Текст книги "Политика и дипломатия"

Афганистан времен Тараки[83]83
  Данный фрагмент воспоминаний приводится в редакции публикации в журнале «Международная жизнь», декабрь 1990 под рубрикой «Связь времён» на стр.1, 3, 86–96: с.1: В. Сафрончук. Афганистан времен Тараки, с.86; с.3: Vasili Safronchuk. Afganistan of the Taraki Time, p.86; с.86, сноска: Василий Степанович Сафрончук – Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР, в настоящее время – заместитель Генерального секретаря ООН; с.96, сноска: В следующем номере «Международной жизни» публикуется вторая статья В. Сафрончука «Афганистан времен Амина»


[Закрыть]

15 апреля 1988 года в своем кабинете на 35-м этаже небоскреба на Ист-Ривер (город Нью-Йорк), где размещается Секретариат ООН, я не без интереса смотрел прямую телепередачу из Женевы о подписании пакета соглашений, относящихся к политическому урегулированию положения вокруг Афганистана. Вся церемония продолжалась ровно 17 минут, а переговоры через личного представителя Генерального секретаря ООН о соглашениях длились без малого семь лет. В то время как пакеты соглашений поочередно подписывались представителями Афганистана, Пакистана, СССР и США, память отбросила меня на десятилетие назад.

…Где-то в начале апреля 1979 года меня вызвали прямо из президиума научно-практической конференции МИД к министру иностранных дел.

Оставив теоретические занятия, я направился из конференц-зала МИД на седьмой этаж в кабинет министра. По пути я пытался определить, что могло быть причиной столь срочного вызова. Будучи в то время заместителем заведующего Вторым европейским отделом, я перебрал в уме текущие проблемы советско-английских отношений, но так и не смог прийти к выводу, какая из них могла попасть в поле зрения министра.

Войдя в кабинет, я был весьма удивлен, увидев там кроме А. А. Громыко заведующего отделом загранкадров ЦК КПСС Н. М. Пегова. Андрей Андреевич пригласил к маленькому столику у своего письменного стола, за которым сидел Пегов, и сказал, что руководство МИД и отдела загранкадров хотело бы предложить мне поработать в посольстве в Кабуле в качестве советника-посланника.

Это предложение, откровенно говоря, меня удивило и озадачило, и я не мог не сказать этого руководству. Дело в том, что в течение 20 лет работы на дипломатическом поприще мне никогда не приходилось заниматься проблемами Афганистана и Востока вообще. Правда, до этого дважды – в августе 1977 года и в сентябре 1978 года – я посетил Кабул, но целью визитов были рутинные консультации в связи с регулярными сессиями Генеральной Ассамблеи ООН, разъяснение позиций Советского Союза по основным вопросам, стоящим в повестках дня этих сессий. Я имел возможность встречаться и беседовать с руководителями внешней политики Афганистана того времени – Мухаммадом Наимом в 1977 году и Хафизуллой Амином, который после военного переворота в апреле 1978 года был назначен заместителем премьер-министра и министром иностранных дел страны в правительстве, сформированном Народно-демократической партией Афганистана (НДПА). Разумеется, перед поездками в Кабул я, как водится, знакомился со справочными материалами об Афганистане, его внешней политике, но лишь настолько, насколько этого требовали цели моей миссии. Правда, после поездки в сентябре 1978 года, знакомства с Амином и другими деятелями нового режима Афганистана из чистого любопытства я стал более внимательно следить по газетам и сообщениям ТАСС за развитием событий в этой стране. Помню, что во время второй поездки, хотя я имел довольно поверхностные наблюдения, на меня большое впечатление произвели и сама страна, и ее своеобразный и гордый народ, а главное, смелость и даже дерзость той задачи, которую поставила перед собой НДПА после свержения полуфеодального режима Дауда, – направить Афганистан по пути некапиталистического развития. Из последних сообщений международных агентств я был осведомлен и о том, что новому афганскому правительству приходится сталкиваться со все большими трудностями и растущим сопротивлением тем социально-экономическим мероприятиям, которые оно пыталось проводить в жизнь. В марте 1979 года в провинции Герат произошло впервые после переворота довольно крупное вооруженное выступление мятежников, поддержанное из-за границы, в основном из близлежащего Ирана, в ходе которого погибло и несколько советских специалистов.

