Текст книги "Каспийская книга. Приглашение к путешествию"

VII. СОГРАТЛЬ

Утром, когда я вышел к завтраку, двери всех номеров гостиницы были настежь открыты, горничные спешно меняли постельное белье. Дело в том, что в 12.00 в отель «Петровскъ» должна была вселиться футбольная команда «Кубань» из Краснодара – об этом я был предупрежден заранее и категорически. На сутки все постояльцы должны были покинуть гостиницу, чтобы столица республики могла, наконец, по-настоящему поболеть за свой футбольный клуб «Анжи», который хоть и не был сколько-нибудь заметной командой на мировом футбольном небосклоне, но зато был одной из самых дорогих команд в мире: каждый ее гол стоил миллионы, поскольку в «Анжи» на условиях, не имеющих аналогов, были приглашены звезды со всей планеты, ставшие в нищей республике самыми высокооплачиваемыми футболистами мира. За таким стремлением Дагестана продавить победу буквально любой ценой кроется, конечно… Впрочем, ясно без комментариев…

В 12.00 я был уже у Али, очень скоро позвонил Ахмед, сказал, что готов ехать, Шамиль подбросил меня до его дома, и мы, загрузив в багажник какую-то снедь и вещи, отправились. Ахмед был лет на десять, как мне показалось, старше меня. Большая голова с залысинами. Затемненные очки. Водолазка, тонкий джемпер с простым узором на груди, черные брюки, удобные полуботинки. Глядя на него, трудно было сказать, что это важный человек в нефтяном хозяйстве Дагестана. Что-то не вязалось в его облике с привычным обликом крупного чиновника. Ни малейшего надменства. Спокойное доброжелательство:

– Ты перекусил перед дорогой? Есть хлеб, вода. Хлеб интересует тебя?

Но меня интересовала все-таки нефть.

– Понимаешь, – пояснил Ахмед. – Со времен войны, когда здесь активно разрабатывали нефть для фронта, сохранилась устойчивая легенда – что тогда здесь были обнаружены огромные запасы нефти, причем первосортной, как говорят, «белой», которые Сталин приказал законсервировать как стратегический резерв, как только опасность прорыва немцев к нефтяным месторождениям Баку миновала. Но как всякая легенда и эта – только легенда. Нефть в Дагестане есть, и отличного качества, но ее немного. Настолько немного, что в свое время здесь не стали строить завод по переработке, мы отправляли нефть в Чечню. Когда началась чеченская война, перерабатывать стало негде и отрасль стала приходить в упадок. Тем более что старые скважины пусты, необходима разведка новых… Ну, вчера же Али рассказывал тебе?

– Да.

– Понимаешь, запасы могут оказаться и большими, но для разведки нужны деньги. Где мы их возьмем? Республика и так сидит на дотациях. В свое время Азербайджан, как только получил независимость, заключил с двенадцатью крупнейшими мировыми компаниями договор, по которому они вложили в добычу и разведку 38 миллиардов долларов. Это позволило Азербайджану разведать новые месторождения, начать добычу нефти на шельфе. Для нас это нереально. Непросто представить себе инвесторов, которые готовы вкладывать деньги в республику, находящуюся, по сути, в состоянии необъявленной гражданской войны. Да и Москва никак не поймет, что ей делать: то ли «хватит кормить Кавказ», то ли принимать долгосрочные экономические программы…

Из всей этой речи больше всего меня поразили слова: «…в состоянии необъявленной гражданской войны…»

Не ожидал, что дело так серьезно.

Я думал, речь идет о нескольких сотнях партизан, нахватавшихся экстремистской фразеологии, и теперь превративших свое существование в бизнес. Вы спросите: как я себе это представляю? Я отвечу. Кавказ оплетен сейчас невероятным клубком интересов. Никогда еще нефтяные богатства Прикаспия не притягивали к себе такое количество стран: от Европы до Китая и, разумеется, США. Никогда еще противоборствующие интересы не были так непримиримы. Никогда еще на кону не было таких колоссальных ставок. Америка уже включила этот регион в зону своих «стратегических» и, соответственно, военных интересов. Она простодушно хочет ослабления и развала России. Для этого удобно использовать Саудовскую Аравию, интересы которой в области геополитики тоже очевидны: возрождение фундаменталистского ислама и создание халифата на территории Северного Кавказа. Сегодня те, кому это выгодно, звонят, например, сторонникам халифата и говорят: «Слушайте, правоверные, надо бы поджарить Россию с юга. В этом мы заодно». Америка будет заодно с кем угодно, когда речь идет о мировом господстве. И в Саудовской Аравии начинают готовить ребят, которые приехали туда поучиться в мусульманском университете. Но уже по особому курсу. А потом они обнаруживаются сначала в Чечне, потом в Дагестане и, оглядевшись, говорят местным парням: парни, хотите автомат и тысячу долларов?

