Текст книги "Белое дело в России: 1917-1919 гг."

Военно-политические и политико-правовые перемены в формировании политического курса Белого движения на Юге России осенью 1918 г.

Создание Особого Совещания, организация местной власти (военные губернаторы), Центры Добровольческой армии

К концу осени 1918 г., после окончания 2-го «Кубанского» похода, Добровольческая армия уже имела «государственную территорию» (в виде отвоеванных у большевиков Ставропольской и Черноморской губерний) и достаточно определенный политический статус. С южнорусским центром Белого движения стали считаться не только российские политики, но и Зарубежье. Необходимость в жесткой диктатуре уже не была столь очевидна, как весной. Потребность в решении многочисленных проблем гражданского управления ставила на повестку дня более четкое разделение военной и гражданской власти. С точки зрения организации общероссийского центра единоличное правление по-прежнему не считалось наиболее эффективным. Сам генерал Алексеев, по словам Деникина, «сошел уже со своей категорической точки зрения на диктатуру как на единственно приемлемую форму власти» (1).

В речи при занятии Ставрополя 26 августа 1918 г. командарм Добровольческой хотя и называл ее «Русской Государственной Армией», свободной от «местных больных честолюбий» и «политической борьбы», оставаться «вне политики» армии было все же невозможно. В той же речи Деникин заявлял: «Чины Добровольческой армии, на которых судьба возложила тяжкое бремя управления, отнюдь не будут ломать основное законодательство». Военно-политическому руководству Добровольческой армии нужно было отречься от «статуса» сугубо военной организации, вооруженной силы, с которой считаются исключительно как с «карающим мечом». Нужно было добиться признания и авторитета общегосударственной, всероссийской политической силы. Быстро менявшаяся обстановка гражданской войны требовала перемен и во внутриполитических программах, и в военных планах, и в геополитической стратегии (2).

Специфику формирующейся военно-политической модели Белого движения хорошо выразил известный правовед, начальник Управления юстиции Особого Совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России В. Н. Челищев. Он отмечал, что условия гражданской войны диктовали необходимость диктатуры, «неограниченной в своих полномочиях, но ограниченной во времени определенной задачей» (то есть до момента «победы над большевизмом» и начала работы всероссийского представительного органа. – В.Ц.).

Достаточно своеобразно трактовался Челищевым принятый Белым движением термин «национальная диктатура». «Диктатура эта в то же время мыслилась как диктатура народная, национальная, и поэтому она, имея всю полноту власти, должна насыщаться народной мыслью, быть с нею неразрывной, чтобы в этом общении почерпать свои силы и иметь возможность бороться с силами, старающимися свести ее с пути действий исключительно национальных к достижению поставленной перед ней цели. Соответственно с этим общение могло вылиться лишь в форму создания законосовещательного учреждения, а на местах – широкого самоуправления» (3). Такое самоуправление обеспечивало бы прочность социальной базы Белого движения. Ослабление же вертикали «власть – общество» угрожало стабильности белых правительств, ослабляло состояние белого тыла.

Опорой южнорусского Белого движения становились надпартийные общественно-политические структуры, эволюционировавшие в сравнении с периодом 1917 г. Весной 1918 г. в Москве сформировались Правый Центр и Союз Возрождения России, претендовавшие на выражение соответственно правого и левоцентристского направлений. В проходивших между ними дискуссиях о форме правления был сделан выбор модели общероссийской власти в форме Директории. Именно этот вариант использовался в первоначальном тексте Основных законов Государства Российского, разработанном совместно Правым Центром (позднее – ВНЦ) и СВР в Москве весной 1918 г.: «Верховная власть в Государстве Российском принадлежит Директории… Директория представляет Государство Российское во внешнем мире. Ей подчинены вооруженные силы Государства в лице их Главнокомандующего, ею назначаемого».

