Текст книги "Свеча Хрофта"

– Прибыли отряды от ярла. – Говоривший, невысокий сухопарый мужчина с широким шрамом через правую щеку, осекся, заметив внимательный взгляд Хрофта, не зная, стоит ли доверять чужаку.

– Размести и посмотри, чтобы всех переписали, Ольве, – распорядилась Руни, – и не тревожься. Чужих здесь нет.

Еще пять или шесть человек продолжали одолевать Рунгерд тысячей вопросов по устройству их маленького мирка. Хрофт какое-то время следовал за ней, не вслушиваясь в слова и приказы. Девчонка даже не удосужилась назвать его имя, но все в лагере, похоже, уже ждали его. Смертные и альвы застывали в поклонах посреди своих будничных дел, и Хрофту пришлось не раз и не два просить воинов встать с колен и продолжить свои занятия. У всех на лицах он читал почтение и страх, но ни один не казался удивленным. Видимо, все здесь верили в свою предводительницу и ее счастливую звезду и ни капли не сомневались, что она вернется и приведет с собой самого Хрофта, как сейчас он вел под уздцы величественного Слейпнира.

У Отца Дружин было достаточно времени, чтобы пройтись по лагерю и осмотреться. Ему никто не препятствовал. Преодолев первый порыв робости и страха, люди и альвы занялись своими делами. И сразу стало ясно, что Рунгерд не ошибалась в расчетах: все в лагере были готовы выступить в любой момент. И, казалось, присутствие Древнего и Великого Бога совершенно не смущало их. Словно Владыка Асгарда – один из простых мечников их маленькой «госпожи».

Большинство воинов было занято своим оружием. Совсем близко, за одной из бревенчатых изб, низким стоном отзывался на прикосновение клинка точильный камень. Несколько крепких мужчин, подначивая друг друга, соревновались в стрельбе из лука. Пара хмурых и сосредоточенных альвов обмазывала чем-то вроде гусиного жира длинные, странного кроя кожаные плащи. Но Хрофту не позволили рассмотреть их. Мастера тотчас свернули свои детища и унесли в сени.

Странно было видеть этих высоких и изящных альвов рядом с убогими деревенскими постройками. Казалось, сама суть этого удивительного народа воплощена в их прекрасных, поражающих воображение городах, величественных белоснежных замках, стрельчатых окнах и узорном орнаменте стен. Достаточно было увидеть, как они сгибаются, входя в свое здешнее обиталище, чтобы понять – привязать остроухих к месту, столь неподобающему для них, могло что-то очень важное. Добыча, цену которой не измерить золотом и самоцветами.

Чем же таким обладала Рунгерд, что эти альвы пошли за ней, согласились жить едва ли не в землянках, спать на камнях и дощатом полу, есть из одного котла с людьми, деревенскими колдунами и беглыми магами?

Многое было странным и удивительным в небольшом, но идеально отлаженном, как альвский механизм, царстве Рунгерд. Полусобранные катапульты, установленные на краю леса и замаскированные так, что и внимательный глаз не сразу различил бы в мешанине ветвей и листьев раму и непривычной формы поршень. Колеса, укрытые хворостом и лапником. В небольшом заливе Хрофт увидел три видавших виды дракона, тоже полностью готовых к отплытию. Два из них не были примечательны ничем, а вот третий приковывал взгляд непривычно широким, лишенным бортов марсом на слишком высокой для такого судна мачте. И сама ладья казалась более широкой и приземистой.

Хрофт пригляделся и заметил резво карабкавшегося на марс Велунда. Он что-то объяснял стоящим внизу, на палубе, альвам. И те спешно чертили углем на досках. Заметив Хрофта, Вел почтительно склонил голову, так что ветер бросил иссиня-черные пряди ему на лоб, но уже через мгновение альв двинулся вверх, ловко перебирая руками и стройными, обутыми в мягкие кожаные сапоги ногами. Зеленый плащ полукровки бился на ветру.

