Текст книги "Южный Крест"

Глава 49

Так на его долю выпали два безмятежных, очень светлых дня, он пришел в себя после пребывания в усадьбе Хуана, откашлялся, отдышался, выспался по-настоящему, в сон его не проникала никакая тревога, он отдыхал и пробовал для себя решить, – хотя бы теоретически, – один вопрос: где найти деньги, чтобы вернуться домой, в Россию? Ответа на этот вопрос не было.

Утром третьего дня к борту водолазного бота на своей шустрой лодчонке причалил Джозеф. В лодке на пассажирском сиденье расположился, держась обеими руками за края бортов, военно-морской инженер, которого Геннадий знал по прошлым визитам. Инженер морщился недовольно – не любил лодчонку полицейского Джозефа, кататься на ней – только задницу себе отбивать. Хорошо, русские катера стояли не так далеко от берега.

Впрочем, катера эти сейчас перестали быть русскими. Они были чьими угодно, только не русскими. Когда Геннадий думал об этом, то невидимые пальцы стискивали ему горло – ведь он продолжает отвечать за это имущество перед Россией.

Но как он будет отвечать, если имущества этого уже нет, оно конфисковано, – генерал Пиночет ни коммунистов, ни русских не любил до икоты. Вполне возможно, распоряжение насчет того, чтобы присвоить русское имущество, пришло из его канцелярии…

Тьфу!

Инженер приподнялся в лодке, взялся одной рукой за леер, приосанился. Ему сейчас хотелось потереть, почесать отшибленную задницу, но он этого не сделал – надо было сохранять свою значимость и походить на солидного начальника, а не на муху, способную только жужжать, суетиться, да увертываться от птичьего клюва.

– Русо! – зычно выкрикнул инженер. – Ты где?

Москалев выглянул из каюты, покачал головой: если бы ему в узкой портовой проходной не повстречался Джозеф, то инженер с кислым лицом и отбитой задницей не появился бы здесь… Полоса невезения продолжалась.

– Здесь я, – отозвался Москалев.

Кислота и важность сползли с лица инженера, он раздвинул губы в улыбке. Стало понятно: инженер получил задание, с которым он не справится, а вот русо справится. Потому и вид у него сделался таким обрадованным…

– Очень хорошо, русо, что ты здесь, – сказал инженер, аккуратно вставил ногу, обутую в изящный, ярко начищенный полуботинок в выбоину, украшавшую металл борта, напрягся, Геннадий подхватил его под локоть, и инженер очутился на катере. Он отряхнул на себе белые форменные штаны, сшитые из плотного хлопка, ладонью сбросил невидимые пылинки и даже рукой повертел у центра пятой точки, будто хвостом покрутил.

– Есть дело, русо, – медленно и важно проговорил инженер, – из Сантьяго поступил приказ перегнать этот катер в Пуэрто-Монт. – Инженер в назидательном движении поднял указательный палец.

– Именно этот катер? – спросил Геннадий.

– Именно этот, командирский, – подтвердил инженер. – Без тебя мы не обойдемся, русо, сам понимаешь… Так что готовь его к переходу.

Работу хуже, унизительнее придумать было нельзя – готовить к отправке в иноземное рабство родной катер, командирский, но и выхода иного у Москалева не было.

– Ну, чего молчишь, русо? – спросил инженер.

– Думаю, – не стал скрывать Москалев.

– Думай, но только недолго, – инженер вновь потыкал указательным пальцем в потолок, – там ждать не любят. И имей в виду – мы твою работу хорошо оплатим.

– Сколько? – машинально спросил Геннадий, хотя раньше таких вопросов не задавал, не в его это было характере.

– Не знаю, – не стал лукавить инженер, – это не я решаю, но не обидим.

– Готовить катер недолго, он на ходу, – сказал Геннадий. – Я проверю машину, прогрею ее малость, смажу, в общем, сделаю все как надо, и можно будет плыть. До Пуэрто-Монта четыреста миль. Позаботьтесь, чтобы и горючее было, и вода, и масло машинное…

– Об этом не беспокойся, русо, все будет в порядке. Я предлагаю тебе пойти в этот переход механиком. Всего в экипаже будет три человека – капитан, штурман и механик. Механик – ты, согласен?

Еще одна проблема наваливалась на Геннадия – кончался срок действия его морского паспорта. Об этом тоже надо было беспокоиться, ломать голову. Без паспорта он будет обычным бомжом, бродягой, которого любой полицейский имеет право застрелить из пистолета, даже игрушечного, либо отправить на тот свет плевками – и заплюет до смерти, вот ведь как.

