Текст книги "Святой конунг"

Сигрид не знала, что ответить, и больше они об этом не говорили.

На следующий день, рано утром, Кальв был уже на ногах и вместе с Трондом вывел в туман свою дружину: шесть больших драккаров, готовых к бою. Сигрид знала, что Торфинн ярл ожидал его в Петтландском фьорде, но ей было неизвестно, к кому примкнет Кальв.

Мысль об Эгга, о событиях и людях, принадлежащих какой-то иной жизни, всплывала в ее памяти, принося ощущение почти безысходной боли, несмотря на все ее попытки приглушить ее. Это напоминало скрытый под кожей нарыв, который вдруг прорвался на месте прежней раны. Если бы они только могли вернуться в Эгга…

А что, если Кальв поддержит Торфинна и они будут разбиты? Тогда им придется уезжать отсюда, плыть дальше, она сама не знала куда. Возможно, в Катанес, а, может быть, в Англию…

Перед отплытием Кальв попросил ее держать один корабль готовым к плаванью, если вдруг понадобится бежать.

Долго ли она сидела так, глядя в огонь, она не знала.

– Мама, разве ты не слышишь, что Кетиль зовет тебя? – услышала она нетерпеливый и слегка сердитый голос Суннивы.

Она медленно повернулась.

Кетиль Тордссон был самым преданным Кальву человеком во дворе; он был одним из тех, кто прибыл с ним из Эгга.

– В чем дело, Кетиль? – спросила она.

– Туман рассеивается, ты просила сообщить тебе об этом.

– Спасибо, Кетиль, – ответила она. Она встала с табуретки. Чувствуя, что устала, она вздохнула, подвигала плечами, чтобы снять напряжение, отложила в сторону пряжу. Накинув на плечи шаль, направилась к двери.

Выйдя наружу, она оглянулась; Суннива вышла вслед за ней.

– Накинь шаль, – сказала она, видя, что дочь вышла раздетая.

– Но, мама!.. – ответила Суннива, укоризненно глядя на нее. – Теперь ведь середина лета…

Сигрид снова вздохнула. Ей не хотелось в такой день заводить с дочерью споры по пустякам; она промолчала, и они вместе стали подниматься на холм, расположенный за усадьбой.

Суннива стала от нее отдаляться.

Она помнила, с чего все это началось; это было в лунную ночь на борту корабля, когда они плыли из Норвегии и она подумала, что ее дочь умерла.

В тот раз она так напугалась – напугалась за себя. И после этого она выстроила стену между собой и Суннивой, приглушая в себе как любовь, так и ненависть по отношению к ней. И в то же самое время она тосковала о ее любви, надеясь, что эта девочка, настолько похожая на Сигвата, будет любить свою мать.

Но надежда эта была напрасной; что бы она не говорила и что бы не делала, дочь воспринимала это плохо.

То, что сказал Кетиль, оказалось правдой: туман начал рассеиваться. Подул ветер, в облаке тумана появился просвет, через который уже пробивалось солнце.

Один из другим из тумана выныривали острова; остров Флат, остров Рёгнвальд и, наконец, остров Хо со своей круглой вершиной. И ей казалось, что она различает вдали корабль, в проливе между островами Флат и Рёгнвальд. Но расстояние было слишком велико, и она не была уверена в этом.

Вздохнув, она села на влажную траву. Но Суннива укоризненно посмотрела на нее.

– Ты боялась, что я замерзну, – сказала она, – а сама не боишься, что промокнешь!

Сигрид взглянула на дочь; даже в ее осанке было что-то упрямое. И она снова встала.

– Послушай, Суннива, – сказала она, – тебе не следует вмешиваться в мои дела.

– Ты сама вмешиваешься в мои дела, а стоит мне сказать слово, как ты сердишься…

Девочка с оскорбленным видом поджала губы.

Внезапно Сигрид решила, что с нее хватит: мысль о муже и сыне, находящихся в Петтландском фьорде, воспоминания о времени, проведенном в Эгга, тревога за будущее, а тут еще эта дерзкая девчонка!

И она влепила дочери пощечину.

Суннива даже не вскрикнула, но рука ее тут же прикрыла покрасневшее от удара место.

Она молчала, но в глазах у нее горел огонь.

