Текст книги "Предательство в КПСС. Хроника разрушения СССР"

Глава 4
Изнанка «разрядок» и «застоя»

Брежнева считали временной фигурой во главе партии и государства. Потому что в советской верхушке образовалось несколько группировок. Одна – Суслова и Пономарева. Другая – умеренных реформаторов во главе с Косыгиным. Были «умеренные сталинисты» – Мазуров, Воронов, Полянский. Были «молодые» – Шелепин, Семичастный, Егорычев. Были и «хрущевцы» – Микоян, Шверник. При свержении Никиты Сергеевича Брежнев оказался «нейтральным», удовлетворял всех. Но «вождем» его не считали. Ему приходилось лавировать, искать компромиссы. Рой Медведев свидетельствовал: в это время «чувствовалось, что дирижерская палочка находится в руках Суслова. Именно к нему обращались в конце 60-х работники аппарата для решения спорных вопросов. Да и сам Брежнев не предпринимал никаких инициатив, не согласовав их прежде всего с Сусловым» [116, с. 125].

К власти рвался Шелепин – бывший лидер комсомола, а потом председатель КГБ. Он повсюду расставил своих «молодых», сохранил и контроль над КГБ, там руководил его прежний комсомольский заместитель Семичастный. В борьбе с этой группировкой Брежневу волей-неволей приходилось цепляться за Суслова. Когда в 1967 г. удалось лишить противников главного оружия, снять Семичастного, Леонид Ильич еще не считал себя в силе заменить его собственным ставленником. Назначили Андропова – выдвиженца Суслова и Пономарева.

Но в это время происходили и дела довольно подозрительного свойства. Положение США в 1960-х стало очень шатким, они балансировали на грани политической катастрофы. Проиграли войну во Вьетнаме, по Америке бурлили беспорядки, акции протеста. Они усугубились борьбой негров за свои права. И вдобавок президент Франции Де Голль выступил против мирового диктата США. Отказался от использования долларов в международных расчетах. Отправил массу «зеленой» макулатуры в Америку, требуя в обмен золото, что привело к финансовому кризису. Де Голль объявил о выходе Франции из военной организации НАТО, пришлось штаб-квартиру этой организации переводить из Парижа в Брюссель, эвакуировать из Франции 29 военных баз. Он призвал и другие страны противопоставить европейское сообщество «англосаксонскому» (США и Великобритания). Взял курс на сближение с Советским Союзом, разъясняя, что его надо рассматривать не как «коммунистическую тоталитарную империю», а как «извечную Россию».

Это был фантастический успех, блок НАТО раскалывался! Началось сближение с Францией. Но и за океаном не сидели сложа руки. В 1968 г. в Париже спровоцировали беспорядки студентов. Это было не так уж опасно, смутьянов усмирила полиция. Но подключились профсоюзы, вывели на улицы рабочих, объявили бессрочную забастовку, парализовав экономику. Кончилось отставкой Де Голля. Хотя во французских профсоюзах главную роль играла компартия! Она регулировалась из Москвы! Получалось, что Международный отдел ЦК Пономарева подыграл американцам! Похоронил уникальный шанс развалить НАТО и претензии США на мировое лидерство…

Зато на международной научной конференции по борьбе за мир американский профессор Генри Киссинджер (высокопоставленный масон, член Бильдербергского клуба, доверенный эмиссар Рокфеллеров) обратился вдруг к андроповскому «аристократу духа», директору Института США и Канады Арбатову. Попросил передать кремлевскому руководству предложение – начать секретные переговоры по урегулированию во Вьетнаме. Тот исполнил, и завязались контакты с Вашингтоном. Сам Арбатов начал ездить в гости к Киссинджеру, который успел стать советником президента по национальной безопасности, а позже – Госсекретарем США. В дальнейшем Андропов установил постоянный неофициальный канал связи с Киссинджером через офицера КГБ Седова. Контакты носили такой интенсивный характер, что ФБР даже начало расследование, подозревая Киссинджера в измене. Но вмешались некие силы, одернули ФБР, чтобы не лезло в эти дела. Еще один такой же канал был установлен через генерала КГБ Кеворкова с элитой Западной Германии, канцлером ФРГ Вилли Брандтом.

