если в Питтсбурге они воспринимались неотъемлемой частью гражданской жизни, то в чикагских СМИ их нередко изображали как «бесполезных обструкционистов»; при этом возможность быть «вне политики» и действовать в коллективных интересах практически не допускалась. Противодействие политической машины любым не входящим в нее акторам воспроизводило отношения противоборства между соседствами и местными структурами власти; недоверие и цинизм особенно усиливались, когда отношения развивались в плоскости электоральной политики.

Политическая культура во многом определяла то, что дозволено или не дозволено соседским организациям в городской политике, тем самым диктуя приемлемую для них тактику. В Питтсбурге было не принято действовать конфронтационно или жестко педалировать темы, вызывающие серьезные разногласия; некоторые потенциально конфликтные проблемы, связанные с расовым фактором или вопросами перераспределения, были фактически табуированы, и соседские организации не имели серьезных шансов их продвигать. В Чикаго тактический диапазон был значительно шире. Однако и здесь попытки изменить действующие паттерны власти наталкивались на серьезные культурные ограничения [Ferman, 1996: 140–142].

Собственно анализ роли соседских организаций Ферман осуществляет в контексте рассмотрения возможностей и перспектив усиления «прогрессивной» составляющей городской политики и (или) установления режима, в котором экономический рост не станет всеобъемлющей стратегией. Наиболее широкие возможности для реализации целей соседств и представляющих их организаций складываются в «прогрессивных» режимах; в других режимах они, как правило, скромнее и при этом могут заметно различаться. Хотя режимы в Питтсбурге и Чикаго и являлись режимами одного типа, у соседских организаций Питтсбурга условия деятельности были более благоприятными, чем у соседских организаций Чикаго, а сам режим в Питтсбурге считался более «прогрессивным», чем режим в Чикаго[440]440
  Опираясь на ряд работ [Clavel, 1986; Clavel, Kleniewski, 1990; и др.], Ферман отмечает следующие признаки прогрессивного режима: широкая (inclusionary) правящая коалиция, участие общественности в планировании, ориентация на справедливую (equitable) политику и сбалансированное развитие, внимание к соседствам [Ferman, 1996: 3].


[Закрыть].

Формирование режимов, альтернативных режиму развития, обусловлено тем, что при всей внешней привлекательности политики развития она часто не учитывает интересов многих групп населения города. Ферман отмечает, что восприятие планов реконструкции и обновления города соседствами может существенно отличаться от его презентации инициаторами проектов. Ликвидация трущоб и создание деловых центров повышают ценность отдельных территорий и делают город привлекательным для среднего класса и бизнеса. Однако в глазах бедных горожан и рабочего класса обновление означает снос дешевого жилья ради строительства дорогих апартаментов и коммерческих зон; выгоды от обновления территории для них подчас сомнительны, а издержки – очевидны. При этом многие жители города начинают все более осознавать, что процесс принятия решений по развитию тех или иных территорий города явно благоволит влиятельным привилегированным группам. Соседства, особенно небогатые, в их число обычно не входят, что создает потенциал недовольства и стимулирует их оппозицию «машинам роста» [Ibid.: 65].

Роль соседских и других групп и организаций как факторов, определяющих характер городской политики и специфику режима, может быть существенной. Ферман подчеркивает, что хотя политэкономическая структурная составляющая (федерализм, глобальная капиталистическая экономика и др.) и накладывает жесткие ограничения на политику города, в ней остается достаточный простор для выбора альтернатив и движения в сторону реформ: в одних городах проводится сильная распределительная политика и ставятся под сомнение выгоды неконтролируемого роста, в других – нет [Ibid.: 2]. Потенциал и перспективы прогрессивной политики во многом зависят от того, насколько оппоненты роста организованы, активны, успешно сотрудничают между собой и могут обеспечить распространение «прогрессивной» идеологии в общности.