Все в лагере Девчонки казалось непривычным, странным, неправильным, но при этом в непрерывном движении людского муравейника не чувствовалось опасности, а лишь деловитая уверенность и удивительная собранность. И сила. Не та, к которой привык Хрофт: сила человека, Мага или Бога, сила одного, наделенного мощью многих. Вокруг чувствовалась сила песка, что захватывает цветущий оазис, песчинка за песчинкой порабощая его. Сила пробивающих путь в камне тысяч капель, каждая из которых способна лишь на один удар.

Отец Дружин знал цену смертным. Он бился плечом к плечу с Хагеном, который, при всей своей магической выучке, оставался человеком. И лучшего соратника найти было трудно. Раньше как-то не приходилось Хрофту задумываться над тем, как он относится к людям. Но девчонка Руни и весь уклад жизни ее маленького воинственного мирка требовали определиться, не желая открывать своих тайн чужаку. Вернув себе имя и утраченную на Боргильдовом поле силу и божественность, Один предпочитал не думать, а бросаться в бой, на зов молитвы и звон мечей. И так получалось, что оказывался на стороне смертных. Возможно, потому что только у них хватало достоинства и воли признаться, что им нужна помощь.

И отчего-то было интересно, на что способны те, кто выбрал своей предводительницей смертную Девчонку.

Глава 6

Драконы, высоко подняв носовые штевни, резали волну за волной. Солнце нестерпимо блестело в морской воде, и казалось, все Срединное море сияет как огромное зеркало, эоны назад упавшее с высоты и расколовшееся на миллиарды осколков-бликов, в каждом из которых сейчас дрожала толика лазурного неба.

Голубой парус с вышитой желтым шелком летящей цаплей в алом круге свободно надувал широкую грудь, словно сам ветер решился встать в ряды воинов Девчонки. Хрофт стоял на носу одного из драконов. Вторя гулким ударам барабана, били по волне весла. Широкое тело ладьи неслось вперед легко и скоро, и Отец Дружин с наслаждением подставил лицо соленым брызгам и прохладным струям ветра.

Впереди уже белел в редеющей утренней дымке храм Хедина. Обозначилась бурая полоска крепостного вала, широкая лента стены и там, за ней, устремленная в небо стрела храма. Лучи солнца окрасили ее изжелта-молочным, так что хранимая Новыми Богами благословенная крепость казалась сахарной фигуркой на столе капризной эльфийки. Слуги Восточного храма не видели угрозы в тройке приближающихся кораблей и не ждали беды. А может, уверенность жрецов в неприкосновенности земли, освященной самим Хедином, была причиной спокойствия в крепости. Однако затишье оказалось обманчивым.

Едва драконы подошли достаточно близко, небольшой огненный шар – излюбленное оружие Познавшего Тьму, полюбившееся и его жрецам, – опалил драконью пасть на носу первого судна. Это был лишь вопрос и отчасти предупреждение, которому никто не пожелал внять. Дирк свернул в ладонях собственный пламенный шар, чуть меньше посланного из крепости, и метнул в сторону храма. Шар, натолкнувшись на невидимый щит, с треском и яркой вспышкой разорвался в воздухе на полпути до берега.

Драконы продолжали приближаться, не собираясь сворачивать с курса. На первых двух судах приготовились к высадке. Третья, широкая ладья замедлила ход. Рунгерд коротко выкрикивала приказы. Два альва по бортам отмахивали их отрядам на соседних суднах. Хрофт обернулся и увидел, как Руни и несколько альвов и совсем молодых смертных мужчин облачаются в уже виденные им в лагере натертые жиром плащи. Перекрещивают на груди и поясе сложную сеть ремней. Пристегивают полы к запястьям.

На крепостные стены высыпали защитники храма. Первые лодки окатило дождем стрел. Но воины, укрываясь щитами, торопливо выбирались на берег и перебежками занимали пространство у ворот крепости. Неужели они всерьез полагали, что могут одними мечами проложить себе дорогу в Восточный храм Хедина? Хрофт удивился такой глупости и мысленно обругал альвов, ведущих отряды на верную смерть, и руководящего ими Рихвина, но совсем скоро уже готов был взять свои слова обратно. Высадившиеся не потеряли ни одного, стройно и четко заняли место под стенами. От стрел защищали крепкие и широкие щиты, которые воины выставили над головой, так что над каждым из небольших отрядов образовался собранный из десятков кусочков щит, который противник густо покрывал стрелами. Отряды ждали. И очень скоро Хрофт увидел, чего они ждут.