Молодежь любит пострелять. Особенно если в глубине души затаилась обида. А тысяча долларов в Дагестане – это большие деньги. Вот, как я думал, все это устроено…

Со временем я понял, что и в Москве, и в самом Дагестане есть круги, предпочитающие решать все государственные вопросы силой. Их влияние велико, еще обширнее – тайные возможности. Вот почему в Дагестане так трудно разделить большую мировую политику, процессы внутреннего разлада и обычную провокацию.

Дорога свернула в горы. Один раз мы проехали блокпост на перекрестке – кое-как обложенный мешками с песком окоп, бронетранспортер, караулку…

Через некоторое время Ахмед произнес:

– Вот здесь чаще всего эти «лесные» и появляются…

Я поглядел на него: хорошая машина, при деньгах… Но Ахмед был абсолютно спокоен.

– А как вы сами, Ахмед, ко всему этому относитесь? – осторожно спросил я. – Я понимаю, безработица, отчаяние, ожесточение… Но убивать невиновных? Устраивать взрывы в метро?

Ахмед помрачнел.

– К исламу это не имеет никакого отношения, – наконец выговорил он. – В исламе даже думать о человеке плохо нельзя, не то что убивать…

Я запомнил эту фразу. Сказать такое мог только брат мой по духу. А не за тем ли я ехал сюда, чтобы отыскать подобное созвучие в мыслях и чувствах? И вот – в Дагестане это случилось впервые. И как прекрасно это прозвучало… Человек подобен Богу только в любви. На все остальное, а особенно на всякий суд и расправу, как показала история, способен любой «благодетель человечества». Бог для этого не нужен.

Потом мы останавливались два раза.

Первый раз на повороте дороги, откуда открывался широкий вид на горы. Ахмед открыл дверцу автомобиля, вышел, глубоко втянул носом воздух.

– Вот… – произнес он, делая неопределенный жест рукой. – Смотри: это наши горы. Даже запах другой. Чувствуешь, как смолой пахнет?

Горы, пожалуй, и вправду были другими. В отличие от тех, что я видел по дороге в Хунзах, они были не столь суровы: вершины уже не щерились острыми зубьями, по нижним склонам и в ущельях рос лес, кое-где по террасам, спускающимся к реке, были насажены сады… Неумолимый серый цвет уступил место пятнам желтого и зеленого, там-сям пенились зацветающие абрикосовые деревья…

Второй раз мы остановились возле небольшой гидроэлектростанции. Это была Гунибская ГЭС. Обычная гидростанция, построенная в узком каньоне Каракойсу. Ахмед попросил меня выйти. Я не охотник разглядывать объекты такого рода, тем более что технически она не представляла собой ровным счетом ничего примечательного. Не Красноярская ГЭС…

Тем не менее я вылез.

– Смотри, – указал на противоположный склон ущелья Ахмед. – Видишь, там набиты в камне тропинки? Уже стерлись, но еще можно разглядеть…

– Да, вижу, – сказал я.

По темно-серому твердому камню будто гвоздем были процарапаны едва заметные узкие тропки, поднимавшиеся, как казалось, от воды. Но на самом деле пробиты они были в те времена, когда вода в ущелье не стояла так высоко. Ведь никакой ГЭС не было и в помине. Видимо, поднимались с самого дна ущелья.

– Это тропы, по которым имам Шамиль проводил свои войска, – сказал Ахмед.

Тропки были столь узки, что невозможно было представить движение по ним армии. И там не менее. Теперь понятно, почему Шамиль внезапно объявлялся там, где его меньше всего ждали…

Архитектурным украшением плотины был рукотворный утес, на котором была начертана «молитва горца», и высокая башня, на которой была единственная надпись: «Андалал».

