Текст книги "Свеча Хрофта"

Глава 2
Десятью годами ранее

Паром двигался медленно. Тяжело стонали под весом возов доски. Вода захлестывала через край, и на копытах и бабках лошадей, что стояли у самого борта, блестели алмазами капли.

Кони фыркали, люди бранились и толкались, стараясь переменить положение. Дорога на Хединсей оказалась долгой и тяжелой даже для самых опытных воинов. Одно дело – битва, где есть свобода мечу и руке, где рубишь и колешь, покуда есть силы. И совсем другое – удушающая теснота парома, многочасовое изнуряющее ожидание, без движения, почти без воздуха. Потому что над толпой, в которой смешались в адской окрошке люди, лошади и телеги, словно купол, стоял терпкий и вязкий запах железа, немытого тела да прелого исподнего.

– Дыши, Руни, давай же, вдохни, – древний, выдубленный временем старик лекарь настойчиво совал склянку под нос бледной девчушке лет восьми, что пыталась удержать дурноту, взобравшись на борт парома. Стоящая рядом лошадь переступила ногами, едва не столкнув девочку в воду. Старик ухватил внучку за край рубашки и снова сунул ей под нос свою склянку. Девочка, белая как фартук мельника, отвернулась, не желая поддаваться на уговоры деда, задрала покрасневший нос, но тут ее снова замутило. Под хохот соседей девчонка перегнулась через борт, и дед едва успел убрать от ее лица растрепанные волосы.

– На кой ты, старый мухомор, ее-то с собой поволок? – буркнул кто-то, кому не были смешны страдания несчастной Руни. – Или думаешь, Новым Богам нужна клятва твоей посвистушки? Она вон, не ровен час, кишки выблюет.

Кто-то вновь захохотал, кто-то зло плюнул за борт. За последнюю четверть часа паром, казалось, ничуть не приблизился к берегу острова. Белые башни были все так же далеки. Другие паромы ползли рядом. То здесь, то там слышались брань, лязг доспехов, фырканье лошадей и изредка – чей-нибудь недобрый хохот.

– И верно, дед, оставался бы со своей немощной в деревне, – вклинился другой, здоровяк со спутанной, торчавшей веником рыжей бородой. Уставшие от перепалки и тесноты люди нашли наконец того, на ком можно было выместить злость и усталость. – Сказано же: воинов бог Хедин на Хединсей призывает! Нешто ты или твоя малолетняя – воины? Она у тебя и меча-то не поднимет – пуп развяжется…

Старик даже не поднял глаз. Он лишь тянул и тянул внучку за полу вниз, под морду убогой пегой лошади, да совал ей в лицо склянку. Не желал, видно, старый лекарь гневить судьбу, потому и отводил глаза, как отводят те, кто хоть раз бывал крепко бит.

А вот девчонка, бледная и страшненькая от дурноты, худющая настолько, что ключицы едва не прорывают рубашку, явно умом и осторожностью пошла не в деда. Она задрала голову, желая ответить насмешнику. Тонкие губы искривились так презрительно, словно среди вони и давки стояла, едва держась за борт парома, не тощая малявка, а эльфийская принцесса. Она даже начала что-то говорить, но старик дернул ее за полу так сильно, что девчонка не удержалась на ногах и упала. Раздался новый взрыв хохота. Дед нырнул вниз вслед за маленькой дурочкой и вполголоса забормотал ей что-то наставительное. Девчонка насупилась, замолчала и больше не пыталась отвечать на насмешки. Однако выходка малявки немного смягчила звереющих от духоты и долгого бездействия воинов. Некоторые начали перешучиваться, кто-то пустился в рассказы о былых битвах. Да так заврался, что слушавшие его хохотали от души, забыв про наглую девчонку и ее деда.