В советском руководстве стал пропагандироваться курс на «разрядку», «мирное сосуществование». А Андропов, перейдя на новое поприще, связей со своей старой «командой» не прерывал. У него появлялись и новые приближенные. Одним из них стал академик Чазов, начальник 4-го медицинского управления, обслуживавшего правительство. А главным научным консультантом Андропова стал академик Джермен Гвишиани. Специалист в области американской организации управления – и зять Косыгина.

В 1968 г. мировая закулисная элита создала новую организацию – Римский клуб, тесно связанный с такими центрами тайного международного управления как Бильдербергский клуб, Трехсторонняя комиссия, Совет по международным отношениям США. Учреждался клуб в доме Дэвида Рокфеллера, его председателем стал Аурелио Печчеи – высокопоставленный масон элитной ложи «Альпина» (в ней состоял и Генри Киссинджер). Он заявлял, что человечество страдает от собственных открытий новых технологий, «от неконтролируемого прироста населения, энергетических кризисов, от потенциальной нехватки ресурсов, загрязнения окружающей среды, ядерного безумия и множества подобных бедствий» – следовательно, данные процессы нужно регулировать.

Римский клуб декларировался как научный центр, фабрика мысли «нового мирового порядка», нацеливался на глобальное моделирование развития человечества. Численность клуба ограничивалась 100 членами, в него вошли представители высшей политической, финансовой, культурной и научной международной элиты. И академик Джермен Гвишиани тоже стал членом этой организации. Разработки и идеи Римского клуба пропагандировались в СССР. В австрийском городе Лаксенберге Римский клуб и советская Академия Наук создали совместный Международный институт прикладного системного анализа. Учредителями стали Гвишиани, бывший советник президента США по национальной безопасности и президент «Фонда Форда» Банди, советник правительства Великобритании лорд Цукерман. А в СССР появился филиал этого института – Всесоюзный институт системных исследований Гвишиани. Из него позже выйдут такие «перестроечники» как Шаталин, Авен, Гайдар.

Ну а группа социологов и экономистов, которую сформировал Яковлев (после свержения Хрущева он возглавил Отдел идеологии и пропаганды ЦК), – Заславская, Левада, Грушин и др., собралась в Новосибирском отделении Академии Наук под руководством академика Аганбегяна. Этот центр приобрел репутацию самого передового, его расхваливали иностранцы.

«Прогрессивные» ученые имели огромное влияние на председателя Совета Министров Косыгина. Выправление безобразий Хрущева оздоровило советскую экономику. Она снова успешно развивалась. В Сибири началась разработка богатейших месторождений нефти и газа. Восстановилось нормальное снабжение населения продуктами питания и другими товарами. Но Косыгин задумал реформировать народное хозяйство, чтобы оно вышло на передовой уровень, стало еще более эффективным – и завязалась борьба двух проектов. Один предлагал академик Глушков, он разрабатывал программу централизации экономики, создания вычислительных центров, которые объединятся в Общегосударственную автоматизированную систему учета и обработки информации, ОГАС. Таким образом, в СССР возникнет уникальное, автоматизированное управление всей экономикой. Другой вариант выдвинул харьковский экономист Либерман. Он предлагал переводить управление экономикой не на административные, а на рыночные рычаги. Главным показателем сделать не объем выпускаемой продукции, а прибыль. Чтобы предприятия сами могли ею распоряжаться, направлять на развитие производства, на поощрение рабочих, на жилищное строительство. В перспективе можно будет перевести заводы и фабрики на самоуправление, самофинансирование. А министерства превратятся не в командные штабы, а в партнеров и советчиков предприятий…

Причем проект Либермана поддержали и «прогрессивные» ученые, и партийные идеологи, его пропагандировали в газетах, расхваливали. А проект Глушкова с автоматизированным управлением всячески заклевывали. (Одним из тех, кто занимался этим, не останавливаясь перед политическими обвинениями авторов, был молодой экономист и будущий «перестройщик» Гавриил Попов.) Косыгину доказали, что общая автоматизация потребует значительных вложений и времени. А на реформы Либермана – никаких затрат! Надо заинтересовать предприятия и рабочих выгодой, и результаты скажутся очень быстро. Была принята именно эта модель. Хотя она была тупиковой. Для перехода на рыночные механизмы экономические реформы было необходимо дополнить политическими – а к чему они приведут, показали события в Чехословакии, «Пражская весна». Реформы Косыгина – Либермана по сути зависли.

