Текст книги "Говорили они. Неотправленные комментарии к постам о ГВ, ЕР, СС и т.п"

«Интересная она у вас», – сказала Лига вежливо, оставляя нас в родовой втроем. До сих пор гадаю, что она имела в виду.

Ну вот и как оценить мои роды? Как хорошие, учитывая, что при таком количестве вмешательств дочь родилась здоровой и никаких страшных последствий стимуляции, которыми так любят пугаать пропагандисты естествености, я в ней, сколько ни искала, не обнаружила? Или как насильственные, учитывая, что я собрала полный букет стимуляций и разве что обошлась без эпизиотомии, отделавшись двумя крошечными швами, о которых через три дня забыла? Спасали ли меня и моего ребенка или сначала гробили, не давая процессам происходить в своем индивидуальном ритме, чтобы потом спасти? Я, честно говоря, не знаю и знать не стремлюсь, единственное, что я знаю, что никто из тех, кто профессионально и не очень готовит к родам и ведет речь о голове, понятия не имеет, что происходит в каждой отдельно взятой голове и как из нее это что-то извлечь и выбросить, поэтому готовить действительно надо в первую очередь голову – но свою, а не абстрактную голову беременной женщины. А еще знаю, что в следующий раз я точно разведу родовой, производственный и тревел планы по разные стороны баррикад. Конечно, гарантий, что это обеспечит мне роды мечты, нет, но я люблю экспериментировать. Особенно с головой.

«Когда тебе на грудь положат ребенка, ты испытаешь ни с чем не сравнимые эмоции и мир разделится на до и после»

– Она сразу закричала?

– Я не помню.

Многие мамочки любят рассказывать о космической любви, которая накрывает, когда на грудь кладут мокрого младенца, порядком охреневшего от бодрящей (длиной часов этак в 10) попытки матери исторгнуть его из нирваны. И о космической связи, которая образуется то ли в этот момент, то ли во время первого прикладывания к груди, то ли просто сама по себе. И завершать эти рассказы принято рефреном, что после рождения ребенка мир разделился на «до» и «после» и «чтобы это почувствовать, нужно стать мамой», и призывом скорее кого-нибудь родить, чтобы наконец узнать, каково это. Зачастую эти же мамочки потом жалуются на эмоциональное выгорание, вечное беспокойство, усталость и еще десяток всяких разных сопутствующих бурному экстазу недугов, которые, конечно же, как рукой снимает от одной улыбки младенца, его первого «агу» и чего-то еще столь же восхитительного, что пачками умеют выдавать дети слабой степени подрощенности.

Рожать детей ради знакомства с этой уникальной космической любовью, смывающей все и вся, вообще-то достаточно небезопасно. Во-первых, потому что рожать детей зачем-то в принципе довольно небезопасно. Во-вторых, потому что купать их в этом римском фонтане материнских страстей, все туже и туже затягивая пуповину сначала на его шее, а затем и на своей, – аттракцион, конечно, увлекательный и наверняка наполняющий жизнь тем самым смыслом, который многие так отчаянно ищут, а затем бац и обретают в несчастных детях, но, как модно нынче говорить, неэкологичный, с большим количеством побочных выхлопов. В-третьих, потому что весь этот букет Молдавии вполне можно получить другими способами: 9 месяцев вынашивать кого-то, потом 9 часов рожать, а потом всю жизнь растить и оберегать для вот этого вовсе не обязательно. Для переживания этой космической любви вполне подойдет любое живое существо, которое уже кто-то родил и желательно даже вырастил до возраста согласия.

