Текст книги "Таежный тупик"

Октябрь 1985 г.

Одиссея Агафьи

Вернувшись из абаканской тайги, я сразу написал в Шорию Анисиму Никоновичу Тропину, родственнику Лыковых. Написал так: «Если Вы, Анисим Никонович, приглашали Лыковых на житье сердечно, а не вежливости ради, то подтвердите свое приглашение – будет ясно, что делать в случае, если кто-то в таежной избе окажется в одиночестве».

Я ждал ответа из Шории, как вдруг позвонили из Абакана: «Агафья улетела к родне! Старик остался один». Никаких подробностей к этой новости не сообщалось, но я догадался: поехала в гости. Через неделю целая пачка писем подтвердила это предположение. О чрезвычайном событии писал Тропин Анисим Никонович, писал Ерофей, писал летчик из поселка Таштый Владимир Иванович Абрамов и абазинский фотограф Николай Петрович Пролецкий. И вот какая прояснилась картина.

Анисим Никонович, получив мое письмо, созвал родню, и было решено, не мешкая, ехать к Лыковым – уговаривать их перебраться к единоверцам. В поездку снарядили троих, в их числе поехал и сам Анисим.

«Посольство» к Лыковым добралось за сутки. Выслушав родственников, Карп Осипович, как и в первый приезд их, твердо сказал: «Нет, в миру нам не можно». Но в этот раз единство между дочерью и отцом дало трещину – Агафья проявила к приглашению интерес. Судя по письму Анисима Никоновича, возникли в таежной избе дебаты, не утихавшие целую ночь. «Дело дошло до большого…» Что стоит за словами письма, можно только догадываться. Упрекала родня старика? Приводила веские доводы, убедительные для Агафьи и неприемлемые для старика? «Дядя, – пишет Анисим, – вдруг натурально волком завыл. Мыпереглянулись: что с ним? «А это у него теперь часто бывает», – сказала Агафья. Рассудок Карп Осипович, однако, не потерял. На предложенный компромисс: «Ну пусть Агафья поедет к нам погостить», – он наложил вето: «А как поедет? На самолете? На самолет благословения не даю!» Родительское благословение для Агафьи было делом серьезным, и она тихо стала просить отца отпустить ее хотя бы недельки на две. Отец стоял на своем. Но Агафья нашла в себе силы ослушаться: «Тятенька, хочу поглядеть, как люди живут…»

Для Карпа Осиповича зарезали козла, наготовили ему дров, воды, Ерофей обязался навещать старика, пока он будет один…

«Я удивился, когда увидел на площадке возле поселка геологов толпу людей. Вахта вроде не кончилась, улетать некому, – пишет летчик Виктор Абрамов. – В толпе я увидел Агафью и опять удивился. Неделю назад я встретил ее в поселке – приходила к геологам погостить, одарила нас, летчиков, репою и орехами. Неужто за неделю успела соскучиться по поселку – путь-то сюда не маленький от избы. Но я остолбенел, когда услышал: Агафья летит! Со всех сторон мне кричали, чтобы я осторожнее был, чтобы без тряски.,. Агафья подошла к нашей „аннушке“, перекрестила дверь, двое бородачей помогли ей взобраться. И вот уже сидит рядом с пилотской кабиной, пристегнута. На лице ни малейшего страха, и даже напряжения нет. Доверчиво улыбается, как ребенок… Весь полет я искоса за ней наблюдал – обычная пассажирка! Одета несколько необычно: валенки не по росту, легонькое пальтишко, громадный платок… Когда начали снижаться у Абазы, гляжу, за пазухой руку держит. Ну, думаю, с сердцем, наверное, плохо. Нет. Достала большие часы на цепочке, щелкнула крышкой. Показывает спутникам, сколько летели».

Н.П.Пролецкий: «Часы Агафье подарил я. Взяла. И так полюбила часы – ни шагу без них. То и дело достанет и поглядит».

Тут же у севшего самолета показали Агафье автомобиль, лошадь, корову. В «Жигулях» отвезли ее с родственниками на вокзал.