И тут Сигрид решилась, наконец, выложить ей то, что давно накипело у нее на душе. Однако Сунниву не так-то легко было ввести из себя.

– Если я хоть еще раз застану тебя наедине с этим нищим исландцем, ты получишь больше; мне придется поговорить об этом с твоим отцом!

– Ты не осмелишься сказать об этом отцу! – сказала Суннива, и ее черные глаза насмешливо сверкнули. – Если бы осмелилась, ты бы сделал это гораздо раньше.

– Почему я не могу осмелиться? – спросила Сигрид, кусая губу. В самом деле, она не решалась рассказать Кальву о Сунниве, тем более, что речь шла об исландце.

– Откуда мне знать, какие у тебя на это причины? – сказала Суннива, пожимая плечами. – Я знаю только, что ты не говорила ему об этом. И я не думаю, что ты молчишь ради меня.

– Ради чего же? – спросила Сигрид, ухватившись за спасительную мысль.

– Ты занята лишь своим ткачеством и тем, что вмешиваешься в чужие дела, – язвительно произнесла Суннива, – и еще ходишь в церковь и стараешься убедить священников в том, что ты святая!

– Суннива!

– Ударь еще, если хочешь! – сказала Суннива, подставляя ей щеку. Но Сигрид не ударила ее. Она просто стояла и смотрела на девочку; она была ослепительно красива.

Глядя на нее, Сигрид немного успокоилась.

– Если ты сама не понимаешь, что для тебя лучше, я попытаюсь помочь тебе, – сказала она.

– Помочь… – Суннива мотнула головой.

– Что, ты думаешь, я должна делать? – спросила Сигрид. – Позволять тебе позорить себя с человеком, о котором и я, и ты знаем лишь то, что твоей отец взял его сюда из королевской дружины, что он весельчак и умеет играть на гигье[8]8
  Струнный инструмент, предшествующий скрипке-феле.


[Закрыть]?

– У его отца есть усадьба в Исландии, – дерзко ответила Суннива. – Он сам говорил мне об этом… – последние слова она произнесла уже не так дерзко.

– Откуда ты знаешь, что он говорил правду? Что ты знаешь о нем?

Суннива вдруг расплакалась, губы ее искривились, голос задрожал.

– Его зовут Хоскульд Флосисон, – сказала она. – В Исландии он жил в Свинафелле. Он сказал, что его отец – большой человек в стране, а он – единственный сын.

Она пыталась унять слезы, то и дело моргая, но все-таки плакала. И когда Сигрид обняла ее, она вдруг бросилась матери на шею.

– А если он погибнет в бою? – всхлипнула она, но тут же вырвалась из материнских объятий. – Конечно, тебе очень хотелось бы, чтобы он погиб! – воскликнула она.

Сигрид было трудно это отрицать.

– Все в руках Божьих, – ответила она.

– Опять ты за свои проповеди! – бросила ей в лицо дочь. С этими словами она повернулась и бросилась со всех ног бежать вниз, к усадьбе.

Сигрид медленно пошла следом. Она тяжело дышала; просто невозможно было разговаривать с Суннивой. Ей следовало поговорить об этом деле с Кальвом.

Она снова остановилась и посмотрела в сторону Петтландского фьорда. И ей показалось, что она видит корабль возле острова Рёгнвальд.

К вечеру корабли вернулись домой. Кальв и Торфинн привели с собой большой флот. Не было сомнений в том, что они одержали победу; люди на борту жгли факелы, размахивали руками и кричали.

Сигрид с облегчением вздохнула, увидев, что Кальв не ранен, если не считать царапины на щеке. Тронд тоже сошел на берег без посторонней помощи; туника его была в крови, но он сказал, что это не его кровь.

По виду Кальва нельзя было сказать, что он только что одержал победу. Он был молчалив, на лбу у него пролегли складки. И, войдя в зал, он первым делом вынул из-за пазухи письмо конунга Магнуса и бросил его в огонь.

Кожа постепенно загорелась, сморщилась, все почувствовали запах паленого. Но Кальв стоял неподвижно до тех пор, пока кожа не обуглилась и не превратилась в пепел. После этого он повернулся и направился к почетному сиденью.

Взгляд Сигрид медленно скользил по залу; ее радовало то, что она остается здесь жить, хотя в глубине души она чувствовала разочарование.

