Текст книги "Каспийская книга. Приглашение к путешествию"

IX. ФИКРЕТ

Проснулся в семь: слишком рано после такого дня, как вчерашний.

И тем более рано для дня сегодняшнего. Последнего дня моей поездки. Обратный билет я нарочно заказал на самый поздний рейс. Сегодня мы с Азером договорились ехать на Апшерон.

Первое утро без дождя.

Я потрогал кроссовки, пристроенные мною на кресле под кондиционером после того, как вчера вечером я, как археолог, выскреб их из двух комков бесформенной серой глины. Оставшиеся на их коже сероватые разводы напомнили мне о том, что произошло. Я добился-таки своего: мы наконец столкнулись с реальностью. Вероятно, такое столкновение и должно было быть брутальным: я еще слишком мало знал об этой стране, обо всем, что пряталось от меня. Поэтому и не мог соприкоснуться с действительностью на уровне более тонких смыслов. Но зато у меня появился друг. Друг, который из-за меня рисковал своей жизнью.

Друг.

Вчера он кое-что рассказал о себе. Кое о чем поведал.

В начале перестройки один питерский начальник сдал ему и его дружкам за небольшую взятку в семьсот, что ли, баксов всю сеть магазинов «Военторг». Двадцать две площадки. И они там открыли первые в России круглосуточные продовольственные магазины. Эффект был такой, что Азер сразу сделал себе состояние.

Еще был завод, который производил шины для всех грузовиков на пространстве бывшего СНГ. Личные машины, если кто помнит, в середине 90‐х быстро поменялись на иномарки, а грузовики еще долго оставались старые. Достаточно представить, сколько это машин и какой, соответственно, был оборот у завода, чтобы понять, что на этом Азер тоже сделал себе состояние. Происходило все в городе Волжске, возле Саратова. А потом что-то сломалось в колесе фортуны. Местная милиция что-то перепутала. Обычная милиция, в доску своя. Петрович там, Василич. Они перепутали, приняли Азера за кого-то другого, арестовали и четыре дня убивали. Старшóй, Василич, норовил изо всей силы ударить его дубинкой по голове. Специально старался по голове. Изо всей силы. Четыре дня.

Когда ошибка выяснилась, а Азер не умер, а оклемался после всего этого, он не стал никому мстить, он бросил бизнес, бросил друзей, жену бросил, все бросил и уехал в Германию.

Он жил в мире, который чуть не пришиб его.

К этому оказались причастны все: он сам, друзья, враги, жена, женщины, с которыми приходилось иметь дело…

И он понял, что больше не хочет.

Решил попробовать пожить в параллельном мире. Где все по-другому. И в Германии это ему удалось. В Азербайджан он вернулся, чтобы устроить маму. Отправить то ли к брату в Грузию, то ли к сестре в Канаду.

Сказал так:

– Нашел работу, где платят немного, зато все ясно. Приезжают журналисты – работаешь с ними. Никакой грязи. И никакого бизнеса. А сам просто ждешь, когда можно будет уехать. Понял?

Я был потрясен вчера. Я сразу почувствовал в Азере человека, много повидавшего в жизни и хорошо знающего людей. Но такого поворота не ожидал.

– Понимаешь, я лучше соглашусь быть никем в Германии, чем кем бы то ни было – здесь, – сказал он и горько усмехнулся.

Причем он сказал все это на подъезде к Баку 4 марта 2010‐го, он был уверен, что уедет. Ведь канцлер Германии Ангела Меркель еще не заявляла о крахе мультикультурной политики. А теперь он решительно ни в чем не может быть уверен, мой друг Азер.

Вот ведь странно устроен мир.