Логика обоснования «коллегиальной власти» строилась на следующем тезисе: «… В процессе образования государственности и до установления окончательной формы государственного устройства власть, имеющая положить начало собиранию России, освобождению ее от ига большевизма и захвата внешним врагом, должна являть собой сильный, наделенный полнотою прав, независимый и способный действовать верховный орган, конструкция которого представляется в форме Директории-трех. В состав этой Директории с равными правами должны войти авторитетное военное лицо, руководящее всеми вооруженными силами, и два лица, представляющие социалистические и несоциалистические настроения в стране. Этой Директории должна принадлежать вся полнота Верховной Власти, которую она осуществляет при посредстве технического аппарата деловых министерств…» (4).

Таким образом, сохранялась модель управления, признанная оптимальной еще летом 1917 г. Причины этого выбора заключались в «отсутствии Цинцинната» (по словам руководителя Торгово-промышленного Союза С. Н. Третьякова на Ясском Политическом Совещании в ноябре 1918 г.), то есть яркой, харизматической личности; в опасении «реакции», поскольку единоличное правление ассоциировалось с подавлением «гражданских свобод»; в стремлении к компромиссу между различными политическими «сферами», союзными Белому движению. В этой ситуации оптимальным признавался вариант сильной исполнительной власти по модели «Правитель (единоличный или коллективный (Директория) – правительство». Данная схема в дальнейшем корректировалась условиями войны и экономического кризиса.

9 сентября 1918 г. было утверждено «Временное Положение об управлении губерниями и областями, занимаемыми войсками Добровольческой армии» (позднее дополненное и переименованное во «Временное Положение о гражданском управлении в местностях, находящихся под Верховным Управлением Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России»). В его преамбуле четко утверждалось: «Впредь до воссоздания разрозненных частей Российского Государства и создания законной Общерусской власти, вся полнота государственной власти в областях, занимаемых Добровольческой Армией, принадлежит Верховному Руководителю Добровольческой армии (Главнокомандующему Добровольческой армией)».

Далее в «Положении» говорилось об учреждении «Особого Совещания» при Верховном Руководителе Добровольческой армии (утверждено генералом Алексеевым 18 августа 1918 г.), создаваемого «для облегчения работы Главнокомандующего в сфере гражданского управления и для составления необходимых распоряжений и законодательных актов». Авторство создания такой структуры принадлежало известному политическому деятелю России В. В. Шульгину, составившему общий план ее работы. При этом предполагалось и рассмотрение «законопроектов по всем отраслям государственного устройства», и «восстановление органов государственного управления», и «установление тесной связи со всеми выдающимися деятелями по всем отраслям государственного управления». Первоначально Особое Совещание включало в себя отделы финансов, торговли и промышленности, иностранных дел, путей сообщения и юстиции (5).

Следует помнить, что аналогичные структуры уже имели место в Российской Империи (в 1878 г. под председательством министра внутренних дел П. А. Валуева работало «Особое Совещание для изыскания мер и лучшей охраны спокойствия и безопасности в Империи», а в годы Первой мировой войны действовало Особое Совещание для обсуждения и объединения мероприятий по обороне, а также специальные Совещания по продовольствию, по топливу, по перевозкам и др.). Подчиненные непосредственно Императору, это были координирующие органы, призванные объединить деятельность отдельных министерств и установить контакты с представителями торгово-промышленной, финансовой и политической элит (в работе Совещаний принимали участие представители Государственного Совета и Государственной Думы, в том числе и сам В. В. Шульгин). Очевидно, что схожий статус предусматривался и для белого Юга (структура, сочетавшая управленческие элементы и консультативные функции) (6).

По общему мнению белых военных и политиков, генерал Алексеев наиболее удачно подходил на пост руководителя всероссийского Белого движения, однако его скоропостижная кончина 25 сентября 1918 г. ускорила процесс разграничения функций военной и гражданской власти. Генерал Деникин принял звание Главнокомандующего Добровольческой армией, а генерал от кавалерии А. М. Драгомиров и генерал-лейтенант А. С. Лукомский стали заместителями Главкома по политической и военной части соответственно (7). Наступал т. н. «деникинский» период в организации государственной власти южнорусского Белого дела (8).

