Текст книги "Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах"

Само по себе преобладание политиков в числе инициаторов политических решений в формальных политических структурах еще не означает их доминирования в политической жизни города, поскольку всегда можно предположить, что в своих решениях они зависят от экономической элиты, находящейся на заднем плане политической сцены, но успешно навязывающей свою волю с помощью своих властных ресурсов[300]300
  Касаясь этой проблемы, Полсби отмечает, что зависимость имеет место только в случае, если 1) политики и гражданские лидеры подчиняются приказам высшего класса, 2) представители высшего класса регулярно добиваются успехов в случаях, когда они противодействуют решениям политических и гражданских лидеров и 3) в существенной степени контролируют процесс рекрутирования политических лидеров, т. е. имеют возможность фактически назначать их на должности [Polsby, 1980: 88–89].


[Закрыть]. Сам Даль всегда считал, что «влияние за сценой» сильно преувеличивается. И в своих ранних работах [Dahl, 1958: 463–469], и в настоящее время, в частности в беседе с автором этих строк, он подчеркивал, что некоторые исследователи склонны к поиску скрытого влияния («заговора») со стороны каких-то людей и групп, с помощью которого можно объяснить практически все. В небольших городах, таких как Нью-Хейвен, вряд ли, по его мнению, могут быть люди, совершенно не известные никому, но обладающие сильным политическим влиянием[301]301
  Полсби также напрочь отвергает «власть за сценой» в Нью-Хейвене, считая, что если и есть какие-то люди, осуществляющие сильное скрытое влияние на принятие решений, то ими могут быть только профессионалы, работающие в муниципальных органах власти и участвующие в подготовке различных программ и проектов [Ibid.: 89].


[Закрыть]. Во всех трех проблемных сферах, которые были исследованы в Нью-Хейвене, не было обнаружено существенного влияния представителей экономической элиты. В сфере городского переустройства именно мэр побуждал экономических и статусных лидеров «выйти на передний план»; и ему удалось преодолеть нежелание многих из них, прежде всего высшего эшелона республиканцев[302]302
  Мэр Ричард Ли был членом Демократической партии.


[Закрыть], сотрудничать в осуществлении городских программ. В публичном образовании Полсби обнаружил лишь один пример очевидного влияния представителей статусной элиты (в вопросе выбора места для школы), а в сфере политических номинаций высшему классу и вовсе трудно оказывать существенное теневое влияние в силу того, что партийные организации требуют выдвижения в качестве кандидатов на руководящие должности только тех членов, которые имеют шансы на победу. Поэтому в процессе исследования не было зафиксировано ни одного случая, где экономические или статусные лидеры навязывали «своих» кандидатов [Polsby, 1980: 89–90].

Другим наиболее существенным результатом исследования, вписывающимся в общее русло плюралистической парадигмы, стал вывод об отсутствии единой правящей элиты, доминирующей во всех сферах политической жизни города: в каждой из них наибольшее влияние оказывала своя конфигурация лидеров. Поэтому на вопрос «кто правит?» в данном контексте можно ответить: небольшие группы лидеров, меняющиеся в зависимости от сферы и характера решаемой политической проблемы, а также имеющихся ресурсов [Dahl, 1961: 86,169]. Как правило, группы имеют наибольшее влияние в тех сферах, которые напрямую затрагивают их интересы.

Обнаруженную в Нью-Хейвене четко выраженную специализацию в сфере политического влияния Даль посчитал «самой поразительной» характеристикой политической жизни города [Ibid.: 169]. Из 50 лидеров только трое участвовали в инициации или блокировании решений во всех трех проблемных сферах. Большинство лидеров (27) оказывали непосредственное влияние на принятие только одного решения. Среди наиболее влиятельных, как уже отмечалось ранее, преобладают те, кто занимает публичные должности. Лидеры рекрутируются из разных социальных страт, и их специализация связана с их постоянными профессиональными интересами. Лидеры в сфере городской реконструкции за небольшим исключением официально, профессионально или финансово связаны с нею; большинство лидеров в публичном образовании также каким-то образом относятся к этой сфере, и лишь группа партийных лидеров имела более сложную социальную основу. Еще большая специализация наблюдалась среди сублидеров [Ibid.: 175–176]. На основании этого Даль заключает, что лидеры Нью-Хейвена имеют разное социальное происхождение и не рекрутируются из единой гомогенной страты [Ibid.: 183].

