Текст книги "Скобелев"

Глава 27

Я не буду описывать ни рекогносцировки 26 декабря 1877 г., ни последовавшего затем занятия Имитли, ни дела 27-го числа, когда Скобелев, желая хоть чем-нибудь помочь князю Мирскому, но имея под руками еще слишком мало войск (три четверти отряда еще оставалось в горах), сделал демонстрацию на шейновский лес. Всему этому отведено достаточно места в прежних моих описаниях войны; я возьму из них только несколько строк о бое 28 декабря, едва ли не самом блестящем деле шипкинской эпопеи. Это было последнее крупное сражение в эпоху 1877–1878 годов, и тут Турция потеряла свою последнюю армию.

Серый и туманный был этот славный день. Мгла окутывала дали, серое небо точно давило вершины Балкан. В ущельях курился туман, сады и рощи деревень в долине Роз казались облаками, охваченные отовсюду мглою… Лысая гора, резко обрисовывающаяся среди окружающих ее вершин, тогда вся пряталась… Ее мы не видали.

Еще свет робко-робко пробивался на востоке, когда Скобелев уже объезжал шейновское поле. С зарею поднялись солдаты, на Имитли едва-едва доносился грохот горных орудий, стучавших по окрепшей за ночь почве… Суздальский полк еще находился в Балканах, как и вся наша артиллерия, за исключением батареи, вооруженной горными орудиями. Там же еще застряли стрелковый батальон и две дружины болгарского ополчения…

Не успело солнце подняться, как полки уже – выстроились… Солдаты были очень оживлены; зная их суеверие, Скобелев, объезжая ряды, повторял:

– Поздравляю вас, молодцы! Сегодня день как раз для боя – двадцать восьмое число… Помните, двадцать восьмого мы взяли Зеленые горы, двадцать восьмого сдалась Плевна… А сегодня мы возьмем в плен последнюю турецкую армию!.. Возьмем ведь?

– Возьмем… ура! – звучало из рядов…

– Заранее благодарю вас, братцы…

В десять часов передовая позиция была уже занята отрядом графа Толстого, выстроившимся в боевой порядок.

– Выдвиньтесь на хороший ружейный выстрел! – приказал ему Скобелев.

Сам генерал стал в центре. По обыкновению вокруг сгруппировались ординарцы, позади его развернут был его значок, следовавший за ним всюду: и в Фергане, и в Хиве, и в Плевно. Среди мертвого безмолвия разом заговорили горные пушки нашей батареи, когда впереди показалась турецкая кавалерия, развертывавшаяся перед Шейновом… Против нас оказалось пятнадцать турецких орудий… Сосредоточенный огонь их был направлен сегодня исключительно против группы Скобелева…

– Господа! – обернулся он. – Не угодно ли вам раздаться… Разбросайтесь пошире… Иначе перехлопают нас…

– …Сегодня моя жизнь нужна! – в виде пояснения сказал он потом. – Куропаткин ранен, его нет. Если меня убьют, некому будет принять команды…

Мы разъехались на довольно большое пространство…

– Сейчас к туркам подойдет подкрепление! – озабоченно проговорил Скобелев.

– Почему вы знаете?

– А слышите?

В грохоте турецких батарей стали выделяться отдаленные звуки рожков. Турки подавали сигналы. Скобелев усилил наш левый фланг и выдвинул ополчение к Шипке, где, по его мнению, были три табора турок.

– Они, подлецы, догадаются, что у настолько орудий малого калибра!.. Нужно обмануть неприятеля… Поставьте людей у орудий! – приказал генерал.

