Текст книги "Каспийская книга. Приглашение к путешествию"

– Снимай! – закричал Гамзат.

– Не могу против солнца!

– А-а-а!!! – от полноты чувств закричал Гамзат.

После осмотра каньона программа была, по сути, исчерпана. Оставался Хунзах. Я был в порядке. Все я делал правильно: сменил батарейки в фотоаппарате, проверил его, сел в машину, достал из рюкзака диктофон…

Я думал, что победила моя воля.

Но победила дружба.

Потому что когда я потом прослушал запись, сделанную в машине, оказалось, что девяносто процентов времени занимает рокот машины и наши голоса, не относящиеся к делу. Потом опять звук мотора и обрывки фраз. Думаю, у меня в мозгу сбился алгоритм нажатия кнопки «запись». Когда надо было записывать, я выключал диктофон. А когда нужно было нажать на «стоп» – я, напротив, нажимал «запись».

И все же кое-какую информацию удалось выудить:

– А почему Расул Гамзатов пишет – «уздень»?.. (обрыв) «… Он вшивый вор…» (обрыв).

Снова Гамзат, громко:

– Василий! Это мой двоюродный брат. Он – начальник лаборатории, которая разводит грызуны… Разводит? Исследует… Он силен в истории. Пусть скажет. Саид, давай!

Незнакомый мужской голос. Видимо, Саид:

– Старики говорят, что был в старину в Хунзахе только один Хочбар, но он был вшивый вор…

Я осознал вдруг, что ни поэма Гамзатова, ни фильм Германа не нравятся моим собеседникам. Авторская фантазия, разыгравшая образ Хочбара в героическом и романтическом ключе, совершенно не вдохновляла местных уроженцев, которые видели во всей истории о «храбром Хочбаре» только принципиальную недостоверность, которая хуже, чем незнание, хуже чем неправда. Это выдумка, нарочитая ложь.

– Вот, ты пойми, – для убедительности привёл последний аргумент Гамзат. – Он там хватает в конце сына нуцала и бросается вместе с ним в огонь. Да?

– Да, – ответил я.

– Да кто б его подпустил к ханским детям, если он был вшивый вор?!

Удивительно, как по-разному мы, люди, умеем выстраивать системы аргументов. Меня совершенно не устраивал «вшивый вор», которым на поверку оказался настоящий Хочбар. Мне нужна была поэзия, Гамзату – правда. Но что поделаешь? Наше единство в том и заключается, что мы – разные. Все разные, но все – люди. Поэтому я верил, что в конце концов и мы с Гамзатом отыщем какое-то решение, которое устроит нас обоих.

Далее следовало бы поставить длинный прочерк – – – – – – – – – – —. Кусок действительности выпал из сознания, а потом мы сразу оказались в доме у Гамзата.

Хороший дом, одноэтажный. Стоит на отшибе. Своими руками построен. Могучий Гамзат молотом сам разбивал глыбы камня на осколки помельче, чтобы сложить стены. Хотелось перекусить, но жена Гамзата еще не пришла с погранзаставы, а он такие вопросы не решал. На терраске, в углу, где стояла обувь, я обнаружил три пары детских туфелек.

– Три дочери? – спросил я и угадал.

– А у меня две, – сказал я и на несколько мгновений это нас сблизило. Но вообще разговор не клеился. Я подумал, что если срочно не придумать что-нибудь, то опять придется пить, а больше – невозможно… Мне не выдержать гостеприимства Гамзата. И рано или поздно придется сказать ему об этом…

Но тут Гамзат тоже начал беспокоиться, звонить по мобильнику и чего-то ждать. Потом дозвонился, коротко поговорил по-аварски и вдруг сказал:

– Слушай, а что если мы не будем здесь до завтра задерживаться? Поедем в Кизляр, там пасека у одного мужика, надо бы ему улей отвезти. Завтра бы отдохнули, винца попили, рыбки хорошей поели…

Это спасло меня. И я сказал без промедления:

– Дельная мысль, только, может, до Кизляра я с вами не поеду, высадите меня в Махачкале. Высадите у гостиницы!

Гамзат кивнул.

Он снова позвонил.

И все устроилось.

И через час вместе с ульем, на машине какого-то незнакомого мужика, мы оттуда уехали.

Это было самое сильное мое, самое заветное мое желание: каким-то образом исчезнуть из Хунзаха и проснуться завтра утром в своем номере в гостинице.