Этот вывод является для Даля принципиально важным в контексте обоснования отсутствия единой правящей элиты в Нью-Хейвене. Однако для подтверждения данной гипотезы Далю необходимо рассмотреть и вопрос о степени согласия между лидерами и путях разрешения конфликтов между ними. Даль выделяет пять возможных вариантов («паттернов») взаимодействия между лидерами: 1) скрытое господство экономических нотаблей; 2) руководящая «коалиция коалиций» с административным центром; 3) коалиция вождей (chieftains); 4) независимый суверенитет в сфере влияния; 5) соперничающие суверенитеты [Ibid.: 184]. Первую модель, представляющую собой, по сути, элитистский вариант объяснения распределения власти в городской общности, Даль отвергает, ссылаясь на вышеприведенные эмпирические данные и соображения.

Вторая модель является в известной степени альтернативой первой. Если в первой модели скрытое господство экономических нотаблей отражает сравнительно стабильную структуру власти в сообществе, то «коалиционная» модель бывает весьма неустойчивой; прочность коалиций может постоянно изменяться, а сами коалиции – распадаться в случае, если лидеры уже не в силах найти компромисс. Кроме того, если в условиях скрытого господства бизнес-элиты политическое влияние, основанное на обладании официальными должностями и популярностью среди электората, занимает подчиненное положение по отношению к влиянию богатства, статуса и корпоративного положения, то при доминировании руководящей коалиции прерогативы публичной должности, легальные ресурсы, легитимность и электоральная поддержка играют роль самостоятельных источников влияния. Наконец, данная модель допускает возможность прихода к власти реформистских и радикальных сил, тогда как скрытое господство экономической элиты и зависимость политиков от ее воли делают это практически невозможным [Dahl, 1961: 186].

Третья модель довольно близка к предыдущей и отличается от нее главным образом по количественным параметрам. В «коалиции коалиций» имеет место очевидная иерархия в распределении влияния среди лидеров, и интеграция достигается главным образом с помощью мастерства и ресурсов избранного лидера. Центром ее является высший руководитель, в экстремальном случае только он участвует во всех коалициях и имеет в них большое влияние; другие лидеры в большей степени зависят от него, чем он от них. В «коалиции вождей» иерархия если и имеет место, то существенно менее значимая; хотя некоторые лидеры могут быть несколько более влиятельными, чем другие, все они нуждаются друг в друге для достижения своих целей и потому существенно зависимы друг от друга. Прочность коалиции здесь зависит главным образом от единства взглядов лидеров и их умения вести переговоры [Ibid.: 186–187].

Четвертая и пятая модели могут рассматриваться как аналогии независимым городам-государствам. В четвертой модели разные сферы принятия решений контролируются разными группами лидеров, выражающими интересы определенных сегментов городского сообщества. До тех пор пока их решения и действия не вступают в конфликт, эти суверенитеты могут сосуществовать, не имея интенсивной коммуникации между собой. Пятая модель возникает в ситуациях, когда цели и интересы групп лидеров невозможно примирить иначе, как путем навязывания воли. Но поскольку «суверенитеты» имеют общую конституционную практику, единую систему норм и традиций, то отстаивание интересов осуществляется через предписанные процедуры, такие как голосование в легислатурах, решения судебных инстанций, выборы, одобрение резолюций исполнительной власти и т. д. [Ibid.: 188].