На берег было перенесено множество раненых, и Сигрид стала заниматься ими.

Она переходила от одного к другому, осматривала раны, чтобы выяснить, кто в первую очередь нуждается в помощи, заговаривала кровотечение. Она ощупывала раны, проверяя, глубокие ли они, пробовала на вкус кровь, чтобы узнать, не внутреннее ли это кровотечение.

Послали за священником, но он пришел не сразу.

Она старалась делать все как можно быстрее, находя при этом время, чтобы подбодрить раненых. Но, остановившись возле одного тяжело раненого, она замолчала. Потом присела возле него.

Он был в сознании, время от времени стонал и тихо жаловался, когда она осматривала его. Рана была в животе, и она дала ему съесть луковой кашицы, чтобы узнать, нет ли отверстия в кишках.

– Священник пришел? – тихо спросил он.

– Ты хочешь исповедоваться?

Он кивнул.

– Я не знаю, – ответила Сигрид. И она уже подходила к другому, когда он позвал ее.

– Фру Сигрид…

Она повернулась.

– Кроме тебя, мне нужно осматривать еще и других, – сухо ответила она.

– Если мне предстоит умереть, я должен сказать кое-что и… и… – Он застонал, лицо его исказилось от боли.

Сигрид вдруг представила себе другое лицо, искаженное болью, услышала другой голос, с трудом произносящий слова, увидела, как умирающему отказывают в причастии. И, как ей этого не хотелось, она все же повернулась и снова подошла к нему.

– В чем дело? – спросила она.

– Вы видели меня с Вашей дочерью, – прошептал он. – Я завлек ее лживыми обещаниями, сказав, что у моего отца в Исландии есть усадьба, которую я должен унаследовать. И она обещала при первой же возможности бежать со мной. Мне не полагается по наследству никакой усадьбы; она достанется Колбейну, моему брату. А я всего лишь сын любовницы, которому ничего не полагается, и лучшее, что мог сделать для меня мой отец, так это выгодно женить меня.

– Ты женат?

– Нет, но я обручился с ней перед тем, как уехать из Исландии. И мы должны пожениться, как только я вернусь.

– Значит, ты хотел увезти с собой Сунниву в качестве наложницы?

Она искала глазами его взгляд и была удивлена, когда он посмотрел ей прямо в глаза.

– Я не знаю… – сказал он. Это прозвучало скорее как вопрос ей и самому себе.

– Тогда тебе следует понять, что тебе пришлось бы туго, если бы ты увез Сунниву с собой в Исландию в качестве служанки! Кальв обвинил бы тебя в похищении женщины, что не очень-то понравилось бы твоей нареченной и ее родне.

– Вы так думаете? – спросил он. – Вы не должны думать, будто я собирался взять ее себе в служанки, – добавил он.

– О чем же ты думал, Хоскульд? – спросила она.

Немного помолчав, он сказал:

– Я думал, что смогу найти выход.

Сигрид покачала головой.

– Может быть, ты получил от нее больше, чем просто обещание? – спросила она. Он плутовато улыбнулся, хотя его лоб был покрыт крупными каплями пота.

– Один-два поцелуя, – сказал он. – Скажи Сунниве, чтобы она не горевала обо мне. Я этого не заслуживаю.

Лицо его снова исказилось болью.

– Вы можете простить меня, фру Сигрид? – еле слышно произнес он.

– Да, – сказала Сигрид, кивнув. Ей не хотелось отказывать умирающему в прощении.

И снова улыбка появилась на его лице.

– Если Вы смогли простить меня, то Господь тоже сделает это.

Он закрыл глаза, на лице его появилось выражение мира.

Она молча продолжала обход раненых.

Хоскульд был еще жив, когда она вернулась, чтобы взглянуть на него и понюхать раны. Лукового запаха не было, кровотечение остановилось, но он был без сознания. Она поняла, что он просто ослабел от потери крови; и, перевязывая его, она размышляла над тем, что будет делать, если он выживет.

Только к ночи она вернулась в зал. Большинство уже легли спать, повсюду слышался храп. Только несколько парней сидели в углу и разговаривали, а одна из служанок клевала носом на скамейке возле двери. Кальв по-прежнему восседал на своем месте.

