Текст книги "Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах"

По этим причинам, а также в силу экономичности репутационного метода, который легко инкорпорировать в исследование, Престус счел возможным констатировать, что его гипотеза о целесообразности использования комбинации методов подтвердилась. Впоследствии многие специалисты отмечали, что именно таким образом можно снять некоторые искусственные расхождения и добиться более адекватного объяснения структуры политической власти.

Результаты, полученные разными методами, совпали на 43 %. Причем в Ривервью корреляция методов была более заметной: почти две трети активных участников процесса принятия решений заняли высокие места и на репутационной шкале. В Эджвуде их оказалось около половины, но почти 30 % наиболее активных участников принятия решений были оценены на репутационной шкале очень низко. Разницу между городами Престус объясняет тем, что в Ривервью заметно выше концентрация власти, она более «зрима» (visible), и отсутствует сколько-нибудь выраженный разрыв между «осуществляемой властью» (overt power) и «предполагаемой властью» (reputed power). В Эджвуде власть более рассредоточена, и многие репутационные лидеры не играют активной роли в процессе принятия политических решений [Presthus, 1964: 425–426].

Характеризуя расхождения между результатами, полученными репутационным и решенческим методами, Престус, в частности, упоминает о том, что участник четырех решений в Эджвуде, занимающий самое высокое место на решенческой шкале, вообще не попал в репутационный список, а человек, открывающий этот список, не участвовал ни в одном из пяти решений[331]331
  Престус объясняет ситуацию тем, что участие данного субъекта было в основном вспомогательным.


[Закрыть]. Эти и некоторые другие примеры существенных расхождений между результатами, полученными разными методами, Престус рассматривает в качестве наиболее убедительного аргумента в необходимости использования комбинации методов [Ibid.: 111–113].

Другая закономерность, выявленная Престусом в ходе исследования, заключалась в том, что репутационный метод имел тенденцию фокусировать внимание на экономических лидерах. Именно они обладают наивысшими репутационными рейтингами, в то время как политические лидеры (это особенно заметно в Эджвуде) представлены на репутационной шкале гораздо слабее[332]332
  Только один из пяти наиболее активных в принятии решений экономических лидеров не был номинирован на репутационной шкале.


[Закрыть]. Данная ситуация отражает специфику лидерства, по крайней мере в США: многие важные и богатые люди, часто занимающие высокие позиции в обществе, нередко предпочитают действовать через своих подчиненных[333]333
  В Эджвуде четыре из шести репутационных лидеров действовали «тихо», поручая активную роль своим подчиненным. Многие из них хорошо известны и могли бы открыто участвовать в принятии решений, однако предпочли «находиться за сценой» [Presthus, 1964: 116, 124].


[Закрыть]. О них могут ничего не знать рядовые граждане, однако «продвинутые» хорошо осведомлены об их реальной роли в городской политике [Ibid.: 115][334]334
  Подробнее о методах изучения власти см. гл. VIII наст. изд.


[Закрыть].

Содержательные результаты исследования включают в себя прежде всего оценки степени плюралистичности власти в рассматриваемых городах и факторов, ее определяющих. Исследование показало, что в обоих городах только 80 граждан (примерно 0,005 населения) играют существенную роль в инициации и продвижении важнейших политических решений. Эти данные Престус считает вполне закономерными, близкими к результатам других исследований того времени [Ibid.: 405].

Ключевой показатель уровня элитизма/плюрализма в структуре власти в городском сообществе («индекс элитизма») – степень участия лидеров в принятии различных политических решений: «Когда несколько человек осуществляют власть в двух и более вопросах… уровень элитизма выше, чем в ситуациях, где совпадений нет или мало» [Ibid.: 93]. «Индексы элитизма» в Эджвуде и Ривервью заметно различались: если в первом случае в двух и более решениях активно участвовали 39 % лидеров, то во втором – 32 % [Ibid.: 94, 141][335]335
  В Эджвуде во всех пяти решениях не принял участие никто, в четырех – 6 %, в трех – 11 % и в двух – 22 % [Ibid.: 93]. В Ривервью 1 человек (3 % общего числа лидеров) участвовал во всех пяти решения, по 2 человека (6 %) – в трех и четырех решениях и 6 человек (17 %) – в двух решениях [Ibid.: 141].


