Текст книги "Скобелев"

Глава 24

В скобелевском отряде ни разу не практиковался обычай вешать кресты на прислугу. В других – крестами щеголяли денщики и кучера разных генералов, здесь – никогда. Круковский, денщик Скобелева, живший с ним в траншее, не смел и думать о таком отличии. Раз было он заикнулся…

– Ступай в строй и заслужи… За чистку сапог Георгиевские кресты не вешают…

Вообще, тут они доставались не даром. Обыкновенно, когда присылают голосовые кресты на роту, то солдаты приговаривают их не наиболее храбрым, а наиболее влиятельным и богатым вольноопределяющимся. Скобелев никогда не допускал ничего подобного… Вот как это делалось… Подъезжает он к роте.

– Выбрали, ребята, кому кресты?

– Выбрали, ваше-ство…

– Кому же?

– Фельдфебелю – первый! – рапортует ротный командир. – Потом вольноопределяющемуся такому-то…

– Вот что, ребята, кресты должны доставаться не фельдфебелям, а тем, кто действительно стоит этого… Слышите? Самым храбрым… Поняли меня?

– Поняли, ваше-ство!..

– Ну вот… Так опять сделайте-ка выбор при мне. Господа офицеры, уйдите, пусть солдаты сами.

По второму выбору кресты достаются тем же.

– Смотрите, ребята, не честно, если вы лучших оставите без крестов… Сделайте еще раз выбор.

И если по третьему все-таки кресты достаются влиятельным людям, тогда Скобелев и навешивал их.

Раз, в одном таком случае, на вопрос Скобелева:

– Кому, молодцы, кресты приговорили?

– Я назначил их такому-то и такому-то… – сунулся было ротный командир.

– А вы какое право имеете на это?.. Вы, капитан, чего суетесь не в свое дело?.. Отнюдь не сметь вперед! Назначать голосовой крест – священное право солдата, а не ваше…

Зачастую, если несмотря на переголосовку, кресты все-таки доставались вольноопределяющимся и фельдфебелям, Скобелев приказывал представить этих отличившихся к именным, а голосовые все-таки давали простой армейской кирилке.

– А то им ничего и никогда не достанется!

На Георгиевские кресты Скобелев смотрел в высшей степени серьезно…

– Главное, чтобы они не попадали шулерам!.. – говорил он. – Или осторожным игрокам.

– Как это?

– А так… Часто иной при генерале бросится вперед – ну и крест… А так он за другими прячется. Это и есть шулера. Осторожными игроками я называю тех офицеров, которые храбры до креста, получив же его, успокаиваются и начинают опочивать на лаврах, берегут свою драгоценную жизнь… Поняли вы меня? Это все равно, что игрок сорвет крупный куш и забастует… Георгиевский крест обязывает… Кто носит его на груди, должен быть во всем примером… Его место в бою – впереди…

И действительно, такой взгляд на кавалеров был и у скобелевских солдат. Во время сражений в смутные моменты, когда человеческому стаду нужны вожаки, солдаты сами кричали: егорьевцы, вперед!.. Кавалеры – показывай дорогу!..

Таким образом, серебряный крест был зачастую только вестником, предтечей креста деревянного. Во всяком бою первыми убитыми оказывались в свалке георгиевские кавалеры…

– Отчего вы не дадите такому-то Георгиевского креста? – часто просили Скобелева люди, власть имеющие.

– Почему… Да мой Круковский больше его заслуживает. Хоть в траншеях со мною был!

– Да ведь солдатский крест – что он стоит!

– Стоит, если мои солдаты за него жизнью жертвуют… Пускай в других дивизиях он достается даром – я у себя этого разврата не потерплю…

И тотчас же начинается потеха.

– Круковский, ты хочешь крест?

– Хочу, ваше-ство!..

– Ну, иди в строй… Заслуживай…

– В строй не хочу…

– А я тебя отправлю от себя.

– Как же вы-то сами без меня обойдетесь… Не может этого быть.