Но и в сельском хозяйстве были внедрены «передовые» программы, разработанные Новосибирским центром – фактически те же самые, которые пытался внедрять Хрущев, с ликвидацией «неперспективных деревень». Эти проекты тоже соответствовали экономической программе Косыгина – Либермана. Ведь главным критерием эффективности ставилась прибыль. А выкладки новосибирских ученых доказывали: мелкие деревни нерентабельны. Да и не могут обеспечивать социальные запросы современного человека. Предполагалось, что в каждом колхозе или совхозе останется 1–2 поселка с числом жителей от 1 до 10 тыс. Здесь будет развиваться высокомеханизированное хозяйство. А 80 % населенных пунктов получались «неперспективными».

Село только-только успело оправиться от прежних ударов. Ожило, накормило страну. Но в 1968 г. на него обрушились новые реформы. Прекращалось автобусное сообщение с «неперспективными» селами. В них закрывались школы, больницы, клубы. А население предполагалось переселять в центральные поселки. Причем стоит отметить – удар пришелся только по России! Планы совершенно не касались национальных республик, никто не выделял «неперспективные» прибалтийские хутора, кавказские аулы, среднеазиатские кишлаки. Результаты стали быстрыми – и плачевными. Ломалось хозяйство. Молодежь стала уезжать в города. Деревни забрасывались и вымирали. Положение с продовольствием в стране снова стало ухудшаться. Но деревня была и главным источником прироста населения! Теперь начался демографический спад.

Между тем Брежнев укреплял свою персональную власть постепенно, шаг за шагом. Делал это, проводя на важные посты собственных ставленников – Черненко, Тихонова, Устинова, Щелокова, министра обороны Гречко. Андропова окружил для присмотра заместителями из «своих» людей: Цвигуном, Циневым, Чебриковым. Осенью 1968 г. Леонид Ильич впервые открыто пошел против самой авторитетной части партийной верхушки: Суслова, Пономарева, Косыгина, Подгорного. Они настаивали, что надо смириться с антикоммунистическим переворотом в Чехословакии. Но Брежнев продавил собственное решение: ввести туда войска.

В 1969 г. он озаботился бедственным положением в сельском хозяйстве, резко выступил на пленуме ЦК. Это почему-то настолько возмутило Суслова, что он сам возглавил оппозицию Генеральному секретарю. Составил записку для членов ЦК, где речь Брежнева квалифицировалась как «политически ошибочная». Привлек на свою сторону деятелей из совершенно разных группировок, недовольных Брежневым, – Мазурова, Шелепина. Предлагалось вынести вопрос об этих «политических ошибках» на следующем пленуме ЦК в марте 1970 г. Для Леонида Ильича такая атака была чревата серьезными неприятностями, если не отставкой. Но он пригрозил силой. Вдруг отложил созыв пленума на неопределенный срок, а сам выехал в Белоруссию, на большие военные маневры. Никого из Политбюро с собой не взял, совещался с военачальниками. Суслов, Мазуров, Шелепин «намек поняли». Отозвали свою записку. А пленум, собравшийся в июле, вскрыл еще более вопиющую картину в сельском хозяйстве, чем в прошлом году.

Таким образом, с 1970 г. правление Брежнева как будто бы приблизилось к единоличному. Но… он был уже тяжело болен. А лечение усугубило его состояние. Генерального секретаря посадили на сильные успокоительные, он быстро стал превращаться в развалину. Но его со всех сторон окружали «аристократы духа» Андропова. Бовин, Богомолов, Арбатов, Шахназаров, Шишлин и др. Главным советником Леонида Ильича по международным делам стал Александров-Агентов – «учитель» Андропова на стезе дипломатии. Остальные тоже стали советниками, помощниками, секретарями. Писали для него речи и доклады, отбирали информацию для него.

А идеологическое ведомство Суслова и Яковлева как раз с 1970 г. принялось раздувать «культ личности» Брежнева. Повсюду появились его огромные портреты, транспаранты с его цитатами. Газеты, телевизионные и радиопередачи наполнились лестью и славословиями в его адрес. Именно Суслов становился инициатором посыпавшихся награждений генсека, звезд Героя, всевозможных орденов. И при этом сохранил за собой роль «серого кардинала» – по мере ухудшения здоровья Брежнева влияние Суслова становилось все более весомым.