Эта нечеловеческая любовь, которую принято именовать материнской, больше похожа на забористый коктейль всех не пристроенных за предыдущую жизнь (ну ту, что была «до») чувств и неиспытанных эмоций и как-то совсем не похожа на то, что может принести нормальное человеческое счастье без обострений, зато она запросто способна вдарить по мозгам, сердцу и селезенке. Если уж есть необходимость в подобной силе чувств, этот коктейль лучше пить не с ребенком, с которым как ни крути безвыборно предстоит прожить всю жизнь, а с тем, кого можно выгнать с вечеринки, как только начнет кружиться голова. Кроме того, это эмоциональное опьянение довольно мучительно как для непосредственных участников вечеринки в виде мамочки и ребенка, так и для папочки, которого с его чаяниями вообще принято немножко презирать и считать недоразвитым пубертатником (порой вполне заслуженно, конечно, но сейчас речь не об этом).

Когда мне на грудь хлопнули ту самую мокрую, охреневшую и очень волосатую девочку, я испытала что-то вроде экстаза пилота, катапультировавшегося без парашюта и сломавшего при падении всего две ноги, а вовсе не шею. Господи, что, правда, что ли, все закончилось?! Еще же минуту назад казалось, что это не закончится никогда, а предложения потрогать торчащую из моей вагины волосатую (очень) головку вызывали только недоумение. Говорят, многие плачут в этот невероятный момент. Я испытала окрыляющее чувство облегчения и, конечно, сразу начала шутить дурацкие шутки, как это в нашей семье принято (но это все от страха, конечно) – что-то про то, что «знакомься, это наш папа, он вроде как ничего так у нас с тобой получился».

Мир не треснул пополам ни в момент появления моего ребенка на свет, ни за два дня в роддоме, ни после. Первые полгода я честно ждала – ну вдруг хоть надломится, не сегодня, так завтра? Потом ждать перестала и смирилась – ничего сверхъестественного не произошло, мир мой цел и невредим, просто в нем поселился новый человек. Все, что будет сломано после освоения навыка ползания и пробуждения интереса к окружающему, не в счет.

Я по-прежнему верю, что когда роды проходят с соблюдением правил трех Т, в своем естественном ритме и, прости господи, в ванной, тот самый момент, когда ребенка кладут тебе на грудь, наполнен нежностью и чем-то ванильно-апельсиновым с легким ароматом шардоне. И ты действительно радуешься встрече с ребенком, а не окончанию испытания на выносливость. Верю, потому что планирую все же эксперимент повторить, а сырники у меня тоже не с первого раза получились. Впрочем, они у меня и с десятого так себе получаются, так что, верю я в это скорее для бодрости духа, нежели от души. Я вообще мало верю в то, что один единственный момент может наполниться все тем содержанием, которое ему предписывают иметь. Даже если роды были легкие и прекрасные, это все равно адский физический труд в нашем хоть и пост, но все же интеллектуальном мире, а эмоция облегчения в «тот самый момент» – в общем-то тоже мало с чем сравнима. Но мне нравится, что двумя трещинами на промежности список того, что треуснло с приходом в мой мир моей дочери, ограничился. Я, в конце концов, свой мир долго строила и не для того ее родила, чтобы все это разрушить и собирать по кусочкам заново. Я ее вообще родила не для чего-то родила, а потому что – потому что в моем мире было классно и было много свободного места. Для нее и тех, кто еще, возможно, захочет однажды присоединиться к нашей семье.

«Отсыпайся! Потом будет некогда – впереди бессонные ночи»

– Сколько раз за ночь она просыпается?

– Понятия не имею, я сплю.

«Ребенок должен есть каждые 2-3 часа, так устроен его мир и его организм», – проповедуют из каждого утюга как блюстители качественного ГВ (хотя смесью тоже рекомендуется кормить раз в 3 часа и днем, и ночью, что уж там), так и просто знатоки младенческой физиологии всех сортов. И эта мантра спасает расшатанную бессонными ночами психику родителей, чьи дети просыпаются по несколько раз за ночь то в поисках еды, то в поисках приключений, то просто так, назло врагу. И расшатывает психику беременной, у которой как на текущую жизнь, пришедшуюся на время беременности и ни на секунду не остановившуюся по этому поводу, так и на последующую, есть свои если и не планы, то определенно желания.