[Закрыть]. И тот, и другой результат были квалифицированы Престусом как «существенный» («significant») показатель элитизма, свидетельствующий о том, что в обоих городах власть достаточно сильно сконцентрирована в руках сравнительно небольшой группы лиц [Ibid.: 142].

На мой взгляд, Престус здесь не совсем последователен, при этом сами по себе 32 % и 39 % не так уж «существенны», и приводимый им в подтверждение своего тезиса аргумент, сводящийся к тому, что «если бы в Нью-Йорке 40 % мужчин были гомосексуалистами, то большинство посчитало бы эту величину существенной» [Ibid.: 94], звучит неубедительно[336]336
  Престус также ссылается на результаты других исследований, в том числе на далевское в Нью-Хейвене, где только 6 % лидеров участвовали в принятии более одного решения, что, по мнению Престуса, нетипично [Ibid.: 94].


[Закрыть]. Более того, в заключительной главе он утверждает, что принятие решений в Эджвуде было «плюралистическим», поскольку имело место реальное соревнование между группами и широкое политическое участие, добавляя, правда, что данную ситуацию предпочтительнее называть «олигополией», а не «плюрализмом» [Ibid.: 408].

Несмотря на меньшую величину «пересекающегося лидерства» в Ривервью, Престус оценил ситуацию в этом городе как «менее плюралистическую» по сравнению с Эджвудом. Согласно его заключению, при учете всей совокупности показателей (в частности, уровня членства в организациях и показателей индивидуального участия) Эджвуд оказывается посередине плюралистического континуума (50 %), тогда как Ривервью – ближе к элитистскому полюсу (25 %). Проанализировав ситуацию в двух городах, Престус пришел к выводу, что для Ривервью характерна тенденция к монополизации основных решений двумя политическими и тремя экономическими лидерами, тогда как в Эджвуде заметна конкуренция между политической и экономической элитами [Presthus, 1964: 426].

Второй значимый показатель плюралистичности городской политической системы – уровень политического участия и степень влияния граждан на принятие решений – в обоих городах также оказался невысоким, при этом по всем параметрам участия Эджвуд существенно превосходил Ривервью. Около трети граждан в обоих городах (36 % в Эджвуде и 33 % в Ривервью) являются членами трех или более организаций[337]337
  Для современного читателя эти цифры вряд ли покажутся невысокими, но само по себе членство в организациях не является главным показателем участия.


[Закрыть]; в принятии решений по отдельным вопросам (голосование на референдумах, участие в публичных митингах или в какой-то деятельности, связанной с решением, обсуждением проблемы, финансовая поддержка и т. п.) участвовало от 3 до 48 % граждан в Эджвуде и от 1 до 33 % в Ривервью [Ibid.: 259, 262]; средний рейтинг индивидуального участия в Эджвуде – 26 %, в Ривервью – 10 % [Ibid.: 261, 263][338]338
  Разброс данных обусловлен прежде всего тем, что по некоторым вопросам (программы строительства новой школы, здания нового госпиталя) проводились референдумы, которые и давали значительный процент участвующих.


[Закрыть]. Наиболее «плюралистичными» (с точки зрения индивидуального участия) стали решения по строительству школ (в Эджвуде и Ривервью) и госпиталя (в Эджвуде). В остальных случаях уровень индивидуального участия оказался крайне низким.

Что касается участия организаций, то оно, как правило, носило узкоспециализированный характер: 90 % организаций демонстрировали активность при решении только одной из пяти проблем. Вместе с тем в принятии по крайней мере одного решения участвовало около половины организаций в Эджвуде и четверти – в Ривервью [Ibid.: 266–267]. Как и ожидалось, наиболее высокие показатели участия организаций были зафиксированы применительно к вопросу о строительстве госпиталей: во-первых, большинство респондентов сочли их самыми значимыми; во-вторых, сказалась «неполитическая гуманитарная природа» проблемы, способствовавшая совместной деятельности нескольких групп. Участие организаций в решении других проблем было очень незначительным, причем половина проблем вызвала интерес только одной организации [Ibid.: 267]. Фактически это означало, что хотя организации могут быть довольно активными в решении «своих» вопросов, проблемы города их мало волнуют.