Анисим Никонович Тропин в первых строчках письма извиняется за почерк. «Когда спускались к реке от Лыковых, метров двадцать я мягким местом утюжил скалы и малость повредил руку». Все же Анисим Никонович обстоятельно описал, как показывал Агафье железную дорогу: «Это вот рельсы… Это изба на колесах, в которой поедем». В вагоне он показал ей, как зажигается свет, как стелют постель, попросил проводницу познакомить новичка пассажира с устройством туалета. «Ночью лишь немного вздремнули. В купе, узнав, кто в нем едет, набились люди. Агафья не оробела. Стала даже шутить».

И приехали пассажиры в Новокузнецк. Три часа ждали другого поезда. Было время посмотреть город. «Показали мы ей улицы с большими домами, трамваи, троллейбусы. Свозили на площадь поглядеть новогоднюю елку. Смотрела на все молчком, но чувствовал я – волнуется. Вздыхала. А то скажет: «Дивно!»

До поселка после поезда ехали в автомобиле, потом на санях…

Месяц жила таежница у родни. Ее оказалось много: тетка (сестра матери), двоюродные сестры, племянники, свояк Карпа Осиповича. Все, конечно, хотели видеть и обласкать Агафью. Наперебой звали в гости. Тут Агафья узнала и баню, и чистую постель, и еду, от которой не могла отказаться. Были слезы и шутки. И посмеялись вдоволь – Агафья в этом была зачинщица. Подлечили ее деревенскими средствами. Побаловали всякими лакомствами. Сшили ей подходящую одежонку

Месяц гостила Агафья в «миру»: 21 декабря приехала в поселок, а 21 января уезжала. «На этот раз в поезде поспала. Утром все глядела в окно. Говорю ей: как телевизор окно-то! „Едак!“ – и засмеялась от того, что в самом деле похоже».

В Абазе, прежде чем ехать с вокзала на аэродром, Николай Петрович Пролецкий предложил Агафье с родней прокатиться по городу на его «Жигулях». «Заехали в универмаг. Интересно было посмотреть, как отнесется Агафья к обилию всего нужного и не очень нужного в человеческой жизни… Глядела на все с любопытством, но не растерянно. Подивилась обилию материи, одежды, обувки. Но дольше всего задержалась у полок, где стояли кастрюли, чугунки, сковородки. Указала на самовар: „А это цё?“ Я предложил ей выбрать что-нибудь нужное для хозяйства. Выбрала оцинкованный таз. Я подумал, что это следствие приобщения к бане, оказалось – „освящать иконы“… В большом магазинном зеркале Агафья увидела себя с тазом, родню и меня. Почему-то отражение всей нашей компании Агафью развеселило. Она притопнула перед зеркалом ногою в валенке, поправила платок, переложила из руки в руку таз… С тазом под мышкой, перекрестившись, забиралась она в самолет».

«По случайности я и обратно вез необычную пассажирку, – пишет летчик Абрамов. – Опять за ней наблюдал. И должен признаться, был озадачен: на самолете летит, но веселое спокойствие на лице, поглядывает в иллюминатор, как будто тысячу раз летала. Занята больше купленным тазом».

Родственники до порога таежного дома проводили путешественницу. «Карп Осипович обрадованно забегал, увидев нас. Попытались еще один раз его агитировать. Нет, твердо сказал: „Умирать буду тут“. А Агафья при сих словах утерла слезу». Далее Анисим Никонович пишет, что пять лет ничего не ловившие ямы как раз в канун возвращения Агафьи прихватили большого марала.

Ерофей, навещавший Карпа Осиповича, пока Агафья совершала свою одиссею, пишет: «Старик один тосковал люто. Когда я пришел, бросился на плечи и заплакал: «Один, совсем один…»

Ерофею пришлось тащить до избенки от самолета громадный мешок подарков, собранный для Агафьи родней. И конечно, любознательный Ерофей сразу же принялся, как он пишет, «интюрвировать» путешественницу. «У нее, как у первоклашки, появилось множество новых слов. Говорит их смешно, не всегда к месту. Что больше всего ее поразило? Не самолет. Поезд и лошадь! Рассказывает, как качался вагон, какие лавки в нем для спанья, как было тепло и чисто, что в окно видела. И с полным восторгом – как „ехала на коне“, как скрипел под полозьями снег, как мальчишки возле дороги на лыжах катались, как держала на руках годовалую девочку – дочку племянницы. В городе больше всего удивило ее многолюдье: „Людей-то как комаров. Сколько ж картошки надо на всех!“ Очень довольна поездкой. С отцом отношения напряженные. Старик сердит, что не послушалась. А она, чувствуется, с радостью осталась бы у родни».

