Текст книги "Скобелев"
Автор книги: Василий Немирович-Данченко
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Глава 17
Сыро и туманно было утро после этой памятной ночи, в которую защитники только что взятых позиций не знали отдыха. Кончился бой – опять за лопаты. Работа продолжалась и днем. Нужно было уширить и углубить траншею, утолщить ее брустверы, особенно наверху, где турецкие пули пронизывали гребень, прорезать банкеты, на которые бы могли становиться часовые, а в случае тревоги и все дежурные части отряда. Приводились в известность наши потери, причем оказывалось, что из строя выбыло около 430 человек. Кто не работал, тот чистил ружья. Только немногие счастливцы могли заснуть на сырой и холодной земле, кое-как завертываясь в серые шинели. В семь часов еще было темно, а солдатам уже доставили горячую пищу. Сверх того, владимирцы в бруствере проделали маленькие ниши – печурки. Там раскладывались дрова, которые приходилось собирать под выстрелами, позади траншеи. Оттуда курились дымки и около огонька грелись зябнущие группы солдат, пока в манерках поспевал им чай. Для генерала в центре траншеи было выбито точно вроде скамьи небольшое пространство земли, в нарочно прорытой ямке. Сюда положили соломы и здесь именно, завернувшись в бурку, отдыхал Скобелев.
Ему, впрочем, спать не пришлось. Поминутно он вставал и обходил позицию.
Раз даже сам взялся за лопату и показал, как нужно обминать верх бруствера.
– Вот видите, – обернулся он ко мне. – Изучение саперного дела и пригодилось.
К полудню уже нельзя было узнать траншею. Внутри широкий ход. Трое могут идти рядом. Бруствер высок и толст настолько, что в середине его не пробьет граната. Ружья лежат не на гребне бруствера, а в нарочно для того проделанных в нем отверстиях. Банкеты по брустверу всюду. На них под ружьем может стать целый полк. Самая траншея продолжена на версту и загнулась на правом и на левом флангах. Это египетская работа, сравнительно с малым временем, потраченным на нее. Тем не менее, не довольствуются этим.
– Вдвиньте мне сюда батарею… Ради Бога, устройте поскорее для нее амбразуры и брустверы, чтобы завтра ночью мы могли уже приветствовать турок и отсюда гранатами… – торопит Скобелев Мельницкого, хотя солдаты сильно утомлены. Мельницкий тоже устал до последней возможности, но сейчас же принялся за дело.
– Во сколько часов будет готово?..
– К полуночи.
– Нельзя ли поскорей… Я знаю, что, как только стемнеет, турки попробуют отнять у нас траншею… Встретить бы их картечной гранатой…
– Часам к десяти завтра постараемся…
– Какой унтер-офицер у вас будет заведывать работой?
– Митрофан Колокольцев.
– Покажите мне его.
Красивый саперный унтер-офицер был приведен к генералу.
– Это ты, голубчик, вчера под огнем рыл траншею?
– Я, ваше превосходительство.
– Ну, вот что, молодец. Если ты мне к завтрашней ночи кончишь батарею, а ночью перед нашим левым флангом выроешь небольшой ложементик, послезавтра я поздравлю тебя георгиевским кавалером!
– Постараюсь…
– Ну, помни же…
– Коли не убьют – сделаю.
– А убьют – так умрешь честно, за свою родину…
– Слушаю-с…
– Уж если Колокольцев взялся – так все будет сделано, – успокаивает волнующегося генерала Мельницкий.