Но паспорт – это дело второе, а пока надо было заниматься катером. Четыреста миль по океану, открытому пространству, полному опасностей – вещь нешуточная, в пути всякое может стрястись. На него, словно пена в бане, наползло какое-то усталое и одновременно грустное чувство, оно сковывало руки, ноги, обрезало дыхание, даже мешало двигаться и, что плохо, не проходило, более того – изо дня в день усиливалось…

Катер к переходу в Пуэрто-Монт Геннадий подготовил, отладил машину – она начала работать тихо и покорно, с ласково-маслянистым стуком, катер теперь мог бегать взад и вперед едва ли не с одинаковой скоростью, – бездушная железка эта имела душу и все-все ощущала.

За два дня до отплытия инженер привез на катер двух чилийцев. Один из них – Хуан (от этого имени Москалева чуть не затрясло, в памяти был свеж другой Хуан), второй – Хосе. Чилийцы были похожи друг на друга, как родные братья, – ну словно бы их скроили и сшили по одним и тем же лекалам, различить можно было только по одежде.

Хуан преподавал навигацию в местном мореходном училище, Хосе умел водить суда, поэтому инженер назначил его на переход капитаном, а преподавателя – штурманом, объявил это Геннадию и довольно потер руки, сказал также, что на следующее утро к катеру подойдет продуктовая лавка, привезет провиант.

Инженер отплыл к себе в контору, Хосе и Хуан тоже не захотели задерживаться на катере, прыгнули в лодку Геннадия и велели отвезти их к портовой набережной, – ночевать здесь они не собирались.

Вскоре Геннадий остался один. Все имущество его по-прежнему укладывалось в тощий полиэтиленовый пакет. Вещи, привезенные им из России, уже сопрели, да и климат здешний подсобил это сделать.

Он уселся на горячую, хорошо прогретую солнцем палубу, расслабился, вытянул ноги и почувствовал себя едва ли не в своем детстве. Тепло ему было, легко, незамутненно, – действительно возврат в детство. Сквозь сжим век в глаза проникала небесная голубизна, заползала куда-то внутрь, в ушах мерно постукивало сердце.

Интересно, дано ему будет вернуться в Сан-Антонио или нет? Всякое может быть… Ведь Пуэрто-Монт – город в несколько раз крупнее Сан-Антонио, а раз он больше, то и возможностей найти там кров и еду тоже больше…

Утром ему пришлось плыть на набережную за капитаном и штурманом. Те прыгали, как зайцы, у столба, где обычно тормозят лодки, приходящие с судов, болтающихся на рейде, чилийские командиры размахивали руками и что-то кричали. Что именно изрекали, кого конкретно костерили – с катера не было дано услышать: дул ветер-боковик и уносил слова в сторону.

Соскользнув в лодку, Геннадий с силой оттолкнулся от борта веслом. Если в России принято грести, сидя по направлению к движению лодки спиной, и гребки получаются полновесными, сильными, то в Латинской Америке все делается наоборот – гребец, будто флотоводец, сидит лицом к пространству, которое одолевает. Гребки получаются слабыми, зато курс лодка держит точно, и видно все хорошо. Грести по-чилийски у Геннадия получалось не всегда, этому надо было основательно учиться.

Оба морехода, и Хуан, и Хосе, вздохнули облегченно, когда Москалев плоско прижал лодку к берегу, и переместились в «плавсредство».

Оба имели с собой туго набитые вещмешки, сшитые из непромокаемой ткани. Москалева несколько удивила аккуратность, с которой они переместили сами себя в лодку, а еще с большей аккуратностью свои модные рюкзачки, больше годные для переходов и переездов по асфальтовой трансамериканской трассе, чем для преодоления неспокойных океанских просторов.

– Вперед, русо! – патетически вскричал преподаватель мореходки Хуан и по-фюрерски ловко выбросил перед собой руку, словно бы отсалютовал своему будущему.

«Русо» не удержался от ухмылки, одним ударом весла развернул лодку и погнал к командирскому катеру. Время поджимало, солнце уже поднялось высоко, пора было справить последние дела в порту и отправляться в путь, но ни Хуан, ни Хосе торопиться, похоже, не любили. Торопиться – это была не их профессия – других людей.