А старик оправился от испуга, понял, что гроза миновала. И стал понемногу заговаривать то с одним, то с другим невольным соседом. И из этих разговоров стало ясно, что зовут его Ансельм и он лекарь. А девчонка – его внучка Рунгерд. И взял ее с собой старик лишь потому, что оставить девчонку не на кого. Сирота. В деревне народ всякий, испортит кто девку, пока дед на Хединсей к Хедину, всеблагому и милостивому, ездит, и что с ней делать. А так – всяко под присмотром, под рукой.

Слушали его вполуха. Потому как старик и не скрывал, что идет на поклон к богам с какой-то своей просьбочкой. Старый попрошайка-лекарь еще бубнил что-то, но на него уже не обращали внимания.

Девчонка примерно сидела возле ног деда минуту или две, но, улучив момент, когда дед предпринял новую попытку заговорить c очередным невольным соседом, на четвереньках проползла под животами лошадей, доставая из сапога крошечный, почти игрушечный ножик. Нырнув в толпу воинов, гогочущих над очередной сальной шуткой, малявка ужом просочилась между ногами и древками и неловким, но быстрым и легким движением шаркнула своим игрушечным ножичком под внушительным животом рыжебородого шутника. Тотчас к ней в ладошку упал худой кошель балагура. Руни юркнула обратно в опасное укрытие между ног нервно притопывающих лошадей. И только когда она уже присела вновь возле деда, рыжебородый заохал и разразился ругательствами, потому что его штаны медленно поползли вниз, открывая новым приятелям поросшие медным мехом кривые ноги вояки.

– Руни, – зашипел дед тихо, так что среди гомона и смеха, центром которого оказался рыжебородый толстяк, никто не услышал его, кроме притихшей Руни, – ты что творишь, паскудница? Жалел, порол мало… Так вот теперь этот господин вышвырнет нас с тобой за борт да похохочет с дружками, как ты пузыри пускать станешь…

– Он надо мной смеялся, – огрызнулась Руни, стараясь повернуться так, чтобы дед не заметил кошелька, спрятанного за пазухой, – а сам и не приметил, как я ему с зада штаны срезала. Надо было спереди оттяпать. Он бы и не хватился, мало ли что там под брюхом болтается. Вот тогда посмеялся бы он…

– Посмеялся бы, уж поверь мне! – Старик ударил внучку по щеке, любя, жалеючи – только ладонь скользнула по русым вихрам, но на щеке девчонки тотчас загорелся румянец гнева и стыда. – Не смей, не смей больше. Тебе жизнь не дорога, так обо мне подумай. Дождешься зла, покуражатся над тобой, моей старости не пощадят. И богов не прогневят, потому что храбрость и добрый меч богам милы, а девки для того и на свет родятся, чтобы их…

Старик не успел договорить. Кто-то тронул его за плечо.

Альв будто соткался из воздуха. Еще мгновение назад никого не было рядом, только фыркали да тревожились лошади. И вот перед Ансельмом вырос высокий, худой и совсем молоденький на вид альв в длинном зеленом плаще, насколько можно было судить о возрасте по этим совершенным лицам, что достались народу альвов от их создателей Перворожденных. Длинные темные волосы стекали по плечам чужака как расплесканный деготь. Прозрачные, цвета молодой листвы глаза внимательно смотрели – нет, не на лекаря – на сжавшуюся, словно готовый к отчаянному броску зверек, девочку.

– Мне понравилось то, что ты сделала, – сказал он ласково, протягивая ей руку, – ты могла бы пойти со мной.

– С какой стати? – возмутился старик лекарь, шаря глазами по толпе в надежде, что кто-то заметит наглеца альва и поможет дать зарвавшемуся юнцу укорот.

– Эта девочка нуждается в хорошей пище и обучении. – Альв чуть склонил голову набок, рассматривая старого Ансельма, как рассматривают жука, внезапно обнаруженного в центре полевого цветка. – Ты, старик, видимо, лекарь? И лекарь дурной, иначе девочка не была бы так худа. И судя по твоему изношенному плащу, давно на мели. А из нее, – альв показал тонким изящным пальцем на девчонку, – может выйти воительница, даже несмотря на то что это всего лишь простая смертная.