Заметив мое легкое замешательство, министр пояснил, что в мои обязанности будет входить оказание помощи афганскому МИД и правительству ДРА во внешнеполитических вопросах в целях координации усилий наших стран на международной арене. Афганцы просили, заметил он, чтобы мы направили советника, хорошо ориентирующегося в вопросах работы ООН и свободно владеющего английским языком.

Министр спросил, знаю ли я кого-либо из нынешних афганских руководителей лично. Я ответил, что во время последнего посещения Кабула в сентябре 1978 года встречался и беседовал с X. Амином, который тогда занимал посты заместителя премьер-министра и министра иностранных дел Афганистана. Он добавил, что мне дается время подумать над предложением, но времени на раздумья немного – до завтрашнего дня: просьба афганской стороны носит срочный характер.

Позже мне стало известно, что предложение назначить меня советником-посланником в советское посольство в Кабуле исходило от посла СССР в Афганистане А. М. Пузанова. Сам Александр Михайлович впоследствии при встрече со мной в Кабуле на мой вопрос, почему он предложил именно меня, заведомо зная, что я не востоковед и не имею никакого опыта работы в данном регионе, ответил, что просьба исходила лично от министра иностранных дел X. Амина, а какими соображениями руководствовался при этом X. Амин, ему неведомо. Единственно, на что упирал афганский министр, по словам Александра Михайловича, так это на то, что хотел бы вести беседы по внешнеполитическим проблемам с советником-посланником на английском языке. Впоследствии некоторые наши товарищи использовали эту мотивировку Амина для создания версии о том, что он якобы с самого начала активно готовился к установлению тесных связей с США, активно совершенствовал английский язык. Он-де намеренно не хотел, чтобы советник-посланник совпосольства в Кабуле, ведающий внешнеполитической проблематикой, владел местными языками – пушту и дари, дабы в его присутствии вести разговоры со своими людьми на одном из этих языков, держа в неведении советника-посланника. Позже, в ходе частого общения с Амином, я установил, что он действительно неплохо владел английским языком, но это не должно было кого-либо удивлять, ибо X. Амин получил высшее образование в Колумбийском университете США, где готовил докторскую диссертацию по педагогической проблематике. Он предпочитал говорить на этом языке, но я в этом не усматривал ничего особенно криминального – при его уровне владения языком это было удобно и экономило время. Кстати, он очень редко при мне говорил со своими подчиненными на местных языках – пушту и дари, хотя и слыл крайним пуштунским националистом.

После разговора с А. А. Громыко и Н. М. Пеговым прошел месяц, в течение которого я активно готовился к новой работе в стране, которую я мало знал и в проблемах которой слабо разбирался. Я собрал тот минимум литературы, который был в библиотеке МИД и отделе стран Среднего Востока, по истории, экономике, внешней политике Афганистана. Кроме того, знакомился с тассовскими сообщениями о событиях в стране, беседовал с товарищами, которые вплотную в то время занимались афганскими проблемами. Разумеется, я отдавал себе отчет, что никакая литература и беседы со знающими людьми не могут восполнить отсутствие личного опыта работы в стране, незнание восточной специфики и местных языков. Я по имеющимся записям старался восстановить те беседы, которые вел с бывшим и.о. министра иностранных дел ДРА Мухаммадом Наимом и тогдашним министром ДРА X. Амином во время поездок в Кабул в августе 1977 и сентябре 1978 года.

Консультации по вопросам повестки дня 32-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в 1977 году проводились мной, как это принято, на уровне заведующих соответствующими отделами МИД ДРА и заместителя министра, а в заключение я вместе с послом СССР А. М. Пузановым был принят Мухаммадом Наимом, двоюродным братом президента Дауда, исполнявшим обязанности министра иностранных дел. Наим был официален и вежлив, внимательно выслушал мое краткое сообщение об итогах консультаций и никак его не комментировал. Сказал лишь, что правительство Афганистана с удовлетворением отмечает, что есть основа для сотрудничества наших двух стран на предстоящей сессии.

