Текст книги "Мститель. Убить карателя! (сборник)"
Автор книги: Валерий Шмаев
Жанр: Историческая фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)
Главное событие прошедших трёх недель произошло четыре дня назад. Сначала Абакумову позвонил Судоплатов и доложил, что курьер Сара сообщила ему о диверсии, которую в скором времени проведёт отряд. Эта информация должна была быть сообщена не позднее 27 сентября, а 28 сентября немцы стали кричать об уничтожении отрядом «Второго» военного госпиталя, расположенного в городе Риге.
Госпиталь вместе со всеми находившимися в нём ранеными был сожжён дотла. Погибло более шестисот немецких солдат и офицеров. Три врача госпиталя и две медсестры были посажены на сосновые колья и обнаружены позднее, ещё десять врачей и одиннадцать медсестёр были повешены недалеко от госпиталя. Остальные врачи, медсёстры и санитары сгорели и задохнулись в дыму вместе с ранеными солдатами и офицерами Вермахта.
Врачи именно этого госпиталя использовали кровь, взятую у детей, содержавшихся в лагере смерти, и именно в этом госпитале лежали латвийские каратели из охранного батальона, концентрационного лагеря «Куртенгоф». Все они погибли в госпитале вместе с немецкими солдатами.
Информация курьера изобиловала подробностями самого концентрационного лагеря и его обитателей, а также объясняла причины, по которым командир отряда назвался польским аристократом. Оказалось, что это дезинформация для немцев, личность командира отряда и его происхождение курьеру были неизвестны, а саму информацию необходимо было подать как месть поляков за гибель в лагере польских граждан.
Вчера, 29 сентября 1942 года, Совинформбюро сообщило, что немецкий госпиталь в городе Риге был уничтожен польскими участниками движения Сопротивления в качестве мести за концентрационный лагерь «Куртенгоф», находящийся в местечке Саласпилс, в котором у детей до десяти лет брали кровь для раненых немецких солдат из этого госпиталя. Называлось и предположительное количество погибших на данное время детей. Более шести тысяч человек.
Это была очередная изощрённая информационная бомба, заложенная неизвестным командиром отряда и взорванная им с потрясающей эффективностью. Курьеры сами рассказали на радио подробности расстрелов их семей в сорок первом году, а информация о самом лагере, в котором содержались узники со всей Европы, была отправлена в Красный Крест. Конечно, от этого не будет никакого толка, но курьер Сара, потребовавшая сегодня личной встречи с начальником Управления, чуть прикрыв глаза, на память процитировала слова командира отряда:
– Чем больше шума, тем снайперу проще охотиться. – Немного помолчав, Сара пояснила: – Чем больше о нас самой разнообразной и неправдоподобной информации, тем немцам сложнее нас искать, а нам проще воевать. Теперь упыри поляков трясти будут, а мы к полякам никакого отношения не имеем. «Командир» сказал, пусть развлекаются, может, найдут кого. – Не дожидаясь вопросов, девушка заявила: – Товарищ комиссар Государственной Безопасности третьего ранга, теперь мы можем сообщить ещё одну информацию. Прикажите отправить на место нашего выхода к линии фронта доверенных вам людей. У деревни, где стоял медсанбат, со стороны леса лежит большой камень. С северной стороны камня на глубине пятидесяти сантиметров закопаны ещё два контейнера. Вскрываются они так же, как и те, которые были принесены нами. В них находится совершенно секретная информация для руководства страны.
Виктор Семёнович, вам рекомендовано не читать информацию из запечатанного пакета. Сами мы не знаем, что находится в этих контейнерах, но в случае опасности захвата их противником «Командир» приказал уничтожить их в самую первую очередь.
Теперь мы готовы набирать группу для перехода к нам. Абы какие люди не подходят, рации не нужны, у нас есть. Нужны минимум двое выносливых радистов со своими шифрами, умеющих работать на немецких радиостанциях. Остальной состав группы – на ваше усмотрение, но не более десяти человек. Большой группой сложно управлять и ее сложно спрятать.
