Текст книги "Королевское зерцало"

Постепенно до меня дошло, что он и в самом деле считает меня непокладистой.

– Я надеялся, ты одумаешься, – продолжал он. – Но вижу, напрасно. Поэтому выбирай. Либо ты вернешься в усадьбу конунга и будешь жить со мной, как положено супруге, а это значит, что ты не будешь валяться, точно подстилка из морской травы, когда я прихожу к тебе. Либо я отвезу тебя в другое место и живи там, пока не образумишься. Здесь, у епископа, ты все равно не останешься.

– А что сказал на это епископ?

– Сказал, что его люди будут сражаться за тебя. Только ему не поздоровится, ему придется так же худо, как Свейну с его воинами в Стьорадале. Ведь я явлюсь сюда со всей своей дружиной.

Он бы выполнил свою угрозу, а я не хотела этого сражения.

– Я вернусь в усадьбу конунга, когда ты расстанешься с Торой. И не раньше. Куда ты собираешься меня отвезти?

Он долго смотрел на меня.

– Могу отвезти тебя на Сэлу, – сказал он. – По-моему, тебе понравился этот остров?

Я вспомнила свои слова: если бы в аду было холодно, он был бы похож на Сэлу. Я невольно вздрогнула.

Харальд заметил это и приподнял бровь.

Нет, я не желала доставить ему радость – видеть меня несчастной.

– Можно мне остаться до родов здесь, у епископа Бьярнварда? – спросила я.

– Значит, ты выбираешь Сэлу? – Этого он не ожидал.

–Да.

– Святославов корень!

– Да. Святославов корень.

Наш сын родился, когда Харальд воевал в Дании. И я жила у епископа до его возвращения. Он вернулся только осенью.

Я слышала, что он совершал набеги на Ёталанд. Ничего не щадил, сжигал даже церкви. Но все датчане сплотились теперь вокруг Свейна сына Ульва, и Харальд не сумел укрепиться в их стране.

Епископ отложил крестины до возвращения Харальда. Он сказал, что лучше всего предоставить конунгу самому дать имя своему сыну. Ну а если понадобится, ребенка можно будет быстро окрестить.

Вернувшись, Харальд в тот же день потребовал, чтобы ему принесли сына. Он назвал его Олавом.

– Еще один Олав? – удивился Олав.

– Харальд не больно мудрствовал, – сухо заметила Эллисив. – А может, был просто упрям. Не желал сдаваться, пока у него не вырастет хотя бы один Олав.

– И что стало с этим Олавом?

– Он умер еще до твоего рождения. Но к тому времени я уже жила на Сэле, а Олав остался у Харальда. Харальд не пожелал отдавать сына.

– Когда ты переехала на Сэлу?

– В ту же осень, когда родился Олав, Харальд собирался на юг, он решил провести зиму в Вике.

Заодно он взял с собой меня с Марией и Предславу, да еще двух женщин из усадьбы епископа и двух рабов.

Он избавил меня от встречи с Торой, которая только что родила Магнуса. Она плыла на отдельном корабле, а мы – на корабле конунга. Харальд сказал, что она сильно разгневалась. И похоже, это его позабавило.

Думаю, он позволил мне плыть на своем корабле не только для того, чтобы подразнить Тору. Скорей всего, он без слов давал мне понять, что мне вовсе не придется унижаться перед Торой, если я вернусь к нему.

Но он ошибался, если воображал, что я передумаю. Я бы вернулась только в том случае, если б он отослал Тору прочь или снова объявил меня королевой, определив Торе место наложницы.

Во время этой поездки я узнала, что Халльдор вернулся в Исландию. Он сказал Харальду, что хотел бы уехать домой, и Харальд спросил у него, как он собирается это сделать. Тут выяснилось, что у Халльдора после многолетней верной службы у конунга, кроме одежды, прикрывающей наготу, нет никакого добра.

Харальд дал ему корабль, снарядил в путь и наверняка счел себя очень щедрым.

– Ульва ты сделал лендрманном с большими доходами и своим окольничим, – сказала я. – Но Халльдор служил тебе не менее преданно.

– Ульв не такой строптивый, – ответил он.