Несколько в ином ключе протекала год спустя, уже после апрельского переворота и прихода к власти НДПА, наша с А. М. Пузановым беседа с премьер-министром и министром иностранных дел ДРА Хафизуллой Амином. Выслушав мой рассказ о том, как проходил мой обмен мнениями по вопросам повестки дня 33-й сессии Генеральной Ассамблеи, он спросил, насколько близки позиции ДРА и СССР по основным политическим и экономическим вопросам сессии. Я ответил, что по проблемам борьбы за разоружение, укрепления международной безопасности, борьбы с остатками колониализма и расизма, поддержки национально-освободительных движений наши позиции близки или практически совпадают. Отмечены различия в подходах к решению проблем экономического развития, помощи развивающимся странам, не совпадают наши позиции по бюджетно-административным аспектам работы ООН. Мы, естественно, понимаем, что Афганистан как развивающаяся страна и член Движения неприсоединения в этих вопросах стоит ближе к позициям ДН, а не социалистических стран, и считаем это естественным. На этом месте X. Амин прервал меня: «Я не считаю это естественным. После Апрельской революции Афганистан встал на путь строительства социализма, политически он сейчас ближе к социалистическим странам, чем к ДН». X. Амин многозначительно и, как мне показалось, зловеще посмотрел на присутствовавшего на беседе руководителя афганской делегации, политического заместителя министра иностранных дел Шах Мохаммад Доста и строго спросил: «Товарищ Дост, как могло получиться, что вы не учли в ходе консультаций принципиальных изменений во внешней политике Афганистана, происшедших после Апрельской революции?».

Надо сказать, что Ш. М. Дост не стушевался под грозным оком своего руководства и довольно твердо сказал, что он исходил из того, что революция в Афганистане является национально-демократической, он продолжает оставаться членом Движения неприсоединения, и внешняя политика ДРА не претерпела существенных изменений за тем исключением, что отношения с СССР стали более дружественными, чем при президенте Дауде и короле Захир Шахе, и рамки сотрудничества между нашими странами расширились.

«Товарищ Дост, – заметил на это вслух Амин, – сравнительно молодой член НДПА, у него нет достаточного марксистского образования и революционной закалки и он многого не понимает в характере Апрельской революции».

В этом месте разговора А. М. Пузанов легонько толкнул меня в бок и шепнул на ухо, чтобы я не спорил с заместителем премьер-министра. Между тем X. Амин при нас дал указание Ш. М. Досту привести позицию Афганистана по всем вопросам повестки дня 33-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в полное соответствие с позицией социалистических стран.

Надо отдать должное Досту и его коллегам в МИД ДРА, они не очень рьяно выполняли это указание Амина в ходе 33-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН, и делегация ДРА в целом придерживалась линии ДН. Помню, однако, какой фурор вызвало на сессии поведение представителя ДРА, когда он, проследив по табло, как проголосовали представители социалистических стран, нажал на кнопку «нет» при голосовании по бюджету ООН, в то время как все неприсоединившиеся страны, включая социалистические неприсоединившиеся страны (Куба, Вьетнам), проголосовали за него.

25 мая 1979 года рейсом Аэрофлота я в третий раз прилетел в столицу Афганистана, на этот раз в долгосрочную командировку. Я каждый раз любовался величественной картиной, открывавшейся всякому, кто на самолете пересекает границу СССР и Афганистана, с извивающейся внизу рекой Аму-Дарья, отрогами Гиндукуша, его главным хребтом, покрытым вечным ледником. Самолет при снижении буквально ввинчивается в желто-зеленую чашу между гор, где расположен Кабул и его окрестности. Человека, впервые посещающего Кабул, сразу же поражают резкие контрасты этого древнего города: современные административные здания соседствуют с минаретами мечетей и глинобитными домиками жителей столицы; многокрасочный и богатый восточный базар и рядом вполне современный универмаг западного образца; человек в тюрбане, неспешно едущий по своим делам на ослике, и обгоняющий его «Мерседес»; широкие, хорошо заасфальтированные проспекты и змейкой убегающие от них вверх в холмистую возвышенную часть города едва проезжие дороги и тропинки. Впоследствии я понял, насколько трудным делает само географическое положение Кабула обеспечение его безопасности. В город можно скрытно проникнуть с близлежащих гор тысячами путей, легко обходя главные дороги, ведущие в него, и стоящие на них армейские и полицейские заставы.