Кроме первой модели, которую, как уже отмечалось, Даль отверг как не получившую эмпирического подтверждения, все остальные модели так или иначе имели место в политической практике 1950-х годов в Нью-Хейвене. Такая ситуация оказалась возможной, поскольку доминирующая модель может различаться в зависимости от проблемных сфер и меняться с течением времени. До 1953 г. наиболее адекватной для объяснения политической системы Нью-Хейвена была четвертая модель («независимый суверенитет в сфере влияния»). Затем возникла «коалиция вождей» (модель 3), которая переросла в «большую коалицию коалиций» (модель 2). В сфере партийной жизни модель интеграции была несколько иной, и в наибольшей степени ей соответствовала пятая модель («соперничающие суверенитеты») [Ibid.: 189]. Существование до 1953 г. системы независимых суверенитетов поддерживалось несколькими факторами. Во-первых, большинство граждан были индифферентны к политике и потому отдельные сферы контролировались небольшими группами людей, наиболее в них заинтересованными. Во-вторых, поскольку политические ресурсы фрагментированы, никто, кроме мэра, не обладал достаточным количеством ресурсов, чтобы влиять на все проблемные сферы. Если при таком распределении ресурсов мэр по тем или иным причинам не координировал политику, то никто другой этого сделать не мог. В-третьих, мэр рассматривал свое вмешательство как нежелательное. Поэтому система имела тенденцию к естественному эквилибриуму, в котором каждого «суверена» вполне устраивало доминирование в «своей» сфере, которого они не хотели лишаться, рискуя расширить сферу влияния за счет «чужой территории» [Ibid.: 191]. Данная модель хорошо адаптирована к незначительным изменения, но с точки зрения осуществления масштабной реконструкции и реформирования городского хозяйства она, как отмечает Даль, не является оптимальной, и отчасти поэтому до прихода мэра Ричарда Ли и связанной с этим сменой модели интеграции реформирование шло очень медленно [Ibid.: 199].

Изменение ситуации после 1953 г. Даль связывает с необходимостью осуществления проекта реконструкции города, которая к этому времени уже была осознана политической стратой. Фактически Ли, придя к власти, сумел конвертировать поддержку проектов реконструкции в поддержку новой модели распределения политического влияния. Поскольку проекты реконструкции затрагивали самые различные аспекты городской жизни, многие публичные структуры оказались в сфере большей координации и контроля. Но хотя мэр стал очень влиятельной фигурой в различных секторах городской политики, коалиционная модель не была жестко иерархической. Мэр не был диктатором и не мог командовать другими лидерами; он стоял в центре различных пересекающихся коалиций, состоящих из муниципальных служащих, партийных фракций и групп интересов, руководя этой «коалицией коалиций» с помощью прежде всего умения договариваться и опираясь на поддержку электората. Ему не всегда хватало ресурсов для создания коалиций, необходимых для осуществления тех или иных планов, но чаще всего результаты его деятельности соответствовали его целям. При этом им принимались во внимание преференции различных групп населения города [Dahl, 1961: 203–205].

Последнее Даль во многом связывает с тем, что в политической системе Нью-Хейвена коалиционная модель была не единственной формой распределения влияния. Важную роль в процессе принятия политических решений играло постоянное соперничество двух политических партий («соперничающие суверенитеты), в которую были втянуты многие ключевые акторы. Поскольку обладание официальными позициями в системе городского управления было существенным фактором влияния на городскую политику, принятие или непринятие многих решений, а также их легитимация, были в значительной мере предопределены результатами выборов[303]303
  Победа У Челентано на выборах мэра в 1945 г. интерпретировалась как поддержка проектов по увеличению финансирования школ, а избрание мэром Р. Ли в 1955 г. стало знаком поддержки инициируемого им проекта реконструкции города [Dahl, 1961: 220].


[Закрыть]. Партийная конкуренция обусловливала сужение выбора возможных решений и проектов, и поскольку политический класс считал необходимым сохранить основные параметры существующей социально-экономической структуры, из обсуждения фактически исключались те предложения, которые могли бы привести к ее существенному изменению. Кроме того, конкуренция политических лидеров Нью-Хейвена за голоса различных этнических групп существенно влияла на те сферы политики, которые открыто не дискутировались, например, этнические и социальные характеристики претендентов на публичные должности [Ibid.: 220].