Местность между нашей новоявленной зеленогорской траншеей и турецкими позициями представляет унылую полосу поблекших кустов, мелкого дубняка, сухой лист на котором падает при малейшем прикосновении. В нескольких пунктах высятся грушевые деревья, тоже совершенно голые. Этими деревьями стали пользоваться турецкие стрелки. Они забирались туда и сверху вниз прямо уже в траншее били людей, мнивших себя в полной безопасности. Наконец, это надоело нашим солдатам – они отправились на охоту «за дичью». Перепрыгнут за бруствер и подползают сквозь кусты к дереву. Только что турецкий стрелок наметит новую жертву в траншее и наводит на нее дуло своего «Пибоди», как из-за кустов гремит выстрел, и «дичь», ломая сучья, с глухим стоном падает вниз…
Вдоль траншеи вообще выросло уже много могил. Убитых зарывали тут же; читали над ними молитву, солдаты крестили свежевыкопанную яму – и затем от человека уже не оставалось ничего на божьем свете, ничего, кроме воспоминания да слез в далекой деревушке, где напрасно будет ждать семья своего радельца и кормильца…
Чем ближе подходил вечер, тем все становились беспокойнее. Офицеры постоянно выходили на бруствер, всматривались в сумерки, уже сливавшие дали в одну непроглядную мглистую полосу. Часовым было ведено глаз не спускать с пространства перед траншеей. Унтер-офицерам приказано не спать и постоянно проверять часовых. Скобелев несколько раз обошел траншею.
– Отнюдь не стрелять, – приказывал он. – Лучше скажи… Подходят турки – только приготовьтесь. Чем они ближе, тем лучше. Дула держите ниже, чтобы по команде не бить ворон через голову, а прямо в неприятеля попадать. Без команды отнюдь не смей курка спустить никто. Вскочут турки на бруствер – тут-то и праздник, прямо на штыки их принимай… Не первый раз нам их бить, ребята!.. Ну, как ты станешь целить, если турки наступать начнут? – обращается он к часовому.
Тот взял прицел.
– Ну, в ворону и попадешь. Вот как нужно!
И он показал ему.
– Пожалуйста, гг. офицеры, объясните солдатам, как делать это, – добивался Скобелев.
Стрельба со стороны турок все усиливается и учащается. Солдатам иной раз и хотелось бы открыть перестрелку, да начальство строго следит за этим. Нервы у отряда напряжены. Несколько беспорядочных выстрелов со стороны наших часовых, и все вскочат на бруствер для бестолковой трескотни, воображая, что турки вот-вот близко и готовится нападение. Турки тоже подхватывают – и пошла писать. В результате – лишняя тысяча зарядов, усталь и – раненые.
Когда совершенно стемнело, Скобелеву доставили обед в траншею, тут же согрели самовар. Туман все густел и густел; шум шагов в траншее, говор замирали; зарево костров, разложенных тут, высоко отражалось во мгле осенней ночи. По этому отсвету преимущественно целили турецкие часовые…
Скоро стало очень холодно. Сидя на банкетах и опираясь спиной о бруствер, спали солдаты, точно на серой массе торчали серые выступы земляных горбин.
Впереди, по направлению к турецким позициям, в пятидесяти шагах еще можно различить кусты и деревья, – дальше только огоньки выстрелов в расстоянии двухсот или трехсот шагов обнаруживают присутствие неприятеля. Когда в кустах слышится шорох, часовой настораживается. Минуту спустя оказывается, что это наш секрет перебирается или какой-нибудь зверек ползет подальше от этих беспокойных мест.
Темнее и темнее становилось… тише турецкая стрельба. Точно и им надоело… До меня доносится бред офицеров… Видно и у них расходились нервы после всех пережитых ощущений… «Стойко держись…» – шепчет кто-то… и опять тишина, точно все притаилось здесь, точно в этой траншее стоял я один в царстве мертвых… Потухли и костры, не шелохнется и сухой лист на дереве… Только часовые все пристальнее и пристальнее вглядываются в темную даль… Чу! Что-то словно шарахнулось за бруствером – и замерло опять… Нет, вот опять шорох… положительно слышны чьи-то крадущиеся шаги… Часовой встрепенулся и пониже, по направлению шороха, передвинул дуло ружья… Прислушиваешься с бьющимся сердцем, широко раскрытые глаза пристально всматриваются в туман и тьму.