Апшерон, куда мы с Азером собирались отправиться, представляет собою полуостров, вдающийся в Каспийское море на 70 километров с запада на восток. На южном побережье его расположен Баку. На Апшероне нет ни рек, ни гор, ни лесов: ничего, кроме нескольких озер с соленой водой. Главной особенностью этого места всегда была необычайная, поражавшая всех ранних географов, насыщенность его нефтью. Это сердце каспийских нефтепромыслов и настоящее чудо природы. С. Г. Гмелин 3131
  Гмелин, Самуил Готлиб (1744–1774) – выдающийся русский путешественник немецкого происхождения; во время экспедиции в Прикаспийские области и Персию собрал богатый материал, но на возвратном пути был в Дагестане ограблен и взят в плен одним кайтагским князьком, умер в плену.


[Закрыть], увидевший эти места за двести с лишком лет до меня, с восторгом пишет об апшеронских нефтяных полях, где земля пропитана нефтью настолько, что эти места пылают неугасимым «изсиня-желтым» огнем.

Я, разумеется, понимал, что мне не удастся увидеть полыхающую землю хотя бы потому, что за последние полтора века все нефтяные поля были отжаты досуха. И все же всполохи гмелинского «изсиня-желтаго» огня гудели в моей голове и мое любопытство представляло себе картины не в меру поэтические. Раз уж я в Азербайджане – как не попасть на Апшерон? Но я был в командировке и не мог кататься на машине с Азером по своей прихоти. Тем более по нефтяным полям. Для того чтобы отправиться на Апшерон, мне нужен был другой аргумент.

В десять раздался стук в дверь. На пороге стоял Азер в новых, не вчерашних, изящных черных ботинках. Перехватив мой взгляд, он рассмеялся. Увидев, что я встал и взял рюкзак, произнес:

– Не торопись. По поводу нашей поездки на Апшерон придется заехать в офис.

– Для чего?

– По-моему, Ализар хочет поговорить с тобой…

У меня не было желания говорить с Ализаром. Но он принимающая сторона и отказать ему – невозможно. Если речь зайдет о поездке, то у меня есть что сказать. Если же мы поедем без согласования – Азеру придется за это расплачиваться.

– Что ж, – поднялся я. – Поехали.

Почему-то мне и в голову не приходило, что заехать в офис нужно было в первый же день из элементарной вежливости, чтобы поблагодарить за прием. Ну а после вчерашнего восхождения… Разумеется, начальник имел право посмотреть на залетевшую к ним диковинную птицу. Эта мысль догнала меня, когда мы уже ехали по городу. Я ощутил готовность к разговору.

Офис: три комнаты, отделенные от коридора стеклянной перегородкой, пара сотрудников, приветливо поднявшихся навстречу нам с Азером… Один был полноватый, начинающий лысеть бонвиван лет тридцати пяти. Другой, которому Азер вчера звонил с вершины Кягниздага, уважительно величая его «Али-бей», выглядел совсем молодым человеком, который, как мне показалось по его воодушевленному взгляду, сам бы не прочь был поучаствовать в наших приключениях, вместо того чтобы сидеть здесь на телефоне…

– Очень приятно…

– Очень…

Последней в комнату вошла молодая женщина такой оглушительной красоты, что в старом серванте моей души что-то дрогнуло и задребезжало. Это, похоже, произвело хорошее впечатление на сотрудников офиса: они радостно заулыбались. Но Боже, каких же прекрасных женщин ты порой создаешь! Она нисколько не напоминала мне мою незнакомку – та была как солнечный зайчик, появлялась – и исчезала… Уже два дня она не показывается… И я не знаю – суждена ли нам еще одна встреча?

Женская тема была внезапно прервана приглашением к начальнику.

Офис – крошечная ячейка в механизме азербайджанских масс-медиа: он должен обеспечивать всем необходимым работу журналистов, как и я, приехавших из Москвы по командировке журнала «Баку». А заодно и присматривать за ними. В Азербайджане серьезно относятся к международному общественному мнению. Поэтому, каким бы маленьким начальником ни казался Ализар, именно от него сейчас зависело, сбудутся ли мои мечты.

Я вдруг очень остро это ощутил.

Открыв дверь в кабинет, я увидел человека: удлиненное лицо его было, пожалуй, выразительно, как и голубые выпуклые глаза. Но жила в них какая-то невыразимая тоска. Казалось, ему одиноко в этих стенах. И если те трое в общей комнате еще могли заполнить свое рабочее время разговорами, поисками в интернете или выполнением нехитрых поручений, то ему, руководителю, в собственном кабинете приходилось одному несладко.

