Текст книги "Белое дело в России: 1917-1919 гг."

Киевский, Харьковский и Одесский Центры руководствовались директивами из Екатеринодара и были включены в состав Добровольческой армии. И хотя на практике «инспекторские поездки» на Украину были не часты (весной 1918 г. в Киев и Одессу приезжал генерал Лукомский, а летом в Киев прибыл начальник разведывательного отделения Добровольческой армии полковник Ряснянский), Центры окончательно стали структурными единицами Белого движения, а в условиях осени 1918 г., после окончания немецкой оккупации и продвижения на Украину войск УНР, оказывались нередко единственными боевыми группами, сопротивлявшимися петлюровцам и местным большевикам (44).

Весьма показательны указания, даваемые Центрам применительно к отношениям с немецкими войсками. Помимо того, что работавшие на Украине Центры обязывались заниматься разведкой и контрразведкой, «по указанию генерала Алексеева или в случае военных действий немцев против Добровольческой армии или Волжского фронта», они должны были приступить к партизанским действиям, диверсиям против «немецких оккупантов».

По воспоминаниям вице-адмирала Д.В. Ненюкова, начальника Одесского Центра, успешной переброске добровольцев на Кубань способствовала деятельность городского Союза офицеров, образовавшегося в начале 1918 г., а возможно, сохранившего свои ячейки еще с 1917 г. Предполагалось, что через посредство Союза можно объединить до 10–12 тысяч офицеров для последующего перехода их в Добрармию. В мае – июне отправки совершались по железной дороге крупными партиями (до 200 человек), и довольно часто (по 2–3 раза в неделю). Средства, правда незначительные, удавалось получить от частных владельцев и благотворительных обществ. Часть средств перевел русский посланник в Румынии С. А. Поклевский-Козелл. Благодаря поддержке редактора газеты «Одесский листок» на страницах газеты удавалось публиковать объявления о записи добровольцев. Определенную конкуренцию Ненюкову составляли вербовщики в Южную и Астраханскую армии (о них далее). Но большая часть офицерства продолжала стремиться в Добровольческую армию. Правда, с конца июня немецкая администрация стала отслеживать активность Одесского центра, поэтому крупные отправки пришлось прекратить, а для перевозок вместо поездов использовать пароходы, идущие в Севастополь. В свою очередь, попытки немцев (адмирал Гофман) установить через Ненюкова контакты с командованием Добрармии были категорически отвергнуты Деникиным (45).

Очевидно, что в таких условиях Центры Добрармии представляли, по существу, «государство в государстве» и могли служить серьезной опорой для гетманского режима с большой долей условности. Поскольку суверенная Украинская Держава была лишена своих вооруженных сил, то при отсутствии немецкой и австрийской поддержки возникала реальная угроза падения режима, а для получения поддержки со стороны российских антибольшевистских сил становилась необходимой смена политического курса, что и подтвердили события осени 1918 г.

В 1918 г. на Юге России существовал ряд «суверенных» государственных образований, связанных определенными обязательствами или по отношению к внешнему окружению (Советской России, немецкому оккупационному командованию, с которыми заключались мирные соглашения), или к самопровозглашенному политическому credo (не вести военных действий за пределами «своей» территории, что относилось, в частности, к Всевеликому Войску Донскому). В сравнении с ними Добровольческая армия, не имея еще официального «государственного статуса», обладала гораздо большей самостоятельностью.

Для решения «всероссийских задач» представлялось целесообразным создание на окраинах подобных государственных образований автономных боевых единиц. Такими подразделениями, альтернативными Добровольческой армии, стали Южная, Астраханская и Русская Народная армии, формировавшиеся при большой поддержке Украины летом – осенью 1918 г. на границах Войска Донского.

Эти воинские части не могли располагаться и иметь официальный статус на территории Украины, связанной с Советской Россией и Германией договорными обязательствами, а территория Всевеликого Войска Донского должна была обороняться донскими казаками. Поэтому названные армии начали формироваться на территории Воронежской губернии. По воспоминаниям генерал-майора П. И. Залесского, сопредседателя Союза «Наша Родина», герцог Лейхтенбергский «наметил для этой цели Богучарский уезд Воронежской губернии, уже занятый донскими казаками и являвшийся в глазах немцев нейтральной территорией, вполне пригодной для нового формирования» (46). Южная армия считалась частью вооруженных сил Всевеликого Войска Донского, но получала значительную материальную поддержку из Украины. Большая часть вербовочных Центров армии также находилась на украинской территории.