– Не стреляй… – доносится шепот из-за бруствера, – свой… из секрета.
– Чего там?..
– Не стреляй… разбуди генерала… Турки выходят из своей траншеи, строются…
– К ружью! – грянуло позади.
Оборачиваюсь – Скобелев уже у бруствера.
– К ружью, ребята!.. На бруствер… Снять секреты!..
Генерал сквозь сон расслышал шепот, проснулся, вовремя подхватив последнюю фразу солдата, передававшего сведения о движении турок. Суматоха на минуту – проснувшиеся солдаты стали на банкет и взялись за ружья. Головы их над гребнем бруствера. Точно в заколдованном царстве, все проснулось в одну минуту.
Глава 18
Я знал, что сегодня будет атака, – шепчет Скобелев. – Смотрите же, братцы, молодцами стоять! Выдерживай его на близком расстоянии, стреляй по команде. Господа офицеры – к своим частям…
– …Сунется враг на бруствер, в штыки принимай! Ну, как ты его встретишь? – обращается генерал к новичку.
– А вот! – и тот показал снизу вверх штыком.
– Молодец… Однако я боюсь, что турки могут прорваться где-нибудь, – говорит генерал Куропаткину. – Мы их, разумеется, выгоним, но на полчаса они наделают суматоху. Приблизить резервы…
Несколько минут еще – и точно ожили дали… Все, что впереди было погружено в мертвое молчание, загремело выстрелами. Турки обнаружили себя. По свойственной им манере, они и теперь подходят – стреляя.
– Сколько их?..
– По линии огня нужно определить, – и Скобелев высматривает таборы, стоя на бруствере.
Впереди во тьме дымится линия зловещих ружейных огней. На версту по крайней мере они растянуты… По густоте огня видно, что и в глубину наступающие части значительны, что это не развернутый строй, а сомкнутые массы подходят. Огни все ближе и ближе. Над головами у нас свистят, жужжат и стонут тысячи пуль.
Пули ударяются в валы и с шипеньем уходят в них, другие о деревья бьются… Будто кто-нибудь расплавленный свинец в воду льет, – точно такой же звук… Чем тише наша траншея, тем неистовее трескотня у турок. Мы молчим и выдерживаем их ближе …
Турки уже видны близко. Линии их – шагах в семидесяти… При красном блеске выстрелов видны дула ружей и какие-то массы позади. С треском ружейного огня сливаются ожесточенные крики «алла!»… Где-то на правом фланге у турок даже «ура» наше гремит …
– Батальон – пли!
Момент оглушительного залпа. Черный гребень траншеи на мгновение весь одевается в золотую кайму…
Залпы также слышаться и направо и налево…
– Не давайте им успокаиваться. Пальба рядами! – командует Скобелев.
Вот заговорили картечницы… Вот грянули наши брестовские батареи… Турки из Кришина тоже отвечать стали… Несколько шрапнелей разорвало далеко впереди. Одна турецкая граната прямо в массы попала.
– Еще залп!
Опять треск, точно земля рушиться под вами. Но сегодня турки удивительно настойчивы. Они уже в сорока шагах. В рядах их смерть, а они все идут вперед… Положение становиться серьезным. Скобелев вскакивает уже на бруствер и командует обороной траншеи. Точно ореол для него – эти огни залпов и их отсветы, защитники траншеи в дыму, озаренные красным блеском огня. Мимо них несутся тысячи пуль, некоторые у самой головы впиваются в бруствер, извлекая искры из его землистой массы… Голос Скобелева не смолкает ни на одну минуту. Он слышен и на правом, и на левом фланге траншеи. Он прямо в лицо врага кидает свои бешенные звуки. Залпы становятся чаще. Какой-то хаос царит кругом, теряешь голову – и сознание отказывается служить тебе.