Главным направлением политики, на которое нацеливали Леонида Ильича, стала «борьба за мир», «разрядка». Впрочем, номенклатурная элита употребляла другой термин – «конвергенция». Подразумевалось постепенное сближение социализма и капитализма, перерастание в нечто общее. В 1972 г. состоялся «исторический» визит президента США Никсона в Москву. Были подписаны договоры о сотрудничестве СССР и Америки, об ограничении стратегических вооружений. Высокопоставленный партийный работник Алексей Черняев воодушевленно комментировал в дневнике: «Как бы там ни было, а Рубикон перейден, Рубикон всемирной истории. С этих майских недель 1972 г. будут датировать дату конвергенции!».

Действительно, сближение пошло полным ходом. За одной встречей на высшем уровне последовали другие, ширилась торговля, обмен всевозможными делегациями, специалистами, симпозиумы, конференции, туристические поездки. Однако плоды сотрудничества оказывались сомнительными. Импортные товары подавляли советскую промышленность! По сути Советский Союз превращался в поставщика нефти и газа для западных стран. А за «нефтедоллары» принялся закупать импортные тряпки, ширпотреб.

Меры по выправлению бедственного положения в сельском хозяйстве вроде бы предпринимались. Разгромленное российское Нечерноземье было в 1974 г. объявлено «новой целиной», его нацелились превратить в мощную базу животноводства и земледелия. Сюда направили ресурсы, огромные финансы, рабочую силу, молодежь. Но… программа базировалась на тех же самых выкладках новосибирских ученых Аганбегяна, Заславской и иже с ними. Она вылилась во вторую волну уничтожения русских деревень. Намечалось строить «передовые» комплексы только в центральных базах колхозов и совхозов. А все прочее оказывалось лишним. Из 143 тыс. населенных пунктов, еще уцелевших в Нечерноземье, намечалось оставить лишь 29 тыс.! В реальности план «перевыполнили». Осталось только 20 тыс.

Деньги тратились колоссальные – а положение с продовольствием ухудшалось. На съездах рапортовали приписками, дутыми цифрами, а прилавки пустели. Выход снова нашли в «разрядке». С 1972 г. СССР стал закупать продовольствие за границей, в первую очередь в США. Попал в «зерновую зависимость». Расплачивался опять «нефтедолларами». Еще и обязался продавать нефть американцам на 12–15 % дешевле мировых цен. Между прочим, при этом и сталинский «золотой стандарт» был забыт. Снова переходили на расчеты в долларах. С 1973 г. в Москве появились отделения американских банков. Но «разрядка» широко открыла двери в СССР и для западных идеологических влияний, культуры, литературы, мод, нравов, внедрения чуждых стереотипов мышления, поведения.

Апофеозом «дружбы» стало подписание в 1975 г. Хельсинкских соглашений по безопасности и сотрудничеству в Европе. Делегации 35 государств констатировали, что причин для вражды больше нет. Через 30 лет после Второй мировой войны западные державы наконец-то признали случившиеся территориальные изменения. Провозглашалось неприменение силы в международных делах, мирное решение конфликтов. Стороны обязались развивать сотрудничество в областях экономики, науки, культуры, охраны окружающей среды. Казалось бы, Советский Союз получил все, о чем он мечтал. Мир, налаживание взаимовыгодных связей, систему коллективной безопасности. В СССР это отмечали как фантастический успех «разрядки». Но в ответ на признание послевоенных границ и Советскому Союзу кое в чем пришлось уступить. В итоговые соглашения были включены обязательства о соблюдении «прав человека»… О нерушимости границ США и их партнеры быстро забудут. А вот регулировать нашу страну «правами человека» оказалось очень удобно – и трактовать «права» можно было очень широко.

Впрочем, и в самом Советском Союзе вопрос о «правах» был весьма своеобразным. Западная пропаганда и ее российские подпевалы создали штамп о «тоталитарном государстве», суровой цензуре, повальной слежке и терроре КГБ – и об отважных самоотверженных диссидентах, боровшихся за «свободу». Это абсолютная ложь. Андропов вообще был либералом, очень любил искусство. Он лично покровительствовал театру на Таганке, фантастам Стругацким, поэту Евтушенко и многим другим деятелям культуры, которых принято считать «крамольными», «гонимыми» в советские времена. Он был поклонником рок-музыки, авангардного искусства, способствовал их внедрению в СССР.