Кто-то вскрикнул над головой Отца Дружин. Тонкая коричневая тень мелькнула рядом. Юноша в кожаном плаще камнем рухнул в воду. Он умер мгновенно, не успев даже вскрикнуть, и только плащ, крылом распростертый на воде, держал его, не позволяя пойти на дно. Но следом за ним с отчаянным криком метнулась вторая тень.

Худощавый альв разбежался по вытянутой площадке марса и прыгнул, в полете широко расставив руки. Мягкий плащ из довольно тонкой кожи взвился за его спиной и мгновенно превратился в широкие коричневые крылья, масляно блеснувшие в солнечном свете. Конструкция, каким-то образом спрятанная внутри плаща, в одно мгновение стала твердой, и альв легко поймал крылом поток теплого воздуха. Хрофт пораженно следил за его полетом, прощупывая небо заклинанием магического видения. Альва не поддерживало ни единого заклятья, ни одной колдовской ниточки. Только пара искусственных крыльев. И этого никак не могли предугадать защитники крепости. Закрывавший ее от магического воздействия незримый щит, о который разбился шар Дирка, не сумел удержать крылатого. Летун понесся в сторону крепостных стен. Следом устремились еще около дюжины. И среди них Хрофт заметил Рунгерд. Защитники крепости принялись выцеливать летунов из луков и арбалетов, но не достигли успеха. Парящие в воздухе ловко маневрировали, уклоняясь от стрел. Вот уже первый альв коснулся ногами выступа крепостной стены. На него тотчас бросились мечники, но он оттолкнулся и взмыл снова, приземлившись на этот раз за их спинами. Несколько мгновений замешательства позволили альву обернуть на глазах теряющий жесткость плащ вокруг тела и обнажить меч. Он отчаянно врубился в толпу защитников храма, на которых с другой стороны пикировали все новые и новые летуны.

Хрофт невольно отыскал глазами Рунгерд. Лишь на мгновение, потому что Девчонка, казалось, нарочно бросалась в самую гущу боя. Она скрылась из виду, и сколько Хрофт ни вглядывался, не мог различить тоненькой фигурки в широком плаще.

Лодка с последним отрядом воинов уже оттолкнулась от борта дракона, когда Отец Дружин, не совладав с собой, спрыгнул в нее и приказал грести живее.

Лодка причалила к берегу как раз в тот момент, когда ворота – две огромные, окованные железом створки – дрогнули. Послышался скрип и грохот. И через пару мгновений одна из створок подалась внутрь, и в образовавшейся щели появилось перепачканное кровью лицо Рунгерд.

– Земля и люди! – крикнула она, скрываясь за створкой. Этот клич показался Хрофту знакомым.

– В крепость! Бери! – приказал Рихвин. И тотчас несколько крепких воинов из тех, кто был ближе, ухватились за створки и открыли ворота настежь.

Люди и альвы хлынули внутрь. Зазвенели мечи. Рихвин и его отряд уже теснили защитников крепости в сторону от ворот, чтобы позволить остальным войти беспрепятственно. Но Хрофт не спешил ввязываться в драку. Он разглядел впереди растрепанную русую макушку Руни, поспешил за ней и успел вовремя, чтобы увидеть, как Девчонка летящим шагом взбегает по высокой лестнице, ведущей к Святилищу.