Руни все еще смотрела на чужака исподлобья, но в ее глазах, помимо страха и недоверия, мелькнуло и удовольствие от странной похвалы альва.

– Шли бы вы своей дорогой, молодой господин. – Со странной смесью подобострастия и раздражения старик попытался встать между альвом и Руни. Но красавец чужак был выше лекаря на полторы головы. Он просто продолжал ласково смотреть на девочку поверх обвисших полей старой шляпы врачевателя. Лекарь попытался выпрямиться, расправить худые старческие плечи, но тут за спиной молодого альва появились еще двое. Нет, они не соткались из воздуха. Эти двое вынырнули из толпы, что все еще гудела после происшествия с рыжебородым. Альвы приблизились. Один остановился поодаль, продолжая переговариваться о чем-то с высоким сухопарым старцем. Другой окинул взглядом своего молодого товарища, старика, девчонку-заморыша и, мгновенно разобравшись, что к чему, тихо и жестко произнес:

– Старик, этот благородный альв желает купить девочку. Какова твоя цена?

– Ах ты, остроухое отродье! – завопил старик, так что гомон на пароме сразу стих. Множество глаз устремились на беднягу-альва, и смотрели эти глаза очень нехорошо. – Мало вам того, что Всеблагой Хедин дал вашему племени? – заметив обратившиеся к ним взгляды и сурово сведенные брови воинов, во все горло заблажил старик. – Уж и не знаю, за какую такую помощь! Так теперь внученьку! Единственную! Сиротинку! Да чтоб я вашему племени изуверскому на поругание отдал?!

Будь помощь нужна старому попрошайке, едва ли кто из стоящих рядом пошевелил бы пальцем. Но дома у каждого второго осталась на печи такая вот малявка Руни – пусть и не похожая на эту маленькую гордячку в поношенном платье, но такая же хрупкая, уязвимая, ручки – две в отцову ладонь скроются по запястье. И не вернись отец из боя – тоже была б сирота.

– Отец и братья у тана Хагена на службе головы сложили, – продолжал причитать дед, умоляюще протягивая руки то к низкому серому небу, то к тем, кто еще недавно осыпал его насмешками. Альвы стояли неподвижно, и лишь тот, что разговаривал со старцем, неодобрительно покачал головой, недовольный тем, что каприз молодого господина привлек столько внимания.

– Успокойся, добрый человек, – уверенно произнес тот альв, что предлагал назвать цену. – Мы не желаем зла тебе или твоей внучке. Подобно всем вам, – он обвел повелительным жестом придвинувшуюся толпу, – мы с братьями идем на Хединсей, чтобы принести клятву Новым Богам и предложить свои мечи и знания великому тану Хагену. И, я надеюсь, во избежание печального непонимания, могу я предложить тебе, досточтимый лекарь…

– Ансельм, – подхватил старик.

– …лекарь Ансельм, – даже не взглянув на старика, продолжил альв, – и твоей внучке воспользоваться нашим покровительством и гостеприимством на Хединсее.

Смешанные чувства отразились на лице старого лекаря. Ансельм пожил на этом свете и знал, что стоит принять предложение альвов, как он окажется в хорошей комнате, у огня, перед большой порцией недурной еды. Он будет спать на хорошей кровати. Лучше той, что осталась дома в деревне. Но рискует, проснувшись, обнаружить, что зеленоглазый молодчик увел Руни, оставив ему на столе горсть медяков.

Голос крови победил упрямое урчание желудка. Лекарь отрицательно покачал головой.

Альвы не пытались снова раствориться в толпе на пароме. Плотная стена воинов окружила их. И все могло бы закончиться худо, если бы в этот самый момент кто-то не крикнул с берега: «Бери правей!» И все вдруг увидели, что, такие далекие еще несколько минут назад, белые башни Хединсея приблизились, нависли над самыми головами. И соседние паромы, один за другим, уже приставали к берегу. Растеряв всю суровость, воины принялись торопить паромщиков.