Впрочем, как бы там ни было, через два с половиной часа они миновали горловину бухты, отмеченную небольшим маяком, и вышли в океан. Соскучившийся по плаванию катер деловито стучал мотором, шел ходко, воздух золотился солнцем, в нем, драгоценно поблескивая, плавали длинные блестящие нити, привлекали внимание летучих рыбешек, выскакивающих из голубой бездны, волны были некрупными, тугими, словно бы вырезанными из дерева, они звучно бились о металл и, расплющенные, в пене, поспешно уползали назад, за корму.

Плавание обещало быть приятным. Давно Геннадий не был в море, давно не плавал…

Глава 50

Катер – не самолет, не гоночный автомобиль, он может держать лишь ту скорость, что ему положена законами земного или какого там – водного? – притяжения, и не более того, так что шли наши герои со средней скоростью восемь – десять узлов. Если перевести на скорости земные – шестнадцать – восемнадцать километров в час.

Катер вернул Геннадию уверенность, здесь он почувствовал себя на своем месте, в своей тарелке. Он хоть и находился в машинном отделении, чутко следил за вздохами и стуком соскучившейся по работе машины, а все равно ловил порывы свежего воздуха, ветра, приносящиеся в железную конуру отделения, запахи рыбы, соли, воды, солнца, неких незнакомых фруктов… Может, этими фруктами пахла свобода, только об этом Москалев не знал?

Во всяком случае, свободе Геннадий был рад, как рад и тому, что не надо было являться на очередной оклик Хуана, выслушивать наставление, после чего, держа в зубах бумажную простынь, наполненную сомнительной цифирью, шлепать сандалетами по раскаленному асфальту в банк. А что ждет его в банке, хорошее или плохое, чашка горячего чая герба-мате или наручные кандалы, он не знал…

Иногда Москалев по шею высовывался из машинного отделения, подставлял лицо ветру, глотал воздух, стискивал его зубами, облизывал шероховатые сухие губы, улыбался и сам не ощущал того, что улыбается, шевелил ртом, словно бы пытался кого-то укусить, но этого не делал – он чувствовал себя свободным и счастливым человеком…

Уловив какое-нибудь незнакомое щелканье в работе машины, Геннадий словно бы пробуждался и немедленно нырял вниз: что произошло?

А произойти что-нибудь должно было обязательно, он это также ощущал. Спиной своей, затылком, корнями волос, обнаженной шеей, испачканной машинным маслом, руками, звенящими от солнечной жары висками…

Через двадцать с половиной часов они уже подходили к острову Пиратов, мрачной зеленой нашлепкой плавающему среди отчего-то потемневших океанских волн, бурунов, выметывающихся на поверхность из черной глубины, издающих странный звук, какой обычно издает резко затормозивший на асфальте автомобиль.

Звук этот насторожил Геннадия, он поднялся в рубку. Спросил озабоченно:

– Как погода на ближайшие два часа? Чего обещают?

Хуан, стоявший у штурвала, бодро махнул рукой:

– Погода ничего. Шторма не предвидится.

Он был либо наивным, либо очень доверчивым человеком, капитан Хуан: ровно через полчаса в правую скулу катера ударила крутая и сильная, словно бы отлитая из металла волна, катер на мгновение даже остановился и чуть не встал на дыбы, но мгновение прошло, и он двинулся дальше, нос катера запоздало задрался, пополз вверх, из рубки смятым растрепанным попугаем вылетел какой-то цветной журнал, прилепился к воде, мгновенно намок и ушел вниз, в глубину.

– Ничего себе, Матрена хвост задрала! – невольно воскликнул Геннадий и кинулся к машине.

Машина работала, хотя в голосе ее появился надсаженный хрип, но машина быстро одолела его, за хрипом последовал звон, словно бы корпус двигателя неведомая сила брала на излом, пыталась смять его, срезать тяжелые гайки и выдрать прокладки, но из этой затеи ничего не получилось, минута «Че» прошла и вновь послышался ровный, с едва приметными трещинами голос двигателя.

Волна, на которую карабкался катер, опала, сделалось тихо.

Что это было, что за ударная, похожая на железный вал волна? Можно было только догадываться, с чем они столкнулись.

Минут через десять на катер с голодным собачьим урчанием накатил новый вал и так хлобыстнул в нос, что Геннадий невольно сжался, обращаясь в сплошной комок мышц, подумал: сейчас во все стороны брызнут заклепки, но катер и этот удар выдержал. Недаром раньше говорили: советское – значит, отличное.