Степень реализации данных условий также определяет специфику и формы «прогрессизма». В контексте этого Ферман считает целесообразным классифицировать прогрессивные ориентации по их «широте», различая «одномерный прогрессизм» (unidimensional progressivism) и «многомерный прогрессизм» (multidimensional progressivism). В первом случае прогрессивная политика ограничена узким набором тем и проблем, во втором она охватывает широкий спектр вопросов, решаемых режимом. В соответствии с данной типологией Ферман обнаружила одномерный прогрессизм в Питтсбурге: прогрессивная политика вращалась вокруг проблем соседств, и именно в этих вопросах режим оказался наиболее восприимчивым к «прогрессивным» требованиям. Между тем другие важные с этой точки зрения темы – расовые проблемы, перераспределение, охрана окружающей среды – оказались на периферии городской политики. В Чикаго, напротив, имела место попытка реализовать многомерный прогрессизм в период пребывания у власти мэра Г. Вашингтона: мобилизация и политическая борьба охватывали широкий спектр вопросов, в том числе касающихся повышения возможностей соседств, решения расовых проблем, распределения ресурсов и власти, охраны окружающей среды и др. В контексте анализа политического потенциала соседских организаций данная ситуация, как отмечает Ферман, имела два существенных следствия. Во-первых, поскольку ни одна группа в Чикаго не могла самостоятельно одержать верх над политической машиной, прогрессивная коалиция должна была охватывать различные группы интересов и организации и потому иметь многомерный характер. Во-вторых, нестабильность, присущая доминирующей в городе электоральной арене, стимулировала политические элиты жестко сопротивляться требованиям, идущим от оппонентов. Поэтому если в Питтсбурге расширение гражданской арены позволило инкорпорировать[441]441
  Тодд Свонстрем полагает, что более адекватным термином является «кооптация», а не «инкорпорирование», поскольку соседские организации, по сути, отказались от своей политической мобилизации и от вызова машине роста. По этой причине заголовок книги («Вызов машине роста») представляется ему не вполне адекватным [Swanstrom, 1999: 446].


[Закрыть] в нее соседские группы и организации, то в Чикаго такая возможность практически отсутствовала [Ferman, 1996: 143].

Тем самым в Чикаго была сделана попытка сформировать новый режим, а в Питтсбурге имела место лишь определенная трансформация режима в сторону расширения спектра его участников. В Чикаго соседские организации и другие оппоненты роста изначально находились в оппозиции режиму, и отношения между ними были крайне конфронтационные. Программы обновления города по-разному затрагивали интересы значительной части горожан; при этом способы их воплощения и уступчивость официальных представителей соседств в городских органах власти отчетливо обозначили противоречия машинной политики: «машина всегда позиционировала себя в качестве защитника интересов соседств и рабочего класса, но в критических ситуациях она представляла только себя и тем самым защищала интересы экономических и политических элит» [Ferman, 1996: 66]. Опираясь на исследование Дж. Розена [Rosen, 1980], Ферман обстоятельно разбирает ситуацию, сложившуюся вокруг вопроса о строительстве университетского городка, которая продемонстрировала, как люди, длительное время поддерживавшие Дэйли и его политическую машину, начали протестовать, когда поняли, что их интересы были принесены в жертву экономическому развитию[442]442
  Проект вызвал широкий резонанс по многим причинам, в том числе в силу того, что его реализация привела к перемещению более 8 тыс. людей и около 630 бизнесов. Дейли не хотел разрушения соседства, и по первоначальному плану строительство должно было начаться в другом месте. Однако у более предпочтительных мест нашлись влиятельные защитники, которые за закрытыми дверями решили вопрос в свою пользу. Оппозиция избранному месту строительства университетского городка исходила от обычных граждан, которые протестовали по поводу уже фактически принятого решения. Но многие жители оставались достаточно пассивными, надеясь на избранных ими политиков, поскольку долго не могли поверить, что изначальное соглашение будет нарушено. Данная ситуация оказала существенное влияние на сознание жителей, многие из которых поняли, что «мэр всех соседств» (так позиционировал себя Дейли) «бросил» одно из наиболее старых соседств ради удовлетворения преференций политических и экономических элит [Ferman, 1996: 67–69].


[Закрыть]. Аналогичные ситуации возникали и раньше, когда программы переустройства города приводили к перемещению значительного числа людей; однако случай с университетским городком показал возросшую готовность соседств «бороться против бульдозера». Позднее появились структуры, участвовавшие в подготовке лидеров для соседских и общественных движений[443]443
  В этом отношении важную роль сыграл Фонд промышленных территорий (Industrial Areas Foundation), который был основан социологом Саулом Алинским.


[Закрыть], и организации, представлявшие отдельные сферы (образование, окружающая среда) или территории. В целом эти группы – вместе и по отдельности – способствовали формированию организационного пространства и укреплению в сознании людей идеи о том, что гражданское самоопределение является важным для сохранения соседств. Однако следование данной линии приводило к неизбежным конфликтам соседских групп с политическими, экономическими и институциональными лидерами; при этом организации часто воспринимались как «красная тряпка» и были на контроле у полиции [Ferman, 1996: 69–75].