Командовать группой перехода будем мы. Вооружение по нашему образцу. Ваши автоматы не нужны, на них невозможно установить глушители и негде брать боеприпасы. Экипировка тоже по нашему образцу. Необходимо поторопиться: скоро леса будут голые, не пройдём, погибнем, а мы обещали «Командиру» вернуться. – Обращение к Абакумову по званию, а главное, по имени-отчеству было настолько неожиданным, что начальник Управления удивлённо чуть приподнял голову.
Абакумов знал, что курьеры никогда не называли сотрудников по имени-отчеству или званию, выводя сотрудников из себя и приводя их подчас в ярость спокойным, иногда даже ленивым тоном и называя всех следователей нейтрально – «товарищ командир». Всех без исключения, от рядовых и сержантов до старшего майора Госбезопасности. Никогда и никого.
Исключение было сделано только для Судоплатова, про которого один из курьеров сказал, что он – человек-легенда. Что имелось в виду, пояснить курьер «Ода» не захотел, а надавить на курьеров не было никакой возможности. Неизвестный командир отряда обговаривал это отдельным пунктом. В случае физического воздействия на курьеров или оставления какого-нибудь курьера в Управлении все контакты прекращались и все, кто пришёл бы на оговоренное место встречи, были бы автоматически уничтожены. К тому же не было никакой гарантии, что физическим воздействием не посчитают выскочивший у любого из курьеров прыщик, а информация, которую принесли эти необычные молодые люди, была бесценной. Поэтому сейчас Абакумов дружелюбно спросил:
– Странно, никого по званиям не называете, а мне исключение сделали. Почему?
Девушка спокойно, абсолютно без подобострастия, ответила:
– Вы здесь командир. Остальные – инструкторы, но вы здесь командир. – Слова «здесь» и «командир» Сара выделила голосом. – Звания, награды, положение для нас не важны. Вы – начальник Управления, человек, отвечающий здесь за всё, как и наш «Командир».
Абакумову показалось забавным сравнение начальника Управления НКВД с командиром партизанского отряда, и он с усмешкой спросил:
– Такой же, как и ваш командир?
На что получил правдивый ответ, который поразил его. Девушка так же спокойно ответила:
– Конечно же нет, Виктор Семёнович. «Командир» для нас значительно выше, чем вы и вы для ваших подчинённых. «Командир» всем нам, и инструкторам тоже, спас жизнь, научил воевать, научил не умирать на этой войне, собрал нас, организовал и ещё многое другое. «Командир» сам ходит на боевые задания и рискует своей жизнью так же, как и мы, но делает это так, что люди гибнут крайне редко. В Даугавпилсе не погиб никто, а их было всего четверо.
Вы для своих подчинённых только верховная власть и высший суд. Вас боятся, а не любят. Мы умеем слушать. Извините, если обидела.
Абакумов промолчал и, не зная, что ответить, отпустил девушку. Чётко повернувшись через левое плечо, Сара вышла из кабинета.
Только взглянув на информацию, извлечённую из контейнеров, найденных именно там, где сказала девушка, Абакумов выехал в Кремль. Сведения, переданные командиром отряда, касались описания ядерного проекта и ракетного вооружения. Информация из первого контейнера была запечатана в отдельный большой пакет, перевязанный толстой чёрной шёлковой лентой и необычно запечатанный. Открыть незаметно было невозможно, а дураком Абакумов не был. На пакете было написано только одно слово: «Сталину».
Сара
После последнего моего сообщения прошла уже неделя. Тренировки, которыми мы занимались с курсантами школы, у нас изменились, вернее, к нашим тренировкам добавились ещё и прыжки с парашютом, а вместо простых курсантов с нами стали заниматься бойцы нашей будущей группы. На теоретических занятиях мы и учили, и учились. Мы показывали всё, что знали и использовали сами, нам показывали то, что мы не знали. Вот только оказалось, что таких знаний практически нет, кроме, пожалуй, радиодела, а вот мы первую неделю читали лекции и показывали свои знания и умения местным инструкторам.