Пользуясь суматохой, юный альв наклонился к Руни и шепнул, едва касаясь тонкими губами ее зарумянившегося от смущения уха:

– Если однажды ты захочешь чего-то большего, чем срезать кошельки, знай, что кто-то в Альвланде ждет тебя, маленькая смертная.

Руни совершенно смутилась, опустила глаза. А когда подняла, безымянный альв и его спутники уже смешались с толпой, торопившейся к воротам.

Казалось, весь Хединсей стал в одночасье подобен парому. Заполненный людьми, гномами, альвами, он гудел, как улей, ожидая явления Новых Богов. Кое-где в толпе виднелись громоздкие фигуры гоблинов – избранных из числа тех, кто удостоился чести лично принести присягу Хедину и Ракоту.

Те, кто прибыл на Хединсей заранее, спасаясь от духоты, сидели на каменных плитах в тени навесов, разложив прямо на камнях захваченную в дорогу еду. Кто-то спал. Те, кто спускался на берег со все прибывающих паромов, присоединялись к сидящим. Постепенно все пространство, все ниши, проемы, каждая пядь узких улочек – все оказалось заполнено народом. Вновь прибывшие, сперва осторожно выбиравшие место, куда опустить сапог, вскоре перестали церемониться, наступая на ноги, руки, фляжки, отшвыривая сапогами надкушенный хлеб, неосмотрительно положенный кем-то на край плаща. Всюду бранились, то и дело вспыхивали драки.

Те, кто уже не надеялся раздобыть место в крепости, укрывшись плащами, накидками, а кто и тулупами, спали в привязанных у берега лодках. Благо, волей Новых Богов, погода сжалилась над Хединсеем, и хотя низкие темные тучи медленно ходили над его белыми башнями, возле стен царило полное безветрие и ни одна капля дождя не потревожила тех, кто прибыл на божественный зов.

В одной из лодок, хозяину которой посчастливилось попасть внутрь крепости, спал старик лекарь. Руни сидела на корме и следила за движением туч. Мучимые безветрием, они, словно могучие воины, набившиеся в хединсейскую крепость, напирали друг на друга, наливаясь темнотой. И, казалось, одного-единственного дуновения ветра достаточно было, чтобы их молчаливое недовольство переросло в грозный ропот, чтоб уязвленная гордость, бродящая в этих сизых, нависших над самым морем тучах, вырвалась на свободу, рассекла небо мечами молний.

Руни запрокинула голову, стараясь силой мысли заставить тяжелые облака разойтись в стороны. Она представляла, как наливающиеся грозовой синевой громады расступаются, открывая только для нее кусочек неба. И в этой прозрачной льдистой голубизне распахивается золотая, щедро украшенная алмазами и причудливой резьбой дверь. И из нее появляется отец. А за ним – одетые солнечным светом братья. Отчего-то казалось, что герои, павшие на поле боя, должны жить там, за облаками, в золотом сиянии. В руках у них должны гореть колдовским светом чудесные мечи. И волосы, не такие, как при жизни – такие, как у того альва, что говорил с ней на пароме, – гладкие, ниспадающие волнами на плечи волосы их будут излучать свет, когда по одному лишь слову того, кто истинно верит, бог Хедин призовет ушедших обратно, подарив новую жизнь. И Руни молилась, безмолвно и горячо, чтобы все было именно так. Достаточно лишь попросить всемилостивого Хедина. И дед попросит, он обещал. И тучи, широкими плечами закрывающие небесные врата, позволят отцу вернуться.