В целом участие организаций в обоих городах было оценено Престусом как «ограниченное» и «сравнительно пассивное» [Ibid.: 267, 271].

При этом и рейтинг участия организаций, и рейтинг интенсивности участия оказались в Эджвуде существенно выше, чем в Ривервью (52 и 28 % соответственно) [Ibid.: 267–268].

Престус выделял два уровня интенсивности участия организации в принятии решения. Участие уровня «X», по сути дела, сводится к артикуляции позиции по тому или иному вопросу, тогда как «Z» предполагает, что организация тратит время и финансовые ресурсы на поддержку решения или противодействие его принятию. В Эджвуде практически все организации имели уровень активности «Z», тогда как в Ривервью таких было только около трети. Это позволило Престусу с уверенностью заключить, что общественные организации Эджвуда значительно активнее организаций в Ривервью [Ibid.: 269–270].

Главную причину низкой активности Престус видел в «узкой специализации» многих организаций, подразумевающей отказ от любых видов деятельности, выходящих за рамки их конкретных целевых установок, зафиксированных в уставе. Уставы ряда организаций фактически запрещали определенные виды деятельности [Ibid.: 271]. Кроме того, некоторые проблемы воспринимались общественными организациями как «внешние»: основные ресурсы для их решения были сосредоточены за пределами города и во многом зависели от федерального правительства или правительства штата. Не случайно наибольший интерес организаций вызвали те проблемы, которые могли быть решены силами городского сообщества. Наконец, низкая активность организаций была связана с отсутствием у их лидеров достаточных организаторских способностей и квалификации [Ibid.: 272].

Подводя итоги рассмотрения участия граждан в принятии решений, Престус вынужден констатировать, что «большинство граждан оказывает слабое непосредственное влияние на общественную жизнь в городе. Возможно, они оказывают некоторое косвенное влияние на отдельные решения через выборы и т. п., однако никто до сих пор четко не показал, как этот механизм работает» [Ibid.: 408–409][339]339
  Судя по всему, здесь Престус имеет в виду прежде всего Р. Даля, который всячески подчеркивал значимость косвенного влияния граждан, считая, что оно играет важную роль в поддержании демократических оснований современной политической системы [Dahl, 1961: 163–164]. Однако вывод Даля о существенном косвенном влиянии на принятие политических решений был сделан им, как отмечалось ранее, не столько на основе анализа эмпирических данных, сколько исходя из определенной совокупности логических рассуждений.


[Закрыть].

Таким образом, полученные Престусом результаты скорее порождают сомнения в соответствии политических систем американских городов (особенно Ривервью) стандартам американской плюралистической демократии, чем подтверждают его.

«Тревожной» с точки зрения перспектив развития плюралистической демократии является и обнаруженная в ходе исследования обратная зависимость между участием и плюрализмом. По своим базовым характеристикам Ривервью с его гетерогенной социально-экономической структурой и активной политической конкуренцией более подходит к традиционной плюралистической модели. Однако по критерию участия в важнейших политических решениях он уступает Эджвуду, который более интегрирован и социально, и политически.

Определение степени плюралистичности городских политических систем в исследовании Престуса тесно взаимосвязано с выявлением и описанием лиц и организаций, оказывающих наибольшее влияние на принятие решений в городе. Как и его предшественников, Престуса интересовал ответ на вопрос: «Кто обладает властью (правит) в анализируемых городах и на чем эта власть основана?»

В отличие от Хантера, утверждавшего, что реальная власть в Атланте принадлежит бизнес-элите, и Даля, убежденного в доминировании политиков в Нью-Хейвене, Престус обнаружил различную конфигурацию субъектов власти в Ривервью и Эджвуде. Вариативность структуры власти в городах была обусловлена наличием «двух дискретных систем принятия решений» – «политической» и «экономической» и, соответственно, двух основных групп лидеров. Первая из них, формирующаяся вокруг мэров городов и их администрации, опирается на электоральную поддержку и связь с государственными и правительственными структурами более высокого уровня. Власть лидеров второй группы обусловлена высокими формальными позициями в индустрии, финансах, бизнесе и соответствующим классовым статусом[340]340
  По мнению Престуса, подобного рода ресурсы надежнее электоральных, и потому власть бизнес-элиты прочнее и стабильнее власти политических лидеров.