Нет, конечно, мы не знаем хитростей подрывного дела, всяких там ядов и химических реактивов, но нам это и не надо. Откуда мы бы всё это взяли? Да и зачем нам это? Цели и задачи наших диверсионных групп совсем другие. А вот то, что «Командир» рассказал нам в своё время за столом по поводу гранат без замедлителя, «Ода» рассказал в первый же день в лицах.
На хохот инструкторов даже пришёл руководитель школы. Развлекались эти здоровенные мужики, как дети, ещё десять минут, пока мы не сказали, что такие гранаты есть у каждого бойца нашего отряда, даже у таких детей, как Даир, так как попадать в плен никому из нас нельзя. Впрочем, в этой школе все такие. Для всех бойцов этой школы гибель на собственной гранате – самый лучший выход из безнадёжного положения и самый желанный.
Сегодня произошло событие, которое выбило всех нас из накатанной колеи тренировок. Нас всех шестерых и погибших Шета и Натана тоже неожиданно наградили орденом Боевого Красного Знамени. Это было, правда, неожиданно. Начальник школы зашел в класс, где мы учились, и прямо на занятиях вручил ордена. Такого ордена ни у кого из курсантов нет, даже у инструкторов только у двоих. Я вот сижу и думаю, за что мне эта награда?
«Старшина», «Белка», «Батя», «Погранец», «Стриж», «Восьмой» сделали много больше нас. А погибший «Рысь»? А «Серж»? А «Командир»? А наш «Руль», который никогда больше не улыбался после рейда на танке? А «Гном» с Арье, которые были в Даугавпилсе? Зачем мне награда, которую я не заслужила? Ребята, похоже, думают так же, но, как говорит «Командир», пусть будет. Вернёмся – подарю «Командиру». От чистого сердца подарю. Если бы не он, остались бы мы всей группой в этих лесах и болотах. Сказала ребятам об этом вечером, а они дружно засмеялись, и «Ода» сказал:
– Будет у «Командира» четыре ордена Боевого Красного Знамени.
Точно все в Авиэля превращаются, как «Командир» говорит.
Глава 2
18 октября 1942 года
«Господи! Что же я наделала-то! Что же теперь делать? Вот дура старая! Куда же я полезла-то? Чего мне дома не сиделось! Прости, господи, душу мою грешную! Что же теперь будет? Въехали они давно уже, офицер этот гестаповский, двое солдат и девка молоденькая. Приехали на машине немецкой. Я, как солдата того увидела, прям обомлела вся. Здоровенный какой, господи! Автоматик в руках как игрушечный, а перед офицером и девкой этой прямо стелется. Двери открывает, к калитке прямо бегом бежит, чуть не кланяется, чемоданы несёт.
Девка эта прямо пава, как палку проглотила, даже головы не наклонит, идёт, не смотрит, куда ступает. Голову подняла, волосы коротенькие, светлые. Стерва белобрысая. Мундирчик чёрный у неё и кобура на поясе. Офицер этот дверь ей открыл, прошла, даже не поглядела на него, как нет его.
Стали они жить, не видно их. Уезжают засветло ещё, возвращаются ночью. И всё время так: солдат калитку ей открывает и вприпрыжку перед ней бежит двери дома открывать, а сам в пристроечке живёт, и шофёр там же.
Сегодня приехала одна она, без офицера этого. Днём. И солдаты эти уехали. Дура я, дура! Чего меня понесло-то туда? Господи! Она же в гестапо работает. Точно! Переводчицей! Мне же офицер этот говорил! Зашла я туда к ним, во двор, постучалась в дверь-то, интересно же, полмесяца, почитай, живут. В прихожую захожу, а там девка эта в одной рубашке мужской и в галифе, а мундир в тазу лежит, и вода вся красная.
Господи! В крови мундир-то. Девка меня увидела – и в дом, выскакивает с пистолетом и ругается на немецком: «русише швайн» говорит – свинья русская по-ихнему. Как я до калитки добежала, я и не поняла. Она же в допросах участвует! И расстрелах! Что же теперь будет-то, господи?
Никак калитка стукнула? Шаги? Дверь на засов закрыта! Стук? Громко так, кулаком, ногами, прикладом. Господи! За что?»