Рунгерд, ее верный полукровка-альв и около полусотни воинов «золотого отряда» Девчонки уже рубились со служителями под сводами арки, ведущей в святая святых, туда, где в сердце храма хранилось данное самим Познавшим Тьму. Казалось, силы равны, и людям Руни не пробиться через плотную стену храмовых мечников. Ограниченные пространством арки, они вынуждены были сдерживать движения и наконец стали отходить назад, на площадь перед храмом, где кипел бой. Велунд ударил заклинанием. Сильным, неальвским. В рядах защитников храма появились бреши. Мертвецы – простые смертные, чья душа, казалось, только и ждет возможности распроститься с хрупким и недолговечным телом, – падали на ступени и каменный пол, заливая мрамор кровью из разорванных легких. Однако стражи храмовых дверей не сдавались, продолжая удерживать Рунгерд и ее людей на пороге, не позволяя продвинуться дальше в глубь арки. И защитники, и атакующие рубились, сатанея от ярости. И казалось, сама Судьба, занесшая свое копье над сражающимися, не решалась выбрать того, кто одержит верх. Но жрецы-хединиты, видимо, рассудили по-своему. Заклятье, сплетенное кем-то за спинами обороняющихся, в глубине храма, обрушило арку и часть стены. Ровно настолько, чтобы не повредить храму, но похоронить под завалом и своих, и чужаков вместе с их проклятой предводительницей.

Хрофт видел, как расползаются по стене пауками тонкие трещины, как падают на головы людей огромные камни. Посланное им защитное заклинание, первое, всплывшее в памяти, укрыло только ее – Девчонку. И одновременно с ним как легкая рябь на поверхности реальности подействовало другое заклятье. Как будто сама материя, из которой создано все сущее, начала крошиться, смешиваясь в блеклое ничто. Камни таяли, не касаясь шлемов на головах воинов Рунгерд. И разили насмерть защитников храма. И тотчас эти погибшие, не успев упасть, начинали растворяться в воздухе, обращаясь в студенистое подобие живого существа, а потом и вовсе теряли остатки формы, расплываясь в воздухе облаками мельчайшей пыли. Пыль, каменная и колдовская, ненадолго скрыла от Хрофта Рунгерд и ее людей.

Отец Дружин огляделся, ища того, кто мог использовать здесь, в храме Хедина, такую чудовищную и страшную волшбу, но увидел лишь яростно сражающихся альвов Рихвина. Альвский чародей Дирк был слишком далеко, у самых ворот, и просто не мог увидеть того, что произошло на ступенях храма. Или мог? Что сложного для колдуна, исказившего на миг саму суть тварной материи, использовать магическое зрение для того, чтобы проследить путь Рунгерд?

Едва облако пыли осело, Хрофт бросился по ступеням вверх. Туда, где скрылись Девчонка и ее люди. Они успели продвинуться достаточно далеко, но путь Хрофт отыскал сразу. По следу кровавой сечи и мертвым защитникам храма, среди тел которых то и дело виднелся зеленый альвский плащ сторонников Девчонки.

Он отыскал ее не по звону оружия, а по тягостной тишине, сопровождающей жестокую магическую схватку двух сильных противников. Велунд едва удерживал направленную в него и Рунгерд лавину бесшумно летящих колдовских игл. Видимо, жрецы Хедина решили отойти от традиции и вместо магии огня пустили в ход более привычную, требовавшую меньших затрат силы. Несколько мертвецов в храмовом одеянии уже лежали у ног полукровки. Судя по всему, мечом он владел так же хорошо, как волшбой.

Полдюжины жрецов в коричневых свободных балахонах с вышитыми на груди и плечах соколами метали в зеленоглазого альва и юную воительницу не знающие пощады стрелы силы. И Хрофт видел, как тает магический щит, который с трудом удерживал Вел. Все-таки гордецу стоило попросить у Руни лишний день на то, чтобы окрепнуть после случившегося в Живых скалах. Велунд побледнел, четкие линии бровей сошлись, зеленые глаза метали молнии.

– Земля и люди! – выкрикнула Руни, выступая из-под прикрытия едва держащегося магического щита. Меч Девчонки сверкнул над головой, и смертные воины с дружным яростным воем обнажили клинки, готовые по первому зову броситься вслед за своей госпожой.

Глава 7
Шестью с половиной годами ранее

– Люди? – переспросила старуха, шаркая прочь. – Люди везде одинаковые. И здесь, в Бастеровой дебри, не хуже прочих. Может, кто и пустит.

– Я лекарка, – неуверенно начала Руни, но старая карга не позволила ей продолжить.

– Мне-то что с того, – пробормотала она, – хоть драконий хвост. Иди себе подобру-поздорову, куда шла.