Я была непоколебимо уверена, что не все младенцы заливаются по ночам истошным криком и вынуждают мать осатанело скакать на фитболе, и в диалогах с теми, кто настойчиво стремился поделиться жизненным опытом, упрямо настаивала на том, что некоторые дети прекрасно спят если не всю ночь напролет, то весомую ее часть и да, прямо вот с рождения, а из бесконечного потока информации всегда вылавливала ту, которая подкрепляла мое убеждение. Те, чей опыт был про другое, в лучшем случае смеялись над моей наивностью, в худшем доставали из колоды джокер – ну вы помните, «я тоже так думала, пока не родила, вот родишь, поймешь». Блажен, кто верует, говорили они.

Видимо, и правда блажен. И он сам, и его дети. Моя дочь вот уже год прекрасно спит по ночам, начиная со второй ночи своей жизни (в первую я ее просто не кормила, подробности хоррора – в следующей главе). Теперь они говорят, что мне просто повезло. В целом, я этого не исключаю, но везет, как известно, тому, кто везет, а в случае с детьми – тому, кто смеет желать невозможного искренне и незамутненно. Конечно, я допускала мысль, что все пойдет не так и ребенок мой засмеет меня с моими чаяниями похлеще, чем те самые многоопытные с их джокерами. И разрабатывала план выживания и на этот случай тоже, не оставляя все на откуп туманному будущему. Конечно, если бы мой ребенок по ночам желал жрать и веселиться или там заходиться горьким плачем на тему несовершенства жизни, я бы вряд ли прикидывалась трупом и настойчиво игнорировала его призыв – и фитбол бы купила, и график бы свой пересмотрела, и свечку бы, возможно, какому-нибудь богу Ра поставила. Но эти планы отступления всегда шли с пометкой «план Б, В и W» – просто чтобы не нервничать, общаясь с многоопытными матерями, и не казаться такой уж самонадеянной. То, что сработал в итоге план А, мне кажется скорее закономерным результатом, нежели случайным везением.

Во время беременности я искренне терялась, когда меня спрашивали, не пинается ли дочь по ночам – откуда же мне знать, что она там делает, если ночью я сплю? Не знаю, делала ли она попытки вести бурную ночную жизнь в утробе, но если и делала, то быстро их оставила – привыкать к укладу семьи лучше заранее, так безопаснее. Затем трудный денек родов и стресс, приправленный моими бестолковыми прикладывания не умеющего еще сосать младенца к груди, привели нас к ночному угару. Но на утро дочь обнаружила вполне себе умиротворенную мать и про уклад семьи как-то сразу вспомнила. Уже вторая ночь в роддоме была относительно спокойной, с парой ночных стыков для кормления и закончилась где-то к 9 утра, когда все были к этому готовы.

Сон у нас с первой ночи жизни дочери был совместный. Конечно, французская система с мирно спящими в соседней комнате детьми предварительно ласкала мой ум, как и полагается, но как только мне выдали живого младенца, все теории, картинки и прочие предварительные ласки были отброшены даже без попытки вернуться к ним хотя бы мысленно – с организационной точки зрения нет ничего проще, чем спящий под боком младенец. Про слоновье удовольствие от обнаружения с утра пораньше сопящего бод боком человека даже говорить не буду – от него хочется мурчать и рожать детей в режиме Софьи Андреевны Толстой. Собственно, мысленно я вообще делю всех матерей на тех, кому легко даются ночные подходы к кормлениям, и всех остальных. Первым действительно не лень уложить ребенка в кроватку (допустим, он засыпает сам от самого факта соприкосновения с матрацем – так бывает, я знаю), а затем проснуться ночью, когда он плачет, с легкостью выпорхнуть из кровати, с той же легкостью извлечь из кровати свое чадо, накормить его досыта, уложить обратно и так же легко и непринужденно заснуть до следующей «дойки». Я верю, что они существуют и что им от вот этого всего хорошо – ну спорт у них такой, допустим. Все же остальные просто созданы для того, чтобы спать вповалку с младенцем и кормить его, не открывая глаз, не приходя в сознание и не жертвуя драгоценными минутами здорового сна. Но отчего-то многие стремятся стать теми первыми – невзирая ни на количество ночных просыпаний, ни на отсутствие волшебной кнопки «выкл», срабатывающей при соприкосновении с матрацем, в базовой комплектации их личного младенца, ни на собственное состояние утром следующего бодрого дня. Разговоры о том, что спать с ребенком страшно, неудобно и несексуально (это те, кто страшно печется о сохранении статуса своей кровати как сексуального ложа, на котором, видимо, ежевечерне происходит что-то захватывающее), как бы призваны объяснить, почему им надо к тем, к первым, но от этих объяснений жить еще ни одной матери проще не стало. Я же считаю, что если лично вам с данным конкретным младенцем сложно, вы определенно делаете с ним что-то не то. И если поменять младенца на более удобного вряд ли получится, то делать с ним что-то более удобное вам вряд ли кто-то запретит.