Она села рядом с ним.

– Рёгнвальду ярлу удалось бежать? – спросила она.

– Да, – ответил он. – Мы почти уже взяли его в плен, но он обрубил веревки, которыми был привязан его корабль, и ушел. Думаю, он подался в Норвегию.

– Расскажи, как прошло сражение!

– Я участвовал в нем не с самого начала, – ответил он.

– Мне показалось, что я видела твои корабли возле острова Рёгнвальд.

– Может быть. Когда ты это видела?

– Сразу после того, как туман рассеялся.

– Это были мои корабли.

Он взял рог и основательно глотнул.

– Я находился там некоторое время, чтобы посмотреть, как пойдет дело, – сказал он, откладывая рог в сторону.

– Где ты поцарапал щеку? – спросила она; взгляд ее упал на небольшую рану, которую она заметила еще при его выходе на берег.

– Стрела задела меня.

– Еще бы чуть-чуть – и попала, – сказала она.

Он кивнул.

– Не думал ли ты присоединиться к Рёгнвальду?

– Точно не могу сказать, – ответил он, отвернувшись.

– Это было бы изменой Торфинну.

Она сказала это не для того, чтобы упрекнуть его, просто она подтвердила то, что оба они знали.

Но он внезапно повернулся к ней и в гневе произнес:

– Измена! Может быть, мне самое время теперь изменить, когда я так мало надеюсь на других! Почему бы мне хоть раз не получить пользу от измены, в которой я, кстати, не виновен?

– Ты пришел на помощь Торфинну, когда увидел, что он побеждает?

– Нет.

Он снова взял рог и на этот раз опорожнил его. Он крикнул служанке, сидящей у двери; вздрогнув, она встала, подошла с кувшином, налила ему еще.

– Ты сейчас узнаешь, какой у тебя глупый муж, – продолжал он. – Проигрывая сражение, Торфинн попросил о помощи. И я помог ему. Если бы я стал на сторону Рёгнвальда, то победу одержал бы он. И мы смогли бы вернуться в Эгга.

Он выпил еще.

– Когда корабли сошлись в бою, у Торфинна оказалось их больше, чем у Рёгнвальда, но драккары Рёгнвальда были выше и больше по размерам, а люди его были лучше вооружены. Он захватил множество малых кораблей Торфинна. В конце концов нехватка людей даже на корабле самого Торфинна стала такой, что ему пришлось высадиться на берег, чтобы взять на борт людей; вот тогда он и пришел ко мне. А потом…

Язык у него начал заплетаться, но он все же взял рог и выпил еще.

– Ты хочешь напиться до бесчувствия? – сердито спросила Сигрид.

– У меня никак это не получается, – ответил он, – но желание есть… Мои драккары были больше по размерам, чем большинство кораблей Рёгнвальда, – продолжал он. – Большую их часть мы захватили, но некоторым удалось улизнуть. После этого я напал на корабли, связанные во время боя, на борту одного из которых был ярл, и когда я на своем корабле вплотную подошел к дракону на корабле Рёгнвальда, тот обрубил веревки и ушел. На этом все и закончилось.

Зевнув, он еще раз опорожнил рог, встал и направился нетвердой походкой в спальню.

Сигрид не пошла за ним, она отправилась к Сунниве. И ее не удивило, что дочери на месте не оказалось; ей наверняка хотелось знать, насколько серьезно ранен Хоскульд. И Сигрид вышла из зала.

Луна уже поднялась, роса на траве сверкала, влажные камни поблескивали в лунном свете.

Остановившись, Сигрид попыталась представить себе, что бы она делала на месте Суннивы, когда ей было пятнадцать лет. Потом взяла факел и направилась в конюшню. Кальв подарил дочери лошадь, которая ей очень понравилась. И она увидела ее там, спящей под боком у животного. Укрепив факел в стене, она присела рядом с ней.

На щеках Суннивы все еще были слезы, и даже во сне она то и дело всхлипывала. Она была такой ребячливой в своей печали, что у Сигрид невольно подступил к горлу комок и на глаза набежали слезы. Она не решалась разбудить дочь, чтобы рассказать ей обо всем. Но ей казалось, что чем скорее она расскажет ей, тем будет лучше.