Глаза девочки сами собой заполнились слезами, отчего по рыхлой гряде туч поплыли радужные пятна. Руни моргнула раз, другой, надеясь остановить закипающие слезы. Капли слетели с ресниц, но сияние не исчезло. Напротив, оно ширилось, росло, прожигая в облачной пелене огненное око. И вот уже все небо над головой девочки заполыхало нестерпимым огнем. И из этого огня появился Он. Могучий, громадный как гора, прекрасный как грозовое море. Величественный воин, восседающий на спине удивительного чудовища, сплошь покрытого антрацитовыми перьями. Чудесный всадник спускался с небес, казалось, прямо к ней, Рунгерд. Его пронзительно-синие глаза смотрели ей в душу, и алый плащ бился и трепетал за спиной прекрасного небесного варвара. И сердце Руни забилось и затрепетало с ним в такт.

Подняв руку в приветственном жесте, бог со своей небольшой, но ужасающей свитой, в которой смешались самые жуткие, самые немыслимые творения Тьмы, пронесся мимо под ликующие возгласы воинов, которые тотчас потянулись на новый штурм ворот, желая оказаться поближе к богам.

Руни выскочила из лодки и понеслась следом. Ей не составило труда пробраться через толпу. Она ныряла между ногами людей и лошадей, резала ножичком мешавшие движению плащи. Ее волокла вперед непреодолимая сила – желание еще раз поймать взгляд синеглазого бога, жажда увидеть его, увидеть близко, закручивалась тугим комом где-то в животе, где еще совсем недавно говорил лишь голод.

Рунгерд вынырнула из толпы, как юркая рыбешка из рук старика. Ее не остановили. Но перед собой она увидела не красавца варвара – тот парил высоко над головами людей и башнями крепости, а кого-то совсем другого. Он не был высокого роста, не был необычайно широк в плечах, но что-то в его взгляде, темном, властном и страшном, заставило Руни попятиться. Однако толпа не дала ей скрыться.

– Хедин, бог Хедин, – зашептали сзади, и у Руни похолодели руки.

Великий Хедин, Хедин, Познавший Тьму, вышел к воинам простым смертным. Ни сияния, ни магических причуд, ни чудовищ – ничего. Словно стесняясь собственной божественности, он поднял руку, приветствуя всех. В ответ ему взметнулись сотни рук. И вот тут не обошлось без магии, потому что только она могла позволить полутора тысячам людей, задавленных толчеей в разных частях крепости, видеть и слышать бога так, как если бы он стоял от них в двух шагах.

– Я и мой брат, – проговорил Хедин в установившейся за мгновение оглушительной тишине, – приветствуем всех, кто пришел на наш зов.

Толпа ответила радостным ревом и звоном оружия, к которому присоединилось гулкое рычание спутников Ракота, чудовищ крылатых и бескрылых. Многие из них расположились на шпилях башен и крышах, вцепившись когтями в карнизы и трубы.

– Мы вышли из Великой Войны, – проговорил Хедин негромко, но его голос покрыл рев толпы. – Вышли с победой. Но у нас… еще остались враги. Я и мой брат, мы – не прежние, Молодые Боги. Мы не станем прятаться в Обетованном. Мы не станем грозить издалека. Мы не сдадимся. Я – не побегу ни от кого. И я знаю, что вы – тоже. И потому я позвал вас сюда. Потому явился перед вами в теле смертного. Чтобы вы, каждый из вас, ваши внуки и правнуки знали, что я – с вами! Я сделал смертного моим учеником. И сегодня я даю клятву верности всем вам. И в ответ ожидаю верности. Сейчас, когда наши враги ищут любую, даже самую малую брешь, чтобы нарушить этот, едва установившийся мир и равновесие, ваша верность – вот то, о чем я прошу. Прошу уберечь себя и свои семьи от тех, кто хочет взять силой ваш дом и наш мир, и – более всего – от тех, кто станет искушать вашу душу, соблазнять обещаниями власти и силы, сулить неисчислимые богатства. Не на богах держится Упорядоченное. Мы лишь те, кто поддерживает его в равновесии и мире. Оно стоит на каждом из вас. Покачнется один – оно выстоит. Но если враг, искуситель найдет дорогу к вашим сердцам…

Хедин замолчал, давая каждому возможность увидеть перед мысленным взором то, от чего ужас рождается в душе, и содрогнуться от этого ужаса.