– Али просил, чтобы я рассказал тебе об Андалале, – сказал Ахмед. – Но лучше меня это сделает наш несравненный специалист… Магомед!

Нечто большее, чем уважение, было выражено этим восклицанием.

– За этим мы и едем в Согратль – бывшую столицу Андалала…

Я не удержался от расспросов. И так впервые узнал о горских «вольных обществах». Оказывается, помимо ханств, уцмийств и нуцальств в горном Дагестане существовало более шестидесяти вольных горских обществ, в которых власть никогда не принадлежала феодальной аристократии и правление избиралось демократическим способом. Я питаю особый интерес ко всем формам самоуправления народа, хотя и знаю, как они редки. Редки даже следы, даже память о них. Однако те формы самоуправления, которые существовали на Кавказе, были совсем «свежими». В Андалальское вольное горское общество входило тринадцать селений. От каждого селения избирался достойнейший из достойных – кандидат на должность кадия 8787
  Кадий – в исламе судья, толкующий законы шариата; в Андалале – избранный глава вольного общества, задачей которого было следить за исполнением законов шариата и законов Андалала.


[Закрыть]. Всего тринадцать человек. Потом составлялись группы выборщиков от каждого селения, которым представляли каждого кандидата: вот согратлинский представитель, вот его заслуги, вот свидетельства учености, вот, наконец, его слово… А это – представители из Чоха, из Гуниба… Выборщики терпеливо выслушивали, совещались и в конце концов избирали кадия. История распорядилась так, что все кадии Андалальского общества были из Согратля. Потому Согратль и считается столицей Андалала…

Я был потрясен. Теперь я понимал, почему непобедимым казался Шамиль, имея армию вольных стрелков, никогда не ведавших ни чужеземной, ни государственной власти над собой…

Слева в ущелье промелькнул красиво прилепившийся к отвесной стене горы аул: это был Чох.

Мы давно ехали по территории Андалала. До Согратля оставалось не больше десяти километров.

Я смотрел во все глаза. За шумом мотора я едва разобрал слова Ахмеда:

– Сейчас мы возродили общество. Пока что только в Согратле.

– И мы сможем поговорить с кем-нибудь из этого общества?

– Да мы давно уже с тобой говорим, – сказал Ахмед.

– В каком смысле?

– В том смысле, что сейчас я избран руководителем…

VIII. МАГОМЕД АХТУХАНОВ И НАДИР-ШАХ

Машина переехала мост и по крутому серпантину взобралась сразу в центр Согратля, к площади перед мечетью. Здесь дорога закончилась. Выше в горы в этих местах путей не было. Со скамейки встал высокий, лет шестидесяти пяти человек, в своей шерстяной шапочке чем-то неуловимо похожий на протестантского пастора. Это и был поджидавший нас Магомед – бывший директор местной школы, знаток согратлинской старины и хранитель местного музея.

Пока мы ехали вверх на машине, я совершенно не разглядел селение, потому что с одной стороны всегда была отвесная, будто специально сколотая стена горы, а с другой – крыши домов, которые располагались ниже дороги. Теперь я огляделся: мечеть на площади была большая, с высоким минаретом, кажется, перестроенная. От нее в четыре стороны расходились узкие, мощенные камнем улочки. Дома, в основном двухэтажные, были сложены из хорошо обтесанного желтого, с черными подпалинами, камня размером в два кирпича. Больше похоже на небольшой средневековый город, чем на каменную деревню вроде Гала. Мы поднялись по ступенькам, нырнули в арку, дальше я стал было поворачивать влево: там была узкая мощеная улочка и дверь, к ручке которой был привязан черный ослик с бежевыми очками вокруг глаз, но Магомед позвал меня в другую сторону. Тут тоже была узкая улочка в марокканской цветовой гамме: белые стены, синие двери, над дверями – латунные таблички с арабской вязью, которой был записан перечень колен живущего в доме рода – и опять белые стены, синие двери, синие окна. Куча хвороста, угодившая в кадр, означала, что зимой здесь холодно, нужно много тепла и, значит, много дров. Внезапно под ногами блеснула золотистая солома, запахло хлевом, и по правую руку вдруг открылись – как показалось мне – древние каменные сараи с кизяком, сушившимся под крышей на открытом, продуваемом ветром втором этаже. Кизяк – высушенный навоз животных – это главное топливо любого степного кочевья, любого поселения в горах. По крайней мере, в старое время. Я пригляделся. Кизяк я видел разный: сушеный лепешками и резаный квадратами. Но здесь он походил скорее на бурые, смешанные с соломой аккуратные сырцовые кирпичи. К тому же для просушки он был уложен правильной кладкой. Брикеты были совершенно ровными, ибо, как я догадался, предварительно были раскатаны тяжелой каменной «скалкой», лежащей рядом. Такой кизяк был своего рода артефактом.