С близкими к нему лицами Скобелев был совсем юношей. Избыток жизни сказывался в этом. Он постоянно шутил, смеялся, школьничал. Если не с кем было – с денщиком.

– Обезьяна! (Круковский не отзывается – молчит.)

– Обезьяна, тебе говорят…

Тоже молчание.

– Круковский…

Тот мрачно подходит…

– Отчего же ты не являлся?

– Потому, ваше-ство, обезьяну кликали…

– Значит, ты обиделся?..

– Звестно, обиделся!..

– Ну так, поцелуй меня!.. – И Скобелев протягивает ему щеку.

Круковский целует.

– Ну, теперь не обижаешься?

– Никак нет.

– А все-таки обезьяна…

Особенное удовольствие доставляло Скобелеву выходить по утрам умываться в промежуток между нашей и турецкой траншеей… Круковский должен был следовать туда за ним. Турки, разумеется, тотчас же начинали обстреливать их.

– Ваше превосходительство… А, ваше превосходительство?

– Ну чего тебе?

– Что я вам сказать хочу…

– Что?

– Вы бы шли в траншею мыться…

– Мне и здесь хорошо… А хочешь, я тебя тут за трусость на часы поставлю…

Круковский мнется…

– Ну, чего же ты молчишь. Хочешь?

– Не хочу…

– А я все-таки поставлю…

– А тогда кто же вам служить будет… Кто?..

– Ну, пошел вон, трус!..

И осчастливленный позволением уйти с опасного места, Круковский живо убирался оттуда.

Глава 25

Приготовления к походу за Балканы [Я не рассказываю здесь всех эпизодов этого достопамятного перехода – им посвящено двадцать пять глав второго тома «Года войны»] шли безостановочно. Со дня занятия Плевно до дня выступления дивизия не отдыхала. Приготовляли и чистили оружие, скупили все деревянное масло в городе для этого… Ружья Крика никуда не годились, Скобелеву пришла в голову блестящая мысль вооружить хоть один батальон превосходными Пибоди – Мартини, во множестве находившимися в арсенале Плевны.

Я помню, какой гвалт подняло это в некоторых кружках.

– Это позор! – кричали там. – Русскую армию вооружать турецкими ружьями.

Скобелев слушал их и совершенно спокойно перевооружил стрелков Углицкого полка.

– Если бы было достаточно артиллерийских снарядов, так я и артиллерию свою снабдил бы турецкими орудиями. Я не считаю позором отнять у неприятеля то, что у него лучшее… Весь вопрос в том, чтобы сделать ему побольше вреда.

– Этак вы и под турецкими знаменами пойдете? – замечали ему.

– Нечего сказать, хорошо сравнение!.. Разве знаменами дерутся, разве знамена оружие?..

– В истории не было примера…

– Ну, это вы врете, – и он сейчас же выставил целый ряд доказательств того, что величайшие полководцы прибегали к этому средству… – У себя нет – возьмем у неприятеля. Если у нас, положим, не хватит своего хлеба – так постыдно пользоваться складами турецкими, потому что это не наше, а неприятельское?.. Я и ранцы уничтожу.

– Совсем по-турецки, значит.

– Да, хорошему учиться не мешает… Если бы я не с турками, а с китайцами воевал, да подметил бы у них что-нибудь порядочное, сейчас же перенял бы… Сделайте одолжение!

И действительно, страшно отягощающие солдата ранцы были уничтожены и заменены холщовыми мешками, что вышло и легче, и удобнее… Закупка сапог, полушубков, фуфаек шла повсюду. За три недели в Габрове были заказаны вьюки и вьючные седла, заготовлялся неприкосновенный запас сухарей, крупы, наливался в бочонки спирт… И главное, заслуга Скобелева была в том, что все это было сделано помимо интендантства… У интендантства требовали того, другого…

– У нас ничего нет! – откровенно ответили эти господа Скобелеву.