В общем, уже к четвертой ночи жизни, первой ночи за пределами роддома, мне с моим личным младенцем все было понятно – мы ложились спать все вместе в районе 22.30-23.00, потом около часа ночи младенец сообщал о том, что у нас время второго ужина, затем догонялся в районе 5-6 утра. Первые дни, конечно, весь процесс требовал копошения, подсвечивания телефоном и небольшой порции чертыханий. Но когда все случалось, я облегченно выдыхала и мгновенно засыпала, не дожидаясь, пока дочь отпочкуется. Сколько она там сосала – я понятия не имею и не могу придумать, зачем бы мне это знать. Длился ночной сон ребенка примерно до полудня, в то время как мы с мужем как вставали в 8 утра, так и продолжали это делать. Иногда дочь просила подать завтрак в постель в районе 9-10 утра, иногда ела уже после пробуждения – никакой системности в ее питании отродясь не было, и всех нас это вполне устраивало.

По мере взросления младенческого организма, у ночного ГВ были очень разные фазы. Так, например, в период purple cry и формирования ЖКТ, а также потемнения метеофронта, когда вечернему отходу ко сну предшествовал бурный скандал и не менее бурные укачивания под Боба Марли, она могла так умотаться, что спала по 7-8 часов без докорма. В период регресса сна активно требовала по ночам подсоса и обойтись одной грудью за ночь мне не удавалось – приходилось переползать во сне через младенца или перекидывать его через себя. К 10 месяцам она, кажется, вообще перестала есть по ночам и, отрубаясь в районе 10 вечера, до 6 утра спала без дополнительного апгрейда. Или я настолько утратила интерес к этой теме, что перестала в это вникать – материнских бдений мне с головой хватает и в течение дня, к чему обременять себя ими ночью?

Настоящих ночных пробуждений, если речь не шла об подъеме в 5 утра на утренний рейс, в нашей жизни было ровно два – жаркая ночь полнолуния примерно в пять с половиной месяцев, когда дочь зашлась в истерике и отказывалась успокаиваться, и первая и единственная ночь джетлага после возвращения из Америки, когда дочь проснулась в 2 часа ночи и потребовала веселой тусовки. Были, конечно, чуть более суетливые, чем обычно, ночи перед ползанием и прорезыванием зубов, но, когда ребенок под боком, он к определенному возрасту сам без труда находит грудь (даже тогда, когда хочется, чтобы не нашел), от тебя ровным счетом ничего, кроме собственного здорового сна, не требуется.

«Грудное вскармливание – тяжкий труд, но огромная инвестиция в здоровье ребенка»

– Ты планируешь кормить грудью?

– А что, ребенка можно не кормить? Заверните троих!

