Текст книги "Скобелев"

Глава 22

Cкобелев обладал редкой справедливостью по отношению к своим подчиненным. Он никогда не приписывал себе успеха того или другого дела, никогда не упускал случая выдвинуть на первый план своих ближайших сотрудников. Всякий раз, когда его благодарили, он и в частном разговоре, и при официальных торжествах заявлял прямо:

– Я тут ни при чем… Все дело сделано таким-то…

Несколько раз он при подобных случаях прямо указывал на Куропаткина как на виновника данного успеха, и в самых сердечных выражениях, так что никому не приходило в голову, что это только скромность победителя…

– Я вам, братцы, обязан! Это вы все сделали… Мне за вас дали мои кресты! – говорил он солдатам, и не только для того, чтобы воодушевить их…

Он действительно верил в громадное значение солдата…

– Генерал может только подготовить свой отряд, дать ему боевое воспитание, затем выбрать позицию и наметить первые моменты боя… Потом вся его роль – в массировании войск, в сохранении резерва наготове. В каждом сражении ставят момент – стихийный. Тут уже никто ни при чем. Можно подавать пример личным мужеством, находчивостью, но это и каждый офицер тогда может и должен!.. Действует масса – она идет, она как-то бессознательно выбирает направление, она крушит неприятеля, она выигрывает победу… И зачастую генерал здесь уже ни при чем.

Все время после занятий Зеленых гор, вплоть до падения Плевно, Скобелев дружится и, как говорят, на короткую ногу сходится со своими солдатами. Да и не со своими, с чужими также. В этом не было заискивания популярности, нет. Его органическая потребность тянула его к солдату, он хотел изучить его до самых последних изгибов его преданного сердца. Он не ограничивался биваками и траншеями. Сколько раз видели Скобелева, следующего пешком с партиями резервных солдат, идущих на пополнение таявших под Плевно полков. Бывало, едет он верхом… Слякоть внизу – снег сверху… Холодно… Небо в тучах… Впереди в белом мареве показываются серые фигуры солдат, совсем оловянных от голодовки, дурной погоды и устали.

– Здравствуйте, кормильцы!.. Ну-ка, казак, возьми коня!

Скобелев сходит с седла и присоединяется к «хребтам». Начинается беседа. Солдаты сначала мнутся и стесняются, потом генералу удается их расшевелить и, беседуя совершенно сердечно, они добираются до позиций. В конце концов, каждый такой солдат, попадая в свой батальон, несет вместе с тем и весть о доступности белого генерала, о любви его к этой серой, невидной, но упорной силе. Войска, таким образом, еще не зная Скобелева, уже начинают платить ему за любовь – любовью…

Или, бывало, едет он – навстречу партия «молодых солдат», по-прежнему – новобранцев.

– Здравствуйте, ребята!

– Здравия желаем, ваше-ство…

– Эко, молодцы какие!.. Совсем орлы… Только что из России?..

– Точно так, ваше-ство.

– Жаль, что не ко мне вы!.. Тебя как зовут? – останавливается он перед каким-нибудь курносым парнем. Тот отвечает.

– В первом деле, верно, Георгия получишь?.. А? Получишь Георгия?

– Получу, ваше-ство!..

– Ну, вот… Видимое дело, молодец… Хочешь ко мне?

– Хочу!..

– Запишите его фамилию… Я его к себе в отряд возьму…

И длится беседа… С каждым переговорит он, каждому скажет что-нибудь искреннее, приятное…

– Со Скобелевым и умирать весело! – говорили солдаты… – Он всякую нужду твою видит и знает…

И действительно, видел и знал. От интендантов он отделывался всеми мерами. Просто не пускал их к себе иной раз. Ротные и батальонные командиры были озабочены продовольствием своих солдат.

– Они наживаться ведь могут? – заметил ему как-то сторонник интендантского режима в армии.

– Кто – командиры? Да мне до этого дела нет.

– Как это дела нет?

– Разумеется – нет. Если солдат получает у меня хлеба и мяса вволю, чай и водку, если на моих офицеров нет жалоб ниоткуда, если население ими довольно – что же мне за дело до остального…

И действительно, его солдат кормили как нигде. Меньше всего болела его дивизия, и после балканского перехода и двухдневного боя под Шейновом среди истомленных, бледных и голодных других отрядов скобелевский предстал перед главнокомандующим в таком виде, что Великий князь изумился и воскликнул:

– Это что за краснорожие!.. Видимо, сытые совсем… Слава Богу, хоть одни на мертвецов не похожи.