– Слава Богу! Отбили … – слышиться около…
Всю ночь за бруствером по пространству, где шла атака турок, двигаются огоньки. Сначала было наши часовые встревожились и раздалось несколько выстрелов.
– Не сметь стрелять, разве вы турки! Они своих убитых и раненых убирают…
В семь часов в траншеи, после утомительной ночи, солдаты приуныли. Во всем усталь и утомление … Сыро, холодно. Пахнет кровью…
– Вот я их подбодрю! – говорит Скобелев.
И через час является оркестр Владимирского пехотного полка. Музыка в окопах, в ста шагах от неприятеля! Но если бы вы видели, как ободряюще подействовало это на утомленных солдат. Народный гимн аккомпанировался залпами наших батарей, перестрелкой часовых и громкими аплодисментами картечниц [Выстрелы из картечницы похожи на аплодисменты]. Только что он кончился, с конца в конец грянуло оглушительное «ура», в котором точно в море, утонули и выстрелы ружей, и рев наших орудий… Потом – знакомые уже этому отряду звуки плевненского марша. Музыка сегодня играла до вечера, и с тех пор каждый полк является в траншею со своим оркестром. Сами солдаты стали просить музыки.
– Мы забыли войну, – говорит Скобелев. – Наши отцы были лучшими боевыми психологами и понимали влияние музыки на солдата. Она поднимает дух войск. Наполеон – бог войны – хорошо сознавал это и водил атаки под громкие звуки марша…
Немного спустя Скобелев отправился на другие позиции. Как только он показался у ложементов – турки сейчас же по Ак-паше открыли трескотню беспорядочных выстрелов. Генерал поблагодарил солдат за отбитые ими атаки, построил их и приказал выбрать двух наиболее выдающихся молодцов в георгиевские кавалеры. Когда в ложементе солдаты построились и указанные ими двое кавалеров вышли вперед, скомандовали «на-краул» и приказали горнистам играть «честь». Под аккомпанемент турецких выстрелов на солдат были навешены кресты, причем генерал заявил, что он начал с этого полка именно потому, что он не принадлежит к его дивизии. «Своим он раздаст потом». Назад в траншею Зеленой горы было два пути: сравнительно безопасный, через Брестовец, мимо правофланговой батареи, и очень опасный, напрямик, как раз посредине между нашими и турецкими траншеями. Нечего было и сомневаться в том, что Скобелев выберет второй путь, воспользовавшись случаем осмотреть: не изменили ли и турки свои позиций. Когда мы вернулись в траншею, батарея была уже почти готова. «Сегодня ночью мы им покажем свои пушки», – радовался Скобелев.
В два часа ночи решили «решили показать неприятелю пушки». Из четырех орудий дали залп. Огнем на минуту выхватило из тьмы и грозный профиль нашей траншеи, и полосу поблекших кустов позади него… Зарево разрыва обнаружило также черные гребни турецкого бруствера. Картечь, по-видимому, причинила неприятелю некоторый вред, ибо залпы оттуда стихли и было заметно, что в центре турки отодвигаются назад.
Батарея, таким образом, была готова, и Митрофану Колокольцеву – саперному унтер-офицеру – следовал Георгий. Колокольцев честно под огнем сделал свое дело и уцелел только чудом. Генерал с утра спрашивал его – оказалось, что он послан в Брестовец. Скобелев вложил Георгия в пакет, на котором написал:
«В траншеях, 31 октября 1877 года.
Унтер-офицеру Колокольцеву, согласно обещанию, за распорядительность, мужество и храбрость, оказанную в деле с 29 на 30 октября. За Богом молитва, за царем служба не пропадет. От души поздравляю тебя, уважающий Михаил Скобелев».
Когда дописывался этот конверт, Колокольцев явился сам. Сейчас же были построены солдаты в траншее и под звуки «военной чести» полкового оркестра Колокольцеву надели Георгия.