Вторая боевая линия вышла на позицию с музыкой и песнями. Развернутые знамена слегка колыхал ветер… Около 11 часов турки сосредоточили свой огонь против нашего левого фланга. Туда Скобелев послал стрелков Углицкого полка… Люди начали падать… По массе пуль, несущихся навстречу, видно, что турки собрались здесь не менее, как в количестве пятнадцати таборов… Да сколько их еще позади – в редутах и фортах, защищающих с юга шипкинские позиции. Скобелев делается все серьезнее и серьезнее… Лицо его озабочено, как никогда…

– Если меня убьют, – снова оборачивается он к окружающим, – то слушаться графа Келлера. Я ему сообщил все…

На нашем левом фланге все разгорается и разгорается перестрелка, там уже перешли линию огня и находятся в самом пекле. Шейново кажется отсюда примыкающим к Балканам. Перед этим пунктом несколько холмов, они заняты турками. Их следует взять во что бы то ни стало… Оттуда – особенно сосредоточенный огонь… Роты, видимо, хотят их обойти с фланга; ни на минуту ружейный огонь не стихает, напротив, растет и растет, сливаясь с отголоском маршей вступающих в боевую линию полков. Наши «Пибоди» пока идут не стреляя. Мы под огнем, но сами огня не открываем. На одну минуту перед курганами стрелки углицкие приостанавливаются… Слышится команда, развертывается цепь и беглым шагом бежит, охватывая курганы дугою… Залпы и беглый огонь у турок доходят до исступления. Наконец, наши у курганов – бой в штыки – слышно «ура», и на вершине холмов показываются угличане, радостно размахивая ружьями и созывая отсталых. Турки вереницами бегут к лесу и занимают его опушку… По этому пути легко узнать их отступление. Меткий огонь наших стрелков уложил их так густо, что еще издали видишь среди белеющих снегов какую-то черную полосу до самого леса.

– Молодцы, угличане! – замечает Скобелев… – Меня винили за Зеленые горы… Вы помните, каких нагнали ко мне солдат для пополнения уничтоженных под Плевною полков… Что это были за трусы… Разве можно было с ними драться… А теперь полюбуйтесь на них… Как стойки они… Вот вам и Зеленые горы. В две недели дивизия получила боевое воспитание…

Курганы почернели от людей, занявших их. Снизу до верхушек густо засели стрелки, но ненадолго. Нужно было пользоваться минутой и продолжать атаку… Вот цепь опять развернулась, двинулась вперед – идет шибко, хорошо… Позади двигаются еще люди… Огонь у турок делается отчаяннее. Вдруг – точно к ним явилось подкрепление – залпы зачастились, турки выбегают из опушки леса; наше наступление встречают убийственным огнем с фронта. На левом фланге угличан показываются черкесы, на правом наши точно приостановились, колыхнулись… Двинулись назад… Еще минута, и наша цепь, отстреливаясь, волнообразно отступает за курганы. Одну минуту Скобелев боится, чтобы они и их не отдали… Нет, курганы остаются за нами.

Неприятельская кавалерия и не думает отступать… Она заскакала во фланг нам и теперь маневрирует между нами и Шипкой… Подскакивают черкесы в одиночку, ругаются по-русски и сейчас же во всю мочь улепетывают назад. Кинулись было за ними казаки – и давай тоже джигитовать…

– Ну, я этих фокусов на седле не люблю… Прикажите, чтобы слушали команду, а не кувыркались… Мне акробатов не надо. Пошлите прямо две сотни донцов в атаку!

Все, опустив пики, помчались, развернув фронт на турок… Точно ураган просвистал мимо. Турки их выдержали шагов на двести и, дав глупый залп наудачу, опрометью шарахнулись по направлению к Шипке.

– Граф Толстой ранен! – подъезжает ординарец к Скобелеву…

– Э!.. – с досадой проговорил генерал… – Терять Толстого в такую минуту… Он нужен… Жаль, жаль… Пускай Панютин примет команду…

Резервы ближе и ближе передвигаются к линии боя…

– Как стройно идут они… – любуется ими генерал…

Каждый подходит с музыкой и ложится в лощину – «до востребования»… Туман рассеивается… Горные стремнины обнажаются, и в эту минуту заметно, как к ним, точно тень от облака, скользят вниз турецкие таборы.