Мне никогда не казалось (и сейчас не кажется), что грудное вскармливание – это предмет выбора и обсуждения. В жизни приходится делать так много разных выборов, к чему городить их там, где без них спокойно можно обойтись? Если кормить нельзя по медицинским соображениям, это не вопрос выбора. Если нужно выходить на работу в офис сразу из роддома, то тут, пожалуй, может привидеться выбор – кормить сцеженным молоком или смесью, но выбор этот на самом деле надуманный: вряд ли вся жизнь свежеиспеченной матери будет протекать в офисе 24/7, а холодильники со сцеженным молоком свежевылупившимуся птенцу будет доставлять курьер, в то время как мать встретится с птенцом ближе к средней школе? Так к чему отказываться от ГВ, если можно не отказываться? В общем, тоже тот еще выбор. Все остальные терзания вокруг этого вопроса требует помощи специалистов, а не рефлексий – если есть сомнения в наличии молока или его качестве, то консультанта по ГВ, если есть проблемы с восприятием себя и своей женской сути в контексте процесса («вымя отвиснет»), то уже терапевта.

Положа руку на сердце, про грудное вскармливание, в отличии от родов, мне вообще ничего не казалось – его физиология и механика, видимо, выглядели не так зловеще, как процесс родоразрешения, поэтому со всеми мифами и подвигами Геракла, окружающими великое и ужасное ГВ, я знакомилась, изучая холиварные сюжеты в посвященных ГВ аккаунтах уже за кормлением дочери.

В современном мире, главной ценностью которого давно провозглашена «информация», демифологизация грудного вскармливания уверенно берет верх над старообрядческим мракобесием, и вроде бы любая, не чуждая интернету мать знает, что кормить может каждая, а «немолочные» женщины вымерли сразу вслед за динозаврами. И к услугам этой не чуждой интернету (на худой конец – рекомендациям ВОЗ) не только базовые правила, позволяющие вскормить ребенка без ежедневного подвига, но и внушительный арсенал аргументов, которыми можно с легкостью отражать удары бабушек и старорежимных педиатров (и прочих врачей, считающих ГВ процессом, подлежащим медицинскому осмыслению, комментированию и стигматизации), то и дело норовящих узнать «почему он так часто ест, наверное, молока мало и не наедается?», посоветовать «дать водичку» и уверенных, что «вы, наверное, что-то не то съели, поэтому ребенка так обсыпало». В общем, практическую пользу этой демифологизации трудно переоценить – если необразованных педиатров из пищевой цепочки взращивания младенца можно запросто исключить, то бабушки из нее никуда не денутся.

Но весь современный плач Ярославны по ГВ сосредоточен отчего-то вокруг его несокрушимой пользы и уникальной связи матери и дитя, образующейся исключительно в момент кормления, что сразу же проводит водораздел между «фанатичными гв-шницами» и «недоматерями-искусственницами». Ну и далее влечет за собой очередную цепочку скандалов, интриг и расследований, а также набрасываний говна на вентилятор истины и прочих развлечений для счастливых и не очень мамочек. В то время как успешная пропаганда ГВ должна бы ратовать в первую очередь за его феноменальное удобство. Я бы без раздумий ставила памятники матерям, в силу тех или иных причин растящим детей с бутылкой – я убеждена, что именно они живут не жизнь, а настоящее материнское подвижничество, а вовсе не те, кто кормит грудью. Не забыть купить смесь (порой перепробовав штук пять, чтобы подобрать нужную), развести ее при должной температуре, простерилизовать бутылку и так по бесконечному кругу шопинга, кормления как некоего акта, требующего полного вовлечения, а не процесса, легко совмещаемого с чем угодно и вечной мойки-уборки, о которой в принципе думать в первые месяцы сожительства с младенцем кощунственно. В то время как кормление грудью – это законный материнский отдых от суеты, время, когда можно совершенно легально ничего не делать и вместе с тем время, когда можно переделать тысячу полезных и не очень дел: поесть, выпить кофе, взять интервью, расплатиться на кассе универмага, догнать автобус или поспать в конце концов. Более того, трудно переоценить скорость обслуживания в ресторане ГВ в острой кризисной ситуации – когда человек настаивает на том, что блюдо должно быть подано прямо сейчас, а желательно еще 15 минут назад, хотя тогда он вообще-то спал.