Непосредственная попытка перехода к иному («прогрессивному») режиму была предпринята в период пребывания у власти первого в Чикаго мэра-афроамериканца Гарольда Вашингтона (1983–1987). Его приход к власти состоялся в остром соперничестве с республиканским кандидатом[444]444
  Многие демократы, опасаясь реформистских ориентаций Вашингтона, фактически поддержали республиканского кандидата, и победа Вашингтона (он набрал 51,4 % голосов) была трудной.


[Закрыть]; поддержку обеспечила электоральная коалиция, в которую вошли афроамериканцы, испаноязычные и белые прогрессисты, объединившиеся вокруг платформы, предусматривающей справедливое и открытое правление. В программном документе «Чикаго работает вместе» предполагалось существенное изменение акцентов городской политики: его предшественники направляли ресурсы на развитие центральной деловой части города, тогда как план Вашингтона предусматривал существенное повышение потенциала соседств и меньшинств на основе сбалансированного развития, роста рабочих мест, аффирмативного действия и гражданского участия. Кроме того, Вашингтон стремился скорректировать характер реализации в городе федеральной программы помощи соседствам, принятой в 1974 г. Р. Никсоном[445]445
  Эта программа обеспечивала значительную долю средств для развития соседств. До Вашингтона ее реализация в Чикаго была встроена в систему машинной политики, направлялась политической логикой и использовалась для получения электоральной поддержки; поэтому многие воспринимали ее как средство вознаграждения «друзей» и наказания «врагов» [Ibid.: 97–98,103].


[Закрыть].

У этого плана, разумеется, были влиятельные недоброжелатели. К ним прежде всего относились представители бизнес-сообщества, которые лишались выгод машинной политики, закрытых процедур и инсайдерских привилегий[446]446
  Как уже отмечалось ранее, в Чикаго в отличие от Питтсбурга не было сильного и самостоятельного гражданского сектора; поэтому позиции бизнеса были во многом обусловлены его связью с политической машиной.


[Закрыть]. Кроме того, реформам Вашингтона сопротивлялись представители муниципальных образований и другие политические акторы и чиновники, действующие под опекой политической машины. Наконец, в оппозиции Вашингтону были многие белые соседства, с опасением воспринявшие избрание черного мэра.

В целом реформы Вашингтона были ориентированы на создание иной логики распределения ресурсов и требовали коррекции политической системы и политико-культурных практик. Изменения в положении соседств были в числе наиболее резонансных. Планы Вашингтона[447]447
  Вашингтон реорганизовал процесс принятия решений и определения приоритетов финансирования по Программе помощи соседствам в соответствии с принципами открытого и справедливого управления. Проводились публичные слушания, организовывались семинары по обсуждению вопросов использования фондов и учитывались рекомендации общественных организаций. В результате были увеличены траты на медицинское обслуживание, жилищные программы, помощь пенсионерам, а доля расходов на администрацию сократилась [Ferman, 1996: 104].


[Закрыть]угрожали существовавшей системе распределения ресурсов и непосредственно подрывали власть руководителей муниципальных образований и систему управления, на которую эта власть опиралась. При его успешной реализации потери политической машины были бы весьма существенными: фактически на кону стоял контроль над распределением ресурсов и направлением их использования, за который боролись мэр и городской совет. В этой борьбе Вашингтон опирался на соседства и использовал их в качестве противовеса политической машине, которая хотя и была ослаблена, но по-прежнему оставалась главным препятствиям его реформам [Ferman, 1996: 95–97, 103–107].

Оценивая итоги реформаторской деятельности Вашингтона, Ферман констатирует, что в целом ему не удалось реализовать свой план. Изначальные трудности были очень велики. Главная проблема состояла в том, что унаследованная им институциональная структура была не в состоянии реализовать новую повестку дня; поэтому «на фундаментальном уровне администрация Вашингтона должна была изменить представления рядовых жителей города, политиков и чиновников о системе управления, политике и расовых отношениях». Вашингтону удалось добиться лишь некоторых изменений в этих направлениях, не более того[448]448
  Ферман не считает возможным рассуждать о том, был бы план реализован, если бы Вашингтон не умер спустя всего пять лет после своего избрания [Ferman, 1996: 121].


[Закрыть]

[Ibid.: 120–121]. Для многих усилия Вашингтона по-прежнему выглядели как продолжение традиционной практики награждения «друзей» и наказания «врагов», отличавшейся лишь иной конфигураций этих групп[449]449
  Многие белые чиновники воспринимали распределительную политику Вашингтона как «возможность “черного босса” наградить своих афроамериканских сторонников» [Ibid.: 122].