Предусмотрительность генерала дошла до того, что заранее было куплено на каждый полк по 60 голов рогатого скота. До гор они должны были везти запасы, а в горах служить пищей… Остальные дивизионные командиры, приходя в какую-нибудь местность, требовали продовольствия и подвод. Население, совсем реквизированное, уже оказывалось несостоятельным. Движение войск замедлялось, начиналось истребление неприкосновенного запаса сухарей… Здесь же подводы и корм являлись в одном и том же. Корм шел на ногах и вез войсковые грузы. Заботливость Скобелева о солдате дошла даже до того, что весь запас уксуса и кислоты, бывший у плевненских торговцев, все сапоги, всю кожу, все бараньи шкуры были куплены… По всему пути Скобелев сам лично наблюдал, чтобы солдаты отнюдь не оставались без горячей пищи. В метель, на вершинах Балкан, где у других вымораживались целые полки, у Скобелева солдаты имели похлебку в вдоволь мяса! Сделано было еще и другое распоряжение, над которым на первых порах смеялись ужасно. Солдатам приказано было нести на себе по полену сухих дров.

– Чего он еще не придумает! – говорили о генерале.

– Уж если Скобелев приказал, значит у него есть что-нибудь ввиду! – заметил на это главнокомандующий.

И действительно! Когда дошли до балканских вершин, то из этих сухих поленьев солдаты сразу устроили великолепные костры. У других отрядов рубили росший на горах лес. Сырой, только чадивший и курившийся, не дававший углей. У нас сразу получались массы угля. Солдаты приваливались к нему и до утра засыпали в сравнительном тепле. Замороженных поэтому не было вовсе!

– Новые сапоги берите!.. – предупреждал солдат генерал, проезжая мимо них, когда они выступили уже из Плевно за Балканы.

Переход этот был настолько превосходно организован, что по всему пути, хотя отряд останавливался в маленьких деревушках, от их населения не поступило ни одной жалобы…

– Смотрите, братцы, не обижайте болгар и турок… Они – мирные жители… За первых вы деретесь, свободу им своей кровью завоевываете, следовательно, они вам друзья и братья; а вторые, если остались на своих местах, не ушли от вас, значит, они верят доброте и чести русского солдата… А обманывать такую веру и грешно, и стыдно…

Картины нашего перехода до Габрова я оставляю в стороне. О них было уже сказано мной, и я описал их достаточно во втором томе «Года войны». Расскажу только некоторые эпизоды, не вошедшие туда. В Сельви заболел тифом один из лучших скобелевцев – доктор Студитский, который потом был убит под Геок-Тепе.

– Что мне делать, как мне его оставить здесь… – волновался Скобелев, очень любивший покойного.

– Прикажите начальнику округа позаботиться о нем…

– Начальник округа здесь хам… Он ничего не сделают… Послушайте, это ваша обязанность, подумайте, как устроить это?.. Вы и он носите черный сюртук, вам ближе всего… Мне некогда: весь отряд на моих руках ведь…

Я отправляюсь к начальнику округа. Это был жандармский капитан, служивший по гражданскому управлению и зависевший от кн. Черкасского. Рассказываю ему о болезни Студитского.

– А мне что за дело? Поместите его, где хотите… У меня на руках свое дело.

Я начинаю красноречиво излагать ему заслуги больного, работавшего в Черногории, в Сербии, у нас на Зеленых горах, под Плевно.

– Он и заболел-то от любви к человечеству. Он заразился, подавая помощь туркам на плевненском боевом поле…

– Все это прекрасно… А только мне нет никакого дела… У меня нет времени на это… Я не брат милосердия!..

Ну, погоди же, думаю… Ты у меня зашевелишься.

– Жаль, очень жаль, капитан!.. Как будет огорчен князь Черкасский, когда узнает о болезни Студитского.

– А что?.. При чем тут князь… – навострил уши начальник округа.