В историографии имеется мнение об исключительно законосовещательном характере деятельности Особого Совещания, его значительной зависимости от воли высшего командования Добровольческой армии. Это подтверждалось ст. 9 «Положения об Особом Совещании при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России» (утверждено 2 февраля 1919 г.): «в области законодательства и Верховного Управления Особое Совещание является совещательным органом при Главнокомандующем». Любое ведомственное решение требовало или согласования с председателем, или обсуждения на одном из заседаний Совещания.

Однако это не совсем так. «Положение» действительно определяло цель Совещания как «содействие» Главкому «в делах законодательных и административных», но уже сам его состав (14 управлений (военное, морское, внутренних дел, земледелия, иностранных дел, исповеданий, народного просвещения, почт и телеграфов, продовольствия, путей сообщения, торговли и промышленности, финансов, юстиции, государственного контроля) и 2 отдела (законов и пропаганды) в 1919 г.) показывал широту охвата вопросов внутренней и внешней политики. Профильные Управления дублировали министерства Российской Империи и Временного правительства (внутренних дел, иностранных дел, земледелия и землеустройства, продовольствия, торговли и промышленности, народного просвещения, военное, морское и др.). В отношении делопроизводства управления ориентировались на «права министров, применительно к учреждению Министерств» (как это определялось Св. Законов, т. 1, ч. 2, 1892). И хотя ни одно постановление не могло принять силу без его утверждения Главнокомандующим (им же подписывались и все журналы заседаний), Совещание обладало правом законодательной инициативы, на его рассмотрение должны были поступать «все правительственные мероприятия общегосударственного значения», а также «все предположения о замещении высших гражданских должностей» (9). Окончательное оформление управлений Совещания произошло лишь с начала 1919 г. Первые заседания проходили на частной квартире генерала Драгомирова в Екатеринодаре и внешне напоминали скорее клубные собрания довоенной России, чем заседания правительства.

Политический состав Особого Совещания по форме мог считаться коалицией представителей ведущих общественно-политических объединений белого Юга. Формирование Совещания повторяло все тот же принцип представительства «авторитетных политиков и общественных деятелей», проявлявшийся еще со времени проектов Корнилова – Завойко лета 1917 г. Действительно, хотя Деникин, как впоследствии Правитель Юга России генерал-лейтенант П. Н. Врангель, утверждал, что «личный состав Особого Совещания слагался по признакам деловым, а не политическим» (10), тем не менее очевидным было наличие в нем двух основных групп, примыкавших к ВНЦ (выделился как «левое крыло» из состава московского «Правого Центра» в мае 1918 г.) и к Совету Государственного Объединения России (сформировался в октябре 1918 г. в Киеве на основе Бюро Законодательных Палат (Государственного Совета и Государственной Думы), а также наличие в Особом Совещании представителей Всероссийского Церковного Собора, Торгово-промышленного союза, Союза земств и городов России и Правительствующего Сената. СГОР претендовал на выражение правопреемственности от структур Российской Империи и старательно подчеркивал свой «надпартийный» характер (подробнее о создании и деятельности СГОР и ВНЦ – в отдельном разделе второй части монографии).

Наиболее известными представителями первой группы были Н. И. Астров (председатель нескольких комиссий, в том числе Комиссии по формированию гражданской власти), М.М. Федоров (председатель ВНЦ, глава Комиссии по рабочему вопросу), В.Н. Челищев (глава Управления юстиции, сопредседатель Комиссии по аграрному вопросу). Вторая группа не могла претендовать на столь заметное влияние. Ее представители – А. В. Кривошеин (без портфеля), Н. В. Савич (без портфеля), как правило, ограничивались лишь «подачей особых мнений» по тому или иному законопроекту.

При всех внешних признаках коалиционности правительства совершенно очевидным было преобладающее влияние представителей ВНЦ, о чем открыто говорилось и во внутренних документах данной организации, и в публичных заявлениях. Так, например, приехавший в Сибирь член ВНЦ А. А. Червен-Водали без обиняков отмечал в интервью сибирской печати: «Все политические вопросы, раньше чем подвергаются обсуждению в Особом Совещании, обсуждаются Всероссийским Национальным Центром» (11).