И оно сбылось! Видимо, это и было то единственное решение, которое для нас обоих было подходящим.

Той же ночью машина притормозила, едва не проскочив мимо, у отеля «Петровскъ», я вылез из нее, не слишком-то ясно, как будто, осознавая себя, в баре подбил до круглого счет, опрокинув последнюю кружку…

Что удивительно? Я с самого начала стремился в Хунзах, но все-таки туда не попал. Разумеется, теперь я понимаю, что ни Гамзат, ни Магомет, если только я правильно запомнил, не хотели лишний раз светиться в Хунзахе пьяные, с подвыпившим к тому же кунаком. Но потом я вспомнил Азербайджан, Казахстан и все другие командировки, где я вызывал действительность на «контакт». И никогда это, по разным причинам, с первого раза не удавалось. За встречу с действительностью требовалась обычно плата посолиднее. Так что мне, можно сказать, на этот раз повезло. Я легко отделался. И в первый раз заглянув за ширму Махачкалы, зачерпнул горсть черствой горной земли. Горсть образов. Так что, видимо, так неправдоподобно долго ехал я в Хунзах именно за этим…

VI. ПОЛИТИКА

А поутру они, естественно, проснулись.

Вы спросите: кто это – они? Ну, я проснулся, он проснулся, мы проснулись. И сразу поняли, что у кого-то из нас адски болит голова. Болела она у обоих.

В общем, я использовал весь арсенал средств, имевшихся у меня на такой вот крайний случай. Полежал четверть часа. И постепенно перестал ощущать себя расколотым на две половинки. Выпил чаю. И после чая ясно осознал, что в этот день спасти меня может только одно: море. Море излечит все раны.

Тем более что день предстоял непростой.

Али при первой встрече дал мне приглашение на конгресс интеллигенции Дагестана. И на него надо бы было сходить. Потому что я хотел понять. Понять хоть что-нибудь из того, что происходит в республике.

Я спустился вниз и с трудом съел половину завтрака. Потом вышел на улицу и поймал такси.

За рулем сидел парень лет двадцати.

– Вам куда?

– А где у вас здесь купаются? На городской пляж.

– А, – сказал он. – Понял. Давно в Махачкале?

– Третий день.

– А я тоже только два дня, как с Алтая приехал, – похвастался он.

– Что делал на Алтае?

– Дяде помогал.

– А дядя чем занимается?

– Предвыборную кампанию делает. Там есть город – Рубцовск. И два кандидата на пост мэра…

Я почувствовал, что меня сейчас стошнит.

Но мы, по счастью, приехали. Я расплатился и стал спускаться к морю по улочкам сохранившейся старой части города. Обладающие своеобразной выразительностью довоенные двух-трехэтажные дома лепились друг к другу, образуя до некоторой степени живописное единство. Арки, дворы, жизнь дворов, выстиранное белье на веревках, детские и женские голоса, потом – площадь, собравшаяся вокруг здания аварского театра, пустынная в этот утренний час. Сразу за этим кварталом начиналась обычная махачкалинская россыпь зданий – по левую руку высилось несколько хороших, только что отстроенных 20‐этажных жилых домов, из переулка выглядывал, как штабель красного кирпича, какой-то банк, а поверх всех крыш торчали излюбленные генеральным архитектором города, тонированные темным стеклом здания цилиндрической формы.

Я спустился по улице вниз, вышел к железной дороге и увидел море.

Пляж был почти пуст. Это был очень провинциальный пляж, что и составляло главное его очарование. Несколько кабинок для переодевания, лежащие на песке доски для виндсерфинга, старая, увешанная цветочными горшками, много раз крашеная белым, и все равно готовая вот-вот снова ошелушиться спасательная станция с надписью «Медпункт»; полосатый тент над нею, увитая зеленью лестница на открытую веранду второго этажа… Позади, на променаде – несколько скамеек, брусья и перекладина для физических упражнений, возле которой топталось трое голых по пояс ребят. Они по очереди подтягивались, легко делали «подъем с переворотом» и все, как один, завершали произвольную программу, делая «выход силой». Это трудное упражнение, для которого действительно нужна сила и отличная координация движений. Когда я учился в школе, у нас в классе такое мог делать только один парень. Он был невысокого роста, но весь состоял из мускулов. И эти трое тоже состояли из мускулов.