Я был приятно удивлен, обнаружив в посольстве СССР в Кабуле и торгпредстве многих товарищей, которых я знал по прежней работе как в Москве, в центральном аппарате МИД, так и в советском посольстве в Лондоне, в представительстве СССР при ООН в Нью-Йорке и других местах, где мне приходилось бывать, в том числе и представителей различных ведомств. Потом, проработав в Кабуле несколько месяцев, я часто задавал себе вопрос: насколько правильно могли оценить обстановку в стране люди, которые никогда раньше не занимались ее проблемами, не знали местных языков, не знали специфики Востока и Азии? Единственными, так сказать, профессионалами были некоторые сотрудники посольства, особенно из числа работников отдела стран Среднего Востока. Я с благодарностью вспоминаю советы, которые я получал от советника-посланника Ю. К. Алексеева, советников В. С. Ожегова и Л. С. Облова, некоторых младших дипломатов. Я поражался диапазону их знаний по Афганистану, по истории, экономике, национальным обычаям, завидовал той легкости, с которой они входили в контакты с местными деятелями.

Однако, увы, этого нельзя было сказать обо всех сотрудниках посольства, не говоря уже о представителях ведомств. Вообще у нас в некоторых кругах бытует мнение, что дипломату профессионализм ни к чему и его можно направлять на работу то в одну, то в другую страну, причем в страны различных континентов, диаметрально отличающиеся друг от друга историей, социально-экономическим укладом, не говоря уже о языке. В этой связи я в Кабуле часто вспоминал историю о том, как на десятой сессии Экономической комиссии для Азии и Дальнего Востока в 1953 году в городе Канди (тогда Цейлон)[84]84
  Канди – административный центр Центральной провинции Шри-Ланки (до 1972 – Цейлона) [30, с. 203–204]


[Закрыть], где мне довелось работать переводчиком, была создана рабочая группа для выработки определения «эксперт», и кто-то в шутку выдвинул такое определение: «эксперт – это человек, знающий очень много об очень малом, продолжающий изучать свой предмет, узнавая все больше и больше о все меньшем и меньшем до тех пор, пока не узнает практически все фактически ни о чем». Тут же в противовес другой шутник предложил следующее определение дипломата: «человек, знающий очень мало об очень многом, продолжающий расширять свои знания, узнавая все меньше и меньше о все большем и большем до тех пор, пока он не узнает фактически ничего практически обо всем».

27 мая посол СССР в Афганистане А. М. Пузанов представил меня X. Амину, который к этому времени стал гораздо более заметной фигурой в НДПА и стране, заняв в марте 1979 года пост премьер-министра, но сохранив за собой и портфель министра иностранных дел. Амин при первом знакомстве, как правило, производил на всех приятное впечатление. Среднего роста, плотный, с четко выраженными этническими чертами пуштуна, подвижный и вежливый в обращении, он, если хотел, мог с первых минут очаровать любого собеседника.

Однако кое-какие черты в поведении Амина, особенно в его высказываниях, сразу же настораживали, вызывали сомнение в его искренности. Впоследствии я неоднократно замечал, что в беседах с советскими представителями, то ли наедине, то ли в присутствии своих людей, Амин демонстративно подчеркивал свое дружеское отношение к Советскому Союзу и советскому народу, а также якобы свою твердую приверженность марксистско-ленинской идеологии. Однако после того, как я провел с ним несколько встреч и бесед, у меня сложилось твердое мнение, что марксизм Амин приемлет только на словах, формально, а на деле является заурядным мелкобуржуазным деятелем и крайним пуштунским националистом.

В чем Амин был по-настоящему силен, так это в области политических интриг. Он имел совершенно неограниченные политические амбиции и жажду власти и ради удовлетворения этих амбиций не гнушался ничем, был готов пойти на любые преступления против своих товарищей по партии, против народа. Квазимарксистская фразеология применялась им лишь в целях камуфляжа, чтобы ввести в заблуждение собеседников, особенно из числа представителей соцстран. Надо сказать, что в значительной степени это ему удавалось, многие принимали его слова за чистую монету.

За полтора года после вооруженного переворота 27 апреля 1978 года X. Амин проделал путь от заместителя премьер-министра до генерального секретаря ЦК НДПА и председателя Революционного совета ДРА, то есть главы правящей партии и государства.

