Текст книги "Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах"

Свою лепту в формирование данных установок внесла пресса. Линды отметили, что в Миддлтауне пресса в значительной степени утратила свои лидерские функции и стала более зависимой от бизнеса, обменяв исконное право говорить правду на право иметь хорошую экономическую поддержку: в вопросах, касающихся бизнеса, национальной политики, гражданственности, она «выражала точку зрения, удобную господствующим группам интересов» [Lynd, Lynd, 1937: 381].

Во-вторых, композиция рабочего класса Миддлтауна к 1930-м годам заметно изменилась по сравнению с концом XIX в. В то время в город пришло много новых людей «из уже индустриализированных зон, а не с ферм; и они принесли веру в рабочие организации. Но к 1925 г. эта основа организации в значительной степени сошла на нет», отчасти потому, что в последнее десятилетие «рабочий класс был рекрутирован в основном из работников ферм первого или второго поколения», у которых «превалировала индивидуалистическая философия» [Ibid.: 25–26]. Другое существенное изменение в составе рабочего класса было связано с ростом доли полуквалифицированной рабочей силы, достигавшей двух третей всех работающих при сравнительно незначительных сегментах высококвалифицированных и малоквалифицированных рабочих. Работников этой категории можно было легко заменить, и они были вынуждены соревноваться с большой группой других рабочих; это давало возможность владельцам предприятий использовать данную ситуацию для манипуляции с заработной платой. Соответственно, ослабевала идентификация работника с определенными группами и снижался интерес к поиску подходящего союза [Ibid.: 65–66].

В-третьих, участие в организованной деятельности повышало риск потери работы. При этом владельцы предприятий и пресса оказывали сильный прессинг на профсоюзы, а на самих рабочих давили их семьи, в которых преобладало убеждение, что рациональнее согласиться на любые работу и условия. В-четвертых, часть рабочих просто не хотела платить взносы [Ibid.: 27]. Наконец, многие рабочие рассчитывали сразу получить значительные выгоды и поэтому нередко довольно быстро разочаровывались в рабочих организациях; в результате в профсоюзах Миддлтауна состояло сравнительно мало рабочих[244]244
  В профсоюзах Миддлтауна в 1929 г. состояло около 900 человек, в 1934 г. – 2800 чел., в 1935 г. – 1000 чел. (из примерно 13 тыс. рабочих города) [Lynd, Lynd, 1937: 27].


[Закрыть]. Что касается оценки эффективности деятельности профсоюзов, то, судя по приводимым Линдами мнениям, она была невысокой; при этом многие ключевые люди в профсоюзах фактически контролировались бизнесменами [Ibid.: 38,41–42].

Таким образом, рабочий класс в силу разных причин не был готов к активному сопротивлению воле бизнес-класса, и его инертность в сравнении с когерентными убеждениями бизнес-класса делала маловероятным существенное возрастание его классового самосознания. «Рабочий класс Миддлтауна… не имеет своих символов, противостоящих бизнес-классу; но пресса, школа, церковь, традиции учат его принимать символы бизнес-класса как свои собственные» [Ibid.: 367, 454–455]. Это не свидетельствовало о том, что классовый конфликт в Миддлтауне отсутствовал: классовый кливидж четко проявлялся в отношении к национальной политике, а также к ряду городских проблем; при этом рабочие понимали, что у них крайне мало шансов «взобраться по американской лестнице возможностей», хотя именно она и являлась источником легитимации философии свободного рынка [Ibid.: 72].

Все эти рассуждения о господстве бизнес-класса в Миддлтауне, как уже отмечалось ранее, так или иначе подкреплялись анализом роли «семьи X», в руках которой и концентрировались важнейшие инструменты классового господства. Небезынтересно отметить, что после публикации «Миддлтауна» некоторые местные жители критиковали исследователей за недооценку роли «семьи X» в жизни города; в том исследовании эта группа богатых людей вместе с другими четырьмя-пятью богатыми семьями не были выделены в отдельный «высший класс». Но в середине 1930-х годов Линдам уже не требовались подсказки местных, чтобы обратить внимание на особую роль семьи; исследователей поразил все возрастающий публичный пиетет перед семьей и ее растущая, всепроникающая власть, которая с появлением ее второго поколения, по сути, стала наследственной и приобрела атрибуты «правящей королевской семьи». Власть семьи была настолько велика, что, по мнению Линдов, она делала Миддлтаун отличным от многих других американских городов, где власть была значительно менее концентрированной [Ibid.: 77, 96][245]245
  Позднее исследователи предложили классификации типов элитистского правления в американских городах, в которых структура власти в Миддлтауне определялась как «простая пирамида» [Orum, 1978: 161].