Для придания армиям должного статуса предполагалось, что командовать ими будут известные военачальники. Предпочтение отдавалось «громким фамилиям».

Желательными считались: генерал от инфантерии, бывший главнокомандующий Юго-Западным фронтом Н.И. Иванов и талантливый кавалерийский начальник Первой мировой войны, командир 3-го конного корпуса (сыгравшего в 1917 г. роль «ударной контрреволюционной силы»), генерал от кавалерии граф Ф. А. Келлер. Он был также известен своим выходом в отставку из-за отказа присягать Временному правительству в марте 1917 г. («Я христианин. И считаю, что грешно менять присягу») (47). Келлер жил в Харькове и весьма негативно воспринимал факт присутствия немецких войск на Украине. В то же время он не торопился примкнуть к Белому движению, поскольку считал лозунг «непредрешения» изначально порочным и непригодным для «победы над революцией». Весьма интересную характеристику Келлера содержат воспоминания полковника Штейфона: «… Отношение графа к Добровольческой армии было двойственным. Он горячо поддерживал идею вооруженной борьбы с большевиками и всей своей солдатской душой стремился принять активное участие в борьбе. В то же время он прекрасно понимал, что в период гражданской междоусобицы необходимы четкие политические лозунги, ибо они вдохновляют и решают борьбу. Идея Учредительного Собрания, в ее тогдашнем понимании, вызывала органический протест столь цельной натуры, как генерал Келлер. По его мнению, Добрармия обязана была вести борьбу под монархическим флагом, ибо большевистскому материализму могла быть победно противопоставлена лишь его одухотворенная антитеза – монархия. Федор Артурович принадлежал к числу тех консервативных умов, кои отнюдь не были склонными перечеркнуть русскую революцию только потому, что ее не одобряли. Наоборот, все свои практические выводы он строил на основе бытия революции. На эту тему мы много говорили, и граф неизменно отождествлял русскую либеральную интеллигенцию с идеалистом Иваном Карамазовым, а русских солдат и крестьян эпохи революции – со Смердяковым – вывихнутой душой. Однако так как русская душа хранит и святость Зосимы, и гнусность Смердякова, то надо стремиться, чтобы благодатное воздействие светлых навыков заглушило бы смердяковщину. Поэтому, по мнению графа, необходимы были лозунги, пронизанные мистической одухотворенностью, понятные народным массам и имеющие историческое обоснование…»

Весной – летом 1918 г. Келлер стоял в стороне от каких-либо форм «борьбы с большевизмом», был далек от политики, представляя собой яркий пример того, что «прямота и честность» далеко не всегда «содействуют успеху сложной политической проблемы». Граф участвовал в молебне-поминании Царской Семьи в июле 1918 г. и, по свидетельству генерал-майора Б. И. Казановича, возвращавшегося из инспекционной поездки в Москву, заявлял, что будет «отговаривать» офицеров от поступления в ряды Добровольческой армии по причине «неопределенности программы» и отсутствия «монархических лозунгов» (48).

В то же время Келлер отнюдь не исключал возможности своего вступления в будущем в ряды белых армий. Во второй половине августа, во время десятидневной поездки на Дон и Кубань, он встречался с атаманом Красновым, а также с генералами Алексеевым и Деникиным. Правда, впечатления от поездки были, по воспоминаниям Штейфона, «безрадостные». Отношения между Алексеевым и Деникиным «натянутые», между Донской и Добровольческой армиями – «ненормальные», «в организационных вопросах преобладает импровизация», «штаб армии работает в атмосфере политических интриг», «нет ярких лозунгов… неопределенность, недоговоренность», «Деникин не удовлетворяет ни правых, ни левых» – таков был набор оценок. «Более светлые впечатления» оставил атаман Краснов, которого, к сожалению, «травили и Добрармия, и казачья партийность, и союзники».