Вскоре огромные, какие-то кашляющие волны поползли одна за другой, – начался шторм. Всякое судно в преддверии шторма – именно в преддверии, за несколько часов до первого удара, – обычно старается найти какое-нибудь укромное место, тихий кусок воды, где можно отстояться, даже поправить снасти и подлечиться, а потом, когда шторм уползет, следует дальше. Потому в пути и капитаны судов, и штурманы вахт так внимательно следят за изменениями ветров и течений, за цветом воды и появлением белых шапок на морской глади, за сводками погоды, приходящими по радио, и вообще посулами и предсказаниями метеорологов, – все это очень важно. Но ни Хуан, ни Хосе на предупреждения стражей погоды не обратили никакого внимания… А они ведь были, предупреждения эти, были! Их просто не могло не быть, это противоречит правилам морской жизни.

Катер сполз с шипящей по-змеиному водяной горы, шлепнулся задом, украшенным бешено вращающимся винтом, в глубокий провал, образованный хвостом уползающей волны, очень похожий на бездонную пропасть, затененную тучами.

Улегся катер как надо, пузом на мелкую нервную рябь, гигантской сетью накинутую на океанский простор, деловито застучал двигателем. Геннадий выглянул из машинного отсека, засек на горизонте неровную строчку земли, с узелками гор и уходящими под урез океана впадинами, подумал, что валы появились не на ровном месте – явно где-то всколыхнулось морское дно, испуганная дрожь земли высоко взбила поверхность воды, родила несколько хребтов, которые, гремя каменно, словно бы и не из воды были сработаны, покатились к берегу…

С их катером валы не справились, силы не хватило, – и это хорошо, – но вреда на воде они принесут много, особенно ланчам – деревянным рыболовецким шхунам. В результате кто-то и в положении «гоп-стоп» – вниз мачтами, вверх килем окажется, и дырку в днище получит, либо вообще захлебнется в океанской толще, будучи не в силах выплыть из нее.

Москалев огляделся – не катится ли от горизонта новый вал? Вроде бы не катится, поверхность океана была и рябой, и полосатой, и кудрявой одновременно, – какой, собственно, и положено ей быть, в кружевах, но ничего опасного в этом сложном плетении Геннадий не засек.

На всякий случай он решил проверить машину.

Было душно. И тихо, – относительно, конечно, после рева гигантской волны, – но все равно очень тихо, необычно, словно бы они не по океану плыли, а заякорились в голубой бухте и ловили себе на обед рыбу, дышали теплым воздухом, – надышаться не могли и в свое удовольствие тягали сливочную рыбешку из прогретой глубины.

Тишина эта родила ощущение тревоги. Москалев облазил машину – минут пятнадцать потратил на это и еще раз убедился, что «советское – значит, отличное» (катер-то был построен в 1987 году, в советскую пору). Осмотром остался доволен.

В странной полой тиши неожиданно раздалось какое-то сверчковое свиристенье, оно быстро набрало силу, к свиристенью добавился новый звук, схожий со змеиным стрекотом, Геннадий отскочил от машины, хотел вымахнуть на палубу, посмотреть, откуда эта невидаль сочится, но не успел: в машинном отделении неожиданно сделалось темно, словно бы катер ушел в тень огромной скалы, в следующее мгновение открытый проем двигательного отсека накрыла водяная гора.

Она впечаталась в двигательный отсек целиком, с машины, которая только что была сухой, горячей – картошку можно было запечь среди гаек, – полились потоки воды. Москалева придавило к боку двигателя, едва не сплющило, в рот натолкало воды, правая нога застряла между двумя кронштейнами, – было больно, очень больно… Геннадий застонал.

Горькая соль ошпарила ему глотку. Дышать сделалось нечем. Вода, натекшая в отсек, шевельнулась всей своей огромной массой, сдвинулась опасно и вновь накрыла Москалева с головой. Она действительно могла легко расплющить не только человека, но и слона, и кого-нибудь еще, кто будет размером больше слона… Геннадий рванулся вверх, всадился головой в плафон.

В следующее мгновение вода со странным сухим треском, словно бы в ней лопались сучья неведомого дерева, стала уходить из машинного отделения.

Ушла не вся, часть задержалась – примерно по колено, точно не определить, поскольку катер по-утиному переваливался с одного борта на другой.