Как сказал бы Авиэль: «Твоё же, бабушка, ребро через семь гробов да в тринадцатую становую кость!» А ведь хотел просто поговорить. Припугнуть в смысле, а старушка взяла и окочурилась – сердце не выдержало. Неудачный конец удачного дня.
Нашли мы Ранке наконец. Всё уже сделали. И належались, и нагулялись, и приготовили всё, и по городу развезли приготовленные сюрпризы. Уже и отдыхать устали, пора домой собираться. Заключительный аккорд остался: вырезать самых вкусных упырей и Ранке на кол подсадить, а его всё нет и нет. Свалил гадёныш куда-то из города. Ребята его сослуживца выцепили и поспрашивали интеллигентно. Правда, до смерти.
Первая часть операции прошла очень успешно. Даже я такого не ожидал. Нет, у меня была на-дежда, что поджаренных охранников лагеря привезут в ближайший госпиталь, но я не ожидал, что госпиталь будет забит под завязку. Обожжённые и покалеченные лежали везде: в коридорах, пристройках, подсобных помещениях. Не ждали немцы такого удара, совсем не ждали.
Когда раздался взрыв на полустанке и поднялось зарево у казарм, мы уже двигались по шоссе по направлению к пригороду. «Кюбельваген» с фельджандармами впереди и грузовик, полностью забитый средствами производства, позади него хорошо были видны в пламени разгоравшегося пожара. На капоте «Кюбельвагена», прямо на запасном колесе, была привязана молоденькая светловолосая девчонка в мужских штанах, в порванной исподней мужской рубашке и босая.
«Прости, Маечка, искуплю! Хорошо, дождь закончился, зараза». Так что пост фельджандармы проехали без проверки, да и не останавливались они, пропустили только три машины, несущиеся из города, и покатили дальше. Остановить фельд-жандармов и проверить у них документы никто и не пытался. Обидится чем-то недовольный обер-лейтенант, и Восточный фронт дотошливому часовому раем покажется. Можно и в штрафной батальон угодить, а выход оттуда только на тот свет, и не факт, что попадёшь в рай. Грешникам-штрафникам места в святой обители может и не найтись.
Затем дело до автоматизма отрепетированных действий. Грузовик разгружать, «Фею» отогревать, «кюбель» загружать и везти в малюсенький домик на соседней улице первую партию приготовленных фугасов и напалма. А через пару часов как осенние листья полетели поезда.
Один состав очень красиво разбросал по откосу пассажирские вагоны, набитые отпускным офицерьём. Тех, кому повезло больше других, привезли в наш госпиталь.
Другой ровным слоем размазал по путям полустанок. Удивительно, как может изменить окрестный пейзаж состав с тяжёлыми танками, раскиданными по пригороду.
Третий было только слышно. То, что от него осталось, можно было собрать в пятитонный грузовик. Снаряды вёз какие-то. Мальчишки сказали, что кусок рельса в километре от железнодорожной линии нашли, а взрывы этих снарядов мы в другом конце города слышали. Похоже, это были снаряды для тяжёлых орудий, что Ленинград обстреливают.
Четвёртый состав слетел удачнее всех. Вместе с мостом – опора моста и несколько пролётов в реку рухнули. И паровоз с минимум двадцатью вагонами с «живой силой». Неделю немцы трупы из воды доставали. Надо потом поинтересоваться, кто у нас такой кудесник.
Остальные три съехали под откос почти незаметно. До кучи были взорваны шесть стрелок, четыре небольших мостика и патрульный катер, стоящий рядом с мизерной пристанью в пригороде. Команду катера перебили в стоящем рядом с пристанью домике. Сгорели два мелких склада при полицейских участках и три комендатуры.
Это мы потом узнали из слухов и разговоров по городу. Зераховская мелюзга исправно снабжала нас информацией. За долю малую.
Грузовик разгрузили не полностью, оставив только то, что нам было необходимо здесь. Уже ранним утром грузовик отогнали в город и поставили около полицейского управления. Нет, не затем, зачем все подумали, это же закрытый фургон. Лучше охраны на пару дней и придумать невозможно.