С точки зрения политического статуса в составе Совещания выделялись две группы – т. н. «земско-городская», «общественная», тесно связанная с ВНЦ: М.М. Федоров (глава московского областного Всероссийского Союза городов, хотя и бывший некоторые время управляющим Министерством торговли и промышленности), Н. И. Астров (городской голова Москвы с марта по июнь 1917 г.), В.Н. Челищев (председатель Московской судебной палаты, член Главного Комитета Всероссийского Земского Союза), С.Н. Маслов (глава Управления продовольствия Совещания, бывший председатель Орловской губернской земской управы), и другая – «бюрократическая группа» деятелей, имевших опыт работы в правительственных структурах: М.В. Бернацкий (глава Управления финансов, бывший министр финансов во Временном правительстве), А. В. Кривошеин (Главноуправляющий землеустройством и земледелием в 1908–1915 гг.), А. А. Нератов (глава Управления иностранных дел, бывший товарищ министра иностранных дел в 1910–1917 гг. (по оценке современников, «живой архив Министерства иностранных дел», знаток всех «дипломатических прецедентов»). Н.В. Савич и В. В. Шульгин выражали своеобразную преемственность от законодательных структур бывшей Империи (оба были известными политическими деятелями, членами Государственной Думы).

Можно выделить и группу «профессионалов», не связанных непосредственно с какими-либо политическими сферами: А. Д. Билимович (глава Управления земледелия и землеустройства, экономист, профессор Киевского университета), Н. Н. Чебышев (глава Управления внутренних дел, прокурор Московской судебной палаты, сенатор 1-го департамента Правительствующего Сената), В. А. Лебедев (глава Управления торговли и промышленности, ростовский предприниматель). Но более крупных политических имен «всероссийского масштаба» в Особом Совещании представлено не было. О «нежелании» политической элиты заниматься «черновой работой» неоднократно указывал Деникину Н.И. Астров (12).

Неправомерно считать ВНЦ и тем более Особое Совещание некими филиалами кадетской партии, хотя бы потому, что в составе последнего только шестеро были кадетами, правда, далеко не последней величины (К. Н. Соколов, В. А. Степанов, Н.И. Астров (члены ЦК), М.М. Федоров, В.Н. Челищев, М.В. Бернацкий). Иное дело, что поддержка со стороны либеральных структур была, несомненно, выше, чем со стороны правых или социалистов. Братья Павел и Петр Долгоруковы, П.И. Новгородцев, П.П. Юренев, А. В. Тыркова-Вильямс, С. В. Панина, Ф.И. Родичев и др., не входя формально в состав правительственных структур, привлекавшиеся лишь в качестве консультантов по определенным вопросам, тем не менее оказывали существенное влияние на разработку и пропаганду политического курса Белого движения.

ВНЦ комплектовался по персональному признаку, и уже поэтому членство в кадетской партии (даже в ее руководящих структурах) еще не гарантировало членства в Национальном Центре. Сравнивая протоколы заседаний съездов и конференций партии «народной свободы» с протоколами ВНЦ, можно отметить «опережающий» характер законотворческой работы Центра и Совещания. Резолюции кадетов нередко повторяли общие положения уже принятых политических решений (13).

Своеобразием политической модели Особого Совещания стало соединение в нем функций исполнительной и законодательной власти. Эта черта в той или иной мере присутствовала во всех белых правительствах и как бы подтверждала тезис о приоритете единоличного управления над коллегиальным, исполнительной вертикали над представительной в условиях временной власти в период гражданской войны. Как считал сам Деникин, Совещание было органом, совмещающим круг деятельности Совета министров и старого Государственного Совета (14).

Подобное сочетание содержало в себе, по мнению многих политиков, целый ряд недостатков, проявлявшихся во всех белых регионах. Член Совета Государственного Объединения России Савич вспоминал в 1921 г. в своем письме Деникину, как «решение каждого вопроса, каждой детали, каждого законодательного акта» происходило в обстановке «политической борьбы». Такое «столкновение мнений», «ценное в законодательном органе», вносило лишь «разлад», когда речь шла об исполнительно-распорядительной работе. «Для действия нужна коллегия сплоченная».