[Закрыть].

Характеристику власти «семьи X» Линды начинают с яркого высказывания одного из респондентов:

«Если у меня нет работы – я иду на завод X. Если мне нужны деньги – я иду в банк X, и, если я им не понравился, денег я не получу. Мои дети учатся в колледже X; когда я болею, я хожу в госпиталь X. Я покупаю дом или квартиру у X, моя жена ходит в город, чтобы купить молоко X. Я пью пиво X, голосую за политические партии X и получаю помощь от благотворительных организаций X… я узнаю новости из утренних газет X. И если я достаточно богат, я начинаю путешествовать с аэропорта X» [Ibid.: 74].

Линды отмечают, что в Миддлтауне есть и другие семьи, также внесшие вклад в индустриальное развитие города; но ни одна из них не является символом достижений города, как семья X. Из пяти братьев, пришедших в город в конце XIX в., к 1924 г. осталось четверо. Линды характеризуют братьев как «внимательных, способных, демократических джентльменов, христиан, воспитанных в духе индивидуализма; филантропов, патронирующих искусство, образование, религию; они не могли обойтись без участия в бизнесе и гражданских делах» [Lynd, Lynd, 1937: 75–76]. В период проведения второго исследования в городе оставались два брата, которые вместе с вошедшими в семейный бизнес четырьмя сыновьями и двумя зятьями не только владели и контролировали значительные сферы бизнеса в городе, но и вопреки депрессии стали влиятельными, как никогда ранее. «X доминируют в городе; они, по сути, и есть город» – таково было мнение многих жителей Миддлтауна [Ibid.: 76–77].

Линды последовательно и довольно обстоятельно характеризуют основания всеобъемлющей власти семьи, заложенные во всех шести выделенных ими основных формах жизнедеятельности города. В сфере добывания средств к существованию важнейшими факторами власти семьи выступают их позиции в банковском секторе, промышленности, торговле и юридических услугах. В совете директоров единственного оставшегося в Миддлтауне банка было три члена семьи, один из которых являлся председателем. Большинство членов совета составляло ядро управления трастовой компании; тем самым семья фактически обладала контролем над кредитными ресурсами города. Лучшие юридические фирмы города также принадлежали семье, а персональный адвокат главного члена семьи являлся городским адвокатом. Все это позволяло говорить о том, что в Миддлтауне «юристы и банки действуют вместе». Линды отмечают, что семья не стремилась установить прямой контроль над другими промышленными предприятиями[246]246
  Непосредственно во владении «X» находились заводы по изготовлению стеклянных изделий, бумаги, ряд крупных магазинов, а также железнодорожные перевозки. Они также контролировали сферы производства пива, молока и др.


[Закрыть]: при возникновении интереса к другим предприятиям они использовали свою «банковскую власть, а также престиж и силу примера» [Ibid.: 78–81].

В других сферах жизнедеятельности города влияние семьи также было значительным. Поселившись в западной части города, они во многом изменили внешний вид и состояние данной территории, сделав ее существенно отличной от других районов. Семья имела сильные позиции в местной системе образования; она фактически управляла колледжем, который формально оставался государственным учреждением.

Эти позиции еще более усилились, когда семья выделила миллион долларов университету, а один из членов семьи стал президентом его попечительского совета. Здания общежитий мужского и женского союзов христианской молодежи (Y.M.C.A. и Y.W.C.A.) были переданы им семьей, а обе организации контролировались членами семьи; семья построила или помогала строить многие местные церкви и поддерживала их. В данном случае сказывались, разумеется, не только религиозные мотивы. По мнению Линдов, эта сфера деятельности семьи фактически (хотя и не всегда осознанно) выступала существенным элементом господства бизнес-класса над населением города [Ibid.: 81–86]. Благотворительная деятельность была важным основанием власти X; она не только обеспечивала соответствующий имидж семьи, но и способствовала формированию определенных отношений с теми, кого семья поддерживала. Значимую роль играл и информационный фактор: у семьи была своя «X газета» [Ibid.: 89–90].