Просчитал я всё грамотно, «Фея» потом пирожок испечёт. Взорванные железнодорожные ветки и уходящие по лесам группы оттянули из города лишних полицаев и войсковые подразделения охраны тыла, и никто не всполошился по поводу, зачем это всё было сделано, тем более что на всех местах диверсий были наши листовки.
Группы должны были обозначить направление движения и пропасть, а мы ждали. Ждали, когда подохнут сильно обожжённые охранники лагеря и на их место придут те, кто нарвался во вторую очередь. Ждали, когда уставшие врачи госпиталя вернутся домой спать. Ждали, когда привезут кровь детей, чтобы прихватить палачей в медицинских халатах из лагеря. Это было самое лучшее ожидание в жизни. И мы дождались.
Первым попался грузовик из концлагеря. Мы ждали именно его. Партию перевозимой крови всегда сопровождал врач медицинской лаборатории лагеря, который потом уезжал в город. Отогнали грузовик во двор дома, где жила группа исполнителей, и утопили водителя в ведре с кровью, сфотографировав конечный результат.
Врача в форме оберштурмфюрера СС под белым медицинским халатом и двух медсестёр, непосредственно занимавшихся забором крови в лагере, облив детской кровью, посадили на колья в сарае. Вторая группа в это время таскала на отжатом на соседней улице грузовике врачей. Главного врача госпиталя и одного из врачей в звании гауптштурмфюрера СС пристроили к эсэсовцам, остальных семерых повесили рядом. Разумеется, тоже с фотографированием процесса.
Когда ребята закончили, уже стемнело. Оставив, где только можно, листовки, мы поехали в госпиталь. На первом этаже мы просто перебили всех, кто попался нам по пути. Одиннадцать автоматов в упор – это страшно, с глушителями страшнее втройне. Трупы устилали пол. Какая охрана, что вы? Одиннадцать не ожидающих смерти инвалидов с винтовками против торжествующего Давида?
Операционная? Переливание крови? Отлично! На улицу всех, на деревья скотов. Хозблоки, кладовые, перевязочные, главное, лестницы – всё заставили бутылями с напалмом. Грузовик выгрузили весь. Сфотографировать всё. Висящих палачей в стерильных медицинских халатах, подсвеченных фарами грузовика, в первую очередь.
Ну, с богом! Да, именно так! А кому не нравится, может в любое время в Саласпилс съездить. Лагерь смерти «Куртенгоф», если официально. В восьмидесятые, девяностые, двухтысячные полюбоваться на берёзовые рощи, выросшие на костях тысяч маленьких детей, на траву, пропитанную кровью. Говорят, там новые латвийские власти метроном отключили, стучащий долгие годы, финансирование мемориала прекратили. Забыть хотят весь этот ужас. Да не волнуйтесь вы так. Забыли уже. Всё забыли, и виноват в этом Сталин.
Да, Сталин. Это он простил вас и забыл весь этот кошмар. Это Сталин вас друзьями сделал, гуманист хренов, а надо было спросить с каждого. За всё. Здесь мы спросим. Сколько сможем, столько и спросим. За издевательства над детьми закапывать надо было башкой вниз. Всех, кто в этом участвовал.
Тем, кто на детей руку поднимает, рано или поздно звездец приходит, но с нами получится значительно раньше, чем ими смершевцы займутся. Всех, до кого дотянемся, на кладбище отправим, а то им опять, как у нас, начнут сроки раздавать. Да и сдёрнут многие к американцам, а здесь уже не успели.
Сфотографировав полыхающий госпиталь, мы уехали. «Серж» со «Старшиной» и «Батей» с группой поддержки – в один из трёх снятых домов на окраине, нельзя оставлять людей одних. Мы с Клаусом, Давидом и «Феей» – в квартиру. Здесь у Клауса своя отдельная неприметная комната, в которой мы сделали фотолабораторию. У Давида вторая комната, в которой стоят бутыли с напалмом. В эту ночь мы впервые остались с Майей одни.