– Да я не знаю, могу ли я… Это семейная тайна…

– О, мне можете… – заволновался тот… – Я умею хранить тайны…

– Знаете… Студитский ведь жених… У Черкасского есть племянница…

– Я сейчас… Сейчас… Велю его перенести к себе… Сию минуту… Назначу надежнейших болгарок ходить за ним… Бедный, бедный молодой человек!.. Как жаль… как жаль… Скажите генералу, чтобы он был спокоен… Я сделаю все… Все сделаю… Как родного сына!..

По ревностной энергии, вдруг охватившей моего капитана, я убедился, что все дело устроено и Студитского будут беречь как зеницу ока.

Вернулся к Скобелеву. За обедом, когда все собрались, рассказал это. Громкий хохот встретил великодушную готовность капитана…

После уже, под Константинополем, когда Студитский был совершенно здоров, Скобелев говорит мне.

– А вы знаете финал этой истории?

– Нет…

– Князь Черкасский встречается со мною и спрашивает меня: у вас есть доктор Студитский?.. – Есть, говорю. – Ну так поздравляю вас с таким подчиненным. – А что?.. – Да то, что он самозванец. – Я изумился: как же, помилуйте. – Приезжаю я в Сельви… Встречает меня капитан, начальник округа, и с первого слова: ваше сиятельство, здесь жених вашей племянницы доктор Студитский, долгое время болен у меня… Я со своей стороны… – И давай живописать свое усердие… Помилуйте, говорю, у меня никакой племянницы!.. Тот даже ошалел…

Разумеется, Скобелев объяснил князю в чем дело.

– Знаете, – говорил потом по этому поводу Скобелев, – надо всегда уметь пользоваться не только способностями, доблестями и достоинствами людей, но и их пороками… Разумеется, ради честного дела. Не для себя и не в свою пользу… Это в военном деле – необходимость…

– Следовательно, рыцарь Баярд был не на высоте требований боевых… – возразил кто-то.

– Рыцарь Баярд действовал за свой счет только, армией он не командовал. Я бы посмотрел теперь на рыцаря Баярда!

И сейчас же – целый арсенал исторических указаний, фактов, примеров.

Память у него была необычайная… Это позволяло ему при каждом случае обращаться к прошлому. История была для него школой, исторические события – уроками. Он находил в них подтверждения своих предприятий… Ошибки прежних полководцев являлись для него предупреждениями…

– Послушайте, да это какой-то профессор! – изумился Лигниц после первого знакомства со Скобелевым.

– Трудно сказать, чего в нем больше, ума или знаний! – резюмировал свои впечатления военный агент Северо-Американских Соединенных штатов Грант. Все это завоевывало Скобелеву симпатии одних и, напротив, раздражало против молодого генерала других. Для меня Скобелев был отличным мерилом для определения ума и бездарности. Как только начинают бывало ругать его, отрицать его талант, так и знаешь, что дурак или завидущая душа! Все же молодое, умное, способное – относилось к ному с понятным уважением и даже обожанием.

Глава 26

Солдаты Радецкого и Скобелева в ущельях Янтры побратались между собой. Одни других считали достойными товарищами. Постоянно по пути встречались эпизоды, характеризовавшие эту боевую дружбу. Идет, например, Углицкий полк, навстречу солдат 14-й дивизии, отстоявшей Шипку. Стал фертом и ноги раздвинул, по словам известной армейской песни: «Руки в боки, ноги врозь!»

– Ну, братцы, четырнадцатая дивизия не выдала, смотри и шестнадцатая не выдавай!

– Небось не выдадим… Защитим… – слышится из рядов.

В другом случае встречаются две партии солдат.

– Вы скобелевские?

– Точно.