В конце концов она сняла с себя плащ, укрыла им дочь, убрала со стены факел.

После этого она потихоньку вышла из конюшни.

Если Хоскульд Флосисон умер, то от ее правды Сунниве станет еще хуже.

Вернувшись в зал, Сигрид поняла по запаху, что Кальва вырвало.

Разбудив двух служанок, она приказала им все убрать. Но когда, наконец, сама легла в постель, ей чуть не стало дурно от вони, хотя служанки все уже убрали. И Кальв, огромный и тяжелый, весь в блевотине, храпел так, что невозможно было заснуть.

Она легла на самый край постели, как можно дальше от него, и приоткрыла дверь, чтобы иметь доступ к свежему воздуху. Ночь тянулась бесконечно долго; мысли и картины беспорядочно сменяли друг друга, временами она засыпала…

Ей снились Суннива и Хоскульд, а также – ни с того, ни с сего – Эрик Торгримссон; он тащился, прихрамывая, весь в крови, к пристани на Бьяркее, как это было много лет назад, и Сигрид показалось, что к ее теперешней тошноте прибавилась еще и та тошнота, которую она чувствовала когда-то, давным-давно. Но ведь она простила Хоскульда, говорила она кому-то, сама не зная, кому.

И это был уже не Эрик, а Сигват Скальд, и Кальв бил его в лицо кулаком. И тут она поняла, что Сигвату, по крайней мере, не изменила, как Эрику, и не заставила его страдать.

Она снова задремала; ей приснилось, что она стоит на берегу и смотрит, как набегают на песок волны, одна за другой, без начала и без конца. И она побежала навстречу морю, сама не зная, хочет ли она отдаться волнам или остановить их.

И перед ней возник какой-то человек; он был частью моря, волной, бежавшей к ней из далекого прошлого. Это был Эльвир, но она с удивлением посмотрела на него, потому что он был одновременно и Трондом. Она хотела прикоснуться к нему и проснулась, ударившись рукой о край постели…

Да, Тронд… Тронд, который уже несколько лет был викингом и совершал дальние походы и, наконец, вернулся домой; она удивлялась тому, что он все еще безнадежно влюблен в Ингебьёрг дочь Финна, жену Торфинна ярла. Он стал таким взрослым и чужим, он рассказывал о Риме, Константинополе, Готланде, и в словах его звучало самодовольство.

И только под утро она заснула беспокойным сном.

Время шло к осени; в этот год рано начались шторма, и люди сидели, в основном, дома. Даже овцы, пасущиеся круглый год, сбивались в кучи и искали себе убежище.

В ту осень Торфинн ярл остался у себя дома на острове Росс; после бегства Рёгнвальда в Норвегию он подчинил себе все Оркнеи и Хьялтланд. Говорили, что Рёгнвальд находится теперь у конунга Магнуса. И Торфинн чувствовал себя в безопасности, считая, что до весны ему опасаться нечего.

Кальв отправился на Судерские острова, и большинство людей уехали с ним. Они должны были вернуться домой к Рождеству. Но Тронд решил остаться дома.

Он не знал, чем заняться; выходил из дома и смотрел, не переменилась ли погода, возвращался обратно, потом шел в конюшню, брал лошадь и уезжал куда-то.

Он стал навещать ярла чаще, чем это казалось уместным Сигрид, и она старалась всячески удержать его дома.

Она просила его рассказать о поездках в чужие страны и по вечерам, сидя перед печкой, сама рассказывала ему об Эльвире и его странствиях.

– Это просто удивительно, – сказал он однажды вечером, – слышать, как ты рассказываешь о моем отце. Почему ты никогда не делала это раньше?

– Мне было трудно, – ответила она.

– Ты любила его? – спросил он. В его голосе уже не было отзвука той жестокости, которая присутствовала в нем ежедневно; да и выражение лица стало иным. В нем появилась мягкость, делавшая его моложе его двадцати четырех лет. Сигрид невольно вздохнула и уставилась в огонь.

– Да, – ответила она, – любила…

– Я всегда думал о Кальве как о своем отце, – задумчиво произнес Тронд. – Хотя я и знал, что это не так, – добавил он. Потом усмехнулся: – Мальчишкой я нередко завидовал Сунниве в том, что она его родная дочь. И, стараясь быть первым во всех состязаниях, я хотел показать Кальву, на что способен.