Мы прожили в своих временных жилищах четыре дня. Мы с Майкой почти не вылезали из кровати, Давид сдружился с Клаусом и стал учиться на фотографа. Что творилось в городе, не знаю, у нас на улице было тихо. Полицейское управление, да, трясло так, что окна в соседних домах звенели. Местное руководство постоянно на крыльце управления вваливало своим нерадивым подчинённым словестных звездюлей. Один полицай даже удара по уху удостоился царственной дланью.
Наш грузовик стоял как вкопанный, никто на него внимания не обращал. Откуда я это знаю? Так окна у меня на них выходят. На грузовик и полицейское управление в смысле. Даром, что ли, я готовился?
На пятое утро пришли «Серж» со «Старшиной» и «Батей». Пора было походить на разведку. Усиление и облавы продолжались три дня, но направление облав было из города, как я и предполагал. Никому и в голову не могло прийти, что мы остались в городе. Говорят, теперь немцы поляков сильно не любят. Чего это они? Они и раньше не сильно дружили, а теперь даже ругаются друг на друга и грозятся. Ничего. То ли ещё будет, дайте мне в город выйти.
Ну, мы и вышли. Я же не просто так город разведывал. Нет, не затем, зачем все думают, я уже отомстил. Теперь поляки будут грабить. Просто грабить магазины, антикварные лавки, ювелиров, немецких офицеров, чиновников, полицаев. Нет. Никаких листовок. Просто резать всех, кто подвернётся, чтобы не оставлять свидетелей. Зачем? Чтобы закамуфлировать Ранке. Чтобы набрать побольше денег и информации.
Мы же не просто будем их резать, мы будем проводить жесточайшие экспресс-допросы с демонстрацией своих фото. Клаус их много наделал. Это тоже дымовая завеса, а вот на последнем этапе пойдут фотографии Клауса и его же листовки с полным перечнем всех этих художеств, и тогда им будет страшно. Будет обязательно, напалм у нас ещё не закончился. Вернее, Давид сделает ещё, а грузовиков в городе много.
Второй этап карательной операции начался в день смерти любопытной соседки. Вот уж точно старая дура. По-соседски она зашла к «Фее», которая только что двух немецких офицеров, как свиней, зарезала прямо в подъезде.
Переминается с ноги на ногу, как клуша, на улице с чемоданом, наполненным книгами, и ушами себе по плечикам хлопает.
– Ой, господин офицер! Вы не поможете мне чемодан наверх занести, а то я приехала, а тёти нет и вообще дома никого нет? Чаем? Что вы, господин офицер! Только коньяком и кофе. – Стоит перед оберштурмфюрером и унтерштурм-фюрером СС худенькая белобрысая девчушка в платьишке по последней моде двадцатых годов с просто неподъёмным саквояжем. Волосики коротенькие, мордашка наивная. Глядит глазёнками своими подкрашенными и луп, луп ими. Кукла малолетняя. Выглядит дурочка-дурочкой. Специально перед зеркалом тренировалась.
Истинные арийцы! Губёнки раскатали, глазёнки замаслились, слюнки на лестницу ручьём потекли. Ну как же! Коньячку-то пообещали! А там и до кроватки недалеко. Куда ж она потом денется? От таких-то красавцев! Саквояж друг у друга вырывают, перед «Феей» дверку в подъезд распахивают, под локоток поддерживают.
Семнадцатый и восемнадцатый, бараны. Даже за оружие схватиться не успели. Ох, как недаром я всех своих «пионеров» год тренировал работать одновременно двумя ножами. Точно мы, мужики, думать не умеем, вернее, не той головой думаем. Впрочем, я тоже на такую «Фею» повёлся бы. И сложили их в квартире полковника, которого этой же ночью задавили вместе со всей прислугой. Эти польские евреи такие звери!
За прошедшие десять дней прямо мор прошёлся по городу. Лавочники и владельцы магазинов, парикмахеры, бреющие офицеров, и сами офицеры. Попал под горячую руку бандитам. Бывает. Понятно, что в магазинах и лавочках тоже были немцы или полицаи? Или надо разжёвывать? Нет, не ради убийства, а ради разведки, и это не мы с «Сержем» и «Феей», это группа поддержки.