В сфере государственного управления имело место как непосредственное влияние членов «семьи X» на политику в Миддлтауне через партийные структуры, так и непрямое воздействие, обусловленное экономическим могуществом семьи и ее статусом в городе. В Миддлтауне традиционно доминировала Республиканская партия, которую поддерживал бизнес-класс. Естественно, что представители семьи вошли в руководящие структуры партии и семья вносила существенный вклад в финансирование избирательных кампаний на всех уровнях. Несколько неожиданным на этом фоне оказалось вхождение одного из представителей семьи в число лидеров местной организации Демократической партии. Однако с точки зрения долгосрочной перспективы это означало, что X могли оказывать влияние на ситуацию в обеих партиях, что было особенно важно, когда мэром города стал представитель Демократической партии[247]247
  Линды отмечают, что после появления молодого представителя семьи в руководстве Демократической партии мэр города (имевший 15-летний опыт пребывания в данной должности) «стал говорить так, как будто находится под контролем X» [Lynd, Lynd, 1937: 87].


[Закрыть].

Но в то же время X не так уж и стремились к непосредственному контролю над политическими институтами: им было важно, чтобы не было излишнего вмешательства политических институтов в бизнес, и их вполне устраивала такая степень влияния на местную политику, которая обеспечивала реализацию основных интересов бизнес-класса Миддлтауна, обозначенных ранее (умеренные налоги, ограничение возможностей профсоюзов, контроль за численно превосходящим рабочим классом и др.) [Ibid.: 89].

Линды отмечают, что влияние X на политическую жизнь в Миддлтауне скорее имело неосознаваемый и неформальный характер. Прямого командования не было, однако фактически никто не осмеливался критиковать политику X – ни другие бизнесмены, ни политики. Отношения с политиками не строились по принципу «командование – подчинение»: «здесь нет правления босса». Например, мэр города отнюдь не был «инструментом X». Не было, как отмечают Линды, и откровенных соглашений между мэром и семьей. Более адекватным они считали другое объяснение: «Люди скорее начинают колебаться при принятии важных решений, если они не согласуются с политикой X» [Lynd, Lynd, 1937: 92, 97][248]248
  То, что описывают Линды, как уже отмечалось ранее, вполне подпадает под понятие «правление предвиденных реакций».


[Закрыть].

В целом политики в Миддлтауне были несколько дистанцированы от бизнесменов: «Они обычно не были допущены в узкие круги бизнес-класса, но при этом должны были работать с ними, чтобы “добиться чего-нибудь”». Но при этом бизнес-класс «не испытывал большого уважения к местной политике и политикам, рассматривая их как неизбежное зло, которое бизнес поддерживает и контролирует настолько, насколько необходимо для поддержания кооперации в определенных делах» [Ibid.: 329].

Исследование Линдов, как и любой, даже самый успешный, проект, подверглось всестороннему анализу и критике. Наиболее обстоятельная критика, как уже отмечалось ранее, была высказана Н. Полсби, который отверг основные выводы исследования и указал на ряд его существенных недостатков.

Полсби считает, что многие данные, полученные в ходе исследования, фактически опровергают выводы и положения стратификационной теории. Наиболее очевидным опровержением тезиса о господстве правящей элиты в американском городе является тот факт, что во многих ситуациях, описанных самими исследователями, (якобы) правящей элите не удалось победить своих оппонентов в процессе принятия тех или иных решений.

В качестве иллюстрации он разбирает описанные Линдами ситуации с борьбой вокруг проекта решения вопроса о сбросах фабричных отходов в Уайт-ривер. Река огибала северный район города, где проживали высший и средний классы. Активисты неоднократно агитировали и инициировали кампании под лозунгом «сделать Уайт-ривер действительно белой». Однако городской совет не принимал соответствующих решений, поскольку представители рабочего класса южной части города не видели в этом своей выгоды и не хотели тратить деньги. Вопрос не был решен даже тогда, когда гражданские лидеры смогли договориться о получении значительной суммы из федерального бюджета на покрытие расходов. Таким образом, в решении данного вопроса иные силы смогли навязать свою волю, и «элите» пришлось смириться [Polsby, 1980: 19–20].