Из второй линии в передовую послан для усиления весь Углицкий полк… Дело близко к решающему моменту; смотря на обстановку боя, мы любуемся стройностью движения угличан, которые развертываются как на парад и с развернутыми знаменами под музыку красиво входят в боевую линию… Сражение распространяется по всей линии передового отряда. На левом фланге у отступавших к курганам стрелков вспыхивает «ура» и перекидывается из роты в роту по всему расположению войска, из передовой линии в резервы. Скоро вся долина, занятая нами, гремит от восторженных криков. Стрелки на левом фланге вторично кидаются в атаку, неудержимо выбивают первую линию турок, вскакивают на бруствер траншеи, заложенной в лесу, оттуда скоро вырываются к нам сюда красные языки пламени… Слышны вопли побежденных и повое торжествующее «ура» владимирцев и углицких стрелков. Начинается тот период боя, когда стихийная сила заменяет одну волю, когда управляющий боем может только усилить, направить, но не прекратить движение, не помешать ему. Солдаты, видимо, рвутся вперед… Скобелев еще хочет выдержать момент, зная, что позади резервов мало.

– Суздальский полк и две болгарские дружины пришли… – докладывает ординарец.

– Турки окружены нашей кавалерией с тылу… – сообщает другой…

– Мы вошли в соединение с Мирским – вот записка от князя…

– Ну, с Богом теперь!..

И Скобелев перекрестился.

Точно дрогнуло все под гулкий рокот барабанов, возвестивших общую атаку… Пришлось останавливать солдат, кипевших боевой энергией. «Ну, теперь – победа верная!» – крикнул Скобелев, глядя на своих солдат.

Я не описываю здесь эпизодов этого колоссального боя, совершившихся в горных туманах у Радецкого и в левофланговой обходной колонне у князя Мирcкого. Книга эта исключительно посвящена Скобелеву, почему в этом наброске я говорю только о его участии в шейновском бое.

Углицкий и Казанский полки и пятая дружина болгарского ополчения с изумительно красивою стройностью двинулись вперед под густым огнем неприятеля. Наши шли без выстрела. В этот день они не выпустили почти ни одного патрона и исключительно работали штыками… До опушки леса они шли точно церемониальным маршем, под музыку, в ногу… На параде так не ходят… У опушки полки развернулись побатальонно я почти под сплошным огнем, пронизавшим их, кинулись беглым шагом вперед… Чтобы менее было потерь в известные моменты, люди залегали в канавы и потом по команде перебегали к следующей… С еще большим ожесточением рвались в бой болгары… Один батальон, против которого был направлен особенно сосредоточенный огонь, приостановился… Два раза отдали ему приказание «вперед» – ни с места. Точно столбняк напал. Тогда командир подскакал к батальону, выхватил знамя из рук знаменщика и с ним кинулся в огонь. Как один человек, бросились солдаты… Их напор был так неудержим, что первый ряд ложементов и траншей моментально оказался у нас в руках… Передовая турецкая позиция была атакована по приказанию Скобелева одновременно казанцами слева, угличанами справа.

Закипел штыковой бой. Не просили и не давали пощады. Кололи безмолвно, сжав зубы… Солдаты только старались не глядеть в глаза защищавшимся. Это очень характерная черта. Закалывая, солдат никогда не смотрит в глаза врагу. Иначе «взгляд убитого всю жизнь будет преследовать»; это – убеждение, общее всем.

Линия неприятельских стрелков, стоявшая все время здесь, не ушла никуда – вся осталась на месте. Как она сбилась к брустверу, так и легла там. Густо легла – точно второй вал у вала… Раненые, падая, схватывали врагов и душили их, в бессилии находили еще возможность зубами вцепиться в солдата, пока тяжелый приклад не раскраивал черепа… Болгарское ополчение дралось столь же ожесточенно, еще злобнее, если хотите, потому что тут вспыхивала племенная ненависть…

Когда первые ложементы были взяты, до отдыха еще оказывалось далеко… Перед солдатами оказался укрепленный лагерь турок и их редуты.

Укрепленный лагерь был не что иное, как деревня, где каждый плетень, заваленный землею, являлся бруствером траншеи, каждый дом – блокгаузом. Тут бой шел, разбиваясь на мелкие схватки. Стреляли со всех сторон. Тут можно было затеряться… Упорно защищали эту позицию турки, но угличане и казанцы выбили их штыками оттуда.