В очередной приход Ерофей застал старика и Агафью больными. «Крепко простыли». К письму Ерофея приложен листок с печатными старославянскими буквами: «Болела крепко, но поднялась. А тятя в лежке… Спаси бог за батарейки, за красные нитки, за крупу и очки…» А далее несколько слов о гостеваний у родни: «Месяц жила покойно и хорошо».

Потом приходили еще письма от Ерофея. Он часто в минувшую зиму наведывался в «тупик». Простуда Агафьи и старика очень его беспокоила. Носил им всякие травы, заставлял парить ноги. «Едой бы их поддержать. Да ведь по-прежнему ничего не берут, кроме круп. Но хорошей поддержкой оказалось мясо оленя. Ловушка, „молчавшая“ несколько лет, сработала в нужное время. Мясо разделано хорошо и спрятано на лабазе. Одно опасение – медведь его может разнюхать».

Двое людей – ученый-селекционер и огородник из Подмосковья – атаковали меня письмами с просьбой заполучить на семена лыковской картошки. Ерофей, извещенный об этом, рассказал Агафье, в чем дело. И она тщательно, одну к одной, отобрала картофелины для посылки, подробно рассказала, как садят картошку, как сохраняют на семена, как сушат…

Поездку Агафьи к родне в поселке вспоминают как большое событие. Анисим Никонович Тропин, извиняясь за «дырявую память», шлет письмо, где сообщает подробности родственных разговоров с Агафьей и ее восприятия «мирской» жизни. «Забыл сказать вам: доила корову! Об этом животном она слышала много от матери. И в первый же день захотела поглядеть на корову. Походила, погладила. Поохотилась подоить. Коровы нового человека хорошо чуют и не всегда принимают. А тут, глядим, ничего, стоит… Пили свежее молоко с белым хлебом. Агафья хвалила. Однако сказала, что козье «покрепче».

Далее Анисим Никонович пишет: «Вся родня принимала Агафью как близкого человека и готова в любое время ее приютить».

Март 1986 г.

Зимой и летом

Письма, которые я получаю от Агафьи, всегда кончаются одинаково: «Василий Михайлович, милости просим к нам в Таежный тупик».

Этой осенью по разным причинам я не собирался быть в «тупике». Заставили письма и звонки читателей «Комсомолки» – за громадами разных очень больших событий люди не позабыли таежных аборигенов, попавших в жизненную ловушку. Как они там? Этим вопросом кончались все письма. Решение опять навестить Лыковых определилось письмом Агафьи. На этот раз она не приглашала, она просила приехать.

* * *

Попутного вертолета не оказалось. И от поселка геологов, максимально облегчив рюкзаки, мы двинулись пешим ходом вдоль Абакана. Река, обмелевшая к осени, позволяла спрямлять дорогу – переходили течение вброд. День был славный. Тайга звенела погожей желтизною берез, темнела кедрачами и ельником, красными пятнами в желто-зеленом каньоне выделялись рябины. И все это было накрыто пронзительно-голубым небом.

За шесть лет от поселка геологов вверх по реке натоптали тропу. Как раз посредине пути два года назад Агафья соорудила лабаз – нечто вроде избушки на курьих ножках. Не женская эта работа проделана мастерски – сооруженье на двух усеченных кедрах прочное, с лесенкой наверх. Там под крышей можно спрятаться от дождя и от зимней сырости. Под бок можно положить набитый мелким еловым лапником матрац. Тут же свернуто старое одеяльце. На суку – мешочек с крупой, в условном месте спрятаны спички. На этой «станции» Агафья отдыхает, когда приходит к геологам – варит картошку или смородиновый чай. Но главное назначение «базы» – укрыть на тропке тех, кто на ней оказался бы в непогоду. А поскольку частый и всепогодный ходок сюда – Ерофей, то им в основном и обжит этот малый таежный станок.

– Будем пить чай, – говорит Ерофей, заводя костерок под повешенным котелком.