А с позиции законодательного органа Совещание, по мнению Савича, было лишено необходимой «публичности», при которой общество могло бы следить за процессом принятия принципиально важных законов. Борьба между представителями СГОРа и ВНЦ «ослабляла» этот «суррогат правительства». «Во-первых, она влияла на подбор лиц, когда считались не только с технической подготовкой, но, главным образом, с политическим тяготением, с бухгалтерией голосов. Во-вторых, она отнимала время и внимание членов от задачи управления» (15). Совещание перегружалось текущей работой (заседания проходили дважды в неделю, и на каждом рассматривалось от пяти до пятнадцати вопросов), а это снижало качество принимаемых постановлений. Наконец, «деятельность законодательная и исполнительная возлагала на Особое Совещание двойную ответственность в глазах населения, и, может быть, Особое Совещание навлекло бы на себя меньше неудовольствия, если бы только управляло, предоставив составление законов другому органу» (16).

Нельзя сказать, что в 1918 г. отсутствовали предложения и намерения создать некий «представительный фундамент» для исполнительно-законосовещательной власти. В Сибири, как будет показано далее, сочетание исполнительной и представительно-законодательной власти признавалось необходимым при создании любой государственной модели, но «временно невозможным» по причине гражданской войны. На белом Юге бывший председатель Комитета Государственной Думы Родзянко выступил с инициативой создания «Верховного Совета» из депутатов Государственной Думы всех четырех созывов, а также Государственного Совета. Проводником данной идеи стал бы созданный летом 1918 г. на основе представительства от властных структур бывшей Империи Совет Государственного Объединения России. Этот принципиально важный проект предполагал, по мнению Родзянко, восстановление легально-преемственной связи со структурами дооктябрьской и дофевральской России 1917 г. и был актуален именно для Юга, где, как отмечалось выше, власть сформировалась «в боях и походах», не имея достаточной легитимности. Правда, данный проект предусматривал отстранение генерала Алексеева от должности Верховного Руководителя, что, с другой стороны, считалось неприемлемым для уже сложившейся военно-политической элиты. Родзянко считал, что этим проектом наконец-то ликвидировалась правовая ошибка марта 1917 г., вызванная передачей всей власти «безответственному» Временному правительству, а не «ответственному» перед Думой или Советом министерству.

По свидетельству генерала Лукомского, Родзянко был первым, кто предложил Деникину создать «представительный фундамент» для армии. В переписке с Лукомским командующий Добрармией вспоминал, что подобный план предлагался ему сразу после окончания «Ледяного похода», в станице Мечетинской. Однако это предложение Деникин отклонил, так как считал, что «бывшие члены прежних русских законодательных учреждений не могут считаться правомочными представителями народа». В записке Лукомскому от 24 октября 1918 г. Деникин заметил, что в противовес партийно-политическому представительству гораздо перспективнее озаботиться созданием территориально-представительного т. н. «южного объединения» (объединения, подобного Юго-Восточному Союзу): «Добровольческая Армия отнюдь не может стать орудием политической партии, особливо с шаткой ориентацией… Вооруженная сила никогда не «останется в одиночестве». Ее всегда пожелают! Во всяком случае, до решения вопроса об «южном объединении» нельзя разрешать вопрос о новой комбинации, которая может только затруднить соглашение» (17).

«Итак – диктатор или директория, власть, возникающая из действующей реальной силы, или власть, образуемая путем сговора». «Такова была дилемма» – эта фраза из воспоминаний Астрова емко выражала суть политических разногласий, которые осенью 1918 г. привели к образованию двух моделей военно-политического управления, наиболее ярко выраженных на белом Юге и на белом Востоке России – в Екатеринодаре и в Уфе (об этом в отдельном разделе) (18). Однако для российского Белого движения вариант единоличной диктатуры в тот период оказался предпочтительнее.