Что касается диссидентов, то их была жалкая горстка, несколько десятков. Никакой опасности для государства они не представляли. Максимум, на что они были способны, – это передать западным журналистам порцию клеветы на свою страну. КГБ знал их наперечет. Отслеживал каждый их шаг, поскольку среди самих диссидентов имелись «сексоты». Ликвидировать их можно было одним махом, но серьезной борьбы с ними по сути вообще не было! Оглядываясь назад и оценивая факты, историки приходят к выводу: Андропов не столько боролся с диссидентами, сколько… делал им рекламу [117].

Некоторых высылали за границу, как Солженицына. Но нетрудно увидеть – высылали именно таких, кто мог пригодиться на Западе для антисоветских кампаний (о высылке Солженицына представители Андропова предварительно договорились с ФРГ). Других иногда арестовывали, судили. Как правило, сроки они получали небольшие. А то и условные или ссылку. Но тем самым для западной «общественности» и средств массовой информации предоставляли повод раздувать пропагандистскую шумиху против СССР. В защиту «жертв режима» начинались акции протеста, они получали помощь и поддержку.

Между прочим, загадочную слабость к диссидентам питал и Отдел идеологии и пропаганды ЦК Яковлева. Ему непосредственно подчинялось издательство «Политическая литература». С 1968 г. это издательство стало выпускать большую серию книг «Пламенные революционеры». Выходили они огромными, 200-тысячными тиражами. Соответственно, и гонорары были сказочными. Но в качестве авторов издательство стало почему-то привлекать видных диссидентов: Гладилина, Аксенова, Войновича, Окуджаву, Поповского и др. [118]. Ну и еще одно совпадение. Все «пламенные революционеры», о которых заказывали книги писателям-диссидентам, были… масонами. Робеспьер, Красин, Мышкин, Фигнер, Пестель, Морозов…

Можно назвать и другие факты откровенно загадочного свойства. В 1960-1970-е гг. в СССР стали подспудно развиваться националистические движения – в Прибалтике, Средней Азии, Закавказье, на Северном Кавказе. На Украине националистам покровительствовал первый секретарь компартии Шелест, при нем бывшие бандеровцы выдвигались в районные, городские, сельские органы власти. Правда, Шелеста все же сняли, но его подопечные остались. А КГБ этих угрожающих процессов будто не замечал. Тревогу не поднимал. Националисты гнездились под маскировкой «общественных», «культурных» организаций, борьба с ними фактически не велась.

Другое дело – русские национально-патриотические настроения. Вот их давили жестоко, спускали всех собак. Если раскрывались подпольные кружки русской патриотической оппозиции, их громили сурово. Они получали отнюдь не символические сроки лагерей или ссылки, а полновесные, «на всю катушку». И в их поддержку никакая «общественность» протестов не поднимала – ни западная, ни отечественные «правозащитники». Причем в борьбе с русским патриотизмом единомышленником Андропова опять выступал Яковлев. Хотя он на этом споткнулся. В 1972 г. решил разгромить патриотическую интеллигенцию, опубликовал в «Литературной газете» статью «Против антиисторизма». Но поднялась буря возмущения, к Брежневу обратился Шолохов. Яковлева сняли с должности. Правда, и заступники у него оставались мощные: Суслов, Пономарев. Поэтому отправили его не куда-нибудь в захолустье, а послом в Канаду. Как бы поближе к тем силам и кругам, с которыми он был связан. Случайно ли?

Но по мере того, как здоровье Брежнева ухудшалось, снижалось и его реальное влияние. А русскую культуру исподволь продолжали прижимать. В 1978 г. Шолохов снова забил тревогу, обратился с письмом к Генеральному секретарю. Указывал: «Одним из главных объектов идеологического наступления врагов социализма является в настоящее время русская культура… Принижая роль русской культуры в историческом духовном процессе, искажая ее высокие гуманистические принципы, отказывая ей в прогрессивности и творческой самобытности, враги социализма тем самым стараются опорочить весь русский народ… Особенно яростно, активно ведет атаку на русскую культуру мировой сионизм, как зарубежный, так и внутренний. Широко практикуется протаскивание через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру…» [100].

Однако на этот раз его письмо даже не дошло до Брежнева. Подручный Суслова Зимянин составил резолюцию, что Шолохов ошибается, и Секретариат ЦК принял постановление: «Разъяснить т. Шолохову действительное положение дел с развитием культуры в стране», и «никаких открытых дискуссий по поставленному им особо вопросу… не открывать» [100]. А атаку на патриотическое движение повел Андропов, он даже придумал новый термин, «русизм». Представил в Политбюро доклад, где доказывал, что «русизм» – главная опасность для Советского государства [117, с. 194].