Но даже несмотря на такой пессимизм, Келлер, очевидно, встретил определенную поддержку со стороны руководства Добрармии. Тот же Штейфон в качестве главной причины временного «бездействия» генерала отмечал: «Граф настойчиво стремился стать в ряды Добровольческой армии, но, конечно, не в смысле формального, бумажного зачисления, а как действенный и притом строевой участник. Однако что было легко выполнимо для любого офицера, то оказывалось непреодолимым для генерала от кавалерии Келлера, одного из выдающихся кавалерийских начальников Великой войны. Нельзя же было графа Келлера поставить рядовым под команду корнета-первопоходника или дать ему должность командира эскадрона!» (49).

Действительно, Келлер был слишком «харизматической» фигурой даже для того, чтобы занять, например, должность инспектора добровольческой конницы, насчитывавшей летом 1918 г. едва ли больше полка мирного времени. Его бывший подчиненный, П. Н. Врангель, был готов командовать эскадроном, но был моложе и имел до ноября 1918 г. чин генерал-майора, а не генерала от кавалерии.

Что же касается командования более крупными соединениями, то для этого, как отмечалось выше, кандидатура Келлера вполне подходила. В сентябре 1918 г. генерал Алексеев писал Великому Князю Николаю Николаевичу: «… немцы с увлечением ухватились за создание так называемой Южной Добровольческой армии, руководимой нашими аристократическими головами… на эти формирования не будут жалеть ни денег, ни материальных средств. Во главе Южной армии, а быть может, и всех формирований, предположено поставить графа Келлера. При всех высоких качествах этого генерала у него не хватает выдержки, спокойствия и правильной оценки общей обстановки. В конце августа он был в Екатеринодаре. Двухдневная беседа со мной и генералом Деникиным привела, по-видимому, графа Келлера к некоторым выводам и заключениям, что вопрос не так прост и не допускает скоропалительных решений» (50).

Учитывая тот факт, что осенью 1918 г., по планам ряда политиков и военных, Великий Князь Николай Николаевич должен был стать Верховным Главнокомандующим всеми антибольшевистскими силами на Юге России (а при определенных условиях и Верховным Правителем), становится понятным, почему графа Келлера не торопились привлекать к конкретной боевой работе. Оба этих имени – Великого Князя и, в меньшей степени, графа – могли привлечь в ряды белых армий многих колеблющихся военных и политиков.

Но если граф Келлер, несомненно, отличался энергией и военными талантами, то генерала Н.И. Иванова в качестве командующего армией расценивали, пожалуй, как «бледную тень собственного имени». По воспоминаниям Деникина, «к этому времени дряхлый старик (несколько утрированное определение, если учесть, что Иванову в 1918 г. было 67 лет. – В.Ц.), Николай Иудович, пережив уже свою былую известность, связанную с вторжением в 1914 г. армий Юго-Западного фронта в Галицию, проживал тихо и незаметно в Новочеркасске. Получив предложение Краснова, он приехал ко мне в Екатеринодар, не желая принимать пост без моего ведома. Я не противился, но не советовал ему на склоне дней давать свое имя столь сомнительному предприятию. Однако, вернувшись в Новочеркасск, Иванов согласился».

Еще более скептически оценивал возможности Иванова генерал Залесский: «Хоть и дутая была у Иванова репутация, зато большая, и на этом можно было разыграть словесную рапсодию какой угодно формы и величины, что атаман и сделал. С другой стороны, Николай Иудович был человек безликий, с которым можно было делать все, что угодно. Вот и избрали покорного статиста на безмолвную и никому не нужную роль командующего Южной армией» (51). В ноябре 1918 г., под воздействием неудач на фронте, Иванов обратился к атаману Краснову с просьбой об отставке, но, так и не получив ее, скончался 27 января 1918 г.

Тем не менее при наличии достаточной организации и боевой подготовки Южная армия вполне могла сыграть роль реального Центра антибольшевистского сопротивления. При этом надо полагать, что «альтернативой» Добровольческой армии она могла быть лишь в расчетах донского атамана, признававшего необходимость создания «неказачьих» воинских частей, но не в реальной военно-политической обстановке конца 1918 г., когда любые части на фронте были крайне необходимы.