Он замолчал. Казалось, что ему нужно что-то сказать, но он не осмеливается это сделать. Наконец он произнес:

– Я зашел так далеко, что стал на сторону Кальва, когда вы с ним поссорились…

Сигрид хорошо помнила это.

– Не стоит говорить об этом, – сказала она. Но, начав говорить об этом, Тронд не мог сразу переменить тему разговора.

– В ту осень Кальв ходил в поход с викингами, – сказал он. – В тот год конунга Олава признали святым, а Кальв взял меня с собой в поездку по Трондхейму, чего он раньше никогда не делал. И когда он говорил про тебя обидные слова, я не защищал тебя, как должен был бы делать.

Сигрид не смотрела на него, ей не хотелось, чтобы он бередил старые раны. Она тяжело переживала все это тогда, но она хорошо понимала, почему мальчик дал себя соблазнить Кальву. Разве то, что она могла предложить ему, могло сравниться с охотой, военными играми и походами.

– Я понимала это, – сказала она.

– Ты все понимала и ни в чем не упрекала меня?

Он замолк; его собственная мысль показалась ему ребяческой, и он рассмеялся, признав свою глупость.

– Разумеется, ты понимала это, – сказал он, – и я не могу понять, почему это так мучило меня все годы.

Оба замолчали. Но Сигрид чувствовала, что они в этот момент были с ним близки, как никогда. И он удивлял ее, она поняла теперь, что он не так груб, каким ей казался, раз у него сохранились воспоминания о детстве и мысли о раскаянии. Сидя и посматривая на него, она думала, что лицом он очень напоминает Эльвира.

– Как обстоят дела у Суннивы? – вдруг спросил он. Это прозвучало так буднично и прямолинейно, что Сигрид тут же потеряла нить своих рассуждений. – Кальв дал какой-нибудь ответ на предложение Гейродда из Турсо о женитьбе его сына на Сунниве?

– Суннива против этого, – ответила Сигрид, – и Кальв сказал, что не хочет принуждать ее к браку, которого она сама не желает.

Кальв сказал и еще кое-что; он сказал, что хорошо знает, к каким несчастьям это может привести.

– Это был бы неплохой брак, – сказал Тронд. – Гейродд человек состоятельный и уважаемый в Катанесе. И, несмотря на молодость, Ульв Гейроддссон парень толковый, я сам убедился в этом в летнем сражении. Если бы на то была моя воля, я отправил бы Сунниву в Турсо с первым же кораблем. Мне не нравятся взгляды, которые бросают на нее дружинники. Но я замечаю, что она умеет обводить Кальва вокруг пальца. И ты позволяешь ей ходить туда, куда ей вздумается. Если бы она ответила мне так, как в последний раз ответила тебе, я бы задал ей трепку.

– Я сама пробовала это делать. Но она становится еще более упрямой. Она говорит: ударь меня еще раз. Что мне остается делать?

– Поймай ее на слове, – сказал Тронд, – и всыпь ее как следует. Она ведь не дурочка и очень скоро поймет, что так отвечать не следует.

– Но… – Сигрид замялась. Она хотела сказать: но тогда она разлюбит меня. Со временем она сама поймет, что так поступать глупо. – Это лето такое неудачное, – сказала она. Оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что никто их не подслушивает, она рассказала Тронду о Хоскульде Флосисоне. В заключении она сказала, что разговаривала с Хоскульдом снова, как только он выздоровел, и приказала ему убираться с острова Росс.

– Так вот почему он так спешно смотался отсюда, – сказал он. – Ты говорила об этом Кальву?

Она покачала головой.

– Значит, это благодаря тебе девчонка так расстроена!

Он стукнул кулаком по столу. Она ничего не ответила.

– Хорошо еще, что он убрался с Росса, – продолжал он. – Ты не знаешь, куда он подался?

– В Дублин. Но я думаю, что оттуда он направится в Исландию, чтобы жениться.

– Вряд ли он снова покажется здесь, – сказал Тронд. – Он должен благодарить небо за то, что убрался отсюда, пока еще ни Кальв, ни я не узнали о случившемся.

Немного помолчав, он спросил:

– Ты сказала Сунниве правду?