Кроме того, совершенно необязательно вникать, почему именно ребенок плачет прямо с порога. Если он сухой, ему надо просто дать грудь. И вникать в причины страданий надо, только если грудь пришлась не ко двору. Конечно, в напряженные для всей семьи и жильцов соседних домов моменты purple cry или трудностей формирования ЖКТ ребенок смачно выплюнет грудь тебе в лицо и громко сообщит, где он ее видал. Но это лишь эпизоды в бесконечном on going сериале, а не постоянное состояние боевой готовности, когда надо в секунду расчехлить весь арсенал способов успокоить младенца и судорожно перебирать их по очереди, молясь, чтобы вот этот уже наконец сработал и стало хотя бы на октаву тише.

Пожалуй, единственный этап ГВ, на который можно повесить гордую плашку «труд», – это его организация. С пятнами молока на одежде, каменной грудью и бесконечными суетными попытками стыковки новой космической станции с собственным соском. Как и в любых отношениях, притирка в отношениях с младенцем неизбежна, но вряд ли она более хлопотна, чем попытки словить дзен в собирании мужских носков или выбрать лучшую позу в сексе. К тому же, для разрешения серьезных трудностей этого этапа в современном мире есть хорошие и не очень консультанты – в большинстве случаев, не отягощенных медицинским анамнезом, физический дискомфорт и боль во время кормления связаны с неправильным прикладыванием и легко (или не очень) устранимы, что делать с лакстостазами знает уже каждая кухарка, а лактация при бесконечном прикладывании и отсутствии лишних рефлексий имеет свойство устанавливаться достаточно быстро. В общем, организация ГВ – дело действительно хлопотное, но как ни крути – куда более скоротечное, нежели долгоиграющий труд взращивания младенца с бутылкой.

Мое ГВ, как всякому ГВ полагается, началось не слишком убедительно. Услышав в родовой, что «захват хороший», я крайне удовлетворенная, лежала и рассматривала мокрого человека с хорошим захватом в полной уверенности, что дело в принципе сделано и от меня больше ничего особо не требуется, кроме как младенца к той самой груди (а потом к другой, раз уже их две) «прикладывать». Термин этот я воспринимала на удивление буквально – поэтому прикладывала дочь часто, с удовольствием и без особого внимания к тому, что она там во время прикладывания делает. Но уже первая совместная ночь вызвала серьезные сомнения в разумности такой тактики – подозрения, что ребенок не делает того, что ему должно делать в те самые моменты прикладывания, окрепли где-то в 5 утра, когда дочь наконец присосасалась и, почти случайно насытившись, отрубилась, распластавшись на мне.

Грамотный выбор роддома в данном случае выполнил роль моего личного везения – мне не надо было отмахиваться от смесей и защищать свое ГВ от персонала, здесь мое ГВ вовремя защитили от меня. На следующий день к нам заглянула специалист по грудному вскармливанию, чтобы удостовериться, что дело движется в нужном направлении. «Ест?» – «Ест», – уверенно кивнула я. «Сколько по времени?» – «Минуты 2-3», – уже не так уверенно ответила я. «Да вы что, – ахнула специалист, – она должна есть минимум 20 минут из каждой груди!» После ухода специалиста, показавшей мне, как именно выглядит прикладывание однодневного младенца (пусть и с хорошим захватом) к груди, я бросилась в пучину со всем положенным рвением, но к согласию мы с дочерью пришли далеко не сразу. Периодически мне, конечно, удавалось прикрепить ее к нужному месту, но большую часть времени она воротила нос, плевалась и возмущенно отвергла мои попытки насадить ее рот на свой сосок. Муж бестолково суетился рядом, интересуясь, нет ли у меня на сосках волос, которые бы ей мешали. Я кидала в него грязным подгузником и грозилась развестись, а потом заново принималась танцевать африканские танцы вокруг младенца. В целом, я сразу поняла, что у этих маловразумительных переговоров с младенцем есть шанс на успех, когда спустя пару-тройку часов ритуальных плясок она качественно присосалась из положения лежа. Кормление лежа прочно легло в основу нашего ГВ и нашей совместной жизни в целом – к 9 месяцам дочери, правда, из нас двоих лежала уже только я, а она ела стоя и так же стоя засыпала на груди.