Кроме того, отнюдь не всегда бизнес-классу удавалось успешно инициировать те или иные решения и (или) изменения в городской политике. Например, представители бизнес-класса Миддлтауна попытались поддержать привлекательную кандидатуру молодого, реформаторски настроенного бизнесмена; ими неоднократно предлагалось перейти к иной (менеджерской) форме организации местного самоуправления. Но каждый раз профессиональным политикам удавалось «раздавить эту оппозицию» – либо опираясь на поддержку большинства на выборах, либо путем предотвращения появления этих предложений в числе вопросов, по которым принимаются решения [Lynd, Lynd, 1929: 427; Lynd, Lynd, 1937: 320; Polsby, 1980: 20]. По сути, тот же аргумент может быть сформулирован и несколько иначе: не всегда изменения в городской политике отражали интересы высшего класса. Полсби указывает, что многие ценности и блага, находящиеся в распоряжении города, «диспропорционально распределялись в пользу низших классов» [Polsby, 1980: 20]. Он отмечает, что во многих случаях очень не просто определить, в чьих интересах принимаются те или иные решения[249]249
  Например, кто выигрывал и кто проигрывал из-за плохого состояния средней школы? С одной стороны, можно предположить, что в этом случае дети низших классов будут «выдавливаться» из школы, которой не хватает ресурсов на всех. С другой стороны, вполне логично и диаметрально противоположное объяснение: дети из низших классов в любом случае будут вне школы; поэтому реально проигрывающими окажутся дети из высшего класса, посещающие школу [Polsby, 1980: 41–42].


[Закрыть].

Еще один аргумент Полсби, впоследствии развитый другими критиками, прежде всего К. Доудингом [Dowding, 1996], заключается в том, что реализация интересов бизнес-класса не всегда свидетельствует о его власти над рабочим классом. В ряде случаев рабочие могут просто не иметь определенных преференций, либо быть слабо мотивированными для борьбы, а потому немобилизованными. Сами Линды указали на то, что в вопросе юнионизации главную роль сыграли не столько собственно усилия высшего класса, стремившегося воспрепятствовать формированию союзов, сколько другие факторы, прежде всего апатия самих рабочих [Lynd, Lynd, 1937: 28–33; Polsby, 1980: 21]. Возможность протестировать наличие или отсутствие власти в подобных ситуациях имеет место лишь при наличии конфликта между субъектом и объектом, обусловливающим необходимость преодоления сопротивления объекта; только в этом случае можно достоверно говорить о власти, поскольку достижение целей субъекта при отсутствии чьего-либо сопротивления нередко означает лишь наличие благоприятной для данного субъекта ситуации («удачи»): «группа может иметь успех иногда только потому, что ломится в открытую дверь»[250]250
  Подробнее см. [Ледяев, Ледяева, 2003: 28–32].


[Закрыть].

Наконец, Полсби справедливо отмечает, что не только классовый конфликт играет существенную роль в городском сообществе. Те же Линды описывают конфликты, которые возникают между группами внутри бизнес-класса, а также факт голосования практически половины бизнес-класса за Рузвельта на выборах 1936 г.

Менее убедительной представляется критика, высказанная Полсби в отношении предложенного исследователями объяснения сравнительно небольшого количества открытых конфликтов между классами, опирающегося на идеи «реального конфликта» и «объективных интересов». Пик дискуссии на эту тему пришелся на 1970-е годы после публикации известной брошюры С. Льюкса «Власть: Радикальный взгляд», идеи которой легли в основание концепции «третьего измерения власти» [Lukes, 1974]. В данном вопросе Полсби занял довольно жесткую позитивистскую позицию, не допускающую возможности фиксации власти вне тех или иных наблюдаемых форм поведения акторов. Можно в целом согласиться с тем, что исследователям не удалось в полной мере продемонстрировать влияние бизнес-класса на процесс формирования определенных ценностей рабочего класса[251]251
  Аналогичные упреки впоследствии неоднократно высказывались в отношении многих других исследователей, прежде всего левой ориентации.