Нас трое. Рядом с Ерофеем у костра сидит красноярский врач Игорь Павлович Назаров. Он навещает Лыковых с 1980 года. Первой просьбой Агафьи к доктору было «полечить руку». Парафиновые прогревания и растирки мазями уменьшили боли. Авторитет доктора из Красноярска сразу же вырос. Еще больше он укрепился, когда Игорь Павлович не посоветовал есть много калины – «понижает давление». «Послушались, говорила Агафья, и сразу окрепли». А этим летом Агафья прибежала к геологам: «Нельзя ли как-нибудь сообщить Игорю Павловичу – тятенька порушил ногу. Не ходит». Игорь Павлович был в отпуске и смог в течение суток добраться сюда с травматологом.

Упав с лежанки, старик повредил коленный сустав. На медицинском языке травму называют мениском. Старик не мог двигаться и «ходил под себя». Приехавших встретил с надеждой: «Если можете – помогите».

Врачи положили гипс, наказав Агафье: «Если к 10 сентября не появимся, – снимешь сама…»

* * *

Ерофею тоже было что рассказать. В феврале летчики сообщили геологам: что-то у Лыковых ни дымка, ни следов. Ерофей не медля собрался… Агафью и старика нашел он в заиндевевших постелях. У обоих не было сил подняться.

Оказалось, неделю назад Карп Осипович сонный толкнул ногой дверь. В жарко натопленную избу ворвался таежный холод и прихватил спящих. «Опоздай я на день-другой, в этой таежной истории была бы поставлена точка».

Ерофей почти силой заставил хворых подняться, погреть ноги в воде с горчицей, натер редьки, отварил припасенную с лета крапиву, пихтовых веток и можжевельника… «Помаленьку с помогой Ерофея выбрались из беды», – написала мне в марте Агафья.

К избушке Лыковых по склону мы поднялись, когда на солнце горели только верхушки сопок… По летнему зеленел огород… Кошка пулей шмыгнула в кусты за сараем… Жалобный голос козы… Дверь в избу приоткрыта.

– Принимайте гостей! – по обыкновению громко заявил о себе Ерофей.

При свете, сочившемся в два оконца, увидели мы сначала Агафью, а потом вскочившего на лежанке Карпа Осиповича – оба в воскресный день отсыпались. Агафья радостно и растерянно улыбалась. Старик спросонья не сразу узнал пришедших.

Конечно, первым объектом вниманья стала больная нога. Гипса на ней не было – в условный день Агафья, орудуя ножницами и ножом, все удалила. К удивлению Игоря Павловича, старик, хоть и с палочкой, но довольно свободно прошел по избе. Мне он красочно объяснил, как выглядела нога в «гипе» и как прыгал он почти шесть недель. «Молодцом, молодцом! У иных спортсменов дольше не заживает!» Старик, приложив ладонь к уху, полюбопытствовал: кто такие спортсмены? Объяснения не понял, но похвалой остался доволен. На этом энергия восьмидесятишестилетнего человека иссякла. Наскоро отдав распоряжение Агафье насчет кедровых орехов, морковки, кваса и репы, старик со стонами лег на лежанку и сразу же захрапел.

– Тятенька-то поправился, – сказала Агафья. – Псалмы помогает читать. А то ведь до чего дошел: на запад начал молиться…

Квас нам Агафья разливала по кружкам из дареного кем-то кофейника с носиком. Мы догадались: посуда привезена от родни. «Выезд в свет», о котором разговор впереди, что-то в Агафье неуловимо переменил. Она и раньше держалась естественно и свободно. Теперь в сужденьях ее была уверенность. Речь, чуть улыбаясь, она украшала такими словами, как «Жигули», «электричка», «племянники», «баня», «трактор». Она опрятней была одета. В избе уже не пахло кошачьим пометом, пол подметен, стекла в окнах протерты. Самой заметной новинкой был тут будильник. И я видел: Агафья ждала, когда мы заметим часы. Дождавшись желанной минуты, она показала, как виртуозно владеет столь удивительным механизмом…

Вечером у костра состоялся обмен новостями прожитого года… О болезнях Агафья говорила с грустной улыбкой: «С белым светом-то попрощалась. Лежала холодная. Кошки от меня ушли. Всегда со мной спали, а тут ушли к тяте. Ну, думаю, без нас козлуха застынет, кошки застынут. Но бог послал Ерофея. А как кошки опять стали приходить спать, я подумала: поправляюсь…»

Козлуха живет теперь в загончике одиноко – козла зарезали, Карпу Осиповичу на питанье, когда Агафья в декабре уезжала к родне… Козлухой пристальней сейчас интересуется здешний медведь. У избы наверху медведь разворотил лабаз, привлеченный, как видно, запахом остатков вяленого мяса. Порвал медведь в клочья и пытался жевать висезшую на жердях кожу марала. И стал примеряться к козе. «Пришлось два выстрела дать», – сказала Агафья, сводив нас на место под кедром, где зверь объявился. Большая куча помета свидетельствовала: два выстрела произвели должное впечатление.