Разумеется, все, что произошло в Афганистане после апреля 1978 года, ту трагедию, которую пережил афганский народ в 1978–1988 годах и продолжает переживать и сейчас и которая обернулась кровоточащей раной и для советского народа, нельзя объяснить только тем, что власть в стране сумел на какое-то время захватить беспринципный политический авантюрист. Очевидно, были какие-то глубинные причины того, что страна, которая вполне созрела для национально-демократической революции и разложившуюся правящую феодально-бюрократическую верхушку которой удалось без особого труда свергнуть путем военного переворота, не смогла пойти по пути, который был ей предназначен, по пути реалистических и доступных в тех условиях социально-экономических преобразований. Корни этой трагедии уходят в глубокое прошлое Афганистана, объясняются уникальным разноплеменным характером афганского общества, его стратегическим географическим положением и многими другими факторами, не поддающимися учету.

Но были обстоятельства и субъективного характера – ошибки и просчеты в оценках обстановки в Афганистане накануне апрельского военного переворота 1978 года как самой НДПА, так и дружественных ей партий. Явно нереалистической и несамокритичной оказалась оценка НДПА ее собственных возможностей в деле строительства нового общества в Афганистане. Сравнительно легко свергнув режим Дауда и захватив власть, НДПА оказалась далеко не на высоте тех исторических задач, которые она перед собой поставила, переоценила свои возможности в деле влияния на массы. Партия так и не стала единой политической организацией, ее раздирала фракционная борьба, причем не по вопросам принципиального характера, а проистекавшая из личных амбиций ее лидеров.

С тех пор, как я последний раз посетил Кабул в сентябре 1978 года и первый раз встретился с Амином в Афганистане, произошли события, которые привели к углублению раскола в рядах НДПА и к таким перекосам в ее внутренней политике, которые значительно сузили ее социальную базу. Сотрудничество между «Хальк» и «Парчам» после захвата власти 27 апреля 1978 года продолжалось недолго. Люди из окружения Амина рассказывали мне, что уже на первом заседании Политбюро ЦК НДПА и Ревсовета наметились две линии – линия Тараки-Амина и линия Бабрака Кармаля. Халькисты настаивали на проведении немедленно радикальных преобразований – земельной реформы с конфискацией (без выкупа) излишков земли крупных землевладельцев, ограничения влияния религиозных деятелей, светскости образования. Парчамисты же предлагали более гибкий и осторожный подход, особенно в том, что касается отношений с мусульманским духовенством, масштабов и темпов земельной реформы, не склонны были идти на меры, которые нарушали вековые обычаи населения страны (например, отмена калыма за невесту, введения совместного обучения юношей и девушек).

Весьма необдуманным считали они и введение красного флага как государственного флага страны. Впоследствии красный флаг был оставлен как знамя партии, а в качестве государственного был введен более традиционный черно-красно-зеленый флаг.

Амин сумел убедить Тараки, что парчамисты в правительстве тормозят «революционные преобразования». Ему удалось дискредитировать ведущих деятелей «Парчам», часть из которых были сняты с партийных и государственных постов и направлены послами за границу (Б. Кармаль, А. Ратебзад, Н. А. Нур и другие), а некоторые были через какое-то время обвинены в антинародной, контрреволюционной и заговорщической деятельности и арестованы. Такие же обвинения несколько позже были предъявлены и деятелям НДПА, направленным ранее на работу за границу. Они отвергли эти обвинения как сфабрикованные и отказались возвратиться на родину, попросив политического убежища в странах, где они были аккредитованы.

В своих выступлениях Амин в первые месяцы после апрельского переворота шел гораздо дальше положений программы НДПА о содержании первого этапа национально-демократической революции в Афганистане. Его явно заносило левее того, что могло быть осуществлено в стране в тех условиях.

Между тем программа НДПА предусматривала создание на первом этапе революции национально-демократического правительства, опирающегося на объединенный национальный фронт всех прогрессивных, демократических и патриотических сил. Программа поясняла, что в состав такого фронта должны войти рабочие, крестьяне, прогрессивная интеллигенция, ремесленники, мелкая и национальная буржуазия. Основной целью национально-демократического этапа революции, подчеркивается в программе, являются ликвидация феодального строя и переход на некапиталистический путь развития. Следует сказать, что генеральный секретарь ЦК НДПА и председатель Ревсовета Н. М. Тараки в своих выступлениях более точно характеризовал содержание и цели Апрельской революции как национально-демократической.