По плотному песку у кромки моря издалека приближался бегущий мужчина. Пока я снимал с себя одежду, первый пробежал, появился второй. Далеко за ним поспевал третий. Еще там-сям по берегу, метрах в ста от меня и друг от друга сидело несколько женщин с детьми. Солнышко уже хорошо грело, но в море, в голубом прозрачном море еще холодно было купаться. Я не дал себе времени на раздумья. Плавки надел еще в гостинице. Разбежавшись, бросился в воду, предчувствуя, как сожмет меня, словно тисками, плотная ледяная морская вода. Я ждал чего угодно, но… Понимаете, я даже не почувствовал холода: такое это море было легкое. Слишком легкое, слишком жидкое, я почти не ощущал его… В общем, я секунд тридцать барахтался в эфире этого моря: ни соли, ни запаха йодистых водорослей…

И все же море меня освежило.

В 14.29 я был у здания физфака Дагестанского государственного университета. Оставалось пройти сквер перед корпусом, чтобы успеть вовремя. Я чуть-чуть наддал ходу, как вдруг властный голос крикнул:

– Перейдите на другую аллею!

Передо мной стоял человек в гладком сером костюме, держа наизготовку автомат.

Еще несколько таких же толпились и у входа в университет.

Внутри двое в камуфляже пропустили меня через «рамку» и с бесстрастной тщательностью проверили содержимое рюкзака.

Я понял, что ждут президента.

Перед аудиторией обыскали еще раз.

Точно президента.

Актовый зал поднимался амфитеатром вверх, внизу, на подиуме, сидели почетные председатели. Пара-тройка телекамер. Фотографы. Все уже на местах. К сожалению, не вижу ни Али, ни Сулиету. Протискиваюсь на единственное, словно специально для меня оставленное место. Оглядываю лица: они какие-то снулые. Четкое ощущение, что ничего нового от этого собрания «интеллигенция» не ждет, что все, в общем, прекрасно знают, как это было, бывает и будет впредь.

Появление президента, молодого, энергичного, элегантного Магомедсалама Магомедова, вызвало что-то вроде воодушевления. Зал (хотя и не все) поднялся для аплодисментов. Ректор университета предложил президенту 8484
  Теперь уже бывшему.


[Закрыть] открыть собрание, что тот и сделал, выступив с зажигательной и не в меру, быть может, оптимистической речью.

«Амбициозная экономическая стратегия», «высокое качество жизни», «модернизация должна стать стержнем нашей идеологии», «преодолеть сумятицу в мыслях и в ценностных ориентациях», – бодро начал президент.

Собрание выслушало, но не отреагировало.

«…Прорывные социально-экономические проекты, которые определяют будущее республики, могут быть реализованы только высококлассными и компетентными специалистами. Уже сегодня нам нужно готовить кадры, которые потребуются через несколько лет и которые смогут уже работать в новых условиях… Конечно, здесь нельзя избежать такой темы, как коррупция в системе образования…»

Сколь бы ни была зажигательна речь президента, двум стариканам рядом со мной она в этом месте уже наскучила, и они принялись переговариваться между собой, мешая слушать.

«…Духовная сплоченность, единство и устремленность в будущее – таков должен быть наш ответ и на вызовы террористов, и на все наши современные вызовы и угрозы!» – почти прокричал президент, но шушуканье в зале нарастало.

Зато конец выступления утонул в громоподобной овации.

После этого остальным выступающим было предложено укладываться в регламент пять—семь минут, но решительно никому это не удалось. Пять, а то и все семь минут выступающие, в зависимости от возраста и чина, уделяли хвалам в адрес президента. Несколько выступлений были по-хорошему искренни, некоторые даже глубоки – было видно, что многие ждали этого собрания, чтобы высказать наболевшее: кто-то хорошо сказал про «полуправду», которая совершенно извратила понимание истинных процессов в обществе; кто-то призвал интеллигенцию проснуться, опомниться, увидеть, наконец, в каком состоянии республика, и, как говорил Солженицын, «жить не по лжи».

Но чем дальше говорили ораторы, тем равнодушнее становился зал, и в конце, когда надо было выбрать наиболее авторитетных «представителей интеллигенции» в правление конгресса – решено было голосовать кандидатуры «списком», а резолюцию, загодя подготовленную, естественно, «принять за основу». Я вспомнил открытые партийные собрания советской поры и подумал, что ничего не изменилось…

На улице я внезапно столкнулся с Али и Сулиетой.