– О черт, какой кизяк! – потеряв всякую осторожность в выражениях, воскликнул я, доставая фотоаппарат.

– Да, это кизя-ак! – одобрительно подтвердил Магомед. – Осталось совсем мало людей, которые еще умеют делать настоящий кизяк… – он помолчал, как будто считая. – Пять или шесть хозяйств.

Язык сам выдал себя, архаика подобного словоупотребления была очевидна: в Согратле «хозяйством» называют семью, в том числе и городскую, давно утратившую крестьянскую патриархальность.

Дом Магомеда располагался наверху селения, в предпоследнем ряду домов под вершиной, и выстроен был заведомо позже, чем дома из желтого камня в центре. Это был обычный двухэтажный дом, встроенный в линию таких же: в первом этаже – помещение для скота и кладовая, второй этаж – куда поднималась наружная лестница – жилой. Кухня, гостиная и две небольшие комнаты. С площадки лестницы перед входом открывался отличный вид: снежные занавеси Большого Кавказа все так же маячили вдалеке, как и в Хунзахе, только были, кажется, дальше.

Патимат, жена Магомеда, сразу накрыла для нас чай перед открытым окном гостиной с видом на горы. А поскольку было время обеда, на стол постепенно были выставлены все яства, которые были в доме: пресная брынза, хлеб, мед, похожий на черное масло урбеч 8888
  Урбеч – размолотые льняные семена с маслом и медом. Обычно намазывается на хлеб домашнего приготовления.


[Закрыть] и главное блюдо – традиционный мясной хинкал.

Мы, как того требует обычай, умылись с дороги, и я наконец с удовольствием втянул крепкого чаю. Завязался разговор. Магомед говорил удивительно: ясно, аргументированно, четко, будто читал по книге. Через некоторое время я, слушая его, осознал, в каком месте происходит наше чаепитие. Прямо в окно, не вставая из-за стола, можно было увидеть на противоположном склоне ущелья крепость или развалины крепости. Это укрепление 8989
  Крепость называется «Хонда Халадух». «Хонда» – это по-аварски северный склон горы. Название означает «Крепость на северном склоне». Южный склон называется «сос».


[Закрыть] было выстроено еще во времена Кавказской войны по приказу Шамиля. Двадцать лет спустя после его добровольной сдачи здесь до последнего сражались против царских войск согратлинские повстанцы 1877 года, неудачно попытавшиеся вновь поднять на джихад вольные горские народы. Если же выйти на площадку лестницы, то оттуда открывался вид на еще один памятник, посвященный разгрому в решающем сражении почти невероятного по мощи врага – персидского шаха Надира. Сражение происходило прямо на склоне горы, видной с Магомедова «балкона». Чтобы русский читатель мог лучше представить себе, в каких обстоятельствах происходило наше чаепитие, нужно вообразить себе площадку, с одной стороны которой были бы видны, скажем, бастионы Севастополя, а с другой – Куликово поле 9090
  Имеется в виду героическая оборона Севастополя (1854–1855) во время Крымской войны и сражение на Куликовом поле, где в 1380 году объединенные силы Руси разбили орду крымского хана Мамая, что ознаменовало начало духовного подъема, в результате которого Русь освободилась от татарского ига.


[Закрыть]. То есть места, где в полной мере проявилось самоосознание и мужество народа, его решимость умереть, но не сдаться.