Нельзя сказать, что это «забегание вперед» у Амина было случайным делом или следствием неточности в формулировках, которые проскальзывали в его публичных выступлениях. А выступал он довольно много, по нескольку раз в неделю, перед самыми различными аудиториями – старейшинами племен, армейским партийным активом, преподавателями и студентами вузов, национальными предпринимателями и торговцами, на многочисленных пресс-конференциях перед афганскими и иностранными журналистами.

Я по роду работы обычно обсуждал с ним проблемы внешнеполитического характера, как глобальные, так и региональные, но не было ни одной беседы с Амином, а я встречался с ним минимум один раз в неделю, когда бы не затрагивались и принципиальные вопросы внутреннего характера, относящиеся к развитию революционного процесса в Афганистане, его своеобразию, особенностям. Амин имел обыкновение проверять свои политические концепции на советских собеседниках, упорно отстаивал свои позиции, иногда соглашался с ними, но во многих случаях настаивал на своем.

Коренным и, как потом выяснилось, далеко не случайным было заблуждение Амина относительно характера афганской революции, ее движущих силах, текущих и перспективных задачах. Я помню, например, как Амин категорически не согласился с характеристикой афганской революции, данной в статье Р. А. Ульяновского «О странах социалистической ориентации», опубликованной в журнале «Коммунист» (1979 г., № 7). В этой статье ДРА как страна социалистической ориентации была отнесена к группе стран, где формой власти является национально-демократическое государство, и была упомянута в одном ряду с ЛНДР, Социалистической Республикой Бирманский Союз[85]85
  Бирма [12, Вып.24, с.207], с 6.1989 Мьянма/Союз Мьянма [12, Вып.34, с.313]


[Закрыть], Гвинейской Республикой, НДРЙ[86]86
  НДРЙ – Народная Демократическая Республика Йемен; в 5.1990 объединилась с Йеменской Арабской Республикой (ЙАР), образовав Йеменскую Республику [12, Вып.34, с.275]


[Закрыть], Народной Республикой Конго, САР, Социалистической Эфиопией и др. X. Амин безапелляционно заявил, что ДРА необходимо причислять к странам, где переход к социализму, минуя стадию развитого капитализма, совершается в условиях народно-демократического государства (СРВ, КНДР, Куба) и где у власти находятся марксистско-ленинские партии. «Как может товарищ Ульяновский ставить ДРА на одну доску с Эфиопией, где авангардная партия начала создаваться лишь после захвата власти, в то время как в Афганистане марксистско-ленинская партия была создана еще в 1965 году, то есть за 13 лет до революции, имеет опыт работы в легальных и нелегальных условиях?» – спросил Амин.

Помнится, я обратил внимание Амина на то место в статье Ульяновского, где говорилось, что в ряде стран социалистической ориентации, в том числе в Афганистане, наметилось новое явление – в них провозглашена ведущая роль рабочего класса, а правящие партии этих стран провозгласили своей идеологией научный коммунизм. Но это, подчеркивал Ульяновский, скорее указание на ближайшую возможную перспективу, чем на утвердившуюся реальность. Про себя я подумал, что для Афганистана эти «провозглашения» не были указанием даже на ближайшую возможную перспективу.

На X. Амина эти доводы не подействовали, и он остался при своем мнении, что ДРА при характеристике происходящего в ней революционного процесса должна приравниваться к Кубе, Вьетнаму.

Надо сказать, что, признавая первенство Н. М. Тараки в области теории и практики революционного движения в Афганистане, X. Амин считал себя вторым по величине теоретиком в НДПА. Он имел обыкновение вырывать из контекста отдельные высказывания В. И. Ленина и догматически трактовать их применительно к афганской действительности. Так, он в беседах довольно часто ссылался на мысль В. И. Ленина о том, что с помощью пролетариата передовых стран отсталые страны могут перейти к советскому строю и к коммунизму, минуя капиталистическую стадию развития.

«В Афганистане, – заявил Амин в одной из бесед в конце июня, – опираясь на помощь социалистических стран, мы можем перейти от феодализма к коммунизму, минуя капитализм и социализм. Это будет нашим вкладом в развитие марксистско-ленинской теории национально-освободительного движения».