Сигрид снова покачала головой. Она уже пожалела, что рассказала об этом Тронду.

– Неужели она надеется, что он снова вернется? – спросил он.

– Меня не удивит, если это так.

– Теперь мне ясно, почему она отказалась выйти замуж за Ульва Гейроддссона. Я не понимаю, почему ты раньше не сказала об этом, ведь ты же не связана обетом молчания. Но теперь самое время сказать правду Кальву и Сунниве, и если ты не хочешь ничего предпринимать, я сам займусь этим делом.

– Тронд… – пыталась остановить его Сигрид.

– Именно так, – ответил он, – и я надеюсь, что Ульв Гейроддссон еще получит ее.

– Он не желает слышать ни о какой другой девушке, с тех пор, как увидел ее во дворе ярла этим летом. И Гейродд тоже сказал, что у нее есть время подумать. Дело еще не решено.

– Я бы тут же решил это дело, – сказал Тронд. С этими словами он встал и пожелал ей спокойной ночи.

Образ Эльвира, который она видела в чертах сына, исчез, у нее появилось ощущение потери.

Это был не единственный раз, когда Сигрид замечала сходство между Трондом и его отцом; много раз они сидели с сыном по вечерам и говорили об Эльвире. Ему хотелось узнать об отце как можно больше, и она с радостью рассказывала о нем.

В такие вечера она ощущала близость с сыном, переживая с ним вместе время, прожитое с Эльвиром. И она радовалась тому, что с ним так легко разговаривать, что он так быстро понимает вещи, далекие от его образа мыслей. Она видела в нем плодородную почву для мыслей Эльвира…

Но бывали такие вечера, когда Тронд исчезал, не сказав, куда уходит. И Сигрид с тревогой думала о том, что с его стороны было бы просто безумием тайно встречаться с Ингебьёрг.

В один из таких вечеров, когда он исчез сразу после ужина, она не на шутку забеспокоилась. И, взяв с собой пару женщин, отправилась к ярлу.

И она с облегчением вздохнула, увидев Ингебьёрг в зале.

Но когда она вошла, ей пришлось сесть и поговорить с хозяевами; ярл усадил ее возле себя и предложил меда из своего рога.

Они говорили о разных вещах; ярл рассказывал о своей поездке в Шотландию, спрашивал ее о ярлах Ладе, о первых годах пребывания короля Олава в Норвегии.

Время летело быстро, но всякий раз, когда она давала знать, что ей пора домой, он просил ее побыть еще немного; он сказал, что даст ей сопровождающих.

Ингебьёрг тоже сидела с ними, но большинство уже легло спать. И она первая заметила, что что-то не так.

– Вы не чувствуете запаха? – спросила она.

Ярл и Сигрид принюхались и тоже почувствовали запах. И ярл послал человека открыть дверь.

Открыв дверь, он тут же закрыл ее и стремглав вернулся назад. Лицо его было бледным.

– Мы окружены. Дом объят пожаром.

Ярл вскочил.

– Пусть сгорит в аду тот, кто это наделал! – воскликнул он. – Нетрудно догадаться, кто там, снаружи.

Люди, спавшие до этого на скамьях, вскочили. Теперь все почувствовали запах пожара, было слышно, как трещит крыша.

Бросившись к двери, ярл открыл ее. И когда он крикнул, кто там, снаружи, в ответ засмеялись и сказали:

– Это Рёгнвальд Брусасон!

Торфинн ответил ему проклятием. Потом спросил, кого он желает выпустить.

– Женщин и рабов, – ответил тот.

Закрыв дверь, Торфинн снова сел на место.

– Женщины и рабы могут выйти, если хотят, – сказал он.

Но он предостерегающе поднял руку, когда некоторые бросились к двери.

– Тот, кто полезет вперед, будет зарублен на месте, – сказал он. – Времени достаточно, чтобы вышли все, нечего устраивать толчею.

Он повернулся к своим людям и дал им распоряжения. Те, кто собирались выйти, подошли к двери, и двое работников Торфинна с мечом в руках следили за тем, чтобы никто не лез вперед. Другой человек открывал и закрывал дверь, впуская всех по одному.