Не прекратилась и темная возня вокруг «царской темы», начатая при Хрущеве.

Воспоминания мнимых «участников» злодеяния, собранные тогда в ведомстве Суслова и Яковлева, были строжайше засекречены. Но к ним допустили Марка Касвинова. Радиожурналиста – подчиненного Яковлева. Родилась книга «Двадцать три ступени вниз». Лживая, начиная с названия. Материалы следствия и фотографии показывают, что ступеней было 19! «Мистическое совпадение» между 23 годами царствования Николая II и ступенями в Ипатьевский подвал придумали. Да и цель издания книги представляется очевидной – утвердить в массовом сознании, что был обычный расстрел по приговору местных властей, без участия Ленина, Троцкого, Свердлова. И убивали только «русские рабочие». Хотя даже автор запутался с палачами, в разных редакциях у него перечислены разные лица!

Но скрытая «антицарская» кампания разворачивалась и дальше. По заказам пропагандистского аппарата ЦК Элемом Климовым был снят клеветнический фильм «Агония». Валентин Пикуль сотворил не менее грязный роман «Нечистая сила» (вышел в сокращенном виде под названием «У последней черты»). Друг писателя Ягодкин сообщал: Пикуля взялся опекать лично Суслов. На это стоит обратить внимание: ведь в романе использовалась клевета предреволюционных газет, воспоминания оппозиции, заговорщиков против Царя. Но в СССР эти материалы были закрытыми! Обычный литератор получить их не мог. Значит, кто-то обеспечил Пикулю соответствующую подборку, направил его в нужное русло.

И в рамках этой же кампании в июле 1975 г. Андропов представил в Политбюро записку, предлагая снести Дом Ипатьева. 4 августа ЦК принял об этом секретное постановление. Брежнев находился в отпуске, на заседании Политбюро и при голосовании в ЦК председательствовал Суслов. Он же фактически возглавил операцию. А непосредственное руководство он поручил министру внутренних дел Щелокову. Но снос сперва отложили. Для обследования дома направили комиссию профессора Малахова. Она все обмерила, составила планы всех помещений, подземных сооружений. А когда завершила работу, в Свердловск снова прибыл Щелоков. Участвовал в заседаниях обкома. Объяснил: постановление о сносе надо принять как бы по собственной инициативе, без ссылок на Москву. Так же, как осуществлялось цареубийство. Для оцепления подняли курсантов пожарного училища МВД, подчиненного Щелокову. В сентябре 1977 г. Дом Ипатьева был разрушен.

И как раз в период этой операции Щелоков подтолкнул режиссера Гелия Рябова на поиски якобы «тайного захоронения» Царской Семьи. Тоже как будто неофициально, по собственной инициативе, но министр внутренних дел всячески помогал в поисках, направлял, негласно охранял экспедиции, и Рябов признавал: «Без Щелокова нашей затее была бы грош цена» [113]. Но ведь и Щелоков в Свердловске действовал не от себя лично, а по указаниям Суслова. Логично предположить, что и поиски в окрестностях Свердловска проводились в рамках той же операции. Отсюда вытекает и вывод, какова может быть «подлинность» находок.

Ведь следствие Н.А. Соколова однозначно установило, что останки жертв были полностью уничтожены, как и полагалось по ритуалу жертвоприношения (за исключением отсеченных голов Царственных Мучеников, местонахождение которых неизвестно). Святой провидец, старец Николай Гурьянов также подтверждал: «Царских останков нет! Они в свое время сожжены были!». Зачем же все это понадобилось? Рушить Дом Ипатьева, никому не мешавший? Напрашивается версия, что само устройство здания хранило некую тайну, которую хотели похоронить. Материалы обследований комиссии Малахова исчезли. А зачем создавалось ложное захоронение? Зачем организовывались его поиски? Чтобы исказить картину убийства, скрыть факт оккультного жертвоприношения? Подтасовать расправу под официальную версию «обычного» расстрела? «Русскими рабочими»…