– Знаете, – оборачивается Скобелев, – опушки рощ, деревни часто переходят из рук в руки… Я боюсь, чтобы турки не бросили сюда все, что у них есть, и не отняли занятых угличанами позиций… Со свежими силами они могут сделать много против изнуренных солдат…

Ввиду этого генерал передвинул из резервов еще батальон, который, дойдя до места, сейчас же окопался.

– Если наши войска дрогнут, траншея эта будет служить им опорой, чтобы прийти в себя и опять броситься на турок.

Но опоры не понадобилось.

Увлечение солдат росло. Они крошили все на своем пути. За укрепленным лагерем попался им редут… Никто не знает, вскакивали ли сюда первыми те или другие солдаты – полк как будто прошел через редут, не останавливаясь в нем; минуты остановки не было, а между тем позади, когда угличане шли на следующий, – остались между брустверама груды тел и раненых. Оказывается, что защитники редута были перебиты штыками… Налево был другой редут, сильнее. Взять его с фронта было невозможно. Батальон Казанского полка обошел его с тылу и так неожиданно кинулся на турок оттуда, откуда его никто не ожидал, что таборы бросили оружие и в ужасе только подымали руки вверх, крича навстречу нашим солдатам: «аман! аман!»

Еще два редута было взято штыками… В следующем турки, заметив, что наши их обходят, бросились было все на угличан, но казанцы развернулись в длинную линяю и открыли такой огонь по бежавшим, что редкий из них спасся. В этом единственном случае наши стреляли. Повторяю еще раз, вся работа 28 декабря была сделана штыками. Поэтому и потеряли мало! Я нарочно останавливаюсь на этом, чтобы показать, до какого идеального совершенства Скобелев довел своих солдат. Солдат, атакующий врага без выстрела, образец дисциплины и выдержки. Трудно поверить, какой соблазн стрелять но неприятелю, а не ждать штыкового боя… Хотя за закрытием редутов ружейный огонь наступающего врага приносит очень незначительный вред обстреливаемым.

В два без четверти деревня со всеми ее укреплениями была взята.

Движение угличан и остальных на правом фланге было гениальною диверсией Скобелева. Он сначала массировал свои войска на левом фланге и упорно повторял атаки там. Затем, заметив, что турки сосредоточили свои силы против нашего левого фланга, он внезапно переменой фронта перешел в наступление с правого. Таким образом, турки были не только обмануты, но обнажили и обессилили ключ своих позиций. Без этого блестящего хода игра этого дела, пожалуй, не могла бы быть выиграна, и турецкой армии не был бы дан этот последний и решительный шах и мат. После блистательных атак Скобелев выстроил перед Шейновом Владимирский полк и во главе его уже сам хотел нанести туркам решительный удар в их центр.

– Ну, братцы, за мной теперь. Ваши товарищи честно сделали свое дело, – кончим и мы как следует.

– Постараемся…

– Смотрите же… Идти стройно… Турки почти уже разбиты… Благословясь, с Богом!

Солдаты сняли шапки, перекрестились. Оркестр заиграл марш, и под звуки его стройно двинулась атака. Настроение солдат было действительно восторженное. Шли смело, блестяще, отсталых не было…

Не успели мы доехать до леса, как навстречу нам стремглав скачет ординарец Скобелева – Харапов, без папахи, и издали еще машет рукой. А подъехал – говорить не может от устали.

– Ваше-ство… турки подняли… белый флаг…

– Как, где?.. Не может быть, так скоро… Ну, господа, за мной скорее.

Глава 28

Я до сих пор не могу забыть этого безумного, радостного чувства победы. Несешься вперед, дышишь полною грудью, и все-таки кажется, что воздуха и простора мало… Скобелев рвет шпорами бока своему коню… Конь стрелой мчится вперед, а генералу все кажется медленно. Ветви ему хлещут в лицо… Не чувствуешь даже, как позади остаются ручьи и овраги. В одном месте брызнуло водой – даже и не моргнули… Вперед и вперед… Из рядов несется радостное торжествующее «ура» владимирцев, бегом следующих за генералом… Не замечаешь трупов, разбросанных по сторонам. Уже потом, анализируя пережитые ощущения, смутно припоминаешь, что чуть не из-под копыт коня подымались какие-то люди с простреленными грудями, с окровавленными головами, протягивали к тебе руки… Приходят на память другие, схватившиеся друг с другом, да в момент смерти так и закостеневшие… А там, в горах, еще не знают… Там еще идет бойня, люди падают, умирают, мучаются, дерутся…

– Вся ли армия сдается? – голос Скобелева стал каким-то хриплым.