– Идите в свои дома, идите в свои города. И храните мир, – продолжил он почти печально.

– Идите. И мы будем с вами незримо, – прогрохотал над толпой голос того, кто носил имя Повелителя Тьмы. Ракот на своем летучем чудовище двинулся по небесам вокруг острова, продолжая взывать и вещать.

Но Руни даже не взглянула на него.

Она лишь сделала шаг вперед, туда, где стоял Хедин. Новый Бог и в смертном обличье внушал страх. Брови его грозно сошлись к переносице, губы были сжаты в тонкую линию. Глубокая складка усталости и неизбывной боли залегла в углу этих губ.

Но при взгляде на выступившую вперед девочку лицо Хедина чуть смягчилось.

– Чего ты хочешь? Принести мне и моему брату клятву верности? – с едва уловимой улыбкой спросил он.

– Нет, – ответила Руни, холодея от собственной дерзости. – Я хочу попросить тебя… сдержать обещание.

– Я… что-то обещал… тебе? – Новый Бог недоуменно поднял бровь, устремив на девочку пронизывающий взгляд: надменный, насмешливый и одновременно полный печали.

– Верни мою семью, – выпалила Рунгерд, для храбрости сцепив в замок руки, отчего получилось что-то вроде молитвенного жеста. – Верни моего отца и братьев, что погибли, защищая твоего ученика, тана Хагена. Все говорят, что ты обещал вернуть тех, кто погиб в битве на стороне Новых Богов.

– Все говорят? – с угрозой произнес Хедин, и в его голосе прозвенел металл. – И ты веришь… всем?

Рунгерд поняла, что все испортила. Она сказала что-то не то. И теперь милостивый Хедин не вернет отца. Не захочет. Лучше бы говорил дед. Он всегда умел подольститься к господам. А она, Руни, способна лишь наломать дров.

Она не успела ответить. Из толпы вырвался растрепанный, лишившийся плаща и шляпы старик Ансельм.

– Нет-нет, – пролепетал он, заталкивая внучку за спину. – Не слушайте ее, о господин наш, милостивый и милосердный.

Лекарь упал на колени, увлекая за собой в пыль и растерявшуюся Руни.

– Сирота, – залопотал он, – девчонка. Растет без отца-матери. Вот и мелет, что на язык лихо положит.

Руни попыталась подняться, но дед снова дернул ее за руку, и девочка ткнулась лицом в пыль.

– Все вы, женщины, одинаковы, – расхохотался Новый Бог, – норовите обменять свою клятву верности на что-нибудь ценное. Вставай.

Рунгерд поднялась, уцепившись за плечо деда. Вытерла рукавом перепачканное лицо, отчего, казалось, стала еще грязнее.

– Ты права. Я обещал вернуть самых отважных и верных. Тех, кто встал на мою сторону и под знамена Хагена в трудные времена. Не одна ты ждешь возвращения своих близких. Но сейчас, когда в чаше мироздания еще не утихли отголоски бури, когда все Упорядоченное лихорадит от последствий минувшей войны, – есть дела более неотложные. Но обещания я исполню. В свой срок.

Одобрительный гул прошел по толпе, жадно ловившей каждое слово небывалого разговора: живого бога – и смертной малявки с перепачканным пылью лицом.

– Наступит время, и, если это возможно, я верну тех, кто тебе дорог. Верну каждого. И сегодня я прощаю тебе твою дерзость, – в голосе Нового Бога прозвучала стальная снисходительность, – и принимаю твою клятву верности.

– Тогда… пока я ее тебе не даю, – выкрикнула Руни.

Казалось, не мгновение – доля мгновения, и небо расколется над головой Рунгерд. Взгляд Хедина прожег ее насквозь. Но старый Ансельм втащил внучку в толпу и поволок прочь. Перед ними расступались, как перед прокаженными.