– А может, зарезать козу-то? Молока нет, чего ж кормить зря, – сказал Ерофей.

– Жалко. Привыкла. Да и навоз огороду…

Сообща решили: пусть коза поживет, благо сена заготовлено вдоволь. «А если уж выйдет большая нужда с едою, тогда поневоле…» – сказала Агафья как о деле уже обдуманном и решенном.

Меньше стало в избе и кошек. Проблему Агафья догадалась разрешить просто: повзрослевших котят и одну из рожениц отнесла, подарила геологам. Сейчас там в поселке, кося глаза на собак, бегают несколько шустрых малорослых созданий серого цвета. С приходом Агафьи они бросаются к ней и преданно лижут руки. И это при том, что одна из кошек научилась у Лыковых есть сырую картошку…

* * *

Говоря о напастях этого года, рассказала Агафья о том, как чуть не умерли от грибов. «Всего-то по одному съели…» Грибами оказались опята. Их раньше варили. Теперь же при соляном богатстве Агафья решила их засолить…

– Но прежде же надо сварить. Это же опята!

– Дык теперь будем знать…

Два марала, зимой попавшие в ловчие ямы, оказались хорошим подспорьем козлятине. Вообще с едой проблемы здесь нет. Хлеб пекут уже не картофельный, а кислый, пшеничный, из муки, которой делятся геологи. Рыбы не стало. Но богаче теперь огород. И, конечно, щедра как прежде тайга. Правда, орехи – основной ее дар собирать Агафье непросто. Залезая на кедры, собрала этой осенью шесть мешков шишек. Ждет теперь ветра «тушкена» – после него шишки можно будет собирать на земле…

О том, о сем неспешно шел разговор у костра… По моей просьбе для Института картофелеводства прислала весной Агафья посылку. Теперь я мог рассказать, что картошка выросла в Подмосковье, что ученые сорт этот назвали «лыковским»… Вспомнили уже третье посещение «тупика» лингвистами из Казани. Агафья помнит всех по имени-отчеству. Рассказала, что днем казанцы помогали полоть огород, пилили и кололи дрова, а вечером подолгу говорили. По этим словам Агафьи и по письмам Галины Павловны Слесаревой из Казани я хорошо представляю, как интересны были эти вечерние разговоры для обеих сторон. Агафья знакомилась с привезенными неизвестными ей до этого книгами на старославянском («Без затруднения читала „Слово о полку Игореве“, издание 1801 года»). Казанцы же добывали ценнейшие сведения: по строю речи прослеживали эволюцию языка Агафьи, появление в речи множества новых слов…

– Василий Михайлович, а что там, я слыхала, случилось у Киева? – спросила Агафья, ковыряя палочкой в костерке.

Спрашивал любознательный человек. Но как ему объяснить то, что всех нас, начиная с апреля, так волновало? Пришлось упростить все до образа чугунка на костре.

– Вот если подкладывать дров, а крышку плотно придавить камнем…

– Да, едак-то нельзя… – согласилась слушательница, до сих пор добывающая огонь кресалом.

Впрочем, есть в этом деле прогресс. На печке в избе я увидел коробок спичек. Признали! Но, оказалось, признали с существенными «идеологическими» ограничениями: для тепла дрова в печке можно поджечь и спичками, если ж готовить еду, то непременно – кресало…

* * *

Главной громадной новостью года была тут, конечно, одиссея Агафьи – поездка к родне.

По письмам от Ерофея, Агафьи, по письмам летчиков и таштагольской родни я имел представление о путешествии, которое для Агафьи было, как написал Ерофей, «почти полетом на Марс». Теперь в разговоре Агафья все уточняла и проясняла.