Первоначальный военно-стратегический план развертывания новых армий обсуждался во время встреч в Новочеркасске графа Келлера, атамана Краснова и генерала Иванова в августе 1918 г. Согласно воспоминаниям Штейфона, Келлер рассказывал ему о «плане объединения борьбы против большевиков, ведущейся Добрармией, Доном и Скоропадским». По мнению Келлера, «… три плацдарма, каждый в отдельности слабый, объединившись, дадут могучую силу. Гетман, правда, не имеет своей армии и вряд ли будет ее иметь. Не позволят немцы! Но он обладает богатыми средствами». О переговорах в казачьей столице подтверждал дневник генерал-лейтенанта А. А. Павлова. Он пишет, что, возвращаясь из Добровольческой армии, Келлер участвовал в совещаниях в Новочеркасске, итогом которых стало «подписание соглашения о будущих формированиях и действиях» между Келлером, Павловым и Ивановым. Предполагалось, что Келлер и Павлов будут осуществлять формирование корпусов на Дону и в Астраханской губернии, Иванов сделает своей «базой» Воронежскую губернию (что и осуществилось в ходе создания Южной армии), а на Украине будет действовать генерал от инфантерии Н. Н. Юденич, которого предполагалось пригласить из Финляндии. Общее организационное руководство осуществлял бы донской атаман Краснов. Основой политической программы становились «определенная, отчетливая постановка вопроса о восстановлении Монархии… в лице законного Государя Императора Николая Александровича или его законного Наследника без Учредительного Собрания», а также «борьба со всеми противниками восстановления Монархии» (52).

Предполагавшееся комбинированное наступление всех белых армий Юга России осенью 1918 г. не состоялось, однако его перспективы были неплохими не только с точки зрения расширения «освобождаемой территории», но и, главное, в связи с возможностью соединения Южного и Восточного фронтов, на что, в частности, нацеливались части Астраханской и Русской Народной армий. 13 сентября 1918 г. приказом № 932 атаман Краснов официально разрешил создание в пределах Войска Южной, Астраханской и Русской Народной армий, переформированных позднее в Воронежский, Астраханский и Саратовский корпуса Особой Южной армии, предназначенной для «защиты границ Всевеликого войска Донского от натиска красногвардейских банд и освобождения Российского государства». Центром армии стало село Кантемировка Бобровского уезда Воронежской губернии. 23 октября 1918 г. был утвержден «рескрипт» – приказ № 1276 о принятии генералом Ивановым «новой армии – армии Российской» (53).

Как ни парадоксально, но, невзирая на все заявления, сделанные во время формальных или неформальных встреч и совещаний, монархические лозунги так и не стали официально провозглашенной программой формируемых армий. Так, на информационных плакатах, развешанных в Киеве и других украинских городах (вполне в духе Добрармии), сообщалось, что Южная армия «ставит своей целью вооруженную борьбу с большевиками… совершенно аполитична и не является орудием в руках какой-либо политической партии или организации, и командование ее не предрешает будущей формы правления в России». Это же отмечал и генерал Залесский: «… обвинения Южной армии в каких-то монархических тенденциях не отвечают действительности. Конечно, офицерский состав не был пропитан социалистическими или даже демократическими тенденциями, но с монархизмом тоже никто не носился» (54). По воспоминаниям генерал-майора М. П. Башкова, версия о «немецких деньгах», на которые существовала Южная армия, вполне соответствовала действительности, но формально выглядела как получение денег посредством их перевода от одного из берлинских банков лично Гетману, который, в свою очередь, отправлял эти деньги Южной армии.