[Закрыть]. Кроме мощного внешнего сопротивления, источником трудностей стали и внутренние проблемы прогрессивной коалиции. Администрация Вашингтона состояла в значительной степени из «аутсайдеров», многие из которых были «политическими неофитами»; между ними часто возникали естественные конфликты по поводу целей и способов реализации реформ. Конфликты имели место и вокруг проблем распределения, поскольку администрация представляла группы бедных и обделенных правами людей. Трудности и сопротивление оппонентов в итоге не позволили Вашингтону институционализировать реформы и сохранить единство и стабильность коалиции [Ibid.: 112–113].

Основной урок, который может быть извлечен из пятилетнего опыта установления прогрессивного режима в Чикаго, Ферман видит в необходимости осознания трудностей реализации многомерных прогрессивных реформ. Институциональные препятствия и необходимость поддержания коалиции в течение длительного времени требуют, чтобы входящие в коалицию группы могли «почувствовать себя в чужой шкуре». Даже в идеальных для проведения реформ условиях (а таких условий в 1980-х годах в Чикаго не было) добиться этого крайне трудно. Многие афроамериканцы – члены коалиции Вашингтона решили, что «их время пришло»; испаноязычные граждане Чикаго посчитали, что афроамериканцы стали вести себя так, как ранее вели себя белые «машинные» политики. Трудности воплощения плана усугублялись и тем, что он осуществлялся в условиях сокращения ресурсов.

Второй урок связан со сложностями институциональных изменений: Вашингтон был значительно более успешен в мобилизации своих сторонников на политическую борьбу, чем в осуществлении институциональных реформ; ему так и не удалось создать благоприятный институциональный климат, а политическая культура «висела как альбатрос на шее реформ».

Третий урок связан с различением между персонализированными и институционализированными реформами. Реформы Вашингтона в основном относились к первому типу; наиболее очевидной причиной тому была жесткая оппозиция со стороны городского совета, вынуждавшая Вашингтона опираться на распоряжения своей администрации, действие которых не пролонгировалось на последующих мэров. Кроме того, Вашингтон не посчитал важным «очистить» совет от некоторых оппонентов афроамериканского происхождения, полагая, что его собственная популярность среди афроамериканцев Чикаго заставит их действовать адекватно. По мнению Ферман, в долгосрочной перспективе эта стратегия оказалась ошибочной.

Несмотря на проблемы, Вашингтон сумел сделать городское управление более открытым, представительным и реагирующим, тем самым внеся вклад в «социальное обучение» (social learning) жителей Чикаго, а именно – в «понимание и действие от имени сообщества и в ее интересах». Люди осознали, что широкие коалиции и прогрессивная повестка дня делают движения меньшинств, женщин и соседств легитимными составными частями городского управления и процесса принятия решений. «Социальное обучение» не может быть в одночасье утрачено. Однако когда его выгоды не институционализированы, оно оказывается менее прочным и защищенным. При Вашингтоне соседства и меньшинства получили выгоды в результате индивидуальных решений и распоряжений мэра; не имея статуса обязательных для последующих поколений чиновников и политиков, эти соглашения должны были постоянно воспроизводиться, что оказалось весьма затруднительным в условиях политической системы, по-прежнему ориентированной на различение между «друзьями» и «врагами». После смерти Вашингтона никто из потенциальных лидеров прогрессивной коалиции не смог ее реанимировать [Ferman, 1996: 120–123].

В отличие от Чикаго, где была сделана попытка сформировать многомерный прогрессивный режим, в Питтсбурге прогрессистская составляющая режима с самого начала носила одномерный характер, ограниченная экономическим развитием соседств. Данная разновидность прогрессизма возникла в процессе расширения корпоративистской системы путем включения в нее соседских организаций; последние и оказались в числе тех, кто выиграл от этого расширения, поскольку они получили львиную долю ресурсов для своего развития, контролируемых созданными для этого структурами[450]450
  Было образовано Питтсбургское партнерство для развития соседств (Pittsburg Partnership for Neighborhood Development), ставшее механизмом финансовой координации различных структур – публичных и частных, – поддерживающих развитие соседств. Важную роль сыграло Отделение городского планирования (Community Planning Division), которое позволило соседским организациям получать информацию и участвовать в обсуждении бюджетной политики (в Чикаго «расходование средств оставалось тайной за семью печатями для соседских организаций»). Наконец, в Питтсбурге были созданы и признаны в качестве посредников между правительством города и соседскими организациями городские корпорации развития (Community Development Corporations); при этом город фактически спонсировал формирование многих соседских организаций, особенно в районах, где они отсутствовали [Ferman, 1996: 99-103, 124].