В период лета – осени 1918 г. с выходом Добровольческой армии за пределы собственно казачьих областей (прежде всего на территорию Ставропольской и Черноморской губерний) возникла необходимость организации местного управления, структура которого принципиально оставалась в рамках военно-полевого законодательства. Первоначально и здесь действовали нормы «фактического права». 8 июля 1918 г. в Ставрополь в сопровождении небольшого конвоя прибыл генерал-майор М.А. Уваров, объявивший себя исполняющим обязанности военного губернатора. Он восстановил в прежних чинах бывшего полицеймейстера М.М. Старосельского и начальника сыскной полиции И.Н. Сычева.

Согласно сентябрьскому 1918 г. «Временному Положению об управлении губерниями и областями, занимаемыми войсками Добровольческой армии», местности, «находящиеся в сфере боевых действий Добровольческой армии и в ближайшем тыловом районе, образуют в административном отношении Военные губернаторства названной армии». Управление данными территориями возлагалось на военных губернаторов, «пользующихся правами командиров отдельных корпусов».

Военные губернаторы подчинялись непосредственно Главкому и отвечали за свои действия только перед ним. Вопросы гражданского управления были в компетенции начальника штаба, ответственного перед губернатором. Структуры местного самоуправления фактически не имели ни власти, ни влияния. Ставропольская городская дума, избранная по законам Временного правительства, продолжала работу, однако было заявлено о возможно скором пересмотре избирательного законодательства.

13 августа 1918 г. на должность Черноморского военного губернатора был назначен бывший командир Корниловского ударного полка полковник А. П. Кутепов, а должность военного губернатора Ставропольской губернии принял 9 октября 1918 г. генерал-майор П.В. Глазенап. Последним был представлен в штаб армии проект «Положения о Ставропольском военном губернаторстве», учитывавший особенности региона и предусматривавший, в частности, выделение особого статуса «инородцев» в губернии (калмыков, ногайцев, туркмен). Однако проект остался на бумаге. Взамен него была использована правовая практика в пределах норм военно-походного периода. Подобная система существовала до принятия нового «Временного положения о гражданском управлении», когда должности военных губернаторов были упразднены.

Показательно решение Глазенапом вопроса о правопреемственности, отражающее настроения немалой части Добровольческой армии. Было заявлено, что «Ставропольская губерния управляется на основании Законов Российской Империи, со всеми дополнениями и продолжениями по 26 февраля 1917 года, и на основании приказов Командующего Добровольческой Армией…». Глазенап упразднил городскую милицию и ввел городскую стражу, комплектовавшуюся уцелевшими городовыми и отставными военнослужащими. И хотя впоследствии данный приказ был отменен, его выход – свидетельство явных стремлений к установлению будущего правового устройства России на прошлых, еще «дофевральских», законодательных основах (19).

Говоря об организации военно-политических структур южнорусского Белого движения в период весны – осени 1918 г., нужно отметить также эволюцию Центров Добровольческой армии, создание которых началось еще накануне «Ледяного похода». После образования 3 июня 1918 г. Военно-политического отдела Добровольческой армии общая координация деятельности Центров была возложена на него. Была разработана «Краткая инструкция по организации на местах центров Добровольческой армии», согласно которой назначаемые лично генералом Алексеевым начальники Центров должны были «войти в самую тесную связь со всеми сочувствующими офицерскими и вообще военными организациями», «производить набор и отправку добровольцев, офицеров и солдат в армию, следить, чтобы означенные добровольцы не задерживались с отправлением». Дважды в месяц (1-го и 15-го числа) начальник Центра должен был отправлять донесения в Военно-политический отдел. Центры действовали уже во всех крупных украинских городах (Киеве, Харькове, Одессе, Севастополе) и Тифлисе. Данные города представляли собой пункты дислокации воинских частей, в них размещались военно-учебные заведения, средние и высшие учебные заведения, а также крупные финансовые и торгово-промышленные компании. Здесь можно было получить необходимую материальную и людскую поддержку. Основные задачи Центров сводились к содействию в комплектовании Добровольческой армии (отправка в армию людей и оружия), передаче сведений разведывательного характера, а также в подготовке собственных вооруженных («партизанских») групп. Но в дальнейшем, после соединения с белыми фронтами, Центры могли выполнять функции формирования гражданской власти в тылу (разумеется, административной, а не представительной). Также на их основе могли создаваться и новые воинские части для белых армий (20).