Несмотря на это, именно «германская ориентация» стала причиной слабости контактов между руководством Добрармии, Украины и Дона. Так, в сопроводительном письме к разведсводке, отправляемой в штаб Деникину, от 26 июня 1918 г., генерал Алексеев излагал содержание своих переговоров с атаманом Красновым (18 июня). По мнению генерала, Краснов стремился «при помощи немцев и из их рук получить право называть себя самостоятельным государством, управляемым атаманом», и при этом «округлить границы будущего «государства» за счет Великороссии, присоединением пунктов, на которые «Всевеликое» отнюдь претендовать не может (как считалось – за счет Таганрогского округа, Воронежской губернии и Царицына. – В.Ц.)». Главным свидетельством против Краснова считалось обнаруженное и переданное Родзянко Алексееву письмо атамана Императору Вильгельму II. Скандал с письмом привел к тому, что Родзянко было предложено незамедлительно покинуть пределы Войска Донского, а Алексеев в письме Деникину назвал действия Краснова «прямой изменой». Ростовский комитет кадетской партии заявил о невозможности поддержки атамана. Однако продолжать сотрудничество с Доном, даже в таких условиях, было необходимо. Алексеев в свойственной ему дипломатической манере отмечал, что «в некоторых случаях нужно изменить тон наших отношений, так как в создавшейся атмосфере взаимного раздражения работать трудно. И только тогда, когда мы окончим наши счеты, можно будет высказать все, накипавшее на душе…». «Пока же еще не утрачена надежда, хотя кое-что получить из войсковых запасов… на законном основании». В то же время генерал остро переживал наметившийся отток офицеров на Дон (переход из Добрармии в Донскую группы офицеров ЛГв Измайловского полка под командованием капитана Парфенова). Вдохновленные «мечтами о монархии», по мнению Алексеева, на деле они способствовали «самостоятельному Донскому Государству», созданию под его эгидой новых армий.

Но главным изъяном в подготовке Южной армии следовало считать не «германскую ориентацию», недостатки в снабжении (по оценке генерала Башкова, «Южная армия была богато обставлена всем необходимым и располагала громадными денежными средствами») или недостатки в выражении монархических лозунгов. Численность армии (3,5 тысячи бойцов) еще не была основанием для ее «развала». Следует помнить, что, например, первоначальная численность Добровольческой армии не превышала 4,5 тысячи человек. Наиболее серьезной проблемой становился недостаток командных кадров. Как ни парадоксально, но, за исключением Иванова, другие сколько-нибудь опытные и известные военачальники не стремились связать свою судьбу с Южной армией. По оценке Деникина: «Ни один из крупных генералов, к которым обращался союз «Наша Родина», не пожелал встать во главе армии… армия оставалась без командующего; его место занял временно начальник штаба генерал Шильбах, а наличным составом формируемых частей командовал фактически генерал Семенов, назначенный донским атаманом также воронежским генерал-губернатором». Так, например, начальником контрразведки Южной армии был печально известный своей деятельностью на Северо-Западном фронте полковник П. Р. Бермондт, вся деятельность которого сводилась к слежке за советской дипломатической делегацией во главе с Раковским и к подготовке весьма «дорогостоящего», но так и не состоявшегося покушения на советского посла в Киеве (55). Слабость среднего и низового командного звена никак не могла компенсироваться авторитетом командующего.

Другим недостатком Южной армии было отсутствие должной воинской дисциплины, не оправданное боевой обстановкой «формирование сверху», когда создавались штаты и штабы воинских частей и только после этого начиналось комплектование строевых подразделений мобилизованными и военнопленными. Все это приводило к существенному снижению боеспособности. Финансирование со стороны Украины осенью 1918 г. прервалось. И все же данные недостатки Южной армии могли быть преодолены в случае продолжения формирования и при наличии определенных военных успехов, когда ее отдельные части сплотились бы в прочное боевое ядро. Не случайно, что кадры армии, отступив к Ростову после неудачных боев под Новохоперском и Богучаром, вошли в состав ВСЮР и стали вполне боеспособными подразделениями.