Из роддома нас отпускали с опаской – потеря веса превышала 10 процентов, а отсутствие родительской тревоги на эту тему вызывало ее тревога не заставляла тревожиться меня – я не сомневалась, что как только мы окажемся дома и никто не будет изучать мою материнскую состоятельность под лупой, дело пойдет веселее. Дочь мои настроения поддержала – сладко проспав пару-тройку часов в тени куста, она, проснувшись, с удовольствием поела и, разложенная на лавочке на свежем июньском воздухе, счастливо улыбнулась. На третий день жизни.

Я не знаю, когда пришло молоко – еще в роддоме или уже в саду под тем самым кустом. Но к плановому визиту педиатра ребенок положенную ему норму (понятия не имею, сколько там положено) отъел. В ту первую неделю ее жизни и последнюю неделю нашей жизни в доме, где мы ожидали прибытия нашего поезда, она все еще периодически воротила нос от груди, а накануне отъезда, наоборот, провисела на ней без малого три часа. Но когда мы добрались до домика в сосновом лесу на берегу Балтийского моря, где завершался наш латвийский baby trip, вопросов к ГВ у меня уже не было. Дальше было просто ГВ, без лишний рефлексий – кризисов лактации я заметить не успела, ошибки прикладывания исправляла, ориентируясь на собственные болезненные ощущения, лактостазов на мою долю и вовсе отвесили пару-тройку.

Я уверена, что ГВ стерпит все, кроме страхов – причем любых. Быстрее всякой прочей ерунды его добьет страх, что ребенок голодный, страх, что он переест, страх, что слишком много сосет, страх, что слишком долго спит и не сосет, страх, что откажется от груди, страх, что будет сосать до школы. Правильно берущий грудь ребенок просто берет ее, когда ему того хочется – он не знает ни слова «надо», ни слово «должно», не вникает в психологические тонкости процесса, поэтому задача матери – просто делиться, когда ее об этом просят, не особо задумываясь о качестве или количестве молока, цели прикладывания и минутах, проведенных дитем на груди. Если уж и рожать детей зачем-то, а не просто так, то, пожалуй, ровно для этого – чтобы делиться с ними тем, что имеешь, без мелочных подсчетов и многомудрых рефлексий, уносящих далеко прочь от настоящего момента. ГВ всегда здесь и сейчас, и ты никогда не знаешь, каким оно будет завтра.

Как только стыковка спутника с космической станцией состоялась, слово «труд» вообще перестает прикладываться хоть куда-то, бал правит то самое феерическое удобство – в быту, поездках и по жизни в целом. Помимо удобства чисто практического – в решении вопросов сытости и успокоения, это еще и фантастическое удобство коммуникации. Положа руку на сердце, общаться с младенцем первых месяцев жизни не так-то просто, даже если очень хочется – все общение сводится к мытью младенческой попы, упаковыванию младенца в бессмысленные наряды для прогулок и рассматриванию его сморщенной мордочки, которая в пролактиновом тумане кажется абсолютным воплощением совершенства. Кормление же дает возможность общаться на том языке, на котором способен разговаривать свежесорванный с грядки кабачок – истинное довольство на его лице в первые месяцы жизни проступает лишь в моменты, когда он отпочковывается от соска (если не уснул на нем от переизбытка чувств). Не уверена, что это общение становится основой вечной космической связи, которая вдруг даст о себе знать в моменты пубертата или и вовсе ближе к 30, но верю, что качественное общение в моменте важно (в первую очередь для матери) на каждом этапе совместного существования, и кормление – не единственный, но определенно наипростейший путь его получить. И если первый момент встречи с младенцем все еще не кажется мне переживанием космического масштаба, то осознанная и ужасно счастливая улыбка сосавшего во сне и вдруг проснувшегося прямо на груди ребенка, которая появилась у дочери где-то месяцев в 5-6, на что-то подобное вполне могла бы претендовать.