При всех различиях данные модели распределения политического влияния в Нью-Хейвене подразумевали отсутствие единой правящей элиты, контролирующей все основные направления политической жизни, и поэтому вписывались в общую плюралистическую парадигму. Но само по себе описание распределения политического влияния недостаточно для обоснования закономерности движения от олигархии к плюрализму. Поэтому в заключительных главах книги Даль пытается непосредственно объяснить, почему политическое влияние распределяется именно так, а не иначе.

Ключевым понятием в его объяснении является понятие «политический ресурс», разработка которого многими исследователями рассматривается как существенный вклад в развитие плюралистической теории [Clark, 1972: 27–28]. Даль обстоятельно рассматривает различные виды политических ресурсов, к важнейшим из которых он относит свободное время; деньги, кредиты и богатство; контроль за рабочими местами; социальное положение; обладание харизмой, популярность,

легитимность, легальность; права, получаемые в результате занятия публичной должности; солидарность (способность получить поддержку других людей, имеющих аналогичные социальные характеристики); право голоса, образованность, уровень энергичности, информацию [Dahl, 1961: 226, 228]. Главная его идея заключается в обосновании тенденции к фрагментации политических ресурсов, движении от кумулятивных ресурсов к некумулятивным, что обусловливает формирование политической системы «дисперсивного неравенства». Даль выделяет шесть характеристик такой системы: 1) разные группы граждан обладают различными ресурсами влияния на тех, кто занимает публичные должности; 2) за небольшим исключением, эти ресурсы распределены неравномерно; 3) люди, имеющие одни ресурсы, нередко не имеют других ресурсов; 4) ни один из ресурсов не может доминировать над другими во всех ситуациях принятия решений или даже только в наиболее важных; 5) ресурс может использоваться для осуществления влияния лишь в отдельных, но не во всех сферах политической жизни; 6) фактически нет людей и групп, полностью лишенных политических ресурсов [Ibid.: 226–228].

В отличие от элитистов, для которых неравенство ресурсов подразумевает наличие властвующей элиты, плюралисты делают акцент на «реалистической оценке распоряжения ресурсами акторов» [Polsby, 1980: 120]. Для них, как уже отмечалось ранее, важно учитывать не только обладание ресурсами, но и действия лидеров по их мобилизации[304]304
  «Политический ресурс – это лишь потенциальный ресурс» [Dahl, 1961: 271]; само по себе наличие у экономических и социальных нотаблей значительных ресурсов власти еще не является свидетельством их господства, наличие или отсутствие которого можно подтвердить или опровергнуть только в результате эмпирической проверки в конкретных сферах принятия политических решений.


[Закрыть]. Разумеется, обычно обладающие большим количеством политических ресурсов имеют и большее политическое влияние, но между ресурсами и влиянием нет однозначной зависимости: обладание политическим ресурсом (возможностью осуществлять влияние на принятие политических решений) не всегда сопровождается его использованием в силу апатии, потери интереса к политике, ориентации на неполитические ценности и отсутствия политического доверия[305]305
  «Один богатый человек может коллекционировать картины, другой – политиков» [Ibid.: 271].


[Закрыть]. В различных сферах общественной жизни имеют место свои конфигурации ресурсов, и не обязательно ресурсы из одной сферы легко «перебрасываются» в другие. Даже деньги – важнейший экономический ресурс – не всегда могут эффективно использоваться для решения политических проблем: не так просто преобразовать энную сумму денег в доминирование в Сити Холле, хотя на них можно купить некоторых политиков и получить какие-то должности [Dahl, 1961: 241–243].

Проанализировав основные способы использования материальных ресурсов для осуществления политического влияния (финансовое давление, коррупция, финансирование политических акций и программ), Даль пришел к выводу, что они имеют существенное значение и при их отсутствии общий ресурсный потенциал политического субъекта, скорее всего, будет меньшим, чем у тех, кто ими обладает. Но это можно компенсировать такими ресурсами, как время и энергия, и во многих ситуациях большое количество голосов бедных перевешивает материальные ресурсы богатых [Ibid.: 243]. При этом Даль считал, что эффективность денег как политического ресурса снижается[306]306
  Впоследствии Даль признал, что относительно роли денег он ошибся. В беседе с автором настоящей книги Даль отметил, что роль денег отнюдь не снижается. Скорее наоборот, в отдельных сферах, прежде всего при проведении избирательных кампаний, деньги играют едва ли не решающую роль.