– Ну, теперь позволь пожать твою руку! – обратился к нему генерал.
И Скобелев дружески протянул ее Колокольцеву. Когда уже с крестом на груди Колокольцев шел назад, сами солдаты в траншеях вставали и делали ему честь. На глазах у него были слезы.
Глава 19
На обоих флангах своих турки роются в земле. По направлению и характеру работ видно, что здесь собираются поставить батареи, чтобы приветствовать нас продольными выстрелами. Докладывают Скобелеву.
– Пускай ставят орудия. Все равно наши будут. Пойдем ночью и отнимем.
К вечеру началась опять гибельная работа наших батарей; брестовецкие и радишевские били по зеленогорским; позициям турок. Пристрелялись отлично: почти не было бесполезных выстрелов. Вечером в нашей траншее слышалось торжественное «Отче наш» и «Коль славен Бог».
Пел весь полк, стоявший сегодня здесь. С его пением сливалось пение резервов на Зеленой горе и суздальцев в Брестовце. Ночь была тиха, и звуки разносились далеко в ее величавом безмолвии. Луна светила ярко, тумана не было. Ночью Скобелев пробовал свои орудия и картечницы, обстреливая турецкую траншею продольными выстрелами. Только что все было успокоились, неприятель ни с того ни с сего стал нас угощать залпами. Гребень их траншеи осветился весь красным заревом несмолкающего ружейного огня. Наш бруствер тоже оделся в золотую кайму. Ветром относило назад серые клубы дыма. Постреляли с полчаса – а толку никакого. Наши уже давно не отвечают, а турки все не могут успокоиться. Наконец и у них стала замирать перестрелка. Только несколько часовых со стороны неприятеля забрались на деревья и оттуда бьют прямо в траншею. Сначала в гребень стали попадать, потом ухитрились прорезывать тонкие люнеты гребня пулями, зарывавшимися в глину рядом с безмятежно спавшими солдатами.
– Должно быть, секреты плохо поставлены у нас, – слышен голос Скобелева.
– Почему?
– Одного убило… Их могут видеть турки. Нужно сейчас же найти другие места для секрета.
– Я сейчас пойду, – говорит Гренквист.
– Нет, этим уже я распоряжусь…
– Турки по вас начнут бить прицельно. Ведь тут расстояние до них самое малое.
– Пускай бьют.
И Скобелев со своими ординарцами перепрыгнул через бруствер. Сердце щемило за него. Вот-вот шальная пуля, которых так много носится теперь по всему этому пространству, положит конец этой блестящей жизни. И досада брала на молодого генерала. Точно без него некому развести секретов и выбрать им места. Нельзя же в самом деле все делать самому. Эти полчаса, которые Скобелев пробыл за бруствером под огнем, весь отряд провел в крайнем беспокойстве. Нечего и говорить, что мы сейчас же по всей линии прекратили огонь. Иначе и свои пули могли бы задеть генерала и его спутников.
– Ах ты, Господи! – мутило солдат. – Ну, как они уложут его, сердечного…
– Никто, как Бог… Бережет его – ну и цел…
– Заговоренный. Что ему!
– В Хиве, сказывают, заговорили.
По солдатской легенде «хивинец» девять дней и девять ночей возил Скобелева по «Хиве неверной» и заговаривал. Потом девять дней и девять ночей Скобелеву есть и пить не давали и все заговаривали, пока совсем не заговорили, так что пули проходят насквозь, не причиняя Скобелеву ни малейшего вреда.
Пока генерал разводит секреты, опишем его оригинальное жилье в траншеях.