– Так мне… некуда, – закончила Рунгерд в захлопнутую перед носом дверь.

Она сунулась еще в два или три дома, но всюду было людно, бедно и так неприглядно, что становилось совестно проситься на ночлег. Денег, оставшихся после смерти дедушки, хватило ненадолго, а на другое его наследство здесь, в этой захудалой деревеньке, даже куска хлеба было не выменять.

Руни вернулась к облупленной двери стоящего особняком под тремя раскидистыми могучими вязами дома старухи. В отличие от других, этот дом был велик. Некогда крепкий и построенный на совесть, он и теперь держался. Но время и отсутствие хозяйской руки уже оставили на нем свои следы и отметины. Внушительного вида частокол кое-где был проломлен, кое-где подгнил и повалился сам, кланяясь в землю батюшке, неутомимому Времени. Видимо, на усадебку старой брюзги не раз покушались гоблины из числа тех, кому не досталось милостей от великого Хедина – здесь и там на бревнах видны были следы боевых топоров. Одинокая тощая коза ходила вокруг колышка на длинной, связанной из обрывков тряпья веревке, да дремала под крыльцом старая и равнодушная остроухая собака.

Рунгерд снова постучала в дверь.

– Иди прочь ради великого Хедина, будь он неладен. Прочь, кто бы ты ни был, – отозвалась старуха и загремела мисками.

– Пусти, бабушка, это я, лекарка, – как можно жалостливее позвала Руни, стараясь вспомнить, как это делал дед. Он всегда умел найти кров и пищу. Умел и прикрикнуть, и разжалобить.

– Пошла прочь, – рявкнула старуха. – Мне лекарей не надобно.

Руни в изнеможении уселась на крыльцо и закрыла лицо руками. Так и сидела, раздумывая, куда идти дальше.

– Неча плакать, – забубнил кто-то у нее над ухом, – нос покраснеет, никто замуж не возьмет, так и будешь побираться.

Казалось, старуха говорила не с ней. Она лишь прошла мимо, медленно и тяжело спустилась с крыльца, загнала козу на двор и прошаркала обратно, оставив дверь открытой.

– Ну, что примерзла, – прикрикнула бабка. – Избу выстудишь.

Руни вошла. И осталась до весны.

Элга, или, как называли ее в Бастеровой дебри, «старая Элга», ворчливая и неприветливая, оказалась сердобольнее тех, кто ни разу не прикрикнул на Рунгерд, но так и не пустил на порог. Старуха брюзжала по целым дням, проклиная Богов, былых и новых. Бранила свою старость, дырявый курятник и деревенских баб. Но никогда, ни единым словом не попрекнула Руни за то, что та всю долгую зиму ела ее хлеб и согревалась у ее очага.

Рунгерд понемногу заслужила доверие селян. Лечила их от простуд и прострелов, рвала больные зубы, благодаря природу за крепкие руки. И отдавала невеликий заработок старухе, которая прятала съестное в погреб, а медяки – в печную горнушку.

Короткие зимние дни летели быстро, а ночи, черные и холодные, с порывами ледяного ветра и далеким воем ошалелых от стужи волков, текли медленно и тягуче. Скупясь, Элга не зажигала ни свечи, ни даже лучины, и Руни оставалось тихо лежать в темноте на лавке, покрытой старой вытертой кацавейкой, и думать. Об отце, о братьях, о Великом Хедине, которого ежечасно проклинала старуха-хозяйка, о прекрасном черноволосом Повелителе Тьмы и о дедушке. И в какой-то момент молитва складывалась сама. Руни молилась, чтобы старый Ансельм попал туда, где будет хорошо его лишенной плоти, измучившейся за долгий век душе, чтобы Милостивый Хедин, Познавший Тьму, простил богохульства Элги и не сердился на старуху и ее жиличку. И поскорее вспомнил о том, что обещал. В деревне многие ждали этого. Многие юноши и мужчины из этих краев подались на службу к тану Хагену. Вернулись единицы. Но осталась вера. И эта вера поддерживала тех, кто ждал.