– А ты уверен, что лучше тот друг, который поддакивает? – спросила я. – Быть может, тот, кто решается тебе противоречить, и есть самый преданный.

Я слышала, твой родич конунг Олав гнал от себя своих лучших друзей, потому что не терпел, когда ему возражали, и приближал к себе ничтожных льстецов.

– Кто тебе это сказал?

– Два человека. Скальд Сигват и королева Астрид.

На Сэле Харальд сошел на берег вместе со мной, В тот день была хорошая погода, и остров выглядел не так сурово, как в прошлый раз.

Харальд показал мне усадьбу, которую велел построить. Ты сам все видел – жилой дом, кладовая и поварня. Он велел запасти на зиму и еды, и дров. Дал мне достаточно денег, чтобы хватило на год.

– А там я вернусь и посмотрю, может, ты поумнеешь. Если уже не поумнела…

– Я лучше умру на Сэле, чем соглашусь на твои условия, – сказала я.

– Святославов корень! – сказал он перед уходом. И в голосе его звучала горечь.

– И ты даже не пыталась бежать оттуда? – спросил Олав.

– Нет. Харальд заставил меня поклясться, что я не убегу.

– Но сам-то он тебе изменил! Неужели после этого тебя держала какая-то клятва?

– Что же, я должна была преступить свою клятву только потому, что Харальд преступил свою?

– Ты рассказала о том, что с тобою случилось. Но что было у тебя в душе? Отчаяние, гнев или еще что-то?

Эллисив задумалась.

– Понимаешь, во время слишком сильной бури я убираю парус и отдаюсь на волю ветра. Я стараюсь скоротать день за днем в будничных делах и не думать о том, чего не в силах изменить. Только потом и осторожно начинаю размышлять над случившимся и стараюсь стать хозяйкой положения. По-моему, это помогает мне сохранить рассудок.

– Это, пожалуй, лучше, чем пить до бесчувствия, как я пил осенью после битвы, – сказал Олав.

– Не знаю, – ответила Эллисив. – Тут важно погрузиться в оцепенение, чтобы ничего не чувствовать.

Олав долго смотрел на нее.

– Так, наверное, с тобой и было после смерти отца и Марии? – спросил он. – Я никак не пойму, почему ты никогда не бываешь вместе с Ингигерд?

– У нее есть Ауд, я ей почти не нужна.

– Не думаю, что только в этом дело.

Его слова удивили ее.

– Возможно, ты и прав, – сказала она.

Прощаясь, он на мгновение дотронулся рукой до ее щеки.

IV. ОЛАВ, СЫН ХАРАЛЬДА

Олав вернулся через несколько дней, уже давно начался пост.

На этот раз он пришел не один. С ним был Скули сын Тости, за руку Олав держал Ингигерд.

Эллисив удивилась, что девочка уже так освоилась с ним.

– Я вижу, вы с Ингигерд старые друзья, – заметила она.

– Ингигерд часто бывает в усадьбе ярлов. Что ж тут странного, если я подружился со своей сестрой?

Ингигерд болтала, не закрывая рта, оказалось, Скули тоже ее друг.

У Эллисив защемило сердце – жизнь шла своим чередом, минуя ее, пока она тут предавалась воспоминаниям, переписывала книги епископа Торольва или же бродила в одиночестве по острову.

– Твоя мать хорошо рассказывает, – обратился Олав к Ингигерд. – Давай попросим ее рассказать нам сказку.

Ингигерд решительно кивнула.

Эллисив перебрала в уме несколько историй, отыскивая подходящую.

– Жил монах по имени Иероним, – начала она. – Иероним трудное имя, но так уж его звали. Он жил давным-давно в далекой стране. В той стране водились львы. Львы похожи на кошек, только гораздо больше. Злые львы нападают на людей.

Как-то раз Иероним встретил льва, но не злого, а доброго. Только грустного, потому что он занозил себе лапу.

Иероним не испугался льва, хотя лев громко рычал от боли. Иероним вынул занозу и вылечил ему больную лапу. Лев был так благодарен, что проводил Иеронима домой и захотел остаться у него. Иероним жил в монастыре вместе с другими монахами. И чтобы остаться в монастыре, льву нужно было трудиться.