Сегодня оно уже улучшено. Вырыта яма, в которой можно вытянуться во весь рост. Земля в ней убита очень плотно. Из Брестовца перевезли кровать. Поставили стол и несколько табуретов. Крышу настлали из плетня, добытого в соседней деревне. На плетень навалили соломы, на солому – землю. Передняя часть крыши открыта, и через отверстие в землянку залетают пули. Кто-то доставил сюда железную печку, к которой мы ночью приходили греться, когда уж слишком пронимало холодом. На столе карты, планы и бумаги. Скобелев почти не отдыхал. Он во время, свободное от турецкой атаки и наших работ, или читает, или пишет. Как не похож он на тех воинственных генералов, которые обыкновенно устраиваются с полным комфортом, верстах в десяти за линией огня, и если приезжают в свои дивизии, то в нарочито спокойное время. Перед землянкой, в более широком месте траншеи, на холоде ежились все мы: ординарцы Скобелева, штабные из главной квартиры, начальник штаба Куропаткин, полковник Мельницкий. Сегодня на этой высоте семь градусов. На мое счастье мне уступили бурку, а то пришлось бы мерзнуть. Да и в бурке коробит от холода. Солдаты сидят у огней и греют руки.
– Знаете что, господа? – слышится в темноте чей-то голос.
– Кто это говорит?
– Давайте отучим генерала рисковать собой.
– Как его отучишь?
– А вот заметили вы, что он терпеть не может, если рядом с ним в опасных пунктах выставляются и другие.
У Скобелева действительно есть эта черта. Рискуя собой, он всегда заботится о безопасности других.
– Всякий раз, как он выставится на банкете, либо за бруствер уйдет – сейчас же давайте и мы с ним гурьбой.
– Чудесно!
Скобелев не заставил себя ждать. Он вернулся оттуда, из-за бруствера, расставив наши секреты. В эту минуту разгорелась перестрелка, и генерал выставился над бруствером, как раз против неприятельского огня. Вокруг сейчас же образовалась целая толпа: ординарцы, штабные, офицерство все тут было.
– Что вы, господа, стоите тут… Пули дожидаетесь, что ли? – обращается к ним Скобелев.
– Мы имеем честь находиться при вашем превосходительстве, – отвечает один из ординарцев, прикладывая руку к козырьку.
Понял и расхохотался. Повторили другой и третий раз – и Скобелев, пожимая плечами, должен был сходить с бруствера.
Скажут, что человек бравирует. Это, разумеется, так, но все-таки делается не без толку: началась стрельба у неприятеля, и он хочет по линии огня узнать, какими силами тот располагает. Доносят ему о работах у турок – лично убеждается, что они предпринимают. Другой бы положился на донесения своих подчиненных, он полагается только на себя и на свой глаз.
Глава 20
На сегодняшний день была назначена раздача Георгиевских крестов. Больше всех получили саперы, потому что при занятии и укреплении Зеленых гор они оказали самые важные услуги. Потом следуют артиллеристы скорострельной батареи картечниц.
Вслед за тем разыгрался совсем неожиданный эпизод, который произвел на солдат сильное впечатление. Надевая кресты Владимирскому полку, Скобелев дошел до унтер-офицера одной из рот, дрогнувших в памятную ночь 28 октября.
– Извини меня, но я не могу дать тебе Георгия!..
Того ошеломило… Потемнел весь, бедняга.
– Ты, может быть, и заслуживаешь его, пусть тебя ротный командир представит к именному кресту. Но пойми, что теперь я раздаю ордена людям, выбранным самими солдатами. А имеет ли право выбирать твоя рота, которая хотя потом и поправилась, но вначале осрамила себя отступлением? Как ты думаешь, можно позволить трусам присуждать Георгиевские кресты?
– Никак нет… Нельзя, ваше превосходительство…
– Так ты уж извини меня, а креста я тебе не дам.
Потом наступил черед тех рот, которые в ночь 28 октября бежали, бросив работу на соединительных траншеях.
– Я их не хочу знать, передайте им это. Слышите?
– Слышим, ваше-ство.
– Я не считаю их своими… Я не буду здороваться с ними. Я не хочу намечать их… Они опозорили ваш славный полк, который так доблестно дрался под Ловцом… Помните эту битву?