Мы обменялись рукопожатиями.

– Как вы устроились?

– Отлично.

– Как вам понравилось в Азербайджане?

– О!

На этом дежурные темы были исчерпаны.

– Знаете, – сказал Ализар. – Мы ценим самостоятельные поиски журналистов…

Я угадал намек и улыбнулся.

Ализар улыбнулся тоже.

– Более того, мы ждем от журналистов, чтобы они рассказали нам такое, о чем мы сами даже не знаем…

Я подождал. Продолжения не последовало. Похоже, был мой черед.

Я помочил в стаканчике кусочек сахара, надкусил размягчившуюся часть и отпил глоток чая, демонстрируя знание традиций чаепития.

– Именно поэтому в поисках темы для будущего материала я бы хотел сегодня отправиться в музей апшеронских древностей… – начал я.

– К Фикрету Абдуллаеву? О, это замечательный человек! Он расскажет вам много интересного, – неожиданно для меня с воодушевлением воскликнул Ализар. – Конечно, поезжайте!

Я не верил своим ушам. Так просто? А я-то нагородил себе препятствий!

Я почувствовал себя неловко.

– Честное слово, Ализар, я так благодарен вам за ваше радушие…

– Мы ждем от вас хороших материалов…

Путь на Апшерон был открыт.

Мы свернули с трассы на юг возле той самой оливковой рощи, с которой началось мое знакомство с Азербайджаном. За темной зеленью олив пряталось несколько домиков. Вдалеке, за длинным плоским известняковым холмом, виднелись силуэты нефтяных вышек. Но вышки – они были далеко, а мы вдруг выкатились на грунтовую дорогу, чуть зеленеющую проклюнувшейся травкой, прямо перед нами возникли какие-то развалины, широкий купол старинных бань. Коричнево‐красные куры, копавшиеся в компостной куче, с квохтаньем побежали через дорогу, заставив нас остановиться. Из-за облаков впервые за несколько дней проглянуло солнце.

Я вышел из машины и потянул носом воздух: пахло почему-то солью и непередаваемым запахом деревни, только, в отличие от деревни русской, где сам корень слова, его смысл, его дух и запах означают, что все в этом мире деревни сделано из дерева, здесь все, буквально все было сложено из плоского серого камня: заборы, местами уже подразвалившиеся, дома, сараи, поражающие своей тщательной, стародавней кладкой, и даже крышка колодца, выкопанного на берегу темного пруда, была закрыта круглым камнем, напоминающим мельничный жернов.

– Ну что ты? – спросил Азер. – Садись, поехали!

– А далеко тут?

– Да вот, за поворотом.

– Езжай, я пешком дойду…

Надо было как-то обвыкнуть в этом каменном мире. Вот, значит, дом: ни тебе сруба, ни стропил, ни конька, ни наличников на окнах, ни осинового плашника или дранки, кроющей крышу – ни-че-го. Ведь деревья здесь – наперечет. Стены искусно сложены камнями и где-то там, под слоем древней черепицы, так же мастерски сведены в замо´к: дома здесь очень старые, это видно, но только у немногих крыша провалилась. Окна маленькие, так что никакие ставни здесь и не нужны. Вот разве что двери – из дерева.

Я шел, улавливая чуть ощутимый постный запах отлежавшегося, сырого, чуть подогретого солнцем камня. Вишни во дворах домов были уже совсем живые, но им еще не хватало тепла, чтобы зацвести. Под ногами пробивалась травка, которую у нас в России зовут «гусиные лапки».

Было тихо, как на Гобустане, как будто не было всего этого мира там, вовне. И не в смысле только автомобильного шума: здесь не ощущалось его шизофренической активности, его одержимости. Казалось, время здесь остановилось. По пути я так и не встретил ни одного человека. Не было и ни одного магазина, где можно было бы что-нибудь купить. Жизнь людей – так, как заявлена она была в человеческих постройках – здесь подразумевала очень неторопливый и размеренный ритм, терпеливый, нелегкий и упрямый труд праведников. Крестьянский труд, более ненужный в глобальном мире.