– Вам, наверное, известно, – продолжал меж тем Магомед, – что Надир-шах – он был политическим деятелем и государственным строителем такого масштаба…

Если поставить на стол хорошо округлившуюся тыкву и положить рядом маковое зернышко – то будет проще представить «масштаб соответствия» тогдашней Персии и Андалала. Но Надир-шах поперхнулся-таки этим зерном на склоне горы, видной с Магомедова балкона.

Надир-шах был из тюркского племени афшаров, которых притащило в Иран монгольское нашествие. Афшары осели в Азербайджане, но в XVII веке Аббас Великий9191
  ^VIII Аббас I Великий (1557–1628) – персидский шах из династии Сефевидов. Он реорганизовал войска, с помощью которых в 1597 году изгнал из Хорасана (северо-восточной провинции Ирана) узбеков, возвратил завоеванную турками провинцию Азербайджан, Ширван и Грузию (1603–1607) и в 1623‐м завоевал даже Багдад, причем проявил страшную жестокость. В союзе с англичанами в 1622 году разрушил цветущую португальскую колонию в Индии – Ормуз. Жестоко преследуя суннитов, Аббас относился терпимо к христианам. Испания и Англия имели представителей при его дворе. Аббас вступил в сношения с Московскою Русью ради совместных действий против турков и крымских татар. Свою столицу Испагань Аббас украсил великолепными зданиями, устроил дороги, оживил торговлю, выстроил множество караван-сараев и энергично поддерживал общественный порядок в стране.


[Закрыть] переселил часть их в Хорасан, для защиты восточных пределов своей империи от узбеков. Персия тогда из последних сил пыталась удержаться в своем положении великой восточной империи, хотя, как вскоре выяснилось, на вызовы Нового времени она так и не смогла ответить. После Аббаса (1578–1628) страна уже не знала настоящего величия. Началось с того, что персидский трон, когда-то с таким трудом отвоеванный у туркменских правителей шейхом Исмаилом Сефеви, вновь оказался в руках чужеземцев, на этот раз афганцев. Афганское завоевание совпало с «персидским походом» Петра I, чем и объясняется легкость, с которой Россия получила Баку и Дербент и даже значительные куски южного побережья Каспия. Афганский шах Махмуд щедро раздаривал земли, лишь бы удержаться на троне. В это время будущий шах Надир, а тогда просто Тамас-кули, был разбойником – разумеется, удачливым и неуловимым. Узнав о подвигах племянника, его дядя, правитель Келата, пригласил его изгнать афганцев, которые грабили и убивали мирных жителей города. Тамас-кули справился с этим без труда. Затем по собственной инициативе совершил несколько подвигов, которые сделали его имя известным не только в Хорасане, но и при дворе сефевидского принца Тахмаспа II, собиравшего войска для свержения афганцев. В последующие годы, возглавив войско, Тамас-кули добыл решающие победы в этом противоборстве: афганская династия была низвергнута, но на персидский престол взошел не законный наследник из династии Сефевидов, а его полководец. Путь от полководца до шаха разбойник Тамас-кули прошел за десять лет. Когда по его приказу Тахмасп II и его юный сын были умерщвлены, Надиру было 48. Возраст, подходящий для государственного мужа, но несколько староватый для воителя. Однако Надир-шах был из той породы благодетелей человечества, которых принято называть завоевателями. Причем завоевать он хотел ни много ни мало, а весь мир. Как все настоящие завоеватели. Правда, в представлении шаха Надира «весь мир» означал примерно то же, что это сочетание слов значило для Кира, Ксеркса, Дария I и других воинственных персидских владык античного времени, для которых существовали довольно четко очерченные края Ойкумены: Малая Азия, Средняя Азия, Закавказье, Афганистан, Индия. Единственное новшество было, пожалуй, в том, что шах Надир дипломатическими усилиями добился выгодного мира с Россией, по которому она в 1735 году вывела свои войска с прикаспийских земель, вернув Персии Баку и Дербент. Он также желал владеть Каспийским морем, а не только его берегами и пригласил англичан для постройки военного флота. Это почти наверняка привело бы его к столкновению с Россией, но он был настолько самоуверен, что надеялся без труда забрать у нее по крайней мере один нужный ему город – Астрахань. Во всем остальном он действовал стереотипно: в 1733‐м и 1735‐м наголову разбил турок, принудив их к возвращению всех прежде завоеванных у Персии провинций, включая Азербайджан; в 1737‐м вторгся в Афганистан и разметал афганцев, считавшихся «непобедимыми». Из них же он составил ядро своего войска, которое первым делом было двинуто на восставший Дербент, задавленный шахскими податями. Говорят, что у оставшихся в живых мятежников он повелел вырывать в назидание один глаз 9292
  Эти глаза защитников города по преданию захоронены под каменным столбом во дворе дербентской Джума-мечети.