Кстати, стоит отметить, что фигуры в советском руководстве, причастные к неким закулисным делам, далеко не во всем были едиными. Например, для Андропова не была секретом связь Яковлева с американцами, и ему это совсем не нравилось. Он подавал в Политбюро записки, что личные затраты Яковлева подозрительно превышают его доходы. А кроме того, среди агентов КГБ в Канаде, связанных с посольством, повторялись регулярные провалы. В 1979 г. случился особенно вопиющий инцидент, канадцы выслали сразу 13 человек. Андропов на заседании Политбюро поставил вопрос ребром – посла надо менять. Но подал вдруг голос Суслов: «Яковлева послом в Канаду не КГБ направлял». Яковлеву об этом эпизоде рассказал Пономарев: «Андропов… не мог скрыть своей растерянности, плюхнулся в кресло на полуслове. Суслова боялись гораздо больше, чем Брежнева» [157]. Как видим, в неких скрытых завязках в партийной верхушке Суслов играл роль главного координатора. Для него и Яковлев оказывался «своим», и Пономарев (пересказавший послу подробности, явно ему не предназначенные), и Андропов слушался его безоговорочно, с одной реплики.

А между тем, «потепление» Хельсинкских соглашений оказалось очень не долгим. Потому что реальное сближение с СССР Западу вовсе не требовалось! Гонка вооружений приносила слишком большие прибыли финансово-промышленным корпорациям, изматывала Советский Союз, чьи материальные ресурсы были значительно меньше. «Разрядка» принесла свои плоды, распахнула окна в СССР для зарубежных ветров. Но для того, чтобы сломать ветку, более эффективно не тянуть в одну сторону, а дергать в противоположные. То в одну, то в другую.

В конце 1976 г. правящие круги США пришли к выводу, что «потепление» пора сменить «охлаждением». Для этого президент Картер и его советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский бесцеремонно использовали советских диссидентов. Картер в публичных выступлениях принялся расхваливать их, слал им приветственные телеграммы, устроил в Белом Доме прием для высланного диссидента Буковского. А КГБ… подыграл американцам. Резко «повелся» на их провокацию, разогнал и арестовал Хельсинкские группы «правозащитников», пересылавшие за рубеж негатив о родной стране. Картеру это дало возможность раздуть кампанию против «тоталитаризма», нарушений «прав человека». «Дружба», в которую поверило советское руководство, пошла наперекосяк.

А в 1979 г. американцы провернули хитрую операцию, заманивая СССР влезть в гражданскую войну в Афганистане. 3 июля Картер подписал секретный приказ о финансировании афганских моджахедов. В 1998 г. в интервью французскому журналу «Le Nouvel Observer» Збигнев Бжезинский признался: «Мы не толкали русских вмешиваться, но мы намеренно увеличили вероятность, что они это сделают». Его спросили: «Значит, Вы играли ключевую роль в этом деле. Вы подтверждаете это?». Бжезинский ответил: «Да… Картер подписал первую директиву о тайной помощи противникам просоветского режима в Кабуле 3 июля 1979 года. И в тот же день я написал докладную записку для президента, в которой я ему объяснил, что, по моему мнению, эта помощь повлечет за собой советское военное вмешательство».

Бжезинский выражается округло. «Намеренно увеличили вероятность». Если сказать более определенно – втягивали. Потому что было уже известно: афганцы крайне враждебно относятся к любым иностранным войскам на своей земле. Подчинить их через «дружественное» правительство невозможно – племена живут сами по себе, управляются родовой знатью. А покорить их силой нереально, страна покрыта труднодоступными горами. Англичане пытались это сделать трижды. Крови пролили много, но ничего не добились. Теперь в эту ловушку заманивали СССР. В Пакистане развернулись центры военной подготовки моджахедов, к ним пошло оружие. Но… американцы позаботились и о том, чтобы о «секретных указах» Картера, о «тайной помощи», узнали в Москве.

Подыграл опять Андропов. Представил доказательства, что афганскую карту активно разыгрывают американцы. Пугал, что страна попадет под их влияние. Они там устроят военные базы, разместят у наших южных границ станции наблюдения, ракеты среднего радиуса действия. Вывод следовал – надо ввести войска и посадить в Кабуле нового главу правительства, целиком послушного Москве. Между прочим, эти аргументы были заведомо проблематичными. Даже если в Афганистан все-таки вошли бы американцы, что бы они получили? Стратегическое преимущество перед СССР? Нет. Партизанскую войну местных племен с «неверными». Потеряв несколько тысяч солдат, им пришлось бы убираться. Неужели у Андропова не нашлось экспертов, способных грамотно просчитать эти варианты? Не верится.