Я вышел на небольшую площадь. Справа возвышалась полуразрушенная древняя башня, возле которой без движения стояла помятая бетономешалка, а слева был одноэтажный дом современной постройки – на ступеньках меня поджидали Азер и могучий смуглый мужчина с крупной лысой головой, в пиджаке и тонкой джинсовой рубахе, который поглядел на меня и как-то по-отечески спросил:

– Нагулялся?

– Для начала – да, – сказал я.

– Хорошо сказано: «для начала», – рассмеялся Фикрет.

Мы познакомились.

– Сколько лет? – поинтересовался он.

– Сорок девять.

– А мне пятьдесят один.

Рядом мы выглядели примерно как отец с сыном, разве что голова у меня была седая.

Ну а дальше мы пошли в комнату, сели за стол, и началось… Что началось? Началась магия Фикрета. Он говорил. Он спрашивал. Он отвечал. Иногда ждал нашего ответа. Но не особенно в нем нуждался: ведь он говорил про Гала. А про Гала досконально все знал только он сам. Двадцать лет назад в умирающем селе он начал собирать музей – теперь это гордость Азербайджана. Этому селу четыре тысячи лет, и с тех пор, как появился Баку, оно снабжало город зерном. Говорят, Гала умирала три раза. Три раза была стерта с лица Земли. Сейчас село умирает (или рождается) в очередной раз. Старые галинцы – таких осталось тринадцать семей – ираноязычный народ, говорящий на фарси (они произносят: парси), спрашивают Фикрета: зачем ты делаешь этот музей? Зачем не даешь селу спокойно умереть, если наши нивы не плодоносят, если на наших виноградниках стоят нефтяные вышки, если даже наша соль – лучшая на Апшероне каменная соль – залита мазутом? Зачем делать вид, что мы кому-то нужны?

– А знаешь, как они растили виноград? – спрашивает Фикрет, дрожа от предвкушения собственного ответа. – Виноградники были на песках, и каждую гроздь, чтоб она не высохла, укладывали во что-то вроде корзиночки и прикрывали сверху от солнца. И когда осенью срывали ее – это был мед, это был самый сладкий виноград в мире!

Его глаза сияли счастьем, он радовался произведенному впечатлению и вновь бросался вперед, не боясь обкормить нас, дать сверх меры, ибо целый народ жил и говорил в нем, и сердце его полнилось голосами этого народа, до сих пор живущего так, как будто на календаре какой-нибудь 1845 год и мир, в который погружено окруженное призрачными садами и виноградниками село, – это мир до одержимости. Гала умирает, но само миропонимание старых галинцев – это настоящий драгоценный камень, на который не устаешь любоваться. Фикрет сохранил этот драгоценный камень в своем сердце – и теперь делился его светом. То, что он рассказывал, было целительно. Потому-то столь красноречивой и долгой была его речь: он узнал во мне собеседника.

Мне врезался в память рассказ про девяностопятилетнего чабана: всю жизнь он провел с овцами и нисколько не сожалел об этом. Кочевал с ними и в холод, и в жару; в конце ноября отгонял отары в центр полуострова, на зимнюю стоянку – крошечное поселение, дом да овчарня, которое так и называлось Кошакишлак («Двойной кишлак»). И сколько Фикрет ни расспрашивал его, не скучно ли ему было вот так всю жизнь кочевать по степи за овцами, гуртовать их, лечить, приглядывать за родами, нянькать маленьких ягнят – он никак не мог понять, о чем его спрашивают. А когда ему показалось, что он понял – старик поднял с земли катышек сухого овечьего помета и сказал: «Знаешь, если хотя бы один день моей жизни я не чувствовал этот запах – я бы умер».

Мы помолчали.

Потом вышли на улицу. Слева за забором под открытым небом размещалась территория музея.