Работа Центров различалась в зависимости от местных условий, а также от уровня политической, военной подготовки руководителей, степени их влияния. Была установлена определенная иерархия Центров. Территориальная специфика при организации Центров носила уже не региональный, а всероссийский характер. Выделялась категория Центров 1-го разряда («главных»), к которым относились Киевский (во главе с генерал-лейтенантом П. Н. Ломновским), Одесский (им руководил вице-адмирал Д.В. Ненюков), Харьковский (во главе с полковником Б. А. Штейфоном), Симферопольский (генерал-лейтенант А.К. де Боде) и Тифлисский (генерал от инфантерии Шатилов). К Центрам 2-го разряда («подчиненным») относились Екатеринославский (во главе с полковником Д. С. Перфильевым), Таганрогский (полковник И. Г. Штемпель), Терский (во главе с генерал-майором Д.Ф. Левшиным), а также Могилевский (во главе с инженером Коверницким), Западно-Сибирский (во главе с генералом от инфантерии В.Е. Флугом) и Саратовский (его начальником считался будущий начальник Штаба адмирала Колчака полковник Д. А. Лебедев). Учреждались также Центры, деятельность которых должна была ориентироваться на указания из Центров «перворазрядных». Такими были Тираспольский (во главе с генерал-майором Г. Б. Ангуладзе), Севастопольский (генерал-майор Миончинский) и Феодосийский (генерал-майор Архипов). Численность сотрудников была небольшой. «Перворазрядные» Центры насчитывали 8 человек, «второразрядные» – 7 человек (начальник Центра, его помощник (начальник штаба), секретарь-казначей, заведующий разведкой и агитацией и несколько человек для поручений).

В отчете о работе Центров их деятельность оценивалась так: фактически «неработающие», донесения от которых не получались (Саратов, Астрахань, Кисловодск, Тифлис); работающие «условно», не давшие реальных результатов (Могилев, Сибирь); работающие «удовлетворительно» (Крымские и Таганрогский Центры) и работающие «хорошо» (Одесса, Екатеринослав, Харьков, Киев). Уровень оценки зависел прежде всего от количества отправленных в Добрармию офицеров (Одесский Центр, например, за период весны – лета 1918 г. отправил 1300 человек, а крымские – всего 200), боеприпасов и снаряжения, а также от степени влияния на местные политические структуры.

Свидетельством смешанного военно-политического характера работы Центров стало их подчинение, после кончины генерала Алексеева, не непосредственно Штабу командующего Добровольческой армией, а помощнику Деникина по гражданской части, начальнику военно-морского отдела Особого Совещания генералу Лукомскому. Приказом по Центрам № 1 от 10 октября 1918 г. Деникин окончательно устанавливал их структуру, отменив разделение на «разряды» и сосредоточившись на территориальном признаке: Киевский Центр распространял свое влияние на Киевскую, Черниговскую, Волынскую и Подольскую губернии, Екатеринославский – на прилегающую губернию, Одесский – на Херсонскую губернию, Крымский – на полуостров, Таганрогский контролировал Таганрог,

Мариуполь и Бердянск, Терский – весь Северный Кавказ, а Тифлисский – все Закавказье. Наконец, Саратовский Центр охватывал территории Саратовской и Самарской губерний, Могилевский – Белоруссию и Сибирский – фактически весь Восток России. Главной задачей Центров по-прежнему считалась отправка в Добрармию: «Не местные отряды и вольные дружины, а хорошо снабженная, укомплектованная и дисциплинированная армия вырвет с корнем большевизм и покончит с ним навсегда… оторванные и разбросанные, не имеющие реальной силы мелкие отряды обречены лишь на бесполезную гибель. Поэтому главная задача всех центров – посылать укомплектования в армию. Все, что может ехать и представляет ценность как боевой материал, должно прибыть сюда… в связи с создавшейся обстановкой вербовка должна быть исключительно энергичной и напряженной» (21).