[Закрыть]. Такое «разделение труда», подчеркивает Престус, было вполне предсказуемым: элиты используют те ресурсы, которые у них имеются [Presthus, 1964: 405–407][341]341
  Интересно отметить, что позднее идея о двух системах принятия решений получила развитие в теории «городских режимов». По мнению ее создателей, данная ситуация обусловлена «двумя базовыми институциональными принципами американской политической экономии: контролем народа за системой государственного управления и принципом частного предпринимательства». Первый является основным, однако государственное управление всегда ограничено необходимостью обеспечить инвестиционный процесс в экономической сфере, в которой доминирует частное предпринимательство [Stone, 1989: 6–7].


[Закрыть].

Наряду с экономическими и политическими лидерами Престус выделяет и третью группу людей, участвующих в принятии решений – так называемых специалистов. Они обладают высоким престижем и хорошим образованием, активно участвуют в делах города и вносят вклад в его «плюралистический» имидж, включаясь в конкуренцию элит. Однако мало кто считает их «влиятельными», они практически никогда не участвуют более чем в одном решении и часто выступают в роли «подручных». Поэтому Престус отводит им маргинальное место в структуре власти [Ibid.: 130–131, 137, 159, 406–407].

Исследование показало, что в Ривервью преобладала «политическая» система принятия решений, а в Эджвуде – «экономическая». Доминирование экономических лидеров в Эджвуде было выявлено Престусом главным образом благодаря репутационному методу, тогда как решенческий метод фиксировал примерное равенство сил. В решениях по пяти проблемам в Эджвуде участвовало 36 человек, из них 14 (восемь политиков, пять экономических лидеров и один специалист) – в двух и более решениях. У восьми политиков в сумме оказалось 22 участия, у пяти экономических лидеров – 12. Если суммировать показатели участия всех политических и экономических лидеров в Эджвуде, то окажется, что

9 политиков имели 23 участия, а 14 экономических лидеров – 21 участие. Другими словами, по этому показателю две группы обладают практически одинаковой властью. В то же время на репутационной шкале 11 из 14 номинантов принадлежали к бизнес-элите и только трое – к элите политической, причем девять экономических лидеров, получивших наибольшее количество номинаций, не были включены в список лиц, активно участвовавших в принятии решений в городе. Суммировав данные, полученные в результате использования двух методов, Престус заключает, что «экономические лидеры в Эджвуде обладают большей властью, чем политики» [Ibid.: 97–98]. Обоснованность этого заключения подтверждают ответы на вопрос: «Кто является наиболее влиятельным участником принятия решений?», задававшийся лицам, номинированным по решенческой шкале. И здесь экономические лидеры получили больше номинаций – 47 против 31 [Ibid.: 99].

В Ривервью в пяти решениях участвовало 35 человек: 10 политиков (18 участий), 19 экономических лидеров (29 участий) и 6 специалистов (8 участий). Репутационная шкала также выявила преимущество экономических лидеров: только трое из 14 номинантов были политиками, а 10 – экономическими лидерами. Однако, по мнению Престуса, взятые сами по себе эти цифры скорее камуфлируют, нежели раскрывают «действительный локус власти в Ривервью» [Ibid.: 161–162]. Проанализировав процесс принятия решений с точки зрения «центральности и интенсивности ролей», инициации и контроля над ключевыми стадиями их прохождения, Престус приходит к выводу, что реальная власть в городе сосредоточена в руках двух политических лидеров, которые фактически инициировали все решения. Среди экономических лидеров только один участвовал в четырех решениях, причем интенсивность его участия была значительно ниже, чем у политических лидеров [Presthus, 1964: 162–164]. Доминирование политических лидеров в Ривервью бросается в глаза и при сопоставлении имен в репутационном и решенческом списках: 64 % участников принятия решений оказались номинированы в качестве наиболее влиятельных людей в городе, т. е. власть в Ривервью была более открытой (зримой) [Ibid.: 174].