Старуха, заслышав в тишине ее молитвенный шепот, ярилась и раз или два даже выставляла Рунгерд за порог, покуда не пройдет блажь. И Руни потерянно брела вдоль полей к деревне, думая, отчего Элга так ненавидит Новых Богов. Сама старуха в ответ на ее вопросы только ругалась и плевалась так, будто проглотила жука.

В вечер второй ссоры с Элгой Рунгерд и познакомилась с Эйви. Женщина просто открыла дверь, вышла на порог и окликнула бредущую по колено в снегу девочку.

Они сдружились быстро, насколько можно было назвать дружбой общую беду. Руни тосковала по отцу и братьям, Эйви ждала возвращения сыновей. В ее доме можно было молиться, не таясь, и Руни, с молчаливого согласия старухи, начала под любым предлогом уходить по вечерам и просиживать за полночь в доме Эйви, слушая ее рассказы и разделяя ее мечты.

Так прошел остаток зимы. И Рунгерд уже готовилась покинуть темный и неприветливый дом старой Элги и перебраться к новой подруге, ставшей ей второй матерью. Но этому не суждено было случиться.

Мальчик прибежал ранним утром, когда рассвет едва теплился над дальним лесом.

– С матушкой Эйви плохое сделалось, – пробормотал он. – Мамка сказала до вас бечь. Сказала, лекарку зови.

Мальчишка прищурился, ожидая награды за свою услугу. Руни спешно набросила на плечи плащ и растерянно оглядела комнату в поисках того, что можно было бы дать мальчишке.

– На, дармоедово племя. – Старая Элга держала в руке одну из тех монет, что хранились в горнушке, завернутые в старую шерстяную рукавицу. – Чего встала, – прикрикнула она на Руни, шаркая к двери. – Сказано тебе, лекаря надо.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: Эйви обречена. Руни не знала этой болезни, не знала средства остановить ее. Еще вчера здоровая и полная сил и надежд женщина за считаные часы превратилась в собственную тень. Нутро ее не принимало ничего: ни воды, ни пищи. Элга, бранясь, поила больную с ложки, но несчастную тотчас сгибало пополам приступом тошноты.

– Матушка Элга, зажги лучинку, – жалобно попросила лежавшая на постели женщина, совсем не похожая сейчас на Эйви: восковая бледность покрыла ее скулы и заострившийся нос, губы побелели и едва двигались. – Зажги. Темно. Холодно.

– Отходит, – пробормотала Элга, положив морщинистую темную руку на меловой лоб женщины.

– Слышишь, идет кто-то, – вдруг встрепенулась та в который раз за последний час. – Руни, дочка, погляди, нет ли кого?

– Да откуда взяться? – продолжала бубнить старуха. – Хлябь одна. Дороги нет.

Рунгерд вскочила и выглянула за дверь.

Рыхлый снег, плававший косматыми комьями в талой воде, подобрался под самый порог. Дорога скрылась под ним, и всюду, куда ни глянь, было лишь бесконечное сероватое снеговое месиво, да кое-где торчал среди ледяной воды тощий голый куст.

– Нет, матушка Эйви, никого, – отозвалась Рунгерд. И больная, тяжело вздохнув, опустилась на постель.

– Не дождусь я сыночков, – горько проговорила она. – Вот ведь как век-то людской короток оказался. Думала, погожу, и вернутся. А уж теперь кто их в родном доме встретит? Придется, видимо, самим как-нибудь управляться. Только нашелся бы кто, чтобы дорогу на могилку мою им указать…

Эйви хотела отвернуться к стене, но не нашла сил. Лишь склонила голову набок, дав возможность слезам вылиться из запавших темных глазниц. И Рунгерд знакомым, неясным, таящимся где-то в глубине чувством уловила перемену. В комнате, где до того не было никого, кроме трех женщин, появился четвертый. У изголовья Эйви стояла Смерть.

– Нет, – крикнула Рунгерд, надеясь отогнать наваждение. – Идут.

– Кто? – Эйви уже не могла поднять голову, но в потускневших глазах женщины вспыхнул последний огонек жизни.

– Они. Твои дети. Милостивый Хедин держит слово, Эйви! Он возвратил их, слышишь? Они идут прямо с небес!

– Какие они теперь? – шепнула умирающая.