В монастыре был осел. Осел очень похож на лошадь. На нем монахи возили с реки воду. Они послали льва пасти осла у реки.

Однажды, когда осел щипал траву, лев заснул. Пока он спал, осел отошел в сторону. И тогда знаешь что случилось?

Ингигерд покачала головой.

– Мимо ехали купцы на верблюдах. Знаешь, что такое верблюд?

– Нет.

– Верблюд – такой большой, на нем ездят, как на лошади, и на спине у него огромный горб. А у некоторых – даже два горба. И вот эти купцы украли осла.

Лев проснулся, а осла нет. Он очень опечалился. И, понурив голову, вернулся в монастырь. Он ведь не мог рассказать, что случилось. И Иероним подумал, что несчастный лев съел осла.

– Придется тебе теперь работать за осла, – сказал он льву. – Это будет тебе наказанием.

И лев стал таскать воду.

Через некоторое время купцы вернулись в эти края. Они побывали в дальних странах и везли с собой много добра на продажу. Товары были навьючены на верблюдов и на осла, который вернулся вместе с ними. Они шли вереницей, связанные одной веревкой, впереди шагал осел.

Когда лев узнал своего осла, он громко зарычал и бросился к нему. Купцы в страхе разбежались.

Лев взял в зубы поводья и повел осла в монастырь. А за ослом потянулась вереница верблюдов с драгоценной ношей.

Представляешь себе, какой переполох поднялся в монастыре, когда туда явились лев, осел и верблюды. Тут Иероним понял, что лев не съел осла, и попросил у честного зверя прощения за то, что так дурно о нем подумал.

Купцы, укравшие осла, следили издали за своими верблюдами и тоже пришли в монастырь.

– Иероним их наказал? – спросила Ингигерд.

– Он и слова им не сказал, наоборот, накормил и напоил их. Тут они так устыдились, что пали на колени и стали молить о прощении.

Их простили, и все расстались друзьями.

– А что стало со львом? – спросила Ингигерд.

– Когда Иероним умер, лев очень тосковал, Он так тосковал, что тоже умер. Грустный конец, правда?

– А у ярлов умерла кошка, – сказала девочка. Смерть кошки, видно, не очень ее огорчила. – Расскажи еще что-нибудь!

– Хватит на сегодня.

Пока она рассказывала, пришел Транд священник.

– А я слыхал про святого по имени Киаран, – сказал Транд. – Он жил в Ирландии и тоже был монахом. Но это было давно, когда в стране еще не было других монахов. Поэтому его друзьями и братьями были все лесные звери.

У него были брат Лис и брат Барсук, брат Волк и брат Олень. Все они были ручные и жили у Киарана.

Все братья были добрые, и только брат Лис отличался коварством. Однажды он украл у Киарана башмаки и утащил в лес в свое прежнее логово. Там он начал их грызть.

Киаран обо всем догадался и послал за башмаками Барсука.

Брат Барсук быстро нашел брата Лиса. Он кинулся на него и стал кусать ему уши и хвост, он кусал его до тех пор, пока брат Лис не прибежал с башмаками обратно к Киарану.

Киаран очень обрадовался своим башмакам. Хоть они и были изрядно погрызены, их еще можно было носить.

Но с братом Лисом он поговорил очень строго.

Брат Лис так опечалился, что перестал есть. И не ел до тех пор, пока Киаран не простил его.

Ингигерд засмеялась.

– Киаран покусал брату Лису уши?

– Нет. Это брат Барсук покусал.

Ингигерд снова засмеялась и потребовала, чтобы ей еще раз рассказали эту историю.

Смех у нее был такой заразительный, что даже Скули рассмеялся.

Глаза у него ожили, он обвел взглядом комнату – добра в ней было немного – и остановил его на иконах, висевших в углу.

Пришлось Эллисив рассказывать об иконах. Кончилось тем, что она открыла один из своих сундуков и показала, то, что привезла с собой из Гардарики: еще одну икону, книги, ковры, домашнюю утварь. Все тут было в диковину: и работа неизвестных умельцев, и краски.

Она заметила, что Транд разглядывает ее добро с не меньшим любопытством, чем остальные.