Главную причину различий в конфигурации власти в Эджвуде и Ривервью Престус видит в том, что Эджвуд гораздо более развит в экономическом отношении и его внутренних ресурсов (которыми распоряжаются именно экономические лидеры, поддерживаемые своими корпорациями) вполне хватает для решения городских проблем. Что касается Ривервью, то его политические лидеры сохраняли свой властный потенциал во многом благодаря ресурсам и поддержке политических структур более высокого уровня. На основании этого Престус делает вывод, что в городских сообществах с незначительными внутренними ресурсами, скорее всего, будут доминировать политики, а в тех, где таких ресурсов достаточно, вероятнее доминирование экономических лидеров [Ibid.: 410–411].

Степень влияния экономических и политических лидеров на городскую политику отчетливо коррелирует и с характером проблемы, по которой принималось решение. Исследование Престуса показало, что при принятии решений «частного» типа (строительство нового госпиталя, программа промышленного развития), требующих привлечения значительных негосударственных ресурсов, доминировали экономические лидеры. В обоих городах решения по этим вопросам практически единодушно признавались самыми важными; они вызвали наибольший интерес среди лидеров, и уровень участия в них был выше, чем в решении других проблем [Ibid.: 102, 107, 143–144]. И наоборот, «публичные» решения, предполагающие использование общественных фондов, нуждающиеся в легитимации в форме референдумов и сопряженные с переговорами с политиками более высокого уровня, и выполнением предписанных центральной властью условий, как правило, контролировались политическими лидерами [Ibid.: 108, 406]. Причины слабого интереса городской элиты Эджвуда и Ривервью к «публичным» проблемам Престус объясняет тем, что решения по таким вопросам обычно «идут сверху вниз» и связаны с переговорами с представителями более высокого уровня власти, находящимися вне сферы влияния большинства акторов городской политики [Ibid.: 145], справедливо замечая, что доминирование политиков в «публичных» решениях может быть обусловлено не только их властными возможностями, но и отсутствием достаточной мотивации у других акторов. Здесь он, по сути, касается некоторых важных теоретико-концептуальных проблем в объяснении власти, на которые обращали внимание многие более поздние исследователи: насколько целесообразно говорить о власти (доминировании), если решение проблемы не вызывает серьезного сопротивления со стороны (потенциальных) оппонентов? [Dowding, 1996: 44–70].

Различным оказалось и соотношение влияния двух групп. Если в Эджвуде при некотором доминировании экономических лидеров власть все же была сравнительно равномерно распределена между ними и политиками, то в Ривервъю преобладание политиков носило отчетливо выраженный характер [Presthus, 1964: 139].

В Эджвуде имела место довольно сильная конкуренция между политической и экономической элитами, особенно в «частных» вопросах: городская экономическая элита продемонстрировала значительный интерес к делам сообщества, а политические лидеры не только доминировали в «публичных вопросах» (строительство здания для муниципалитета и проект по предотвращению наводнений), но и принимали достаточно активное участие в «частных» решениях [Ibid.: 100, 104–105]. Поддержанию конкуренции способствовал и «идеологический раскол» между политиками, принадлежавшими к Демократической партии, и экономическими лидерами – членами Республиканской партии: обе группы стремились продемонстрировать свое превосходство над конкурентами в решении городских проблем [Ibid.: 105]. Вместе с тем лидеры Эджвуда имели более устойчивые организационные и социальные контакты и связи между собой в организационном и социальном плане[342]342
  Престус обнаружил высокий уровень пересекающегося членства как среди экономических, так и политических лидеров в наиболее важных городских организациях (Торговая палата, Кантри-клаб, Объединенный фонд и др.) [Presthus, 1964: 194–195].


[Закрыть], чем лидеры Ривервью. Данное обстоятельство позитивно сказывалось на эффективности власти, ибо лидеры не только разделяли общие ценности, но и имели возможность осуществлять формальную и неформальную коммуникацию для решения городских проблем. Консенсус между наиболее влиятельными лидерами позволял им успешно поддерживать решения и обеспечивать ресурсами проекты городского развития [Ibid.: 100,197]. Результаты исследования позволили Престусу высказать предположение, что в «частных» решениях наблюдается более высокий уровень плюрализма, чем в «публичных», поскольку в них участвует большее количество лидеров разного типа, представляющих большее количество организаций и, соответственно, потенциально более широкий спектр интересов [Ibid.: 107–108].