За то же и солдаты понимали и ценили эту заботливость. Если кто-нибудь из чужих генералов спрашивал их:

– Вы какой дивизии?.. (или:) Какие вы?…

Они не называли ни дивизии, ни полка, ни роты. На все был один ответ:

– Мы – скобелевские, ваше-ство!..

И в этих немногих словах звучала гордость, слышалось сознание своих заслуг, своего привилегированного, добытого кровью положения…

Скобелевцы-солдаты были совершенно отдельными типами армии. Эти и ходили козырями, и говорили молодцами, не стесняясь, и вообще ни при каких обстоятельствах не роняли своего достоинства… «Это что за петухи такие», «ну и ферты!» – вырывались восклицания у тех, кто еще не был знаком с ними. К солдатам других отрядов, даже к гвардии – они относились с некоторым превосходством… Они и одеты были чище, и больше следили за собой… Нравственность их не оставляла желать ничего лучшего. Когда был занят Адрианополь – в течение первой недели исключительно 16-й дивизией, ни в городе, ни в окрестностях не случилось ни одной кражи, ни одного грабежа. Уже потом, когда на смену пришли другие войска, началось другое хозяйничанье… С пленными скобелевцы обращались тоже гораздо лучше, чем другие… Те ели с ними из одного котла.

– Такие же солдаты, как и мы, только в несчастии, значит… Ему ласка нужна. – Не раз я сам слышал эти сердечные выражения их сочувствия к участи бедняков-аскеров.

– Бей врага без милости – пока он оружие в руках держит, – внушал им Скобелев. – Но как только сдался он, амину запросил, пленным стал – Друг он и брат тебе. Сам не доешь – ему дай. Ему нужнее… И заботься о нем, как о самом себе!..

И заботливость эта сказалась после шейновского боя – когда пленные были распределены поротно и ели у солдатских котлов вместе с нашими… Я помню в этом отношении один весьма разительный пример.

Когда на Шейновском кургане был уже поднят белый флаг, Скобелев поскакал по направлению к круглому редуту. Навстречу – партия пленных. Один из сопровождавших ее солдат ударил турецкого аскера прикладом. Боже мой! Как разом освирепел Скобелев.

– Это что за нравы, г. офицер?..

Конвоировавший офицер подошел к Скобелеву.

– Я отниму у вас саблю вашу… Вы позор русской армии. За чем вы смотрите?.. Стыд!.. У вас солдаты бьют пленных… Это черт знает что такое…

Офицер что-то забормотал в свое оправдание.

– Молчать! – и он дал шпоры своему коню. Я думал, что он растопчет офицера.

– Еще оправдываться!.. Бывают случаи, когда в плен нельзя брать, когда силы малы и пленные могут быть опасны, тогда пленных по печальной необходимости расстреливают… Слышите? Но не бьют. Бить пленных может только мерзавец и негодяй. Офицер, спокойно глядящий на такую подлость, – не должен быть терпим… Палачи!.. Фамилия ваша?

Тот пробормотал ее.

– Не советую вам никогда попадать в мой отряд… А ты – как ты мог ударить пленного? – наскочил он на солдата… – Ты делал ему честь, дрался с ним одним оружием, он такой же солдат, как и ты, и только потому, что судьба против него, потому, что сила на твоей стороне – ты бьешь безоружного!..

После уже я говорю ему:

– Как согласить это противоречие? Вы сами говорите, что врага добить надо.

– Да, врага вооруженного, врага, который может еще вредить. Врага слабого, разбитого, беззащитного – нельзя тронуть. Пленный – раз вы его взяли в плен, а не убили – святой человек… Об нем надо заботиться, также как и о своих…

И действительно, пленные всегда были накормлены и укрыты от непогоды у Скобелева.

Только не под Плевной. Там сразу на наших руках осталось 40 000 пленных и при таких обстоятельствах, когда продовольствие даже своей армии внушало серьезные опасения… Для пленных ничего не было приготовлено. Главнокомандующий поручил их отцу Скобелева, и между ним и сыном были постоянные препирательства из-за этого.

Скобелев-сын, назначенный военным губернатором Плевны, постоянно добивался у отца:

– Ну, чем, ваше превосходительство, вы сегодня накормите турок?

– А тебе что за дело?

– Одного барашка на 40 тысяч человек прислали?

– Ну, уж пожалуйста! К тебе не обратимся.