– Помним! – грянуло со всех сторон.
– Передайте же им… Господин полковник, – обратился Скобелев к полковому командиру, – я вас прошу раз навсегда сообщить офицерам: кто из них в деле будет оставаться позади – тому не место в моей дивизии… Пусть у меня отберут ее, а иначе я не хочу командовать, как таким образом…
Я забегу несколько вперед. Скобелев после этого действительно не замечал опальных рот. Здороваясь с остальными, мимо этих он проходил молча и не глядя на них. На солдат это действовало.
– Долго ли это продлится?
– Когда мне нужно будет сделать что-нибудь смелое, где потребуются надежные люди, я возьму именно эти роты и убежден, что они пойдут за мной всюду. Ну, потом расцелуемся и всему конец… Это хорошая наука. После неудач наших я замечаю, что войска, особенно же пополненные резервами, совсем не те, что прежде. Их нужно опять воспитать…
В защиту этих рот нельзя было не привести того обстоятельства, что дело было ночное, в тумане, что резервами пополнены эти роты более других. Все обстоятельства были тут для неуспеха дела.
– Ведь именные Георгии выше голосовых?
– Да.
– Отчего же вы лучшим солдатам даете именно менее важные – голосовые кресты? – спрашиваю я у одного офицера.
– А вот отчего. Голосовой он получит сейчас и счастлив, а к именному представишь – ранее трех месяцев не утвердят, а в это время беднягу двадцать раз убить могут.
Сегодня Скобелев придумал, как обеспечить от неожиданного штурма свой отряд, именно: перед траншеей разбросать телеграфные проволоки. Турецкий телеграф кстати же остался тут. Пусть хоть эту службу сослужит.
– В франко-прусскую войну, – говорит Скобелев, – германские войска делали то же самое и результаты были удовлетворительные. В самые темные ночи французы, подходя, путались в проволоке и шум ее предупреждал часовых об опасности.
Через час, когда я проходил по траншее, несколько связок проволоки лежало наготове.
На сегодняшнюю ночь, наконец, было получено разрешение произвести эспланаду.
Ночь скверная. Сырая, дождливая… Грязь – в грязи люди. На банкетах мокро – на этой мокроте сидим… Сверху брызжет крупными каплями. Бурку хоть выжми… Виноградные сучья в печурках, проделанных в массе бруствера, только дымят, не давая тепла и света. Чад так и стелется – дышать трудно… Часовые ежатся – солдаты привалились один к другому…
Часов в десять вызвали цепь, которая должна будет прикрывать наши работы перед бруствером. В полном безмолвии темные фигуры поднялись на темную насыпь, в сером тумане ночи на одно мгновение мелькнули над бруствером с прямыми линиями ружей, торчком черневшими в воздухе, и не успели мы еще вглядеться, как гребень был пуст… Минуту за бруствером слышался шорох, крадущийся, подбиравшийся точно к чему-то… Наша траншея погрузилась в мертвую тишину. Приказано было не отвечать туркам. Сегодня вообще не желательно вызывать их. Позади, шагах в двухстах от нашей траншеи, роется и возводится редут. Если начнутся бестолковые залпы неприятелей – в траншею попадет немного, а в работающих позади – все. Я слышу звуки лопат и шуршанье взбрасываемой земли, только подойдя к самому редуту. Роют чрезвычайно тихо, так что послезавтра это укрепление будет не совсем приятным сюрпризом для турок, хотя оно и предпринимается с исключительно оборонительною целью. В темноте слышится нервный, недовольный голос Скобелева, он опять не спит всю ночь.