В контролируемых районах Богучарского, Валуйского, Бобровского, Новохоперского, Коротоякского, Бирюченского уездов Воронежской губернии, Борисоглебского уезда Тамбовской губернии осенью 1918 г. была сформирована и гражданская администрация. По указанию атамана Краснова с 1 сентября 1918 г. гражданская власть была сосредоточена в ведении генерал-майора В. В. Семенова. Никаких нововведений при создании местного аппарата управления не практиковалось. Его заместитель, вице-губернатор В. В. Криваксин, стал с декабря 1918 г. губернатором. В губернии начало работу губернское правление (работало в Кантемировке), в уезды были назначены начальники уездов «с правами, подобными тем, коими пользовались начальники уездов в губерниях Царства Польского в дореволюционное время». Восстанавливались в дореволюционных формах суды, прежняя полиция, земство, волостное и сельское самоуправление в дореволюционных формах. Волостная и сельская администрация фактически оказывалась под жестким контролем со стороны военного командования Южной армии, главная роль которого сводилась к наблюдению за выполнением крестьянами мобилизаций, подводной и других повинностей. Подобные взаимоотношения не способствовали росту доверия к новой власти среди крестьянства Воронежской и Тамбовской губерний. В этом заключалась еще одна причина неудачного формирования Южной армии (56).

История Астраханской армии также началась летом 1918 г. Ее формирование происходило на Дону, в районе станиц Великокняжеской и Торговой. Первоначальной целью армии было привлечение в ее ряды калмыков и астраханских казаков «по мере освобождения Астраханской губернии». Возглавлял губернию провозгласивший себя астраханским атаманом ротмистр (произведенный астраханским Войсковым Кругом в полковники) Д. Д. Тундутов. Тогда как нойон (князь) Тундутов был более всего озабочен решением войсковых проблем и утверждения статуса калмыков в составе астраханского и донского казачества, командующий армией генерал Павлов был вдохновлен идеей создания монархической армии. В этом его поддерживало Бюро монархического блока и «Наша Родина». Проект военно-политической программы, предложенный монархическим блоком, в первых своих пунктах повторял общие для Южной армии положения: «восстановление в России Монархии в лице законного Государя Императора Николая Александровича или его законного наследника без Учредительного Собрания», «борьба со всеми противниками восстановления Монархии». Новым было «примечание»: «Определенная, отчетливая постановка вопроса о восстановлении Монархии имеет чрезвычайно важное значение для Астраханского Войска, которое и ныне верно своим принципам». Предполагалось развернуть несколько «астраханских армий» под общим руководством войскового атамана. Их численность планировалось довести до 25 тыс. казаков и 60 тыс. добровольцев. Пункт о «выработке общего плана и согласования действий армий и отрядов» следовало осуществить посредством взаимодействия с частями Южной и Русской Народной армий. Политическое руководство в армии осуществлял бывший служащий Российского отделения Красного Креста И. А. Добрынский.

Но для реализации монархической программы генералу Павлову, вопреки «примечанию», пришлось преодолевать сопротивление и астраханца Тундутова, и войскового начальника штаба подполковника Рябова-Решетина. По записям в дневнике генерала можно представить, что калмыцкий нойон считал планы будущего политического устройства России «пустяками», но при этом «вздумал указывать, как Россия должна управляться – Конституция, автономия и проч.». Еще определеннее высказывался Рябов-Решетин. В рапорте от 13 сентября 1918 г. на имя Павлова, одобренном Тундутовым, подполковник Генерального штаба заявлял, что «при настоящем весьма сложном политическом положении я нахожу, что договор, заключенный с Монархическим блоком, необходимо временно не публиковать, так как коренная часть войска, несмотря на свою консервативность, далеко еще не подготовлена к открытому провозглашению в войске принципа монархии, и в интересах дела необходима постепенная подготовка, которая, по моему глубокому убеждению, даст вполне положительные результаты… будучи лично убежденным монархистом, я считаю, что резкими и преждевременно открытыми действиями можно лишь испортить дело…» (57).

Вероятно, под влиянием подобных заявлений монархический лозунг не стал выдвигаться – в качестве единственного – в Астраханской армии. Ее судьба повторяла судьбу Южной армии (Воронежского корпуса). После тяжелых боев рубежа 1918–1919 гг., значительных потерь среди личного состава подразделения астраханцев вошли в состав ВСЮР. Генерал Павлов в 1920 г. стал командиром 4-го Донского конного корпуса (приняв командование от генерал-лейтенанта К. К. Мамантова) и виновником его гибели во время боев на Маныче в феврале 1920 г. Не изменив своим убеждениям, генерал продолжал утверждать идеи «борьбы с масонством», «либерализмом и социализмом», «восстановления легитимизма» – типичные для части монархической эмиграции.