[Закрыть], и стали участвовать в касающихся их решениях.

Однако наряду с очевидными выгодами включение соседских организаций в режим фактически закрывало им возможности серьезно влиять на систему городской власти, делая их зависимыми от доброй воли корпоративных акторов. Сам бизнес-сектор нередко является источником трудностей и проблем, возникающих в соседствах, и склонен помогать им только до тех пор, пока это имеет коммерческий смысл. Мотивы выгоды требуют скорее разрушения «нерентабельных» сообществ, чем помощи им; бизнес часто выступает против высоких налогов (которые могли бы поддерживать социальные программы), предпочитает снизить зарплаты, а не доходы, и готов перенести свой бизнес на иные территории в случае экономической выгоды. Поэтому одни соседские организации могут получать значительные выгоды, тогда как другие территории фактически лишаются серьезной поддержки. В то же время попытки соседских организаций выйти за пределы дозволенного в рамках одномерного (корпоративистского) прогрессизма обычно оказываются бесперспективными, поскольку не вписываются в сложившуюся корпоративистскую практику властных взаимоотношений в городе [Ferman, 1996: 124–125][451]451
  Ферман подробно анализирует одну из таких попыток, предпринятую соседскими организациями в Мон Уэлли (один из пригородов Питтсбурга). Суть проблемы заключалась в том, что соседские организации оказались не в состоянии защитить интересы жителей территории, поскольку не могли пойти против интересов крупнейших корпоративных акторов («Ю.С. Стил» и Банк Меллона), во многом определявших политику АКРО. Попытки ряда соседских организаций (Три-Стейт конференция по стали) и Управление стальной долиной (УСД) выступить в защиту интересов рабочих и сохранить сталелитейные заводы стали восприниматься режимом как угроза сложившейся системе. Входящие в АКРО лидеры городского сообщества предпочитали компромисс и сохранение статус-кво; поэтому они не поддержали более радикальных, по сути, требований активистов УСД. Неудачу последней Ферман квалифицирует как свидетельство ограничений, заложенных в консенсусе между соседскими организациями и ключевыми акторами режима относительно основных правил политической игры в Питтсбурге [Ferman, 1996: 126–134].


[Закрыть]. При этом нормативные оценки консервативного (корпоративистского) прогрессизма отнюдь не однозначны. С одной стороны, соседские организации обеспечивают участие обычных граждан в политическом процессе, показывают им проблемы и сложность процесса принятия решений; с другой стороны, реальное представительство получают лишь наиболее крупные соседские образования, оказавшиеся в сфере элитной политики, тогда как рядовые (grass-roots) организации остаются на периферии городской политики [Ibid.: 109]. А главное, включение организаций в корпоративистский режим так или иначе снижает потенциал политической мобилизации вокруг расовых, экологических и других важных социальных проблем [Ibid.: 109, 143].

Опыт Чикаго и Питтсбурга показывает, что доминирующей тенденцией в развитии прогрессивной политики является ее одномерный вариант, реализованный в Питтсбурге. Основную причину этого Ферман видит в трудностях формирования и поддержания многомерных прогрессивных коалиций. Конфликт интересов между членами коалиции, влияние классической либеральной политической культуры, распределение ресурсов в условиях «неоконсервативной» политической экономии ограничивают возможности широкомасштабной прогрессивной политики. Поэтому ее активистам следует либо сузить сферу своей активности с целью снижения потенциала сопротивления, либо, стремясь к более широким структурным изменениям, развивать идеологию («аналитическую структуру»), способную трансформировать «локальные» проблемы в «публичные». В последнем случае они должны быть готовыми к длительному процессу изменения логики и этоса существующей системы и участию в разношерстной коалиции групп интересов со всеми вытекающими отсюда конфликтами и трудностями установления оптимальной конфигурации распределения ресурсов между ними. Наконец, для успешной реализации данной стратегии нельзя ограничиваться сильным лидерством, а следует предпринять усилия по институционализации реформ. Однако в целом довольно пессимистичный опыт прогрессивной политики в американских городах показывает, что следовать данным требованиям очень не просто [Ferman, 1996: 145–151].

На этой довольно пессимистичной ноте Ферман заканчивает свою книгу, которая, безусловно, внесла существенный вклад в понимание многих важных проблем городской политики и власти.