[Закрыть], а также «власть за сценой», на которую они часто ссылались. Однако вряд ли правомерно отвергать само существование «скрытых лиц власти»: в этом случае в своем бессилии и покорности окажутся виноваты сами объекты власти, а установка на поиск всего спектра влияния власть имущих окажется дезавуированной.

Наконец, критики справедливо отметили, что Линды не предложили какой-то специальной методологии исследования власти и в своих выводах основывались в основном на собственных наблюдениях, интервью, материалах прессы и статистике. Некоторые посчитали, что методология Линдов – это фактически «детальный журнализм, а их выводы субъективны и в значительной степени зависели от выбора задаваемых вопросов и интерпретаций ответов» [Trounstine, Christensen, 1982: 25].

Эти и другие недостатки ни в коей мере не ставят под сомнение заслуги Линдов, заложивших первый камень в фундамент целого направления в социальных исследованиях. Научная честность, обстоятельность, кропотливость и другие качества, отмечаемые даже их суровыми критиками, ставят эти исследования в один ряд с лучшими исследованиями в области политической науки и социологии.

X. Исследование Флойда Хантера в Атланте

В каждой области социального знания есть имена, символизирующие либо начало практического изучения какого-то важного общественного феномена, либо новые исследовательские практики, направления и перспективы. В числе знаковых имен в эмпирической социологии власти всегда называется имя американского исследователя Флойда Хантера, получившего известность после публикации книги «Структура власти в обществе» [Hunter, 1953].

Хотя первым исследованием власти в локальном сообществе считается исследование Роберта и Хелен Линд в Миддлтауне, именно Хантера называют основоположником данного направления эмпирической социологии власти, положившим начало специальным (самостоятельным) исследованиям власти. Вызвав большой резонанс в академической среде, книга Хантера стимулировала последующие попытки эмпирически протестировать основные выводы автора. Повышенный интерес к исследованию Хантера был обусловлен тем, что его методы изучения власти существенно отличались от принятых в политической науке, считавшей изучение власти своей вотчиной. Полученные им выводы и заключения значительно расходились с основными постулатами политологов, что отразила интенсивность и острота начавшейся полемики.

В отличие от многих академических исследователей Хантер пришел к изучению власти скорее в силу практических обстоятельств, чем в результате теоретических изысканий. Работая в 1940-х годах в Ассоциации организаций обслуживания (United Service Organizations, USO), он занимался созданием комитетов по сбору и использованию денежных средств в различных городах. В каждой из них он должен был быстро найти людей, которые бы успешно выполнили эту работу. Фактически ему приходилось всякий раз проводить небольшое исследование для определения наиболее влиятельных людей в городе, обладающих возможностями решать важные социальные и политические проблемы.

Это подтолкнуло Хантера к поиску четкого, надежного и легко воспроизводимого метода исследования власти. Изучив соответствующую литературу, он понял, что власть в городских сообществах еще не стала предметом самостоятельного изучения, а методы исследования не были отработаны[252]252
  Хотя Линды и повторили свое исследование в Мунси, их методы существенно зависели от самих исследователей, которые вернулись в тот же город. Хантер же стремился создать метод, который можно было бы использовать для изучения власти в любом сообществе.


[Закрыть]. Именно разработка метода, позволяющего выделить правящую элиту в различных видах локальных сообществ, является, пожалуй, главной заслугой Хантера[253]253
  Нельзя сказать, что репутационный метод полностью является изобретением Хантера. Хантер был лишь первым, кто применил метод в исследовании власти. До него метод использовался только для изучения социального статуса отдельных групп, в частности, теми же Уорнером и Холлинсхедом.


[Закрыть].

Исследование Хантера[254]254
  Речь идет о его «основном» исследовании в Атланте. Несколько ранее Хантер апробировал свой метод в небольшой общности Поплар Виллидж (Poplar Village) с населением в 7 тыс. человек [Hunter, 1953: 262–268].