Русская Народная армия (позднее – Саратовский корпус Донской армии) формировалась летом 1918 г. на царицынском направлении. Бывший начальник ударных соединений Западного фронта полковник В. К. Манакин был назначен приказом атамана Краснова на должность саратовского губернатора. За счет мобилизаций ему удалось пополнить восстанавливаемые кадровые части нескольких полков Русской Императорской армии. Но, понеся тяжелые потери в боях под Царицыном, корпус в марте 1919 г. полностью вошел в состав ВСЮР (58).

Со стороны Добровольческой армии, победоносно завершавшей в это время бои на Северном Кавказе, отношение к формируемым армиям было негативное. В одной из штабных директив подчеркивалось: «Отношение Добровольческой армии к «Южной», «Астраханской», «Народной» и прочим армиям, формируемым под германской опекой и на германские деньги, – безусловно отрицательно; вести пропаганду против поступления офицеров в ряды этих армий не только можно, но и должно». Несмотря на столь категоричное заявление, уже в октябре 1918 г. киевские отделы Национального Центра, Союза Возрождения России и СГОР выступали за передачу данных формирований под контроль Добровольческой армии, тогда как Монархическое бюро требовало сохранения контроля за собой (59).

Такова была судьба частей Особой Южной армии. Не останавливаясь на военной стороне их истории, следует отметить как неудачный политический опыт провозглашение легитимистских лозунгов, что при всей к ним приверженности со стороны части политической элиты было все-таки неубедительным и «преждевременным» для «общества». Однако все более очевидной становилась тенденция укрепления единоличной власти, проявившаяся и на белом Юге, и в Сибири. В правых и центристских кругах востребованной становилась не монархическая власть сама по себе, а единоличная модель управления – военная диктатура.

Недостатки формирования «монархических армий» тем не менее не затронули авторитета графа Келлера. Он продолжал оставаться единственным наиболее приемлемым для монархических политиков военачальником. В октябре 1918 г. на Украине появились представители т. н. Совета Северной обороны, связанные с северной монархической группой Маркова 2-го. Они предложили Келлеру отправиться в Псков и возглавить Северную армию, создаваемую по аналогии с Южной (под теми же политическими лозунгами). Другими отправными пунктами для будущего наступления считались Вильно и Могилев. Граф согласился с предложением и стал готовиться к отъезду из Киева. При содействии князя А. Н. Долгорукова гетманское правительство открыло кредит на создание новой армии. Однако из-за задержки с оформлением пропуска в германской комендатуре в начале ноября 1918 г. отъезд в Псков так и не состоялся.

Если Особая Южная армия создавалась при активной поддержке атамана Краснова, то Северная армия стала создаваться при участии Добровольческой армии. Необходимо отметить, что решение о командовании Северной армией было принято Келлером только после получения на это письменного согласия со стороны Деникина. 2 ноября 1918 г. Келлер запросил Деникина о «признании его командующим Северной, Псковской армией» и об определении «полномочий». Незамедлительно был послан ответ, в котором командующий Добрармией «приветствовал Северную армию» и «признавал графа Келлера командующим, с правами командующего отдельной армией» (по Положению о полевом управлении войск). Признавалось «необходимым использовать все силы и средства Северной и Северо-Западной России». Генералу Ломновскому предписывалось установить тесное взаимодействие с Келлером, «немедленно стать официальным и главным представителем Добровольческой армии и объединить управление добровольческими частями в Малороссии, принять меры к охране военных складов» и «получать средства для своей деятельности у Украинского Правительства» (60). Подобная координация действий доказывает не только стремление к более тесному взаимодействию всех существовавших в то время антибольшевистских сил, но и отсутствие у графа какого-либо отчуждения по отношению к командованию Добровольческой армии, непримиримых разногласий с ним по вопросу о будущей «форме правления» в России. Несомненно, способствовали этому и результаты поездки в Екатеринодар в августе 1918 г., переговоры с Алексеевым и Деникиным. Именно Северной армии под командованием Келлера предназначалось нанесение удара на Петроград в соответствии с разработанным штабом Добрармии комбинированным наступлением на «центры Советской России» (подробнее об этом – в предыдущем разделе).