– Ну, а мы Радецкого… Все равно, значит, что одно…

– Таперича, коли бы да нас вместе, что бы сделать можно!.. На Шипке нас мало было…

Взгляд солдат был как нельзя больше верен. Скобелев и Радецкий действительно в то время были двумя боевыми противоположностями. Скобелев – весь пыл, огонь, находчивость, боевой гений, Радецкий – терпение, мудрая осторожность, расчет. Оба одинаково храбры, одинаково любимы солдатами. Впоследствии и Скобелев под Геок-Тепе усвоил себе и осторожность, и расчетливость стратега, отчего, разумеется, еще более вырос… Разница между этими двумя натурами лучше всего обнаружилась в Габрове. Скобелев, хорошо знавший положение дел, рвался за Балканы, горой стоял за немедленный перевал через горы и затем движение к Адрианополю. Радецкий был против этого. Зимний поход, такого рода, через кручи и вершины, засыпанные снегом, по ущельям, куда и летом не забирается живая душа, пугал его. Он писал и телеграфировал в главную квартиру, умоляя оставить это предприятие, называл его невозможным, неисполнимым. Он ставил на вид, что турки сами уйдут, когда Гурко прогонит Сулеймана, что Вейсиль-паше вовсе не будет расчета держаться в своих орлиных гнездах и пустить в тыл н себе русскую гвардию. Генерал только опускал из виду, что, отступив, турки займут превосходно укрепленный редутами и башенными фортами Адрианополь, а тогда нечего будет и думать о скором окончании войны… Люди, окружавшие Радецкого, держались того же мнения. Начальник его штаба, храбрый и симпатичный генерал Дмитревский прямо говорил нам, что или мы все погибнем в долине Казанлыка, или не дойдем до нее, застрянув в горах. Когда Скобелеву говорили о возможности отступления, он резко ответил:

– Отступления не будет ни под каким видом!.. Я иду таким путем, по которому спуститься можно, а назад подняться нельзя…

– Что же вы сделаете в крайнем случае?

– Пойду впереди своих солдат – в лоб турецких позиций, возьму штурмом гору св. Николая. Или погибну… Тут выбора не может быть…

Великий князь поддержал Скобелева, и переход был решен бесповоротно. В тот же день генерал отдал по войскам своего отряда приказ, который я привожу здесь целиком.

«Нам предстоит трудный подвиг, достойный постоянной и испытанной славы русских знамен. Сегодня, солдаты, мы начнем переходить Балканы с артиллерией, без дорог, пробивая себе путь в виду у неприятеля, через глубокие снеговые сугробы… В горах нас ожидает турецкая армия. Она дерзает преградить нам путь. Не забывайте, братцы, что нам вверена честь отечества, что за нас теперь молится сам Царь-Освободитель, а с ним и вся Россия. От нас они ждут победы. Да не смущает вас ни многочисленность, ни стойкость, ни злоба врагов. Дело наше свято, с нами Бог!..

Болгарские дружинники! Вам известно, зачем державною волею русские войска посланы в Болгарию! Вы с первых дней показали себя достойными участия русского народа. В битвах в июле и августе вы заслужили любовь и доверие ваших ротных товарищей – наших солдат. Пусть будет так же и в предстоящих боях. Вы сражаетесь за освобождение вашего отечества, за неприкосновенность родного очага, за честь ваших матерей, сестер и жен, за все, что на земле есть ценного и святого. Вам Бог велит быть героями…»

Нужно было слышать, какое «ура» гремело в ответ на чтение этого приказа по войскам, в виду громадных гор, вершины которых уходили в небеса, закутавшись в снеговые тучи. По головокружительным скатам едва намечались серые полоски дороги, пропадающей в мареве вечернего тумана… Дальше – и пути уже не было.

– Кручи и пропасть будут по сторонам!.. – говорил Скобелев солдатам… – Мы с вами пройдем там, где и зверю нет пути…

– Пройдем, ваше-ство! – кидали они своему любимому вождю…

– Орлы мои!.. Нас не собьет и буря с пути… Нет нам преграды…

– И не будет, ваше-ство!..

– Вот так… Хорошо с вами жить и умирать легко… Покажем им, что русского солдата ни горы, ни зимние метели остановить не могут…

– Ур-ра! – гремело из десятков тысяч грудей, уже достаточно истомившихся на прежних походах. Слезы выступили на глазах Скобелева.