В Ривервью наблюдалась иная ситуация: городские лидеры были менее интегрированными, а взаимодействия между ними – менее интенсивными [Ibid.: 197, 200]. Фактором, ослабляющим межэлитную конкуренцию в Ривервью, стала разобщенность бизнес-элиты, существенно снизившая ее влияние на городские дела [Presthus, 1964: 149]. Негативно отразилась и большая политическая ангажированность лидеров Ривервью, затруднявшая поиск компромисса. Все это не могло не влиять на «психологический климат» (psychological tone) в городе. Если в Эджвуде сложился в целом позитивный имидж городской элиты, подкреплявшийся реальными успехами в развитии города, а экономические и политические лидеры, поддерживая здоровую конкуренцию между собой, участвовали в совместной деятельности, то в Ривервью конкуренция носила не такой продуктивный характер, порождая «тенденцию к пораженчеству и разочарованию» среди многих представителей городской элиты, особенно среди экономических лидеров, часть которых в результате просто отошла от городских дел. У такого «психологического климата» были и объективные основания: в отличие от Эджвуда, Ривервью не мог похвастаться изобилием экономических и личностных ресурсов [Ibid.: 146–147, 172, 211, 426].

В заключительной части книги Престус высказывает некоторые соображения нормативного порядка, касающиеся перспектив сохранения и развития плюрализма в общественной жизни американских городов. Исследование показало, что характер власти, стиль лидерства и эффективность управления зависят от структурных и деятельностных характеристик городских сообществ. Существенные классовые, экономические и идеологические различия между группами при отсутствии значительных внутренних ресурсов, консенсуса среди лидеров и активного участия населения в городской жизни (ситуация в Ривервью) формируют тенденцию кэлитизму и централизованному персонифицированному лидерству. И наоборот, социальная поддержка, общие ценности при наличии ресурсов и частной инициативы делают возможным минимизировать открытые проявления власти и обеспечить оптимальную конкуренцию среди лидеров [Ibid.: 426–428].

Сопоставляя полученные результаты с традиционными постулатами плюралистической теории, Престус не обнаружил достаточного уровня участия граждан и общественно-политических организаций в принятии политических решений [Ibid.: 429]. Одновременно выяснилось, что для небольших сообществ характерно значительное (порядка 30 %) совпадение субъектов принятия решений в различных сферах городской жизни, свидетельствующее о высокой степени «элитизма» городской политики [Ibid.: 429–430].

Данные по Эджвуду в целом подтвердили выводы более ранних исследований, обнаруживших тенденцию к элитизму в тех властных структурах, где обычно доминируют экономические элиты. Однако в Ривервью, где командовали политические лидеры, концентрация власти также оказалась высокой. Учитывая, что активную роль в принятии решений, судя по всем исследованиям, играет очень небольшая группа людей, результаты этих исследований можно считать весьма близкими. Расхождения в выводах, к которым приходят разные исследователи, связаны не столько с полученными данными как таковыми, сколько их интерпретацией. Исследование также показало, что, вопреки широко распространенному представлению о связи экономической стабильности с демократией, эти два параметра не всегда совпадают: эффективные политические решения в Эджвуде принимались под контролем сильных экономических лидеров без активного участия граждан, подразумеваемого теорией плюралистической демократии [Ibid.: 431–432].

Наконец, признавая справедливой критику ранних исследований за «локализм», Престус указывает на возрастающую роль в городской политике более высоких уровней власти и крупной индустрии, все более ограничивающих городскую автономию. Учитывая слабый интерес городских акторов к «внешним» решениям, в которых решающую роль играют более высокие уровни власти, Престус предполагает, что сужение городского политического пространства окажет негативное влияние на развитие плюрализма. Ведь демократия традиционно ассоциируется с небольшими сообществами, а именно на этом уровне упадок плюрализма может оказаться наиболее заметным [Ibid.: 432].

Эти и другие идеи не утратили значения и в настоящее время, хотя многие аспекты изучения структуры власти в городах претерпели существенные изменения. В любом случае изучение традиционной проблематики и методов, используемых классиками эмпирических исследований власти, представляется отнюдь не бесполезным для отечественных авторов. В лице Хантера, Даля, Престуса с их глубокими, скрупулезными исследованиями отечественная социология власти, делающая лишь первые шаги, имеет заслуживающий внимания образец.