– Так вы там были? И как вам? – поинтересовался я.

– Это просто позор! – бурно отреагировала Сулиета. – В какой-то момент я даже хотела… – Но не уточнив, что именно, сама обратилась ко мне:

– А как ваш Хунзах? Вы повидались с Алибеком – главным знатоком старины?

– Нет, – уклончиво ответил я. Ну не мог же я сказать, что мы пьяные носились на джипе, но в Хунзах так и не попали?

– Жаль, – сказала Сулиета. – С Алибеком стоило встретиться. В свое время он мне рассказал историю, которая в какой-то мере характеризует кавказскую ментальность. Вам интересно?

– Да, – ответил я.

– Хаджи-Мурат собрал своих нукеров на площади Хунзаха и, гарцуя среди них, вдруг заметил одного молодого парня, который тоже въезжал на площадь, чтобы присоединиться к остальным. «А-а, здравствуй, сын красивой вдовы!» – громко произнес Хаджи-Мурат. Сказанное обидело парня. Тут нужно понимать сознание горца. Хаджи-Мурат назвал его «сыном вдовы» и тем самым принизил его статус, ибо тот ехал на площадь как воин, а не как «сын», и чувствовал себя не хуже остальных. Он назвал его к тому же «сыном красивой вдовы» – а это значило, что он обратил внимание на его мать, запомнил, что она красива – и к тому же вдова… Это было уже оскорбление матери. В пяти словах – столько скрытого смысла! Реакция сына была мгновенна: он выхватил пистолет и выстрелил в Хаджи-Мурата. Хаджи-Мурат успел обернуться под животом лошади, и когда пуля расплющилась о стену за его спиной – он уже вновь сидел в седле. Он ждал такой реакции парня. И все, что он сказал, он сказал, провоцируя его на выстрел. Тогда Хаджи-Мурат сказал: «Ты хорошо стреляешь. Ты славный воин». А теперь, – улыбнулась Сулиета, – ответь: чего он добивался? Показывал свою удаль? Или хотел, чтобы парень проявил себя как воин, чтобы похвалить его?

Я промолчал, чувствуя глухой стыд за то, что так и не попал в Хунзах.

– Нас ждет машина, вы поедете? – спросила Сулиета.

– Нет, поброжу немного по центру, – отказался я, не желая дальнейших расспросов о Хунзахе.

– В семь приходи ко мне, – сказал Али. – Будет один человек, с которым завтра вы поедете в Гуниб. Я хочу тебя познакомить.

Я пошел гулять, разглядывая витрины и читая вывески. Махачкала как город представляет собой довольно-таки беспомощную россыпь зданий: градостроительная твердь нащупывается лишь в административном центре, но он заблокирован бетонными плитами и постами милиции, как будто формирования «лесных» могут взять правительственные здания штурмом. Туда никто и не ходит. Кое-какая упругость планировки чувствуется и в квартале близ университета: во всяком случае, площадь перед главным зданием не случайна, к месту и расположенный рядом парк… Но стоит оторваться от этого едва начавшего формироваться скелета, как город разбегается рукавами улиц в направлениях, сложившихся стихийно и столь же стихийно застроенных. К большим и дорогим магазинам могут присоседиться наскоро и кое-как слепленные из кирпича лавчонки, укрывающие какие-нибудь «Канцтовары», «Фото с телефона» и «Ремонт» (по-видимому, телефонов же); пафосная вывеска «Золото России» соседствует с растяжкой «Джинсовый мир». Интернет-кафе DELTA встроено в ряд современных трех-четырехэтажных красиво подсвеченных домов, но дальше опять начинается какая-то самодеятельная лепнина: салоны связи, ювелирные мастерские, где заодно меняют валюту, магазины обуви, одежды и во главе всего – салоны красоты. Их невообразимое количество: «Лилия», «Технология красоты», Gloria star – как будто в естественном облике дагестанских женщин что-то требует немедленного исправления. Здесь вам сделают тату, увеличат объем губ, нарастят ресницы, «подкорректируют» глаза, нос и уши, придадут облик современной сексапильной женщины. Кстати, о женщинах. Половина из них была в платках и длинных платьях, половина – с непокрытой головой, в какой-нибудь кожаной куртке, водолазке, укороченной юбке и со старательно взбитыми на голове волосами. Так же и среди мужчин: на одного парня в зеленой мусульманской шапочке с характерной окладистой бородкой ваххабита нашелся один рокер на красном мотоцикле в кожаной куртке и кожаных штанах. Я встречал пары подруг (одна – мусульманка, другая – девушка «современного типа»), которые, прогуливаясь, явно состязались в том, кто из них произведет на мужчин большее впечатление…