– Ну что, давайте я открою, покажу? – спросил Фикрет, доставая из кармана ключи. – Хотя на самом деле все самое главное – там, в Гала. Это село – загадка, я как-нибудь проведу вас… Ну разве не странно – здесь всегда не хватало воды, всегда было три колодца, а на них село простояло четыре тысячи лет! Говорят, под землей здесь прорыты галереи, в которых может проехать запряженная быками арба и найти убежище три тысячи человек.

Ворота открылись.

– Как три тысячи человек? – ошеломленно спросил я, лихорадочно припоминая, что что-то подобное, загадочные «подземные города», существуют не так уж далеко отсюда, на территории Турции.

– Огромное убежище там, под землей, с подземными ходами, с выходами к морю. Все знают про это, но вот, музей сделали, а эти галереи разыскивать не стали…

– И потом! – вдруг опять пришел в воодушевление Фикрет. – Здесь же сплошь священные места… Огонь… Вы представьте только – земля горит, море – горит! Не случайно зороастризм зародился здесь, в стране огня!

Разглядывая старинные орудия, кувшины, каменные жернова, мы в конце концов оказались на скотном дворе, где пугливо косились на нас две овцы, кофейного цвета шеи которых торчали из покрывающей тело шерсти, как из пушистых белых барашковых воротников. Напротив был загон пренебрежительного к своей красоте верблюда: он цинично мочился на землю, густая шерсть его свалялась, в ней застряла какая-то труха и солома. Этот циник выглядел вполне живописно, и я стал доставать фотоаппарат, чтобы сфотографировать его.

– Подожди, дорогой, – произнес Фикрет, отпирая ключом еще одну постройку на территории музея. – Я еще не все показал…

Азер зашел первым:

– Камасутра… – только и нашелся сказать он.

Я протиснулся вслед. Признаюсь, я готов был увидеть что угодно, но только не это.

Всего было четыре камня. Не очень больших, так что каждый камень взрослый человек мог бы поднять. На всех этих камнях были выбиты изображения «священного брака», или, говоря языком профанным, соития мужчины и женщины. Иногда она шутливо принимала одного, ликующе играя какими-то кольцами в воздетых руках; иной раз соитие было более страстным и мужчин было двое, и тогда она словно забавлялась, дразня их, заставляя яростно размахивать палицами, держась руками за огромные перевозбужденные члены… Кроме оргиастических сцен на камнях было множество изображений разных животных: коровы или коня, убегающей лани, ящерицы… Ничего подобного я не видел даже на Гобустане.

– Что это, Фикрет-муаллим? 3232
  Муаллим – буквально «учитель», уважительное обращение к мужчине старшего возраста.


[Закрыть] – только и нашелся спросить я.

– Мы называем это «Ахдаш-дюзи», «эротические камни», – улыбнулся Фикрет, видя наше изумление. – Они были найдены здесь, на Апшероне, еще в конце 60‐х годов. Но где бы тогда мы могли их выставить? Хранили их в бане, потом в мардакянской башне, так что еще один камень – пятый – рассыпался… Сохранились только его фотографии и прорисовки… Как установил наш археолог Идрис Алиев, главная героиня всех этих действ – Инанна – шумерская богиня плодородия и плотской любви 3333
  Инанна – в шумерской мифологии богиня плодородия, плотской любви и распри. Мифы, связанные с ней, чрезвычайно запутанны, что свидетельствует об их архаическом происхождении. Однако архетипически Инанна воплощает собой могучие силы природы – женственной, похотливой, плодоносной, но иногда непредсказуемо вероломной и безразличной к понятиям добра и зла.


[Закрыть]. Она опознается по кольцам, которые держит в руках. И эти рисунки на камнях – фактически просто прорисовка древнего мифа, который был записан в стране шумеров на глиняных табличках. Под Майкопом, кстати, тоже найдены подобные изображения 3434
  Современные ученые сходятся на том, что жители западного берега Каспия IV тысячелетия до н. э., так же как и жители Северного Кавказа, были представителями одной культуры и одного народа, пришедшего с юга из верхнего Двуречья и с восточных берегов Средиземного моря. См:. Клейн Л. Майкоп: Азия? Европа? // Знание – сила. 1987. № 2.