– Да мне и дать вам нечего… Я тебе, отец, знаешь что посоветую, в интересах военной дисциплины и нравственного воспитания вверенных тебе турок?

– Что?

– А ты им брось барана, они с голоду на него накинутся, ты за беспорядок барана назад… Таким образом, и бараны будут целы, и туркам жаловаться не на что – сами виноваты…

Он тогда же предложил поместить пленных в их редуты, где бы в землянках они могли быть укрыты от снега и холода, но это почему-то не было принято.

На его позицию не раз являлись турки-перебежчики, и этих кормили, прежде чем отправить дальше.

Когда четвертый акт плевненской трагедии окончился и Плевна пала – румыны бросились в город и начали грабить кого ни попало. Тотчас по назначении Скобелева военным губернатором он позвал румынских офицеров.

– Господа! Я должен вас предупредить, чтобы не ссориться больше с вами… Ваши солдаты грабят город.

– Мы победители, а победители имеют право на имущество побежденных.

– Ну, во-первых, вы с мирными жителями не воевали, следовательно, и не побеждали их, а во-вторых, подите и предупредите своих, что я таких победителей буду расстреливать… Всякий, пойманный на мародерстве, будет убит, как собака… Так и помните… Постойте… Ваши обижают женщин – предоставляю вам судить, насколько это гнусно… Знаете – ни одна жалоба не останется без последствий, ни одно насилие – не будет безнаказанно.

Турки его прозвали справедливым…

– Для него нет различия… Что свои, что чужие… Если мирные – он не даст в обиду… – говорили они об Ак-паше. – Одно только, зачем он болгарским дружинам приказал конвоировать пленных?

Когда Скобелеву передали это, он очень ясно объяснил свой взгляд на дело.

– Болгары до сих пор были рабами. Нужно, чтобы они поняли, что теперь они граждане и воины. Я приказываю именно им сопровождать прежних своих господ в плен не для того, чтобы последним дать почувствовать всю его тяжесть, а чтобы первые выросли до сознания своей независимости и равноправности с нами.

В Плевне мы нашли массы турецких раненых и больных… Частью они уже умирали, частью уже умерли, частью подавали надежды на выздоровление. Болгары забили окна и двери этих госпиталей, да и сам Осман, пока был еще в городе, не обращал на них особенного внимания.

– Когда нужно драться – лечить некогда, – говорил он. – Раненые и больные – лишняя тягость. Султану и Турции они не нужны. Лучше, если скорее умрут… И без них дела много.

Скобелев относился иначе. Он сейчас же принялся за устройство гигиенических пунктов и командировал целую тучу врачей и санитаров, занявшихся турками. После его посещения мечети, где были сложены раненые турки, они говорили:

– У вас лучше, чем у нас, теперь мы видим это.

– Почему?

– Ваш Ак-паша и турок посещает, врагов своих, а наш Осман никогда не видал нас!

Глава 23

В день боя под Плевно, последнего, закончившего эту страшную эпопею плевненского сидения, Скобелеву было приказано принять в командование гвардейскую бригаду. По первоначальной диспозиции она должна была составить резерв. Когда полковник Куропаткин доставил Михаилу Дмитриевичу приказание Ганецкого – вести ее за середину расположений гренадерского корпуса, вместе с 16-й пехотной дивизией, и они уже двинулись – тогда на месте боя залпы замерли, тишина сменила недавний стихийный грохот сражения и только опанецкие орудия изредка еще посылали свои гранаты за р. Вид… Скобелеву дали знать, что турецкая армия сдается. Гвардейская бригада и 16-я дивизия остановились. Это потом поставили в упрек Скобелеву. Командующий этой бригадой написал даже рапорт на Скобелева, обвиняя его в том, что он не хотел дать возможность отличиться его войскам, не ввел ее в бой сейчас же, желая будто бы выгодно выделить свою 16-ю дивизию… Уже по пути на Балканы я спросил об этом у Скобелева.

– Да, во-первых, и 16-я дивизия не принимала никакого участия в деле… – возразил Скобелев. – А во-вторых, я почитаю за величайший военный талант того, кто возможно меньше жертвует людьми. Достигать больших результатов с возможно меньшими потерями – вот моя задача, как я ее понимаю… Не так ли?..

– Я сам думаю, что солдаты этой гвардейской бригады далеко не разделяли воинственных претензий своего командира.