[Закрыть]. С точки зрения политика, ориентирующегося на электоральный успех, наиболее оптимальной была бы комбинация богатства и численности, которая вполне реальна, если решения выгодные и меньшинству, и большинству не слишком расходятся друг с другом. Такую коалицию удалось создать мэру Ли вокруг его программы городской реконструкции, в которой не были заинтересованы относительно немногочисленные и не обладающие значительным политическим влиянием группы [Ibid.: 243–244].

Также непросто, по его мнению, использовать такой политический ресурс, как социальное положение, в отношении которого в современном обществе существует ряд институциональных ограничений. При этом расширение возможностей получения образования существенно подрывает уникальность и, соответственно, значимость данного ресурса. Указанная тенденция стала отчасти причиной ухода социальных нотаблей с политической сцены в начале XX в. [Ibid.: 230, 235, 237].

Все ресурсы, подчеркивает Даль, имеют определенный порог эффективности, и их увеличение сверх данного порога совсем не обязательно ведет к росту влияния. Более того, в определенных ситуациях использование ресурсов может дать обратный эффект [Ibid.: 238]; при этом не все ресурсы конгруэнтны. Например, близость к бизнес-элите и, соответственно, к материальным ресурсам может способствовать снижению популярности у определенных категорий населения, и наоборот. Наконец, количество ресурсов группы не носит фиксированного характера и может постоянно изменяться, а осуществление влияния может использоваться для получения дополнительных ресурсов: политические ресурсы могут быть также удачно «вложены» и давать «дивиденды», как и экономические ресурсы [Ibid.: 227]. В силу этих причин, заключает Даль, характер распределения политических ресурсов в современном демократическом обществе делает практически невозможным формирование единой иерархической политической системы [Ibid.: 250].

Вместе с тем Даль признает, что активно использует политические ресурсы лишь сравнительно небольшая часть населения города. В выборах может не участвовать до половины населения; в других видах политической активности участвует лишь около 13 % граждан [Ibid.: 276–277][307]307
  В этом смысле далевский плюрализм относится лишь к политически активной части населения.


[Закрыть]. Низкие рейтинги политического участия Даль объясняет тем, что для большинства граждан политика находится на периферии их интересов. Она может в определенные периоды занять более важное место в ориентациях отдельных групп граждан, но у большинства граждан США это случается крайне редко [Ibid.: 279]. Хотя Далю и хотелось бы видеть более высокие показатели политического участия [Dahl, 1994: 291], он не склонен драматизировать данную ситуацию. Даль отрицает «догму», согласно которой демократия «не будет работать», если граждане не будут интересоваться вопросами общественной жизни [Dahl, 1961: 280], принимая нынешний уровень апатии и участия как в определенной степени неизбежный. Современное сложное общество дает гражданам различные возможности, многие из которых, в том числе политическое участие, требуют больших временных затрат, усилий, финансовых ресурсов; поэтому очень многие граждане не включается в политику или лишь голосуют, находя удовлетворение в частной жизни. Количество участвующих не есть главное для демократии; важнее наличие гарантий участия и ограничение власти политических лидеров, которые имеют место в условиях полиархии. В 1961 г. Даль считал, что ресурсы влияния есть практически у всех категорий населения, утверждая, что все активные легитимные группы могут быть услышаны [Ibid.: 91,93]. Поэтому ни одна группа не находится совсем вне политики; нужно лишь организоваться и мобилизовать свои политические ресурсы[308]308
  За эти утверждения Даля подвергли критике [Ricci, 1971: 188–190], обвиняя его в том, что он не видит тяжелого положения тех, которые стали «постоянными меньшинствами», не имеющими реальных политических возможностей и ресурсов (образования, качеств, необходимых для лидерства, и т. п.).