Сигрид и ее женщины были в этой толпе не первыми; она пропускала вперед других, не желая, чтобы к ней было особое отношение. Сняв косынку замужней женщины, она спрятала ее под шаль, а золотую цепочку, которую носила на шее, убрала под одежду, чтобы никто ее не увидел.

Ей казалось, что парень возле двери слишком медленно пропускает людей; от дыма уже слезились глаза, но она все еще ждала своей очереди, озираясь по сторонам.

Стало уже жарко, она увидела, как горит крыша. Большинство мужчин были на ногах, лишь некоторые сидели на скамьях. Почти все молчали, лишь кое-кто выдавливал из себя слова. И ирландский священник в белой рясе ходил от одного к другому и спрашивал, не желают ли они исповедоваться. И тут она увидела, что ярла среди них нет. Возможно, он лег в свою постель, как это сделал Ньяль Торгейрссон в Исландии, когда его сожгли в доме…

И вот дверь перед ней открылась, и она вышла в ночную прохладу; стоящие у двери дружинники грубо оттолкнули ее.

Она отошла немного в сторону и медленно побрела по двору, когда какой-то человек схватил ее за руку.

– Куда ты направляешься, бабуся? – спросил он.

– На небо, – сердито ответила она, – но не сейчас…

И тут же она пожалела, что сказала ему это. Крепко держа ее за руку, он потащил ее обратно.

– Ты отвечаешь не так, как отвечают служанки, – сказал он. – Ты скажешь ярлу, кто ты такая.

Сигрид готова была откусить себе язык. Они с ярлом знали друг друга еще с той поры, когда ярл и Торфинн были друзьями. Если он узнает, что она здесь, он сочтет это даром Божиим и потребует за нее денежный выкуп.

Ярл стоял во дворе, красивый и сильный, на лице его была написана безграничная жестокость.

Люди всё выходили из зала, но крыша еще не провалилась; густой дым стелился по земле до самого берега. А ночь была темной и безлунной. Языки пламени танцевали во тьме, бросая отсветы на стоящих на страже людей. Лица воинов были бесстрастными; Сигрид узнала и знамена: это были люди конунга Магнуса.

Сквозь шум пожара слышались жалобные голоса женщин, мужья или сыновья которых остались в зале; некоторые упрашивали ярла отпустить их. Но он жестоко отпихивал их.

И когда Сигрид подвели к нему, он даже не взглянул на нее.

– Мне сейчас не до баб, – сказал он. И Сигрид горячо поблагодарила Бога.

Ее отпихнули в толпу женщин. И она обнаружила, что, несмотря на то, что ярлу было теперь не до женщин, его люди вовсе не выбрасывали это из головы: кое-кто уже показывал рукой, какую из женщин он возьмет, когда все закончится.

– Думаю, я возьму себе бабусю, – сказал тот, кто остановил Сигрид, и все рассмеялись.

– Если, конечно, ярл позволит мне, – добавил он.

– Не думаешь ли ты, что сам ярл польстится на эту старую каргу? – сказал другой, и все снова засмеялись.

– Что ты на это скажешь, бабуся? – спросил первый. – Язычок-то у тебя острый, это я могу подтвердить.

Снова раздался смех.

И тут послышался треск, во все стороны посыпались искры, все оглянулись; это провалилась круша. Изнутри послышался крик.

– Это Торфинн ярл просит пощады, – крикнул кто-то. Но голоса затихли, и слышался шум пожара.

И тут Сигрид решила, что с нее хватит. Воспользовавшись замешательством, она бросилась наутек; и она бежала так быстро, насколько ей позволял двигаться густой, едкий дым пожара.

Из глаз ее лились слезы, ей было дурно, но она продолжала бежать, почти вслепую, спотыкаясь и поднимаясь снова, чувствуя на губах вкус крови, выбиваясь из сил, но все же продолжая бежать; вниз, к берегу, и дальше, вдоль кромки воды, не останавливаясь, не веря в свою удачу – до самого дома.

– Кто там? – раздался сердитый голос, когда она вошла во двор. Это был Тронд.

– Господи, мама, где ты была? – воскликнул он, когда она сказала, откуда явилась. – А я только что вышел во двор и увидел пожар.

Они разбудили людей, даже не подозревавших, что происходит. Тронд и его люди стали спешно сносить вещи на корабль, стоящий в бухте. Но много они с собой не взяли.