«…Короткая юбка, сигареты, ночной клуб – этого дагестанский мужчина не потерпит…»

«…Скупой мужчина – вот чего не потерпит дагестанская женщина…»

Культурный раскол в дагестанском обществе очевиден: в манере одеваться, в поведении в компании и в семье, в наличии или отсутствии денег. Традиционное общество, как, впрочем, и общество советское, почти не требовало денег, ибо не знало соблазна. Теперь соблазн появился: тюнингованные автомобили, дворцы на взморье, элитная одежда, мебель, услуги… Общество невероятно расслоено на очень богатых и безысходно бедных. Зарплаты в Дагестане смехотворные. Отсюда столько статей в журналах, обсуждающих вопросы отношения к деньгам: и, как просто понять, пишут их не для богатых. Как сохранить достоинство, не имея денег? – вот главный вопрос. Но не все умеют держать в узде свои желания… А некоторые и не хотят. Уже выросло поколение молодых людей, которое с болью и горечью пережило бедность своих умных и честных родителей и ни за что на свете не хочет повторить их судьбу. Так часто начинается история современного абрека 8585
  Абрек – изгнанник из рода, ведущий скитальческую разбойничью жизнь.


[Закрыть], которая, как и положено, должна закончиться «в лесу»…

В конце своей прогулки я оказался на книжном развале у ЦУМа. Хотел купить свою мечту – русско-табасаранский словарь.

Я мечтал о нем с тех пор, как прочитал у Хлебникова:

 
Россия, хворая, капли донские пила
Устало в бреду.
Холод цыганский…
А я зачем-то бреду
Канта учить по-табасарански.
Мукденом и Калкою 8686
  Мукденское сражение было крупнейшим сражением Русско-японской войны (1904–1905), в котором на сопках Маньчжурии пало 90 тысяч человек, что в совокупности с другими военными неудачами царского правительства предопределило скорое окончание войны в пользу Японии. На Калке русские и половцы впервые в 1223 году столкнулись с монгольскими отрядами Сабудая и Джэбе, которые не смогли взять Дербент и в результате «рикошетом» унесенные в поднепровские степи, отпраздновали победу на костях побежденных русских и половецких князей, живыми уложенных под пиршественный помост.


[Закрыть]
Точно большими глазами
Алкаю, алкаю,
Смотрю и бреду,
По горам горя
Стукаю палкою.
 

Как и зачем в эту поэму о смертных днях России, в соль кровавых капель донских, в «цыганский холод» – втиснул поэт Канта и Табасаран? Одна строка – а ее не выдернешь из текста. В гражданскую Хлебников сам, зимуя в психбольнице города Харькова, перенес два тифа. В 1920‐м он через Дагестан пешим ходом откочевал в Баку – в Красную Армию, к солнцу. Отогреться. Земля, выжженная Гражданской войной, была бесплодна, как камень. И все же, будто припоминая жизнь до горячки, в которой прежняя Россия сгорела дотла, он вдруг произносит – Кант. И, чуткий на слово, из мира окружающих созвучий выуживает Табасаран – страну, одно сказочное имя которой звучит как надежда. Даже не на лучшее. Просто на что-то другое.

В книжных лавочках, расположившихся вокруг ЦУМа, были разные словари – аварский, лакский, даргинский – а табасаранского не было. В конце концов я купил «Словарь кавказских языков» для лингвистов. Многие слова в нем были записаны при помощи значков, обозначающих звуки, которые я не мог самостоятельно расшифровать. Но я постарался и выбрал из табасаранского языка начертания самые простые: мать – dada, отец – adaš, gaga; кровь – iwi; тайна – sir; барабан – daldabu. Моя мечта не подвела меня: это оказался звонкий, четкий, звучный язык. Член мужской – gurgur, холм – gunt, цапля – legleg. Вы заметили, какие отчетливые, удобные, устойчивые слова? Дело, может быть, в том, что в табасаранском языке 46 падежей и крайне неловко было бы запоминать падежные формы всякой невнятицы…

Али я нашел после долгих поисков на первом этаже Дома прессы возле бассейна с зеленоватой холодной водой. Тут же был стол под белой скатертью с легкими закусками и пивом. Наверху, над бассейном, сухо щелкали бильярдные шары. Пахло банным паром. Оказывается, Дом прессы скрывал в своих глубинах не только ресторан и гостиницу, но и банный комплекс!