[Закрыть], сто семей из мятежного города он выслал в глубь Персии и собирался полностью заменить население города на более благонадежное. Но завоевателю, решившемуся покорить весь мир, надо было выбирать, что делать: рвать глаза мятежникам или строить империю, не знающую себе равных. В 1738‐м Надир-шах через Герат вошел в Индию и наголову разбил войско Великих Моголов неподалеку от Дели: помимо афганцев в армии Надира служили еще туркмены, которые тоже были тяжелы на руку. Поэтому, когда в Дели начался мятеж, он просто велел своему войску, не отвлекаясь на такие мелочи, как глаза, вырезать 200000 жителей города. Из Индии он привез несметные сокровища, в том числе знаменитый «Павлиний трон», для которого самое время было построить подходящий дворец в полюбившемся ему замке города Келат.

В 1740‐м настал черед Средней Азии. Бухарский эмир сразу уступил Надир-шаху земли до Аму-Дарьи и выдал свою дочь за его племянника; Хивинский хан, не пожелавший сдаться, несмотря на яростное сопротивление был разбит, и на его место посажен был брат рассудительного Бухарского эмира. Таким образом пазл, издавна известный персидским завоевателям как «Весь Мир», был собран за семь лет. Но что это была за империя? Все вновь приобретенные провинции кипели восстаниями. Вновь вспыхнул мятеж в Дербенте. Чтобы усмирить его, и усмирить примерно, шах отправил к стенам древнего города 32‐тысячную армию во главе со своим братом Ибрагимом. Из похода вернулось едва ли восемь тысяч человек… И тогда Надир-шах решил сам возглавить карательную экспедицию в непокорный Дербент. В истории «повелителей мира» часто обнаруживается роковая ошибка, роковой шаг: вместо запада – на восток, вместо востока – на запад; чудовищные силы собираются на второстепенных, стратегически не значимых направлениях. Нет сомнения, что, встав во главе своего войска, шах Надир взял бы Дербент, чтобы избавиться от смуты в государстве. Но разве для этого нужна была стотысячная армия? Эта громада не могла уместиться в городе меж двух стен, она физически переполняла его, как тесто, перла во все стороны и растекалась по окрестностям. Кроме того, войско, собранное для похода и для резни – оно и требует похода и резни, и, повинуясь этому порыву, повинуясь запаху свежей крови, доводившему его до исступления, Надир совершил роковую ошибку: он преступил дербентскую стену и ступил в Дагестан. Первый же шаг в горы Табасарана был грозным предупреждением: несмотря на то, что силы Повелителя мира и табасаранцев никак нельзя было соразмерить, кровавая битва, в которой никто не мог одержать верх, продолжалась три дня, и сам Надир-шах только поражался «мужеству и жажде к победе» первого же повстречавшегося на его пути горского народа. Через несколько дней табасаранцы вновь подстерегли войско шаха и, укрепившись на вершинах гор, так осыпали его стрелами, что за два часа восемнадцать тысяч воинов покинули этот беспокойный мир, и армия вынуждена была отступить. Узнав об этом, Надир-шах пришел в такую ярость, что велел сбросить с горы командующего армией и еще четырех пятисотников. Когда к началу сентября 1741‐го Надир-шах прорубил себе путь на территорию Андалала, в этой немыслимой резне с горцами уже был сокрушен главный противник – лакский Сухрай-хан. И хотя сыновья Сухрай-хана были отправлены за помощью на север, в Хунзах, откуда была родом их мать, а также с письмами к вольным горским обществам, их отец, Сухрай-хан, ехал при шахе уже в качестве пленника.