[Закрыть]. При этом степень участия выше у тех групп, которые обладают большими политическими ресурсами, образованны, имеют высокий статус, принадлежат к среднему классу и проживают в более престижных районах. То есть она выше у тех, кто преуспевает [Ibid.: 282–283]. Однако это лишь общая статистическая тенденция, и в конкретных группах ситуация может быть несколько иной. Существенное влияние на распределение ресурсов и участие граждан в политике оказывают различия между возможностями групп достигать своих целей с помощью неполитических средств. Для некоторых групп, считает он, практически не оставалось альтернатив политическому действию. В качестве примера Даль рассматривает негритянское население города, ограниченное в своих возможностях социальными и экономическими барьерами, но уже не настолько дискриминируемое в политической сфере, как это было ранее. Данная группа, как показали результаты исследования, действительно более активно участвовала в различных формах политического деятельности, чем белое население Нью-Хейвена [Dahl, 1961: 293–294]. Поскольку число преуспевающих граждан сравнительно невелико, совокупная активность граждан, имеющих небольшие ресурсы, может оказаться значительной [Ibid.: 284].

Наиболее эффективно используют свои ресурсы те, кто профессионально занимается политикой. Главными политическими ресурсами профессионала являются занимаемая им должность и его рабочее время. В отличие от других граждан, вынужденных в силу естественных причин заниматься неполитической деятельностью для поддержания своего существования, профессионалы организуют свою жизнь вокруг политики. Связанные с официальными должностями права и полномочия являются высоко конвертируемым политическим ресурсом, имеющим широкую сферу применения. Обладая существенно большими по сравнению с рядовыми участниками политики ресурсами, профессионалы при этом имеют и значительно более развитые умения и знания, а потому оказывают значительное непосредственное влияние на политические решения [Ibid.: 305–307].

Умение использовать имеющиеся политические ресурсы является, по мнению Даля, важным источником изменений в структуре и характере распределения власти в городском сообществе. Он, в частности, связывает переход от «суверенитета» к «коалиции коалиций» именно с умениями мэра Ли существенно более эффективно использовать практически те же ресурсы, что были и у его предшественников на данной должности. Тем самым Ли смог аккумулировать дополнительные ресурсы, что позволило ему оказывать более сильное влияние на участников городской политики, структуры и организации, играющие важную роль в городской жизни. В процессе аккумулирования дополнительных ресурсов[309]309
  Даль обозначает данный процесс термином «пирамидизация (pyramiding) ресурсов».


[Закрыть] степень реального (актуализированного) влияния субъекта приближается к его потенциальному влиянию [Ibid.: 308–309].

Однако в плюралистическом обществе аккумулирование ресурсов имеет свои пределы и не ведет к диктатуре, поскольку практически все граждане имеют доступ к неиспользуемым политическим ресурсам и в случае возникновения угрозы их интересам эти ресурсы могут оказаться востребованными для организации оппозиции определенным политическим решениям. Это, в свою очередь, увеличивает издержки решений, делая их невыгодными для политического субъекта [Ibid.: 310]. Тем самым распределение ресурсов и баланс между их использованием и неиспользованием могут дать лидерам возможность иметь значительную власть и одновременно выступают в качестве ее ограничителей, создавая предпосылки как для поддержания стабильности политической системы, так и для ее изменения [Ibid.].

Другим условием стабильности политической системы Даль называет «демократическое кредо» (creed of democracy and equality), эффективность которого в качестве ограничения власти лидеров зависит от характера политического консенсуса как среди граждан, так и внутри политической страты. Значимость консенсуса Даль связывает прежде всего с тем, что он делает обязательным апеллирование политиков к гражданам. Демократическое кредо легитимирует эти апелляции, а также ограничивает их спектр; последние могут иметь место только в том случае, если согласуются с кредо. Поэтому некоторые решения, кажущиеся вполне рациональными, не будут приняты только потому, что не являются «демократическими». В этом состоит один из важных аспектов современной демократической системы: вера американцев в демократию и равенство ограничивает действия лидеров, которые поэтому не только правят, но и сами являются объектом влияния[310]310
  Так же как и сюжет о косвенном влиянии граждан на принятие политических решений, вопрос о «демократическом кредо» и его роли в плюралистической системе был рассмотрен Далем в основном на уровне теоретических рассуждений без привлечения конкретных эмпирических данных.