– Они высокие и прекрасные, как эльфы, – срывающимся голосом выкрикнула Руни, – и их волосы окутывает золотое сияние. И в руках у них радужные мечи. Все как мы думали с тобой, Эйви. Все так. Все…

– Все, – сухо оборвала ее старуха, отпуская мертвую руку женщины. – Оставим ее бабам. Омоют, приготовят на костер. А нам с тобой здесь делать нечего.

Они долго брели по ледяной воде, так что Руни почти перестала чувствовать замерзшие ноги. В избе старуха тотчас усадила ее к огню и, не переставая вполголоса браниться, принялась растирать ступни салом.

– Не хватало еще, чтобы ты у меня слегла, – бубнила она. – Кто будет тогда мне спать мешать, молясь своему Хедину, чтоб его Создатель поперек хребта палкой выучил? Уж тебе-то грех братьев и отца не дождаться. Сколько тебе нынче, говоришь? Тринадцать?

– Осенью будет, – ответила Руни, выбивая зубами дробь.

– Тем более, – проворчала старуха. – Глядишь, поживешь еще. И вспомнят о твоих братьях Новые Боги. А то, чем лихая не шутит, найдешь себе парня покрепче, детишек нарожаешь. Я вот не родила. Кого прогневила, не знаю. Только осталась одна. Без детей, без мужа. Упаси Боги тебя от того, кто о чужом благе печется.

– Почему? Ведь так нам закон человеческий велит, о другом думать, как о себе? – попыталась запротестовать Рунгерд, но голос показался каким-то чужим и слабым.

– Потому как у того, кто всего себя людям чужим отдает, на свою семью сил не остается, – с непривычным жаром ответила старуха. – Вот мой хозяин, Бран, не бывал дома трех дней подряд. Все дела у него в Лесу находились. Словно в двух местах одновременно хотел оказаться. То одному помочь надо, то другому. Калечный, рука у него была одна сухая, полумертвая, и то не мог дома усидеть. А уж как я его просила, бранила даже. Думала, остепенится. Возьмем подкидыша какого, раз своих детей судьба не дает. Воспитаем. Но нет. «Земля и люди!» – вот о чем он пекся, о чем у него душа болела. И до любви, до жизни моей ему, знать, дела не было. Вот и оставил одну на старости, без защиты, без утешения. Ведь он, девонька, против самого тана Хагена пошел. Сермяжный мужик с сухой рукой. А сам того же тана через Лесной коридор водил. Проклятого тана, ученика Хедина, которому ты так молишься. Вот, – старуха прошаркала к печи, долго возилась, наконец извлекла из-под тряпья чудесную серебряную брошь и бросила ее на колени Рунгерд. – Вот… чем он купил мое согласие. Тан Хаген. Я отпустила Брана. А если бы не отпустила, может, и был бы он сейчас здесь со мной.

Руни почувствовала, как тяжелеют веки. Лицо горело, губы казались кусками сосновой коры.

– Бабушка, – начала она, пытаясь подняться со скамеечки у очага и перебраться на свою лежанку. Серебряная брошка покатилась по полу.

– Эх ты, напасть какая, – досадливо пробормотала старуха, подхватывая ее под руки, и почти волоком потащила к постели. – Сейчас натопим, прогреем тебя, девка. Дождешься отца и братьев, никуда не денется твой Великий Хедин. Может, он и погубил моего Брана, а лгать бы, верно, не стал.

Эти слова, проникшие в медленно затягивающееся туманом сознание Рунгерд, эхом стократно отразились от зеркальных граней навалившегося беспамятства:

– Лгать бы не стал, не стал…

– Не стал бы, – сама себе ответила Руни, – И, возможно, выполнит свое обещание. Когда будет подходящее время. Когда до смешных чаяний и надежд смертных дойдут божественные руки Познавшего Тьму. Того, для кого эоны равняются часам. Для кого человеческий век – всего лишь мгновение. Может быть, он найдет способ вытащить героев из царства теней. Но кто будет их ждать? Хватит ли жизни смертной матери, чтобы дождаться сына? Хватит ли жизни маленького сына, чтобы на излете глубокой старости увидеть возвратившегося отца? Хватит ли ее жизни, жизни Рунгерд, чтобы снова обнять братьев? Или ее унесет весенняя лихоманка? Или убьет одним движением рук какой-нибудь Маг, которому она в недобрый час попадется на пути?