Подтвердилось: не самолет, а поезд больше всего ее поразил. «Дом на колесах. Чисто. Постукивает. И бежит, бежит. За окошком все плывет, мельтешится…» Увидела в этой поездке Агафья городок Абазу. Увидела Новокузнецк: «Людей-то сколько, труб сколько!» Увидела Таштагол. Ехала потом в «Жигулях» и в санях…«

Месяц прожила она в поселке у родственников. Карп Осипович жил это время один. «Варил козлятину и картошку. На стол у печки прибил бумажку и на ней ставил палочки – отмечал дни, прожитые без Агафьи», – рассказал Ерофей, навещавший зимой старика.

Встретил дочь он упреками. На это Агафья ответила, назвав впервые родителя не «тятенькой», а «отцом»: «Будешь так мне пенять – уйду в сопки, а с тебя добрые люди спросят…»

У Ерофея на буровой была «затычка», и он долго не мог у Лыковых задержаться. Я тоже спешил – хотелось побывать в Таштаголе, познакомиться с родственниками, понять, насколько приемлемым был бы возможный приют для Агафьи.

Утром, разбуженные будильником, мы поели горячей картошки и стали укладывать рюкзаки. Карп Осипович попрощался с нами, сидя с палочкой на лежанке. Агафья, по обыкновению, пошла проводить. Уже под горой у реки присели на камушке. Агафья вынула из-за пазухи украдкой написанное письмецо родственникам.

– Кланяйтесь всем. Скажите: к зиме приготовились…

* * *

Всю дорогу «к родне» я пытался глядеть на мир глазами Агафьи: самолет… поезд… люди в поезде… придорожные села… толчея на вокзале в Новокузнецке… пересадка на электричку до Таштагола… езда в «газике» до глухого поселка в тайге…

Поселок Килинск мне очень понравился. Все было, как описала Агафья: «живут в домах добрых, хлеб едят добрый». В каждом дворе, как выяснилось, есть непременно лошадь, корова (а то и две!), по зеленым улицам ходили овцы, индюки, гуси, ребятишки у пруда удили рыбу. Всюду на взгорках, на полянах возле тайги стояли стожки погожего сена. Пахучий деревенский дымок стелился в ложбине над речкой…

Много было тут бородатых людей, старых и молодых. И, как выяснилось, почти все приходились Агафье родней. Тут живы еще три старушки, сестры умершей матери Агафьи. (Всего их было восемь сестер.) Большое число у Агафьи тут двоюродных сестер и братьев. И едва ли не половина всей молодой поросли Килинска приходится ей племянниками.

Давнишнее село староверов. И не знаю, сколь крепко тут дело с религией, в быту же – порядок и соблюденье традиций. Тут «в бородах» были и молодые, очень похожие на московских кинорежиссеров ребята. Правда, какие-то тихие. Присматриваясь, как повести себя в староверческом стане, я довольно скоро выяснил: бородач Анисим Никонович Тропин, с которым я вел переписку и который два раза посетил Лыковых, «прошел войну в войсках Рокоссовского», его сын Трофим, пришедший на встречу с двумя ребятишками за руку, служил недавно в десантных войсках, а зять Александр – в танковых. Старики сейчас «копаются в земле», молодежь моет золото – работает механиками, бульдозеристами, электриками.

Я попросил свозить меня к драге. И минут через двадцать тряской дороги увидел громадное сооружение, походившее на застрявшего в луже слона. Молодые бородачи посвятили гостя в тайны добычи крупинок золота из перемешанных с глиной камней. Александр показал, как работает на бульдозере, запружая для драги таежный ключ.

А потом мы сидели в доме Анисима Никоновича и говорили о том о сем, в том числе о клубе и школе в поселке, об урожае картофеля и орехов, о Чернобыле, о землетрясении в Кишиневе, о пчеловодстве, о необычно большом в этом году урожае калины. Но, конечно, главной темой было гостевание тут Агафьи (Агаша, зовут ее тетки). Я понял главное: Агафье было тут хорошо. И если бы ей пришлось покинуть родовое таежное место, жизненное прибежище для нее есть.

* * *

Листая блокнот, отмечаю пометки о просьбах. Анисим Никонович просит о фотографиях с внуками. Сын его Тимофей просит добыть лекарство – прыгал с парашютом, повредил позвоночник. И скромная просьба Агафьи: батарейки к фонарику, чугунок небольшого размера и ножик-«складень«…

Октябрь 1986 г.