– Таборов десять бежало.

– Харанов! Стремглав сейчас же к Дохтурову… Слышите… Пусть кавалерия вдогонку… Чтобы ни один человек не ушел у меня… Поняли?

И еще глубже шпоры вонзаются в белую кожу коня, и еще бешенее мчит он генерала вперед и вперед.

– Имею честь поздравить, ваше-ство! – наскакивает какой-то офицер. – С чем? – Казачий N1 полк под начальством самого Дохтурова обскакал бегущих турок с тылу, бросился в шашки, несколько сот положил на месте и взял в плен…

– Сколько? – нетерпеливо перебивает генерал.

– Шесть тысяч человек.

– Спасибо… Счастливый день…

Впереди – депутация нам навстречу. Доктор и санитары со знаками красной луны. Высоко над головами держат они большие листы бумаги – женевские свидетельства. Около наши солдаты толпятся.

– Пусть убирают своих и чужих раненых… Обещать полную безопасность… Солдаты! Это не пленные, слышите?

– Слышим, ваше-ство!

– Это свободные люди… Доктора! Они будут помогать и нашим, и туркам. Поняли?.. Они – друзья наши… Смотрите же у меня, не обижать!

И опять безумная скачка вперед… Тут уже груды трупов… Массы раненых… Опушка – громадная долина… Мы останавливаем коней…

…Вспоминаешь ли ты, ты, недвижно лежащий теперь под этим парчовым покровом, ты, сомкнувший зоркие очи свои, – эту минуту счастливого торжества, когда так легко дышалось тебе, когда, казалось, весь простор перед тобою был тесен для твоего счастия… Где твоя сила, где эта мысль, быстрая как молния и могучая, как она?.. Хотелось взять его за плечи… Крикнуть прямо в это мертвое лицо… Победа, генерал, победа!.. Но, увы!.. Он уже не шевельнется на знакомый привет, и восторженное «ура» торжествующих полков уже не способно зажечь этот тусклый, из-под опущенных ресниц, едва-едва светящийся взгляд…

Душно… Душно… Тоска давит, плакать хочется над тобою.;. Кто уложил тебя так рано, тебя, перед которым в бесконечную даль уходили подвиги, торжества… Тебя, венчанного славою, тебя, так рано узнавшего ее тернии… Хороша была эта долина, рядом у опушки оставленного позади леса, открывшаяся перед нами… Вон налево руины Шипки под грозными массами крутых отсюда и резко очерченных Балкан… Бон внизу на холмах целый фронт редутов… Из-за их брустверов видны солдаты, тускло мерещатся штыки… Но это солдаты наши и штыки наши. В других еще стоят красноголовые турки, но уже молча, сложив свои ружья… Залпы только гремят еще на вершинах шипкинского перевала.

– Где же белый флаг? – нетерпеливо спрашивает Скобелев.

– Правее.

Там за рекой – правильные колонны каких-то войск… Там еще туман. Не разобрать в его желтоватом освещении, свои или чужие…

– Была не была, едем! – И Скобелев решительно дает шпоры коню. Вода ручья брызжет из-под копыт лошадей прямо в лицо нам… С того берега гремит «ура» – наши!..

– Где же белый флаг? – кидает им с ветру, с бегу Скобелев.

– Позади, ваше-ство!

Мы проскакали мимо… Опять бешеный карьер… Вот редут, сплошь наваленный мертвыми и ранеными… Вон большой холм, точно сахарная голова. Снизу вверх спираль траншеи… Не видать земли, все усыпано красными фесками… Ярко, пестро. С верхушки во все стороны грозно смотрят крупповские орудия, выше их еще медленно развертываются и полощутся в воздухе два белых флага.