[Закрыть]. На этой весьма оптимистической ноте Даль заканчивает свою книгу.

Как и любое крупное произведение, «Кто правит?» сразу же стала объектом анализа и, естественно, интенсивной критики. При этом замечания касались как теоретико-методологических оснований исследования, так и интерпретации полученных данных и основных выводов. В теоретико-методологическом плане наибольшие претензии были высказаны к концепции власти, на которой строилось исследование в Нью-Хейвене. Эта критика нашла отражение в полемике о так называемых лицах власти, начало которой положили статьи американских исследователей П. Бахраха и М. Бараца [Bachrach, Baratz, 1962: 947–952; 1963: 641–651]. В них утверждалось, что концепция власти Даля (и других представителей плюралистической школы), привязывающая власть к принятию политических решений, является односторонней и не учитывает «второго лица власти», которое возникает в ситуациях «непринятия решений», когда субъект добивается исключения возможности принятия невыгодных ему решений на различных фазах политического процесса. Непринятие решения – это решение, результатом которого является подавление актуального или потенциального вызова интересам или ценностям того, кто принимает решение. Поскольку в политической жизни техника «непринятия решений» весьма распространена, неучет этой сферы властных отношений приводит к существенному искажению характера распределения власти в обществе, формируя тенденцию к идеализации существующей политической системы и игнорированию скрытого господства правящей элиты, не вписывающегося в плюралистическую парадигму.

В 1970-е годы критика концепции власти Даля была продолжена С. Льюксом [Lukes, 1974], который, согласившись с замечаниями Бахраха и Бараца, указал на то, что Даль также проигнорировал и так называемое третье лицо власти, проявляющееся в формировании внешнего консенсуса между субъектом и объектом в результате навязывания объекту чуждых ему ценностей и целей. По мнению Льюкса, политическая власть включает и ситуации, в которых отсутствует видимый конфликт между субъектом и объектом (конфликт преференций), но имеет место конфликт интересов, не всегда осознаваемых объектом.

Однако не все исследователи, как уже отмечалось ранее, согласились с попытками расширить концепцию политической власти, посчитав, что альтернативные концептуальные подходы имеют существенные недостатки. Наиболее обстоятельный анализ концептуальной критики далевского исследования был сделан Н. Полсби [Polsby, 1980: 167–237], с выводами которого согласились многие исследователи, в том числе и те, которые критически оценивают целый ряд выводов «Кто правит?» [Domhoff, 1986: 53–54; Dowding, 1991: 27–28]. Нам многие аргументы Полсби также представляются достаточно убедительными. В частности, он вполне справедливо утверждает, что на самом деле «нерешения» были объектом изучения в Нью-Хейвене[311]311
  Например, исследовались мотивы и факторы, определяющие включение или невключение мэром тех или иных вопросов в повестку дня, влияние предвиденных реакций субъектов на выбор политических решений и действий, использование различных политических организаций в качестве механизма избегания политических конфликтов и диспутов. Даль постоянно подчеркивал взаимозависимость политических лидеров и различных групп внутри политической страты, роль СМИ, политических ритуалов, демократических ценностей и других факторов, воздействующих на широкий спектр проблем, характеризующих процесс принятия (и, естественно, непринятия) решений в городской общности.


[Закрыть], показывая, как в эмпирическом исследовании процесса принятия политических решений второе лицо власти фактически сливается с первым. В этом отношении критика, по сути, не вносит принципиально нового в стратегию практического исследования [Polsby, 1980: 210–213, 235] (см. также [Waste, 1987: 82–84; McFarland, 1969: 70–92])[312]312
  В беседе с автором этих строк Даль согласился с данной оценкой, подчеркнув, что анализ процесса принятия политических решений в Нью-Хейвене так или иначе затрагивал некоторые аспекты, на которых акцентировали свое внимание Бахрах и Барац. Более того, Даль убежден, что даже если бы при проведении исследования была учтена вся «нерешенческая» критика, его результаты вряд ли бы были существенно иными.