– Еще бы… Сверх того, знаете, удайся Осману прорваться – все ведь нужно было предвидеть, – важней всего было бы иметь под руками свежие войска. Что тут рассказывать – вот вам пример: при Маренго Мелас везде прорвал линии французов. Австрийцы считали уже сражение выигранным; поручив победоносно шествовавшую вперед армию и преследование французов Цаху, генерал Мелас сам уехал в Александрию писать реляцию о полном поражении французов… Наполеон тоже считал дело проигранным, но соперник его по военным талантам, Дезе, остановил первого консула. «Одно сражение мы проиграли – начнем сейчас же другое!» У Дезе оставалась нетронутой и не потерпевшей одна дивизия в 9 000 человек… Останови он в тот же момент австрийцев – они бы его разом смяли… Но ведь никакой победоносный марш не выдерживает расстояний. Через несколько верст австрийцы запыхались… Дезе отступил и занял Маренго. Австрийцы, наконец, из развернутого боевого строя свернулись в походные колонны и когда поравнялись с Маренго – Дезе бросился на них с консульской гвардией и разбросал недавних победителей, так что реляцию о поражении врага нужно было писать уже Наполеону.

– Что ж из этого?

– А то, что в сражениях такого рода всегда надо иметь под руками сосредоточенный и свежий резерв, который и решит в случае чего победу. Если бы я ввел, т. е. если бы я имел время ввести в боевую линию свою дивизию и гвардейскую бригаду – у нас резервов бы уже не было вовсе!.. А впрочем, если бы я получил приказание как следует – я бы его исполнил… В таких случаях не дело подчиненного рассуждать… Хотя, разумеется, есть таланты, которые не могут быть подчиненными… Слишком рано они обнаруживают орлиный взгляд и насквозь видят промахи своих начальников… Как при этих условиях беспрекословно исполнять их приказания?..

При первой встрече с Османом-пашой в Плевне Скобелев обратился к нему с искренним приветствием.

– Я рад видеть доблестного турецкого генерала, отваге и талантам которого так завидовал во время осады…

Осман тоже не остался в долгу.

– Русский генерал еще молод, но слава его уже велика… Скоро он будет фельдмаршалом своей армии и докажет, что другие могут ему завидовать, а не он другим…

В Плевно Скобелев занимал небольшой дом… В первые же дни государь Александр II выразил желание – по пути на смотр гренадерского корпуса позавтракать у Михаила Дмитриевича. Он приехал к нему в полдень. Самого генерала к завтраку не пригласили, он как хозяин только распоряжался им… Скобелев было принял это за немилость, как вдруг к нему обращается император.

– Покажи-ка мне свой дом! Вы, господа, оставайтесь.

Скобелев повел его в другие комнаты, затем государь порывисто обнял и поцеловал его…

– Спасибо тебе, Скобелев!.. За все… за всю твою службу – спасибо! – И он еще раз поцеловал его.

Михаил Дмитриевич глубоко ценил расположение его. В данном случае он и понял и душевно благодарен остался государю. Явно при всех обнаруженная милость наделала бы генералу еще более врагов, которых у него было и без того достаточно… Еще более потому достаточно, что в это время М.Д. был уже любимцем главнокомандующего Великого князя.

В Плевне Скобелеву не пришлось отдохнуть совсем. Готовился переход через Балканы, ему доставалась в этом блистательном деле прошлой войны одна из главных ролей. Он писал в главную квартиру, делал заготовки, исполнял вооружение и снабжение своего отряда целой массой необходимых вещей. В то же время ему приходилось заботиться о порядке в только что занятом городе, водворять на жительство возвращавшихся туда турок, мирить их с местными жителями… В последнем случае он, впрочем, не церемонился. Тех, кто обижал возвращавшихся, подвергали строжайшей ответственности…

– Это, ребята, помните, – говорил он своим солдатам. – Это уже не враги… Это друзья… Пока это такие же подданные государя, как и вы… И обязаны вы поэтому защищать их, как своих родных… А кто их обидит – так будет иметь дело со мной. Чего я не советую вам…

Отдыхал он только за обедом, и тогда к столу его собиралась самая разношерстная публика. Тут были в генеральские погоны с вензелями, а полушубки случайно толкавшихся в Плевно армейских офицеров. Бархатный воротник генерального штаба рядом с оборванным кафтаном вольноопределяющегося солдата, черные сюртуки корреспондентов с бараньими куртками какого-нибудь болгарина, тоже приглашенного сюда. По не одно это отличало общество, собиравшееся у Скобелева. Здесь всюду чувствовался дух боевого товарищества – различий не было, не было и исключительных вниманий… Шум стоял в столовой, говорил и возражал кто хотел. Полуграмотный казацкий хорунжий чувствовал себя дома, как дома чувствовал себя наезжавший сюда образованнейший из прусских военных Лигниц.