– Мерзавцы! – срывается с губ у Скобелева.

– Кто мерзавцы?.. – удивляюсь я.

– Разве можно было сдать такую позицию…

– Да и защищать нельзя… Обошли кругом…

– Защищать нельзя… Драться можно, умереть должно!..

Как будто из тумана выдвигается фигура какого-то офицера… Он подносит Скобелеву саблю пленного паши…

– Кто командует?..

– Вейсиль-паша.

– А Эйюб?

– Эйюба давно нет.

– Как он сдался?

– Без всяких условий… На милость победителя.

– На милость?..

– Точно так.

– Возвратить сабли пленным, свято сохранить их имущество, чтобы ни одной крохи у них не пропало… Предупредите, за грабеж буду расстреливать!..

Навстречу кавалькада… Только не наши… Совсем не наши… И кепи чужие и мундиры не те, к которым уже привык взгляд. Впереди Вейсиль. Мясистое лицо с низко нависшими бровями. Суровое, некрасивое. Скобелев подает ему руку и говорит несколько приветливых слов. Турки мрачны. Им тяжело, невыносимо тяжело.

– Сегодня гибнет Турция, такова воля Аллаха! Мы сделали всё.

– Вы дрались славно, браво… Переведите им, что такие противники делают честь… Они храбрые солдаты.

Им переводят…

– А все-таки мерзавцы, что сдали такие позиции! – заканчивает он про себя.

Отовсюду восторженные крики… Отовсюду стихийное «ура»… Лица солдат возбуждены, лучезарны.

– Спасибо, друзья, спасибо, товарищи… Спасибо, мои орлы! – кричит им Скобелев в свою очередь.

– …Сколько у них было людей и пушек? – спрашивает он, кивая на пленных. Тем переводят.

– Тридцать пять тысяч войска и сто тринадцать орудий!

– И сдались!.. Хороши генералы…

Турки, сходя с редута, окружали нас сплошною стеною… В их массах слышалось:

«Ак-паша, Ак-паша»… Все они нетерпеливо пробивались взглянуть на Скобелева.

– Что они говорят? – обернулся Скобелев к переводчику.

– Говорят, не мудрено, если их победили, русскими командовал Ак-паша, а с Ак-пашой драться нельзя…

Наверху еще шел бой… Скобелев слушал-слушал и вспыхнул.

– Передайте паше: если через два часа турки в селении Шипка и на высотах не положат оружие, я их буду штурмовать и никому пощады!..

– Они сейчас же сдадутся… – струхнул Вейсиль…

Издали послышалась музыка: развернутый, под распущенными знаменами, стройно подходил Владимирский полк.

– Сейчас, сейчас…

– Я хочу им сам отдать приказание положить оружие… Господа, останьтесь здесь… Передайте туркам, что я сам еду с ними…

И Скобелев поехал, со всех сторон окруженный вооруженными турками…

Двое или трое следовало за ним из русских.

– Однако наше положение странно!..

– Ну, вот еще!..

– Да как бы вы поступили на месте турок? – спрашиваю я.

Скобелев расхохотался.

– Во-первых, на их месте я бы не был…

– Ну, а если бы?

– Разумеется… Сейчас бы в шашки…

Впоследствии под Геок-Тепе он сделал еще лучше. После штурма и взятия этой крепости Скобелев едет в еще не сдавшийся Асхабат. Ему навстречу – семьсот текинцев в полном вооружении, в праздничных костюмах – цвет текинского войска…

Скобелев обратился к ним с какими-то укорами… Они изъявили свою покорность…

– А если вы попробуете восстать, то я вас накажу примерно…

– Текинцы никогда не лгут!..

– Если так, то, господа, не угодно ли вам ехать обратно… Передайте текинцам, что они составят мой конвой…

И совершилось небывалое. Генерал один, окруженный семьюстами отчаянных врагов, верхом поехал в Асхабат… Двадцать верст они сопровождали его…

И разумеется, ни его прежние победы, ни страх его имени не могли ему создать такой популярности между ними, как эта поездка…

С той минуты он стал кумиром уже всего племени текке.