– Как же с этими солдатами, – обернулся он к нам, – не наделать чудес… Вы посмотрите на эти лица. Разве есть для них невозможное?.. Спасибо, товарищи, я горжусь, что командую вами!.. Низко кланяюсь вам!

И сняв шапку, он поклонился своему отряду. Еще более громкое, стихийное «ура» всколыхнуло вечерний туман и разлилось по ущельям в даль, заставленную мрачными вершинами…

Тем не менее трудности пути были ясны каждому солдату, и скоро, очень скоро оживление сменилось сосредоточенным молчанием людей, готовящихся к мучительному подвигу.

– Идем товариство выручать!.. – изредка только слышалось в рядах… – Седьмой месяц на Шипке сидят – ослобонить надо!..

Перевал через Балканы, признанный таким военным авторитетом, как Мольтке, невозможным, – останется навсегда в истории. Скобелевцы могут с гордостью сказать, что они совершили его без всяких потерь благодаря превосходной организации этого похода… Взойдя на первый холм, они увидели перед собой крутой подъем. Ветер свеял с него недавний снег, осталась скользкая обледенелая поверхность. Солдаты скатывались и падали с нее, гремя ружьями, котелками, шанцевым инструментом. Добравшиеся до верху тяжело дышали, отдыхали, прислонясь к деревьям, или просто ложились в снег в полном бессилии. Падая и скатываясь, напрасно хотели удержаться руками – руки скользили по гладкой поверхности… Одолев это, находили перед собой еще более пугающую крутизну, но уже засыпанную глубоким снегом. В снег этот уходили по грудь, шли вперед в его рыхлой массе. Поворачивали направо, налево, уходили опять назад, огибая отвесы диких скал, вспалзывали по лестницам, образуемым выступами их, падали с этих лестниц, скользя по льду, образовавшемуся на них… В лесу тропа была до того узка, что солдатам пришлось идти гуськом. Отдыхали через каждые двадцать пять – тридцать шагов. И какие это шаги были; солдат с натугой выхватывал ногу из снеговой глыбы, потом ступал вперед, опять погружаясь в вязкую массу. Под ногами снег расползался, ноги расходились, приходилось падать и, скрипя зубами, подниматься опять. Какое-то хрипенье слышалось кругом. Падая, каждый принимался прямо с земли есть снег. В чаще нужно было кусты раздвигать руками, какие-то колючки впивались в лицо, резали его, обращали платье в лохмотья. С артиллерией была мука, десятифунтовки бросили позади. Их нельзя было и думать взвести сюда. Горные орудия на саночках – тело отдельно от лафетов – шли лямкой. Солдаты, наклонившись головой, вперед, хрипя, тащат их на лямках… Всего мучительнее было взбираться на горы, после того как, поскользнувшись, скатывались вниз. Иной раз пять-шесть совершает такое восхождение и все с одинаковым неуспехом… По сторонам зияли бездны. Вдоль них пришлось лепиться, точно муха, ползти по горе. Одолели это, – попали в такие сугробы, где тонули по горло в снегу. Двигались уже не ногами в них, а как-то напирались всем корпусом вперед, выдавливали для себя место… Все было мокро на себе: и сам, и платье… А выберешься – морозом охватывает так, что шинель коробится, рубашка. деревенеет и на волосах разом образуются куски льда. Солдаты пробовали садиться отдыхать на снеговые глыбы, так они сползали вниз. Стали садиться и ложиться на дорогу. Через них и по ним ходили, наступали на лицо, на грудь, на руки, те только стонали и опять подымались, чтобы до последних сил идти вперед. Иной раз снег проваливался, и солдаты попадали на дно воронки… Скобелев тут же между солдатами, ободряет одних, понукает других, посмеивается над третьими. Откуда берутся у него силы. Он более других утомлен, потому что у него не было отдыха вовсе… Раз он как-то заснул в снегу… Кругом сейчас же стали солдаты, чтобы на генерала не наступили проходящие мимо…

– Невозможный переход!.. – обратился к нему кто-то.