Зачем? А как я установлю, есть ли наблюдение за нашим гестаповским умельцем и людьми Елагина? Или я должен поверить Елагину на слово? Может, мне подойти к парикмахеру и в лоб спросить: «Не видели ли вы здесь агентов гестапо?» А вот так никто не ждёт. Это бандиты, а не партизаны. Оружие мы с трупов не берём, только документы, часы с портсигарами и деньги, но любой агент, любое наблюдение вскинется и всполошится. А если и наблюдаемого так же зарезали? И побегут проверять. В это время мы с «Сержем» наблюдали. И с «Феей».
«Фея» блистала везде и во всём. И в чёрном эсэсовском мундире, и в серой полицейской форме, и в нарядном платье с ажурной сумочкой в руке. И убивала. Каждый день по несколько упырей. Ножами. Лёгкими, изящными, остро наточенными ножами, с любовью сделанными руками старых еврейских мастеров.
Группа поддержки заколебалась трупы за ней убирать. Надо ведь так заныкать, чтобы сразу найти не смогли. Как только ребята не исхитрялись. И закапывали, и топили, и в подвалы ныкали, и в канализацию убирали. Да и сами они от «Феи» не сильно отставали. Грузовик же под задницей. Приберут за «Феей» трупешник, по пути ещё пару полицаев прихлопнут и в сарае в пригороде закопают или в подвале разбомблённого дома кирпичами закидают. Мы с «Сержем» не запрещали. То, что эти люди перенесли в концлагере, осмыслению не поддаётся. Лишь бы делу не мешала эта самодеятельность.
К человеку Елагина я всё же зашёл. С «Феей». Толстый, рыжий, хромающий на правую ногу увалень в пальто, шляпе и с тростью. С юной воздушной барышней в лёгоньком пальтишке, туфельках и в здоровой шляпе, которую норовил сорвать порывистый осенний ветер. Вот такой вот поразительный контраст.
«Ну и зачем этому уроду такая красотка? Что она в нём нашла?»
«Деньги, господа! Только деньги, и ничего больше». Рыжий прямо сочился деньгами и властью.
«И зашли они в антикварную лавку явно не просто так. Сейчас она его раскрутит на дорогущую безделушку, которая ей совершенно не нужна».
– Что вам угодно, господа? – склонил голову в поклоне пожилой худощавый хозяин.
– У вас продаётся славянский шкаф? Данила Кириллович очень рекомендовал именно ваш шкаф. Нет, не надо закрывать магазин. Сколько стоит вот эта вещица? Отлично! Дорогая, тебе очень идёт. Сдачи не надо. Увидите нашего общего друга, кланяйтесь. Всего вам доброго.
Посылка передана и получена, а в посылке, помимо всего остального, две свежих фотографии на память от нового друга и двоюродного брата. Совсем свежие, они едва успели просохнуть.
Старый опытный офицер просёк всё сразу. Ах да! Конечно же, владелец очень дорогой лавки, втюхавший весьма посредственную вещь за бешеные «бабки». Мне что, денег жалко? Группа поддержки ещё награбит. Круговорот «бабла» в природе. Очень пригодились жетоны СД, пару раз нас проверяли в городе. Прошло всё нормально. Мне даже говорить ничего не пришлось, «Фея» по-немецки говорит много лучше меня. Мне пришлось тренировать заикание, но и так акцент пробивался. Хорошо, что зимой мы с «Феей» разговаривали с врачами только на немецком языке, но ей знание языка далось много легче. «Фея» очень талантливой девочкой оказалась. Во всём.
– Ой, какой ветер! Дорогой, давай зайдём в кафе. Здесь совсем рядом.
Какая незадача! Зашли в кафе и как сквозь землю провалились. Ну не совсем сквозь землю, а в подвал и на соседнюю улицу, а там в автомобиль и, не торопясь, дальше.
Правда, и не следил никто, и за Ранке никто не следит. Но эта падаль никогда не бывает в одно лицо и живёт в весьма непростом доме с охраной, почти напротив управления гестапо. Вот только вчера вечером штурмбаннфюреру Ранке это не помогло. Его похитили агенты СД прямо на улице, посадили в машину и увезли.