Стены были отделаны речной галькой, в которую были вмурованы большие куски горного камня то желтоватого, то серого цвета.

– Играете в бильярд? – крикнул кто-то сверху.

– Наверно, все-таки нет, – сверился я со своим настроением.

– Но, наверно, ты не откажешься от кружки пива? – спросил Али и весело блеснул глазом. Я понял, что ему уже известно о наших вчерашних похождениях, и он, как человек, видавший всякие виды, по-доброму посмеивается надо мной.

– От пива – нет. – Я взял кружку и сделал большой глоток.

Я сделал большой глоток, и он впитался в мой язык, с самого утра осыпанный колким сухим пеплом.

Потом я сделал еще глоток, больше прежнего, и почувствовал, как влага наполняет жизнью и живостью мысли мой сморщенный, как сушеная груша, мозг. Не знаю, как мог я так долго крепиться. Как у меня хватило сил высидеть два часа на встрече президента с интеллигенцией.

Зато теперь я хотел прояснить возникшие вопросы.

– Али Ахмедович, – произнес я. – На встрече президент говорил об «амбициозной экономической стратегии», о «прорывных проектах»… Что он имел в виду?

– Этого я не знаю, – отозвался Али своим глухим голосом. – Он встречался с Путиным, а не я. Наверное, они выработали какую-то стратегию. Ты же слышал. Сделать Дагестан передовым, процветающим, с высоким уровнем жизни.

– За счет чего?

– Что «за счет чего»?

– За счет сельского хозяйства, за счет нефти, за счет рыболовства?

– Если мы начнем об этом говорить, мы сегодня не закончим, – сказал Али. – Если бы они имели в виду сельское хозяйство – это было бы спасение для Дагестана. Ты ел когда-нибудь лакскую морковку? Ну, когда ты попробуешь, ты поймешь… Но чтобы сделать сельское хозяйство товарным, нужно строить насосные станции для полива, нужна новая техника (я с пониманием закивал головой), нужны небольшие заводы по переработке мяса, овощей… Но, по-моему, они думают не об этом… Выдумывают какие-то пустые проекты, вроде строительства курортов – а это имеет отношение не к экономике, а к воровству денег из госбюджета. Какой дурак поедет сюда на курорт?

– А нефть? – спросил я. – В Дагестане не может не быть нефти. Нет такого места на Каспии, где нет нефти.

– Это ты расспроси у Ахмеда, когда завтра поедешь в Согратль, – отозвался Али. – Он специалист в этом вопросе.

– Но нефть есть?

– Очень немного. Чтобы разведать новые месторождения, нужно бурить на глубину шесть километров. Глубокие скважины. Это очень дорого. На Каспии есть нефть – но тут надо строить буровые на шельфе. Это тоже недешево.

– Ну, а сам Каспий? – не унимался я. – Рыбный промысел…

– Рыбный промысел еще с советских времен целиком в руках браконьеров. Прежде всего – милиции и погранцов. Ни один дагестанец не получает ни копейки с их прибылей…

В это время из парной вышли два человека в трусах и, аккуратно опустившись в зеленоватую холодную воду бассейна, одновременно блаженно вздохнули. Потом вылезли из воды и уселись на скамейку, чтобы немного передохнуть.

Один из них и оказался Ахмедом, который назавтра собирался ехать в Согратль, а потом в Гуниб. Слово «Согратль» слышал я не впервые. И хотя по звучанию оно было превосходно, в мой маршрут оно не было вписано, и я решил поинтересоваться:

– Мы, вроде бы, говорили о Гунибе, но выясняется, что мы едем еще и в Согратль…

– Какой смысл ехать в Гуниб, если не заехать в Согратль? – вопросом на вопрос ответил Али.

– А Согратль – что это?

– Согратль – это моя родина, – с мужской нежностью проговорил Али. – Вернее, наша родина. Ахмеда тоже. Единственное место на земле, где мне снятся сны. Вижу себя мальчиком. Мать вижу. В доме холодно, но надо вставать, бежать в школу, а я только жду, когда она подкинет хворост в печь, накину полушубок – и бегом к огню греться…