[Закрыть]…

Майкоп – город на западе Северного Кавказа, возле Черного моря – Апшерон на Каспии – и Месопотамия – как это связано? Я на Гобустане-то уже не осмеливался выдавать свои догадки за какое-либо подобие суждения. А тут… Мы оказались в кругу вопросов без ответа…

Фикрет запер домик, и мы зашагали к выходу. Неожиданно он остановился:

– А на эту статую вы, видимо, не обратили внимания?

Назвать статуей то, на что он указывал, мог бы только завзятый авангардист: тело представляло собой каменный монолит со сквозной дыркой на месте сердца. Массивное правое плечо не было толком выявлено; левое было какое-то истонченное, вздернутое, и яйцевидной формы голова…

– Интересно, что голова снимается, – сказал Фикрет и легко снял голову, крепившуюся к монолиту тела простой палочкой-штырьком. – И при этом сердце – как будто вырезано. Для чего это, Василий? Может быть – имитация человеческого жертвоприношения?

Видимо, мы с Азером следили за его рассуждениями с такими тупыми рожами, что он невольно мягко засмеялся, глядя на нас. С Фикретом было легко: он не загонял собеседника в угол своей эрудицией. Ему просто нравилось играть загадками.

Мы прошли по музею и заперли входные ворота.

– Еще по чашке чаю? – предложил наш хозяин. – Мы ведь не закончили…

Самолет у меня был чуть не в одиннадцать, времени было полно, и я опасался только того, что мой разум устанет следить за культурологическими пасьянсами, которые с такой скоростью раскладывал перед нами Фикрет. Но уходить решительно не хотелось…

И мы вновь оказались в кабинете директора.

– Мы закончили на этой странной фигуре…

– Мы закончили на том, что пятый камень не сохранился, – повернул в свою сторону разговор Фикрет. – Остались только фотографии и прорисовки. Вот они, – он бросил перед нами на стол книжечку «Откровения Апшерона», изданную Министерством культуры и туризма Азербайджана, в которой тема «Ахдаш-дюзи» была всесторонне рассмотрена.

– На этом пятом камне, как вы видите, изображения женщин очень отличаются от тех, что сделаны на других камнях. У них головы варана. А варан в восточной традиции – это символ угрозы мужскому началу, мужской силе…

Это действительно так, однако из рисунка на камне явствовало, что мужчины стремились обладать и обладали этими опасными феминами.

– А теперь смотрите, – Фикрет открыл ящик своего стола и извлек из него небольшую – сантиметров в 12 высотой – бронзовую статуэтку женщины, голова которой, украшенная ниспадающими волосами, заканчивалась тем не менее чем-то похожим на плоскую голову ящерицы. – Это она? И если это она – то кто она такая?

Статуэтка была хороша. Ее сексуальность подчеркивал женский треугольник, налитые, хотя и не слишком большие груди, тонкая талия. От множества «венер» каменного и бронзового века, славящихся прежде всего своей полнотой, она отличалась почти девичьей грациозностью, характерной скорее для более развитых, скажем, египетских представлений о женской красоте…

Но кто же она? Я почувствовал своего рода азарт…

– Надо поискать… Я бы предпочел высказать свое суждение в следующий раз, – сказал я.

– Превосходно! – вскричал Фикрет. – Следующий раз – когда он будет? Через полгода, через год?

– Думаю, через месяц.

– Через месяц! Отлично! Но давайте условимся: через месяц, когда вы приедете, я покажу вам весь неизвестный Апшерон…

Знаете, когда лопата кладоискателя стукается о крышку сундука, наполненного золотыми дублонами, он, наверно, испытывает те же чувства, что испытал в этот момент я. С Фикретом Абдуллаевым в неизвестный Апшерон! О чем еще может мечтать не утративший жизненного пыла юноша лет пятидесяти?