Двигатель работал, он словно бы даже не почувствовал удара волны: катер, сидящий низко, был сконструирован добротно, машина, будто в галоше, сидела в защитном кожухе, волны, которые могли накрыть судно не только с крышей, но и с мачтой, были для его конструкции неопасны – военная все же постройка, сотворена для защитных нужд, надежная и очень неприхотливая… Геннадий включил насос, тот заработал бодро, даже как-то обрадованно, и скоро вода пошла на убыль.

Выждав удобный момент, Геннадий из машинного отделения перескочил в рубку. А там – два унылых, бледных, очень похожих друг на друга растерянных лица. Более того: «два Ха», Хуан и Хосе, действовали спарено, одним целым – оба уже натянули на себя спасательные круги и выглядели неважно. Словом, струсили мужики. Москалев неверяще покачал головой: с таким опытом морских походов плавать можно только в цинковом корыте, наполненном водой, взятой из луж. В водоеме побольше – в детском бассейне, например, «два Ха» могут легко утонуть. Либо станут спешно вызывать спасателей.

Насчет спасателей Геннадий подумал не напрасно: «два Ха» уже подали сигнал SOS и действительно вызвали спасательное судно.

– Вы совсем охренели! – Москалев выругался. – Что случилось?

– Управление заклинило, – хриплым трагическим голосом сообщил Хосе, – руль не работает.

Москалев взялся рукой за штурвал, покрутил его. Штурвал вращался нормально. Может быть, чуть тяжелее, туже обычного, но все равно такая работа штурвала в море, где все могло быть, разная ржавь могла прилипнуть к рулевой лопасти, допускалась. Геннадий покачал головой: напрасно «два Ха» вызвали спасателей, это выльется им в копеечку, в два или даже в три раза большую, чем стоимость катера вместе со всеми его приборами и водолазной начинкой. Никакой прибыли от продажи катера чилийцы не получат, только убыль, – вот и конфисковали катер у русских, вот и нажились, что называется… Так вам, господа, и надо!

– Вода в машинном отделении есть? – дрожащим голосом спросил Хосе.

– Была… Сейчас уже почти нет – всю откачал.

Лицо у Хосе сделалось кислым, он обеспокоенно подергал уголками рта и переглянулся с Хуаном. Хуан отреагировал на это более жестко, чем капитан, – он готов был выругать русского, но не выругал, только покачал головой:

– Ну и русо!

Москалев оглядел океан – все-таки с высоты рубки понять можно много больше, чем из глуби машинного отделения, из которого смотришь на мир, как из подземелья.

Океан стихал, вспышка была кратковременной, может быть, вообще мимолетной, седые волны сворачивались, делались плоскими, на глазах приобретали иной цвет, словно бы океан специально раскрашивал гигантской кистью какой-то веселый ребенок.

– Напрасно вы вызвали спасателей, мы бы дошли сами, – сказал в заключение Москалев и отправился к себе: насос, наверное, уже выкачал все до конца…

Но нет, насос работал и минут десять еще будет сглатывать воду и выплевывать ее обратно в океан.

Спасательный буксир выплыл из пространства, будто из ничего: совершенно по-колдовски, без огней и каких-либо звуков. Два проворных матроса в пробковых жилетах морковного цвета быстро завели концы и поволокли катер, как покорную собачонку в ближайший порт. Хотя катер трусливым кабысдохом не был, кабысдохами были те, кто вел его в Пуэрто-Монт, «два Ха» и, честно говоря, под такой расклад попадал и сам Москалев – за компанию с этими моряками в кавычках.

Чувствовал он себя побито, когда спасатель притащил катер с исправно работавшей машиной в небольшой порт, – какой-то промежуточный, таким игрушечным, маленьким он был, его, наверное, даже не во всех картах указывали, и те же два ловких матроса притянули катер канатами к причальной стенке.

Счет за трусость команды был выставлен такой, что даже портовые вороны перестали каркать, будто подавились чем-то; претензий к Москалеву не было никаких, катер обсушили, вымели из него мусор и на следующий день, почти при полном штиле, он продолжил путь в Пуэрто-Монт.

Только вот в душе шторм никак не мог улечься, там продолжали грохотать волны, и Москалев, находясь в машинном отделении, наверх старался не подниматься, – в рулевую рубку вообще было противно заходить. При желании и в душном, наполненном запахом масла и плохого горючего помещении можно также дышать свежим воздухом и думать о чем-то дорогом, например, о матери, которой не стало, или о зимней рыбалке в Амурском заливе…