Попытки доказать Амину, что «миновать капитализм» в Афганистане практически невозможно по той причине, что в стране уже имеется некоторый развитый капиталистический уклад, банки и акционерные компании, успеха не имели.

Не менее характерными были и рассуждения Амина о требованиях, которые предъявляются в НДПА при приеме новых членов партии.

Прежде всего, говорил Амин, мы требуем от поступающих в партию признания первичности бытия и вторичности сознания, то есть принимаем в партию только материалистов. Вторым критерием, по его словам, является советизм, иначе говоря, признание руководящей роли КПСС в мировом революционном движении. На вопрос, требуется ли от членов партии согласие с ее программой и уставом, Амин отвечал, что главное – это материалистическое мировоззрение, а программа усваивается в ходе практической работы.

Нечего и говорить, что такого рода незрелые рассуждения Амина, как в беседах, так и в публичных выступлениях, лили воду на мельницу тех, кто с самого начала приклеил правительству, возникшему в Афганистане после апрельского переворота 1978 года, ярлык «марксистского режима». Уже этого было достаточно, чтобы восстановить против новой власти значительную часть верующего мусульманского населения страны.

Сектантство и догматизм Амина особенно наглядно проявились в его подходе к проблеме создания Национального отечественного фронта Афганистана. Этот вопрос сильно занимал его в период с мая по август 1979 года, когда со всей остротой встала задача сплочения всех патриотически настроенных слоев афганского общества, включая национальную буржуазию, вождей племен, лояльных народной власти землевладельцев перед лицом усиления нажима со стороны контрреволюции, получавшей возрастающую поддержку из-за границы, имевшую базы в Пакистане и Иране.

Вопреки тому, что говорится в программе НДПА о задачах и составе объединенного национального фронта, X. Амин в беседах с представителями социалистических и других дружественных стран настойчиво проводил мысль о том, что в ДРА нет объективной основы для создания НОФ, поскольку-де в стране до и после завоевания власти НДПА не было и не существует других политических партий, кроме НДПА, которая является «единственной, общенациональной, революционной, патриотической и демократической партией». Апрельская революция, утверждал далее Амин, была совершена исключительно под руководством НДПА, и никакая другая политическая группировка не предприняла даже малейших усилий для победы революции.

Амин при этом отказывался рассматривать опыт национальных и отечественных фронтов в странах народной демократии после второй мировой войны лишь на том основании, что в этих странах немарксистские политические партии существовали еще до войны, и они в той или иной форме принимали участие в антифашистской борьбе, и поэтому было логичным их объединение в рамках национальных фронтов.

«Не прикажете ли вы нам, – спрашивал Амин, – создать теперь, спустя год после захвата власти, партию национальной буржуазии, крестьянскую партию или, скажем, партию племен, чтобы потом объединить их в национальный фронт? Нет, мы не пойдем по этому пути, – горячо доказывал он. – НДПА ни с кем не намерена делить политическую власть, она сумеет сплотить вокруг себя все национально-демократические силы Афганистана и обеспечить их единство для защиты завоеваний революции».

Отвергая идею национального фронта, X. Амин, а вместе с ним и Тараки, во-первых, игнорировали реальность, ибо в Афганистане до и после революции существовали политические группировки, партии и организации, с которыми необходимо было объединить усилия для осуществления антифеодальных преобразований. Все они стояли на платформе национализма и мелкобуржуазного радикализма. Некоторые из них, например Революционная организация трудящихся Афганистана (РОТА) или «Шолае Джавид» («Вечное пламя»), претендовали даже на то, чтобы называться марксистскими партиями.

Во-вторых, Амин отказывался понимать или не понимал того обстоятельства, что хотя НДПА при поддержке армии могла одна свергнуть довольно непрочный режим Дауда, но отстоять в одиночку завоевания революции в борьбе с внутренними и внешними врагами ей было явно не под силу. Видимо, весь расчет с самого начала строился на том, что это удастся сделать при поддержке Советского Союза и других социалистических стран. Надо сказать, что уже на том этапе, задолго до ввода советских войск в Афганистан, явственно проглядывался этот иждивенческий настрой тогдашних афганских руководителей. Впоследствии, после ввода войск, этот настрой получил свое дальнейшее развитие, вплоть до тезиса, который в открытую проповедовал тогдашний секретарь ЦК НДПА Махмуд Барьялай – «советские за все в ответе».