[Закрыть] включало несколько этапов, причем каждый последующий «проверял» результаты предыдущего. На первом этапе он подготовил четыре списка, включивших 175 «лидеров города». На втором этапе 14 экспертов, которые представляли различные социальные группы, назвали по 10 наиболее влиятельных людей в Атланте, ранжируя их в порядке убывания. Далее 40 человек, вошедших в итоговый список, были обстоятельно проинтервьюированы самим Хантером – как с целью тестирования сделанного экспертами выбора лидеров, так и для получения информации, касающейся их взаимоотношений между собой, места и роли в политической системе и участии в принятии решений[255]255
  Подробнее о репутационном методе см. гл. VIII наст. изд.


[Закрыть].

Концептуальные и методологические основания предложенного метода соответствовали базовым представлениям Хантера о власти как социальном феномене и позволяли ответить на те вопросы, которые он сформулировал в качестве целей исследовательского проекта. Под властью Хантер понимает «действия, изменяющие деятельность людей по отношению к себе или к органическим и неорганическим вещам» [Hunter, 1953:2–3]. Власть является относительно постоянным и сравнительно стабильным фактором социальных отношений, обусловливающим выбор конкретных направлений политики (policies), выступающих в качестве переменных [Ibid.: 6]. Как подчеркивает Хантер, власть заключена в людях – отдельных индивидах и группах, их взаимоотношениях между собой[256]256
  Относительно субстрата властных отношений позиция Хантера несколько отличается от концепции Миллса, который фактически приписывал власть определенным позициям. Однако Хантер также понимает значимость структурного момента, подчеркивая, что индивиды могут эффективно реализовывать свой властный потенциал только в том случае, если властные отношения структурированы в институциональные и групповые паттерны [Ibid.: 6].


[Закрыть]. Поэтому для объяснения структуры и характера власти в любом социуме прежде всего необходимо выявить этих людей. С этого Хантер и начинает свое исследование власти в Атланте при помощи репутационной техники. Следующим его шагом стало определение их групповой и институциональной принадлежности. Его интересовали их профессии, занимаемые должности, физическое окружение, членство в различных клубах и организациях, неформальные связи. Далее им изучался механизм рекрутирования лидеров, их роли и функции, а также нормы, регулирующие их поведение. Такой исследовательский дизайн, как считает Хантер, позволяет рассмотреть основные структурные элементы, характеризующие власть в городском сообществе [Ibid.: 60].

Начиная исследование, Хантер фактически сразу же открыто обозначает свою позицию относительно характера и распределения власти в американских городах и обществе в целом. На первой же странице своей книги он утверждает, что существующая политическая система в США не соответствует общепринятому пониманию демократии, что между лидерами и массами нарушена коммуникация и важные общественные проблемы решаются в интересах меньшинства. Чтобы изменить ситуацию, необходимо знать, кто на самом деле обладает властью и каковы взаимоотношения между этими людьми [Ibid.: 1]. Ими в соответствии с теорией стратификации должны быть прежде всего представители крупного бизнеса. Поскольку власть рассматривается Хантером как относительно стабильное социальное отношение, ее принадлежность определяется важнейшими стратификационными факторами – богатством, социальным статусом и престижем [Ibid.: 6], которыми элита бизнеса обладает в большей степени, чем другие страты, и потому имеет особые возможности реализовать свои интересы под видом общественных. Фактически исследование в Атланте стало попыткой подтвердить основные положения стратификационной теории[257]257
  Критики Хантера поставили это ему в вину, посчитав, что его подход делает исследование изначально предрасположенным к определенным выводам. Правильным, по их мнению, было бы отказаться от каких бы то ни было изначальных утверждений о распределении власти в обществе [Polsby, 1980: 112–113]. Представляется, однако, что изначальные предположения Хантера вполне можно рассматривать в качестве рабочих гипотез.


[Закрыть]. В этом отношении подход Хантера, как уже отмечалось ранее, отличался от плюралистических интерпретаций распределения власти.

По мнению Хантера (и многих других эмпириков), город является не только наиболее подходящим местом для изучения распределения власти среди людей, но и ее «первостепенным центром» [Ibid.: 2]. С его точки зрения, структуры власти в городском сообществе и в обществе в целом имеют схожие паттерны, что позволяет экстраполировать многие суждения и выводы на социетальный уровень. Хантер, по сути, не объяснил, почему он выбрал именно Атланту[258]258
  В контексте власти и политики Атланта стала, пожалуй, самым «изученным» местом в США. Кроме Хантера, который дважды исследовал структуру власти в этом городе (второй раз – в 1970-е годы [Hunter, 1980]), в Атланте работали К. Дженнингс [Jennings, 1964], А. Рид [Reed, 1987: 199–215], К. Стоун [Stone, 1989] и другие исследователи власти.