– Мы знаем, господин Ранке, что вы офицер гестапо. Простая формальность. Господин бригадефюрер хочет вас видеть в неформальной обстановке.
Ну да, ну да. В очень неформальной, прям неформальней некуда. Он бы рыпнулся, но офицер СД сомнений не вызывал, а огромный агент со жгутами мышц, перекатывающимися под лёгким осенним плащом, своим безжизненным взглядом просто парализовал волю штурмбаннфюрера.
Специально «Старшину» перед зеркалом тренировали, так же как и «Фею». Правда, уже в другой комнате. Вдвоём на них без смеха смотреть было невозможно. Кривые зеркала в комнате смеха удавились бы от зависти, а смеяться было нельзя, иначе вся тренировка в балаган бы превратилась.
– О! Вас повысили в звании! Поздравляю! Вас ждёт незабываемый подарок.
Мощную плюху в исполнении «Старшины» назвать подарком смог бы только конченый мазохист, но Ранке спросить забыли. Пусть радуется, что после этого подарка его коньяком обрызгали для правдоподобия. Допросить Ранке не удалось. «Старшина» сгоряча засадил ему в машине второй раз локтём, сломав челюсть, и, судя по его перекошенной роже, в двух местах. Так что в машине Ранке уезжал в нирвану дважды.
Группа поддержки, увидев штурмбаннфюрера СС при полном параде, чуть не прослезилась всем составом. Для них гестаповский упырь – это подарок, как для малыша леденец на палочке. Впрочем, выглядел Ранке на металлическом штыре, забитом в землю на заднем дворе внезапно скончавшейся старушки, как чупа-чупс.
Ребята посадили штурмбаннфюрера на толстую арматурину стремительно, но подозреваю, что уже мёртвого. Сам я этого не видел. Мы с «Сержем» и «Феей» в это время скандал на улице изображали. Надо было слышать, как «Фея» орала на «Старшину» и «Сержа». Я был большим начальником в изрядном подпитии. Говорю-то я не очень, вот и изображал невесть что, но прокатило, как по нотам.
Листовку вешать не надо. Все и так знают, что это «Второй». Он так не любит гестаповцев. Хотя ладно, уговорили, пусть и здесь будут листовки. Неудобно Ранке на металлическом штыре и обидно. Зато вид хороший, прямо на реку. На Западную Двину в смысле.
– Фото на память, штурмбаннфюрер! Вам привет от вашего бывшего подчинённого.
Елагину очень понравятся фотографии, и он убедится, что я всегда выполняю свои обещания.
Нет. Это не так легко, как кажется, и группе поддержки нелегко, но я специально изучал маршруты движения. Одежда, документы, аксессуары, сменные автомобильные номера. Машины мы меняли часто, а комплекты номеров привезли с собой. Пойди найди в городе машину, у которой только что сменился владелец и номера, а на капоте появилась свежая вмятина и треснувшее заднее стекло.
Сам бывший владелец машины двумя минутами ранее переселился в канализацию, эта неприятность случилась с ним вместо дружеской беседы с милой и почти доступной барышней у неё дома. Весёлый гауптман, спесивый майор, чопорный полковник с услужливым ефрейтором, остроумный унтершарфюрер, и это далеко не полный список наших внезапно скончавшихся и почти добровольных помощников.
Мы прорабатывали каждый район и нигде более четырёх дней не останавливались, исключение составил дом у реки. Почему? Потому что полицейского информатора там зарезали ещё до нашего появления. Вместе с тем фельдфебелем, который искал дом этого самого информатора. Вот они вдвоём купаться и отправились. Заодно мои ребята картой города разжились.
Полицейский на нашей улице даже боялся смотреть в нашу сторону. Где он, а где начальник отдела управления гестапо со своей малолетней любовницей. Документы «Сержа» он увидел на второй день, а увидев эту надменную белобрысую тварь, ему вдруг резко захотелось оказаться на другом конце города. Незадолго до нашего ухода полицейский с двумя своими приятелями повесился в сарае. Нашли их только через три дня. На каждом трупе была приколота штыком листовка с полным перечнем наших предыдущих художеств и моим клятвенным заверением не останавливаться на достигнутом результате.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.