Ночное ГВ при наличии совместного сна – это в принципе курорт: да, первые пару-тройку недель ты включаешь телефон и ночник и копошишься, чтобы помочь космонавту выйти на орбиту, но как только космонавт научился брать сосок во сне сам, от тебя даже просыпаться не требуется. Истории про неудобный сон на одном боку я рационально осмыслить не могу, поскольку в целом имею привычку упасть, уснуть и проснуться в той же позе безотносительно того, копошится кто-то у моей груди или нет. Но для тех, кто отчего-то сильно тяготится ночным кормлением во сне (подумать только, какие претензии к реальности), всегда остается вариант сна раздельного, если уж он по каким-то причинам удобнее, но тогда это выбор, а вовсе не тяжкий труд, или просто искуственно созданные проблемы на ровном месте. Лично я, как человек, который просыпает ночью только если пожар, замучавшись от ночных побегов в туалет во время беременности, запросто продала бы почку за совместный сон, если б его нужно было покупать.

Кроме того, процесс кормления ужасно удобен для отслеживания развития младенца – из кабачка, все чаяния которого централизованы вокруг груди, постепенно образуется человек, который может от груди отлепиться, чтобы присмотреться к миру вокруг, а затем и существо, способное самостоятельно обнаружить грудь под платьем, достать ее оттуда и даже больно прикусить, забыв о том, что это вообще-то святой грааль, а не забавная игрушка. И да, иногда этот процесс становится очень суетливым, с переизбытком танцев вокруг груди уже не со стороны матери, а со стороны подрощенного кабачка – например, если 9 месяцев пирожку испекается на карантине в условиях невозможности расстаться ненадолго и хотя бы сделать вид, что успели друг по другу соскучиться, начинается то, что некоторые категорично зовут детской манипуляцией, другие – отсутствием границ, а я – просто очередным этапом. Потому что 11 месяцев пирожку испечется еще более стремительно: едва ты успеешь пройти все стадии отрицания, смириться и начать кайфовать от неизбежности этих фанатичных прикладываний, больше напоминающих поочередное принесение в жертву твоей груди, найдя себе занятия по душе на то время, когда ребенок суетится вокруг, как вот он уже уминает тарелку гречки, требует кваса из папиного стакана и сосет только на сны.

Стоят ли все эти этапы какого-то повышенного внимания, переживаний и попыток «подлатать», «переделать», «подогнать», если конечность их неизбежна? Не уверена. Впрочем, возможно, я просто очень ленива. Потому что выбирать между работой над границами (объяснять, отвлекать бухтящего ребенка, совать кусок еды и снова объяснять, чем она лучше и интереснее того, что ему интересно в данный момент) и тем, чтобы расслабиться и поваляться с телефоном, пока дочь с ненасытным рвением обсасывает мою грудь, я очевидно не стала – если можно законно валяться с телефоном, кто в здравом уме выберет возню? К тому же, мне совершенно не жалко. Да, конечно, я могу любить ее иначе – но если ей хочется, чтобы я любила ее вот сейчас именно так, к чему пытаться научить ее говорить на другом языке? Гораздо интереснее наблюдать за тем, как она постепенно учится этому сама. А уж выбирать между насосавшимся вволю человеком с мигающей в заднице лампочкой, увлеченно скачущим по квартире, и канючащим существом, мающемся от неудовлетворенности, мне и вовсе кажется странным. Какого масштаба педагогическое амбиции надо иметь, чтобы пожертвовать ради них комфортом и свободным временем? Кроме того, да простят меня все психологи и консультанты мира, я не верю в то, что человек, не до конца распознающий человеческую речь, способен что-то уяснить про границы путем механического запрета. У меня даже кот на такую фигню не ведется.