– У тебя кухмистерская какая-то! – шутил старик Скобелев, попадая в эту разношерстную толпу.

Сам Скобелев с каждого своего объезда Плевны возвращался к себе с целой толпой гостей. Случайно встреченный офицер, ординарец, молниеносный марс полевого казначейства – все это «привлекалось к законной ответственности», т. е. к обеду.

– У меня всем за столом есть место! – говорил он, и гости, потеснясь немного, пропускали вновь приехавших.

Ввиду такого широкого гостеприимства не последним лицом был Жозеф, тип всесветного авантюриста, несколько месяцев назад тому на осле приехавшего к Скобелеву и через месяц на осле же уехавшего от него. Это был полуфранцуз, полуитальянец, уроженец Каира, воспитавшийся в Бруссе, бывший поваром в Тунисе, открывший потом кафе в Варне. Не заплатив своим кредиторам, из Варны он бежал в Индию – там занимался какими-то темными промыслами и в конце концов попал в Румынию, оттуда явился поваром к Скобелеву. Это был какой-то шут гороховый, потешавший всех – от генерала до денщика… Когда Скобелев был в зеленогорской траншее, этот тип ни разу не решался посетить его, отсылая свой обед с казаками. Когда турки довольно старательно начали обстреливать Брестовец, Жозеф совсем потерял голову. Желая пошутить над ним, Скобелев потребовал личного его появления в траншее.

– Скажите генералу, что если он прикажет мне самому пойти в это «глупое место», то я возьму свой чемодан и осла и скажу адье.

Немного погодя он прислал другое заявление.

«Mon general!.. [Мой генерал!.. (форма обращения к старшим по званию во французской армии)] Мне надоели и турецкие пули, и русские солдаты, которые даже и под гранатами спят, „comme les ours“ [„Как медведи“]. Это не входило в наши условия, почему я и прошу ваше превосходительство принять меры, чтобы турки отнюдь не обстреливали моей кухни, ибо я человек свободный и умирать вовсе не желаю…»

В следующий раз, когда Скобелев приехал в Брестовец сам, к нему явился мосье Жозеф.

– Ну, мосье Жозеф, что вам угодно?

– Я пришел узнать, mon general, вошли ли вы в сношение с турками, чтобы они не стреляли в мою кухню…

– Входил… Но Осман-паша сказал, чтобы я лично послал вас к нему для объяснений… Будьте готовы. Завтра утром вам завяжут глаза и…

– Я не согласен… Я не могу быть парламентером, я не хочу, наконец.

– Завяжут глаза и отведут в Плевно…

– Я буду протестовать… Я обращусь ко всей Европе…

Кругом расхохотались. Жозеф понял, что над ним смеются.

– Вы трус, мосье Жозеф!

– Быть храбрым я не обязывался по условию…

Когда Плевно пало, мосье Жозеф опять подал повод к бесконечным насмешкам на свой счет. Как-то является он к Скобелеву.

– Что вам?..

– Я пришел требовать должного!.. – И Жозеф принял мрачный вид.

– Именно?

– Я месяц держался здесь под огнем… В мою кухню специально стреляли турки… Для них, вы знаете, mon general, для них нет ничего святого! Но я все-таки держался. Вы на Зеленых горах, а я здесь, в Брестовце… И потому мне следует крест!..

– Какой крест?

– Георгиевский… St:. George! Какой дается всем храбрым…

– Да, но ведь вы не обязались быть храбрым по условию…

– Если бы это входило в условие, то за храбрость мне бы полагалось жалованье… Так как это сверх условия, то я требую себе крест… Вы всем медведям-солдатам дали кресты, я тоже себе хочу…

– Вы с ума сошли, мосье Жозеф!..

– Mon general… У меня есть в Каире престарелая мама… Обрадуйте ее. Если она увидит меня с крестом, она простит мне увлечение моей юности!..

Увы так его maman и осталась необрадованной….

– Денщик со мной не разлучался и не выходил из огня, а я и ему не дал креста, потому что он слуга, а не солдат. Этак мы до того дойдем, – намекал он на всем известные факты, – что и кучеров, и поварят, и всякую сволочь украсим военными орденами, а те, кто за нас умирает, никогда не дождутся знака отличий!