Рабочих для эспланады сосредоточили на том же левом фланге. Им следовало производить работу как можно тише. Так же тихо перевалили через бруствер. Сейчас же за бруствером начинались перепутавшиеся между собой кусты виноградников, чрезвычайно затруднявших движение из траншеи вперед, если бы мы предприняли его. Сверх того, этими кустами мог бы воспользоваться неприятель и подобраться к нам незамеченный. Тихий шорох работы скоро разгорелся. Мы отличали за бруствером и шелест осыпающейся листвы, в треск обламываемых сучьев, и стук лопат в перепутанную корнями почву, и скрип стволов под пересекавшими их ножами… Чем громче становилась работа в унылом молчании этой сырой и холодной ночи, тем тревожнее мы. Санитары были уже наготове со своими носилками. Тревога сообщилась всей траншее. Солдаты, в начале ночи спавшие, встали и, прислонясь к брустверу, следят за работой. Они сдержаннее нас… Разве только вырвется у кого-нибудь: «И чего они шумят, дьяволы!»
Шум работы, производимой эспланадой, точно все удаляется и удаляется от нас, ближе к туркам… Это еще страшнее. Тише у нас – громче туда, по направлению к этим, вероятно не спящим уже, таборам.
– Ну, теперь борони Боже!.. – вздыхает часовой… – Совсем, должно быть, подошли… Чуть ошибка – сейчас будет тамаша!
– Кто это сказал «тамаша»? – спрашивает в темноте голос Скобелева. Я не понимаю, как это он ухитряется оказываться везде.
– Я, – оборачивается часовой.
– Верно, из Туркестана?
– Точно так…
– Что же ты без Георгия… оттуда?..
– Два есть… – обиженно возражает часовой…
Скобелев не выдержал. Еще минута – и он перелезает за бруствер и присоединяется на той стороне к солдатам, уже подсекающим кусты в ста шагах от нас.
– Слава Богу, сегодня, кажется, все удастся… – слышится опять его нервный голос. Вернулся… Но как нарочно, в эту самую минуту у турок, на их правом фланге, соответствующем нашему левому, участились выстрелы. Видимо, уже не один человек стреляет… видимо, тревога растет и расползается по всей их траншее… Вот залп… Другой…
– Ах, скверно… – слышится около.
На нашем бруствере показываются несколько фигур.
– Вы что? – встречает их Скобелев.
– С работы, ваше благородие… – не различают они его.
– Кончили?
– Нет… турки стреляют… нельзя… – говорят порывисто, задыхаясь. «Видимо-невидимо» турок… слышится стереотипная в таких случаях фраза начинающейся паники… Солдаты грузно опускаются в траншею.
– Вам страшно… Товарищи работают, а вам страшно… – злится Скобелев. – Стройся!
Перевалившие к нам солдатики строятся;
– Марш опять на работу, да живо, а то, вот вам Бог, пойду и перед турецкой траншеей произведу вам ученье… Вы меня ведь знаете…
Четверо или пять фигур идут опять через бруствер.
– Господа офицеры, следите за тем, чтобы люди делали свое дело как следует…
Немного спустя послышался стук топоров. На звуки их направились выстрелы турок. Еще немного – и на нашем бруствере опять целый ряд черных фигур.
– Ну, что?
– Все кончили отлично…
– Раненых нет?
– Ни одного. Перекличку сделали по пути. Эспланаду кончили, место очистили… Деревья порублены.
– Слава Богу. Спасибо вам, братцы! – благодарит их Скобелев.
Солдаты после удавшегося предприятия очень оживлены. Говорят, смеются. Но это только на минуту… Усталь берет свое, и траншея опять погружается в мертвое молчание… Рабочие как есть ложатся в грязь, дождик все чаще крупнее, плотнее завертываются в шинели, и без того намокшие… Стрелки, защищавшие рабочих, остались в ложементах за бруствером. Нам еще хуже теперь…
Оказывается, мы как раз вовремя вздумали строить землянки. Еще несколько таких ночей, и в отряде бы появились больные. Солдаты после работы возвращались назад ползком, так что выстрелы турок все пронеслись у них над головами.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.