[Закрыть]; как и многие другие исследователи того времени, он вообще не упоминает настоящее название города, используя термин «региональный город».

Непосредственные результаты исследования интересны во многих аспектах и, как нам представляется, не потеряли актуальности по сей день. Главный вывод, который сделал Хантер, состоит в том, что все основные политические проблемы в Атланте решаются небольшой группой людей, в которой доминируют представители крупного бизнеса. Наиболее интересными в содержательном плане являются определение Хантером эмпирических индикаторов наличия властвующей элиты и их практическое использование. Почему определенных с помощью репутационной техники лидеров Атланты можно считать единой специфической группой, а не простым конгломератом индивидов?[259]259
  Этот момент является ключевым в дебатах. Плюралисты не оспаривают вполне очевидный факт, что в любом сообществе есть люди, оказывающие существенно большее влияние на политические решения, чем основная масса населения. Сомнению подвергается лишь утверждение о том, что эти люди представляют собой единую группу и что эта группа доминирует во всех основных аспектах политической жизни.


[Закрыть] Хантер пишет, что, хотя в структуре власти имеют место субгруппы, ее единство обусловливают «общие интересы, взаимные обязательства, деньги, привычки, делегированные полномочия и в некоторых случаях принуждение и сила» [Hunter, 1953:113]. Свидетельством единства является прежде всего зафиксированная Хантером тенденция членов элитной группы выбирать друг друга в качестве наиболее влиятельных лидеров города. Когда он попросил каждого из сорока лидеров назвать десять наиболее влиятельных, то обнаружил, что у 27 человек мнения были очень близкими [Ibid.: 62–63]. В целом предложенный список из сорока лидеров оказался «практически исчерпывающим», поскольку лидеры все вместе добавили к нему лишь 64 новых имени, из которых 37 были упомянуты лишь один раз, а более 3 голосов получили только 6 новых имен [Ibid.: 64]. Эти 27 топ-лидеров имеют тенденцию выбирать наиболее влиятельных только из своего круга и значительно в меньшей степени из тех, кто занимает более низкое место в репутационной иерархии.

Показатели взаимного выбора используются Хантером и в качестве одного из критериев различения между «высшей группой лидеров» (upper-limits group), «низшей группой лидеров» (lower-limits group) и «профессионалами среднего звена» (under-structure professionals), которое необходимо Хантеру для характеристики структуры власти в Атланте. По Хантеру, властный потенциал, возможности и выполняемые функции этих групп существенно различаются, и только высшую группу можно считать элитой, участвующей в решении всех основных вопросов политической жизни общности. Взаимный выбор является свидетельством не только наличия лидерской элиты (если бы между лидерами не было определенного единства мнений, то это подразумевало бы и отсутствие элитной лидерской группы как таковой), но и косвенным показателем взаимосвязи между ее членами: люди, как минимум, знают друг о друге и в определенном смысле воздают друг другу должное.

Различия между группами лидеров по степени интеграции проявляются в том, что топ-лидеры имеют тенденцию выбирать в качестве лидеров людей, располагающихся очень близко к ним на репутационной шкале. При выборе они в среднем «поднимаются вверх» на 5,4 места и «опускаются вниз» на 4,9 места. В отличие от них лидеры второго уровня выбирают практически только тех, кто находится выше их на репутационной шкале (в среднем на 13,3 места) [Ibid.: 74].