– Тем лучше, что невозможный! – отвечал он.

– Почему?

– А потому, что турки не ждут нас отсюда. Полководец именно при защите и должен опасаться якобы невозможных позиций. Невозможных для штурма, для обхода… Их-то он и должен иметь в виду…

– Обыкновенно на них не обращают внимания.

– И глупо делают. Умный враг с них-то и начнет… Смотря какие солдаты, если такие, как мои, – с ними всякую невозможность одолеешь…

На одной площадке солдаты совсем упали духом. Усталь дошла до крайности… Казалось, нельзя было ступить шагу…

– Еще одну гору, голубчики…

– Трудно… ваше-ство! – упавшими голосами отвечают ему.

– Наверху каша будет, товарищи… Ну-ка, для меня, постарайтесь…

И солдаты поднимались и шли с новыми силами…

Дошли до первого ночлега на Ветрополье – и действительно, там были и суп, и каша. Дорылись до земли, из готовых поленьев дров разложили костры и живо в котелках сварили себе похлебку. Говядина и крупа были для этого на солдатах…. За ночь, несмотря на мороз, – ни одного больного не было.

На другой день такой же утомительный переход, но уже под огнем турецких позиций.

Тут уж весь путь целиной, даже звериных тропок не было.

Куруджа ужасающей кручей обрушивается вниз. На дне пропасти – белый пар. Вчера еще могла бы здесь пролететь только птица. Ночью уральские казаки устроили тропу. Легли в снег и проползли, обмяв его под собою по отвесу. Назад прошли на ногах, продолжая обминать, потом провели своих коней. Когда солдаты шли по этому карнизу, направо стеной поднималась гора, налево стеной она обрушивалась вниз. Бездна тянула к себе, голова кружилась, тошнило. Двое сорвались туда – и безвозвратно. Кое-где тропа эта идет наклонной плоскостью, тут разве крылья ангелов могли удержать солдат. Я до сих пор не понимаю, как они миновали эти места. И когда большая часть отряда была еще на этой адской крутизне, Скобелев впереди уже производил рекогносцировку по направлению к Имитле. Под ним опять убили лошадь; ранили Куропаткина… Тут уж каждый шаг доставался с бою…

– Бог его знает, откуда у него это равнодушие и спокойствие!.. – говорили офицеры.

Стоя на выступе горы под густым огнем турок, Скобелев здесь набрасывал кроки долины Роз. Ему оно нужно было для дальнейших соображений… Завтра – бой, всякая неровность местности имела громадное значение.

– Он чертит под огнем так же уверенно, изящно, как бы у себя в кабинете…

Подробного рассказа о переходе Балкан, о боях 26 и 27 декабря, о занятии Имитли я здесь не передаю. Этому посвящена значительная часть второго тома моего «Года войны». Отмечу только здесь, что этот героический поход не сломил энергии Скобелева. В ночь на 27-е я его застал уже в ущелье, выходившем в долину Казанлыка. Он лежал у костра, слегка прикрывшись пальто… Рядом хрипела и билась умирающая лошадь… Откуда-то назойливо садился в ухо крик раненого солдата… С ним кто-то заговорил.

– Не мешайте! – оборвал он…

– …Да… – вдумчиво проговорил он наконец, – завтра или послезавтра решится дело… Или запишем еще одну славную битву в нашу военную историю, или… умрем!.. Честнейшая смерть еще честнее победы, дешево доставшейся… Во всяком случае, отступления нет… Спуститься можно было… Подняться – нельзя… Генерал Столетов… Возьмите две роты Казанского полка и одну Углицкого. Выбейте турок из Имитли и займите его…

– Вам бы заснуть теперь? – посоветовал ему кто-то.

– Казак, коня! Некогда спать… В Казанлыке выспимся…

И он поехал осмотреть выход в долину.