Сознание возвращалось медленно, и вместе с ним пришла и прочно засела в голове Рунгерд единственная мысль: нет времени ждать милости от богов. Что такое человек, слабый, лишенный магии, в сравнении с целыми мирами, о судьбах которых должны думать Хедин и Ракот? И что такое крошечный угасший огонек людской веры перед всепожирающими кострами Великих битв? Земля и люди – об этом запамятовали в своей божественной суете нынешние владыки Упорядоченного. И кто напомнит им, если не человек? Песчинка. Но такая, что, забившись в сандалию, до слез измучает странника.

У Руни оставалось наследство деда. Не то, что он скопил в кожаном кошельке, а то, что оставил в ее памяти. То, о чем молчал годами он сам и о чем не смела говорить Рунгерд.

Полная решимости воплотить задуманное, Руни отчаянно боролась с недугом. Старая Элга ухаживала за ней. Казалось, завеса молчания и брани, которой она отгородилась от всех после ухода мужа, наконец пала. И Элга говорила теперь, почти не переставая. Рассказывала о муже и их жизни. О том дне, когда пришел за Браном тан Хаген.

О том дне, когда воины Хагена едва не погубили деревню и Бран начал собирать свое смехотворное воинство для похода на Хединсей. Она проклинала день и час, когда отдала сердце и руку этому лесному бродяге, погубившему ее жизнь.

– Зачем ругать мертвых? – наконец не выдержала потока ее брани Рунгерд. – Он был вам хорошим мужем. И был хорошим человеком… И не стоит тревожить его такими словами. Ведь вы, бабушка, любили его…

– Любила? – Элга грозно свела брови, прищурившись, глянула в глаза Руни. – Не любила, девочка, до сих пор люблю. И сердцем, вот здесь, – старуха положила морщинистый кулак на грудь, – каждый час по нему тоскую. И браню его, проклятого, за то, что оставил меня.

– Он умер, – уговаривала Руни, – иначе не оставил бы. Вернулся б непременно.

– Он не умер, – отозвалась старуха резко, – Бран жив.

Рунгерд хотела утешить несчастную, сказать ей, что это так. Что все, кого мы потеряли, живы в нашем сердце. Так говорили деревенские бабы, когда она плакала возле погребального костра деда. Но старуха продолжила:

– Он жив. Вот тому доказательство. – Она положила на стол перед Рунгерд великолепный складной нож превосходной гномьей работы. Резную рукоять украшал прихотливый орнамент, на лезвии виднелись полустертые, высохшие следы чего-то, похожего на кровь. – Бьюсь об заклад, это не кровь моего Брана, – горячо проговорила старуха. – Я как увидела этот нож на пороге, так сразу узнала Хрофтов подарок, сразу поняла, что Бран сказать хотел. Что жив. Но вернуться не может. И чтобы я боролась, как он всегда боролся. Пока кровь врага не напитает клинка. Но я не сумела. Я всего лишь старуха, простолюдинка. У него была сила, какой у меня отродясь не было.

Горькое раскаяние прозвучало в словах Элги, и Руни не удержалась и обняла старуху за плечи.

– Как бы хотела я вонзить этот ножик в того, кто отнял у меня моего мужа, – воскликнула она, сжимая в дряблой темной руке нож, но тотчас невесело усмехнулась собственным словам, – только куда мне, старой кляче. Возьми ты. Может, тебе он послужит лучше. Продай и купи себе теплый плащ.

Руни отстранила руку старухи, но глаза ее так и впились в чудесное изделие подгорных мастеров.

– А отчего ты сама не продашь его? – тихо спросила она, изо всех сил борясь с желанием принять драгоценный дар хозяйки.

– Разве не достаточно я уже предавала моего мужа? – горько отозвалась старуха. – Может, тебе приведется встретить на пути тана Хагена. И тогда ты вернешь ему этот нож. В горло или в сердце.