Другим показателем взаимосвязи членов элитной группы является частота контактов лидеров между собой. Подчеркивая значимость данного фактора, Хантер ссылается на Дж. Хоманса, который высказал гипотезу о том, что чем ближе социальный статус людей, тем больше они взаимодействуют друг с другом [Homans, 1950: 184]. В хантеровском исследовании эта гипотеза подтверждается. Обнаруживается четкая зависимость числа контактов от места в репутационной иерархии: топ-лидеры были хорошо знакомы в среднем с 34 лидерами (из 40 указанных в списке), лидеры второго уровня – с 29 лидерами, «профессионалы» – только с 7 лидерами [Hunter, 1953: 73]. При этом наибольшее число контактов между топ-лидерами возникает при решении вопросов первостепенной значимости, тогда как «профессионалы» обычно контактируют друг с другом в процессе решения вопросов второго плана [Ibid.: 226]. Кроме того, топ-лидеры гораздо чаще других групп работали вместе с другими репутационными лидерами в различных комитетах – в среднем с 27 из 40, тогда как лидеры второго уровня – с 21, а профессионалы – с 10. Последние значительно чаще вступали в контакт с теми лидерами, которые непосредственно стояли над ними (лидеры второго уровня) и с представителями своей группы [Ibid.: 72–73].

Таким образом, становится понятно, почему, анализируя практику принятия решений по некоторым важным вопросам жизни города[260]260
  Наряду с репутационной техникой Хантер использовал и элементы проблемного («решенческого») метода, что не всегда замечается критиками. В частности, он рассмотрел вопрос о том, какие проблемы являются самыми важными для жизни городского сообщества, и достаточно подробно охарактеризовал позицию различных групп по отношению к плану развития города как наиболее значимой политической проблеме. Кроме того, Хантер постоянно использует термин «решенческий лидер» (decisional leader), подразумевая тем самым, что именно процесс принятия решений является важнейшей сферой проявления лидерства. Хотя, разумеется, анализ участия различных групп в подготовке и принятии решений не стал центральным звеном его исследования в отличие, например, от Р. Даля.


[Закрыть], Хантер обнаружил, что главную роль всегда играет относительно замкнутая группа людей (топ-лидеры), тогда как исполнители политической воли элиты («профессионалы») меняются в зависимости от того, какая именно проблема находится в процессе решения [Hunter, 1953: 65, 93–94]. Опрошенные Хантером репутационные лидеры были практически единодушны в том, что для «запуска» проекта необходимо относительно небольшое количество топ-лидеров. После этого может понадобиться сравнительно много людей для его осуществления – от 10 до 100 человек. То есть функционально необходима небольшая группа для принятия политического решения, а «осуществителей политики» могут быть сотни. Такова, по мнению Хантера, реальная структура власти в Атланте. Он пишет, что если бы у него были данные по всем, кто участвовал в каком-то важном решении, то тогда весь задействованный персонал представлял бы пирамиду власти, в которой сохранялась бы сравнительно стабильная вершина, а основание менялось в зависимости от того, что нужно сделать [Ibid.: 65–66]. При этом топ-лидеры взаимодействуют только с высшим слоем профессионалов [Ibid.: 109]. Таким образом, указанные тенденции подчеркивают различное положение, занимаемое в структуре власти теми, кто делает политику, и теми, кто ее лишь реализует.

Важным фактором группового единства лидеров городского сообщества являются общие моменты в их физическом окружении. Физические характеристики, окружающие «людей власти» (офисы, предприятия, организации, дома, клубы и другие места пребывания), участвуют в формировании определенных стереотипов и форм поведения и потому являются обязательным аспектом исследования городской структуры власти [Ibid.: 10,24].

Исследование показало, что лидеры проживают только в «самых лучших» районах города (большие частные дома, отсутствие индустриальных объектов, больших транспортных магистралей и т. п.), тогда какпрофессионалы среднего звена – в «хороших» [Ibid.: 17–19]. Встречи представителей политического класса в Региональном городе обычно проводятся в отелях, в нескольких гражданских центрах, в частных клубах или общественных местах. При этом наиболее важные – на которых решаются ключевые политические вопросы – чаще всего бывают в частных клубах или частных резиденциях. У лидеров наиболее популярны встречи в элитарных клубах, недоступных для основной массы населения, тогда как профессионалы и члены общественных организаций обычно проводят собрания в менее претенциозных и сравнительно недорогих местах. Лидеров в Атланте нередко называли «компанией клуба Грэндвью», поскольку в этом элитарном спортивном клубе часто закладывались основания политических решений, оказывающих существенное влияние на жизнь города [Ibid.: 16]. Подавляющее большинство топ-лидеров имели членство в одном или нескольких наиболее престижных элитарных клубах, в которых не было ни одного профессионала [Ibid.: 86–87].