Магомед рассказал, как согратлинцы получили от Надир-шаха грозное письмо, в котором тот давал андалальцам три дня, чтобы изъявить покорность и прислать к нему в лагерь аманатов (почетных заложников). Вместе с письмом посланниками шаха был доставлен мешок пшена, что на символическом языке должно было показать количество воинов, готовых, как поток зерна, затопить Андалал…

Магомед, попивая чай, с каждым словом все больше воодушевлялся, вспоминая безупречность поведения предков, как будто и сам был среди них.

– Получив это письмо, кадий Андалала Пир-Мухаммад созвал военный совет представителей каждого селения и сначала поставил вопрос: дать отпор или сдаться на милость врага? Конечно, все ответили, что мы даем отпор. Будем биться до конца. Немедленно снарядили гонцов во все стороны, чтобы все, кто мог, присоединялись к андалальцам. И написали ответ. Три слова и всего шесть букв: «ин ва ин» – это означало – «или – или». Если Всевышнему будет угодна наша победа – мы победим. А если Всевышнему будет угодна ваша победа – победите вы. Это неизвестно. Но в ответ на ваше пшено мы посылаем специально ощипанного петуха: пшено может склевать и этот петух, это не проблема. Ко всем соседям были отправлены послы, это был крик о помощи: сегодня – мы, а завтра – если мы не выступим общими усилиями – будете вы. Враг силен. Надир-шах ведь привел сюда шестидесятитысячную армию.

– А сколько мог выставить Андалал?

– Андалал мог выставить пять–шесть тысяч воинов, и то, если бы половина набиралась конных, то это было бы хорошо. Я имею в виду всех мужчин от пятнадцати до пятидесяти лет. Первыми пришли на помощь соседи – ныне Чародинский район, мы называем его вольное общество «Королал». Сразу оно приступило. Кадий был уже в доспехах. Важно было не дать врагу использовать конницу, не дать врагу использовать артиллерию. Поэтому, сохранив при себе свою личную гвардию, кадий разбил всю свою армию и армию всех, кто приходил на помощь, на мелкие мобильные отряды. Дал им свободу действий с одним предписанием: нападать со всех сторон. Вы же были у плотины, где Гунибская ГЭС? Театр военных действий начинался в этом ущелье и доходил до границ соседнего ханства. И всем ополчениям ставилась такая задача: воевать наскоками, постоянно наносить удары врагу и тут же отходить. Распылять, раздергивать армию Надир-шаха. Это была главная тактика, выработанная Пир-Мухаммадом. Он прекрасно понимал основную причину поражения Сухрай-хана: тот позволил Надир-шаху сразиться лоб в лоб. В народной песне Дагестана есть такие слова: «Самый богатый правитель Дагестана Сухрай-хан смог выдержать только до полудня…» Если такой сильнейший правитель выдержал в сражении с Надир-шахом до полудня, то андалальцы в лобовом бою смогли бы выдержать в лучшем случае полчаса. Были разные военные хитрости. Женщинам было приказано ходить по кручам и скальным склонам, а оттуда спускаться с ишаками, рассыпать золу, песок, так, как будто поднимается пыль: чтобы шах видел, что к андалальцам приходят все новые и новые подкрепления…

Меж тем один за другим отряды Надир-шаха попадали в ловушки: самую крупную победу одержали горцы в Аймакинском ущелье: отряд Надир-шаха с трех сторон окружали скалы, с четвертой – войска мехтулинского хана и хунзахского нуцала. Не имея возможности развернуться и выстроиться в подобие боевого порядка, прославленные и непобедимые воины Надир-шаха в сумятице давили друг друга, а горцы просто резали их, как баранов.

Другая засада – и от четырехтысячного отряда уцелело едва пятьсот человек. Еще одна – шестьсот из шести тысяч.

Мы вышли на «балкон», откуда виден был монумент в честь победы над Надир-шахом.

– А что же произошло на этом склоне? – спросил я. – Когда-то ведь горцы должны были встретиться с Надир-шахом в решающей битве?