[Закрыть].

Что касается «третьего лица власти», то многие аналитики сегодня согласны с тем, что политическая власть может существовать в условиях наблюдаемого консенсуса между сторонами (власть над сознанием людей, их волей, желаниями, верованиями), разделяя необходимость преодоления «поведенческого крена», присущего практически всем концепциям политической власти 1950-1960-х годов. Однако большинство из них считает концепцию Льюкса непоследовательной, противоречивой и в целом весьма скептически относится к возможности эмпирического исследования конфликта интересов без обращения к осознанным преференциям акторов. Дело в том, что этом случае интересы будут фактически отождествляться с идеалами и ценностями, не зависящими от сознания действующего политического субъекта, и (или) станут предметом интерпретации со стороны внешнего наблюдателя, что может привести к «оправданию тирании». Поэтому многие исследователи предпочитают вообще отказаться от ссылок на интересы при определении власти[313]313
  Полемика вокруг «лиц власти» была подробно рассмотрена нами ранее [Ледяев, 1998: 79–94; 2001: 182–211].


[Закрыть]. Что касается попыток эмпирического тестирования второго и третьего «лиц власти»[314]314
  Наиболее известными попытками подобного рода являются исследования П. Бахраха и М. Бараца в Балтиморе (штат Мериленд, США) [Bachrach, Baratz, 1970], М. Кренсона в г. Гэри и Восточном Чикаго (штат Индиана, США) [Crenson, 1971] и Дж. Гэвенты в местечке Клеар Фолк Уэлли (штаты Теннесси и Кентукки, США) [Gaventa, 1980]. Подробнее см. гл. XV наст. изд.


[Закрыть], то их оценки весьма неоднозначны [Polsby, 1980: 210–217; Waste, 1987: 82–84; Dowding, 1991: 27, 90-103; Dowding et al., 1995: 270–271].

С дискуссией о «лицах власти» тесно связан и другой аспект полемики вокруг концептуальных оснований исследования в Нью-Хейвене. Он касается вопроса о том, почему люди обычно не пытаются реализовать свои интересы с помощью участия в политике, причем даже в ситуациях, где их ущемление вполне очевидно. Даль, как уже отмечалось, объясняет отсутствие активного участия в политике наличием довольно распространенной среди граждан апатии, у которой могут быть разные причины, прежде всего общая удовлетворенность сложившейся ситуацией и нежелание людей тратить свое время и ресурсы. Он исходит из того, что люди вступают в различные виды деятельности, руководствуясь своими интересами, под которыми он понимает осознанные ими преференции; если люди не прибегают к какой-то деятельности, то это значит, что она не ассоциируется с какими-то важными интересами. Поэтому отсутствие политической активности и объясняется либо ссылками на наличие консенсуса с проводимой политикой (интересы граждан реализуются), либо давлением со стороны власть имущих. Из этого следует, что наличие консенсуса, по сути, исключает наличие власти.

Проблема в данном подходе состоит в том, что и при отсутствии внешнего фактора (власти над субъектом) действия субъекта не всегда соответствуют его интересам. Как справедливо подчеркивает К. Доудинг, действия актора зависят не только от его преференций, но и от сложившейся ситуации, структуры стимулов, действующих на выбор индивида в данный момент, а также от имеющихся у него ресурсов [Dowding, 1991: 7,40]. Интересы людей нельзя выводить из их поведения и рассматривать в отрыве от возможностей выбора и ресурсов, которыми они располагают, поскольку многие преференции могут быть фактически блокированы структурными факторами: субъект не обязательно делает выбор в пользу наиболее привлекательного для него варианта, о чем, например, свидетельствует «дилемма заключенного». Участие в политических действиях может быть нерациональным, если цена его перевешивает получаемые выгоды. При этом принимаются во внимание риски, которые вполне вероятны при включении индивида в политический процесс. Для многих людей эти соображения достаточны для того, чтобы предпочесть не участвовать в политике (и, в данном случае, не действовать в своих интересах), поскольку они не рассчитывают (или не уверены), что в результате будут иметь существенную выгоду.