– Вот эта вот скала, видите? Чуть выше, там, где темная осыпь, был шатер Надир-шаха. И вместе с лакским Сухрай-ханом они оттуда наблюдали. По преданию, двое богатырей на речке сначала бились, наш воин вырвал у врага сердце, разрезал, пустил кровь в реку – и это было доброе предзнаменование…

Главная задача андалальцев была не дать Надир-шаху использовать конницу, тяжелую пехоту, артиллерию – то, в чем имел он преимущество. Надо было их заманить в пересеченную местность, так, чтобы конница не могла действовать…

Но ослепленный гневом Надир-шах уже двинул вперед свое войско. Огромной лавиной оно скатилось на место, где сейчас построен мемориал. Там изначально стояло объединенное войско дагестанцев. Но когда эта лавина достигла этого ровного, словно специально предназначенного для битвы места – там не оказалось никого. И тут же со всех сторон из-за скал, из ущелий на войско Надира напали горцы. Со всех сторон напали! И строй непобедимой армии был сломан. Никто в персидском войске не понимал, что происходит. Так тактика Пир-Мухаммада победила огромную армию Надир-шаха. Тактика постоянной войны…

Поражение было чудовищным.

За Кумадагским перевалом арьергард Надир-шаха настиг сын Сухрай-хана Муртаза-Али-бек и нанес ему последний удар. В результате Надир-шах вернулся в Дербент с третью войска, лишившись казны, артиллерии и тридцати трех тысяч верблюдов и лошадей.

Разумеется, Надир-шах, «властелин мира», был не из тех, кто прощает такие обиды. Он сделал Дербент своей резиденцией, построил дворец в цитадели Нарым-Кала, собрал новую армию, разместив ее в военном лагере под городом, и отсюда стал посылать военные экспедиции в Кайтаг, Табасаран, Аварию и другие области Дагестана. Жестокость развилась в нем неправдоподобно: он заподозрил своего старшего сына в подготовке заговора против него – и лично выколол ему глаза. Раскаяние и упреки совести довели Надира до умоисступления. Но он не умел побороть эти состояния почти что буквального помешательства, ибо был целиком объят скорлупой зла: ничего другого он не видывал и сам не умел поступать иначе. «В отместку» за ослепленного сына он велел казнить пятьдесят ближайших придворных («не остановили!»). Взбунтовавшиеся города его войско вырезало до последнего человека, так что, заслышав о приближении Надир-шаха, все жители заранее бежали в горы. Жадность и мелочность шаха во взыскании налогов не знали равных себе. Он обозлил не только завоеванные окраины мира, но и собственно Персию. Его стали ненавидеть.

Закончилось тем, что в 1745 году во время очередного похода в Дагестан он был наголову разбит на прикаспийской равнине уцмием Кайтага Ахмед-ханом при участии сильного отряда табасаранцев, которые ничего не забыли и не простили ему.

Потерпевший невиданное поражение шах, своею жестокостью внушавший только ужас, больше не был нужен и в 1747‐м был убит в результате заговора, составленного его племянником…

Примечательно, что, характеризуя военные действия Надир-шаха в Дагестане, Братищев 9393
  Братищев Василий Федорович – дипломат XVIII в. С 1736 г. он был переводчиком при русском консуле в Персии, а по смерти последнего в 1742 г. был назначен русским резидентом в Дербент.


[Закрыть] в письме к канцлеру Александру Михайловичу Черкасскому 9494
  Черкасский Алексей Михайлович (1680–1742) – князь, канцлер при императрице Анне Иоанновне (1693–1740).


[Закрыть] писал, что в продолжение двух лет шах не мог справиться с местным населением, которое «к защищению своему имело только ружье и саблю, но лишь вконец разорил государство, подорвал свои сбродные силы». Жаль, что донесение это, которое могло бы послужить российскому самодержавию бесценной подсказкой, дошло ко двору в царствование Анны Иоанновны, а не позднее, когда России самой пришлось определять приоритеты своей политики на Кавказе и, в частности, в Дагестане. Впрочем, при Николае I 9595
  Николай I (1796–1855) – российский император (1825–1855).


[Закрыть] и «партия мира», и «партия войны», существовавшие при дворе, отлично знали исторический урок, заключенный в дагестанском походе Надир-шаха. Роковую роль в Кавказской войне сыграла, конечно, личность самого императора, ни во внутренней, ни во внешней политике не склонного к решениям хоть сколь-нибудь мягким. Но мог ли император Николай подозревать, что здесь, на Кавказе, встретит противника по-человечески гораздо более одаренного мужеством и волей – имама Шамиля?

Внезапная догадка пронзила меня.