– У нас дома тоже был сундук, в нем хранились разные редкости, которые мой отец привез из Миклагарда и других краев, – сказал он и осекся. Он не хотел в присутствии Олава говорить о своем отце.

Но Олав тут же обратился к нему с вопросом:

– Кто был твой отец?

Транду пришлось рассказать. Закончив рассказ, он прибавил:

– Сундук забрал твой отец, когда захватил мою родовую усадьбу Эгг во Внутреннем Трёнделёге.

– Значит, усадьба принадлежит тебе?

– Да.

– А здесь ты только потому, что лишился крова?

– Да.

– Нельзя сказать, – медленно проговорил Олав, – чтобы я был согласен со всем, что делал мой отец, когда правил Норвегией.

– Вряд ли у тебя что-нибудь останется, если ты захочешь возместить людям все убытки, нанесенные твоим отцом, – мрачно сказал Транд.

И снова Олав пришел к Эллисив с Ингигерд и Скули.

На этот раз он попросил, чтобы Эллисив пошла с ними.

Они привели ее на берег, туда, где стоял один из вытащенных на сушу кораблей ярлов, его уже очистили и просмолили. Возле корабля были Эрленд ярл и Арнор Скальд Ярлов.

Эллисив вдруг вспомнила, что последний раз видела Арнора еще до Рождества, и спросила, где он пропадал все это время. Он рассказал, что у него на одном из островов есть усадьба, там живут его жена и дети. Ингигерд попросилась на корабль, и Арнор поднял ее на борт. Олав тоже вскарабкался на корабль, чтобы не оставлять ее одну.

– Они так похожи друг на друга, – сказал Арнор. – И оба – в конунга Харальда.

Эллисив кивнула, но ничего не сказала. Глаза наполнились слезами. Олаву следовало быть ее сыном. Тогда бы все было по-другому.

В ту зиму Эллисив, как видно, была глуха и слепа ко всему, что происходило вокруг. Оказывается, она не заметила не только отсутствия Арнора, но и многого другого.

Ее служанки тоже часто где-то пропадали. Правда, время от времени они вдруг появлялись и выполняли самую необходимую работу. Но, не чувствуя твердой хозяйской руки, разбегались при первой возможности.

Даже Ауд стала уходить по ночам. Уложив Ингигерд, она спрашивала, нуждается ли Эллисив в ее услугах. Эллисив редко в ней нуждалась. Ауд уходила на всю ночь и возвращалась только под утро.

Эллисив считала, что ей следует поговорить с Ауд, выяснить, что у нее на уме, но как-то все время откладывала.

В следующий раз Олав пришел к ней один, это было уже после весеннего равноденствия.

– Я все думал над словами Транда священника, сказал он. – О тех убытках, которые нанес людям мой отец. Ты тоже говорила, что он не гнушался ни ложью, ни клеветой, если хотел лишить людей их имущества. Ты знаешь еще какие-нибудь случаи?

– Конечно. Вот, например, одна история, которую Харальд сам рассказал мне, она казалась ему забавной.

Он гостил в Упплёнде у одного богатого бонда, у этого бонда было много усадеб, его называли Ульв Богатый. Жил этот Ульв в большой роскоши. Он был очень высокомерный, и это его погубило. Харальд твердо решил сбить с него спесь.

Как-то вечером Харальд предложил гостям послушать одну историю, гости с радостью согласились.

Харальд стал рассказывать о своем предке Сигурде Хриси, сыне Харальда Прекрасноволосого, о его сыне Хальвдане, а также о рабе по имени Альмстейн, Этот раб изменил конунгам и похитил их добро. Однажды ночью он поджег дом, где спал сын Сигурда Хриси. Но Хальвдану удалось выбраться из горящего дома, о чем Альмстейн не подозревал. Много лет спустя Хальвдан вернулся обратно, к тому времени Альмстейн уже стал конунгом. Хальвдан напал на него и одержал победу.

Альмстейну снова пришлось стать рабом. В знак этого Хальвдан велел ему носить рубаху из некрашеной ткани. Альмстейн, у которого было много наложниц, имел от них множество детей. Теперь всем его детям и их потомкам также суждено было стать рабами.

Тут Харальд вытащил некрашеную рубаху и протянул ее Ульву.

– Узнаешь? – спросил он, – Ты потомок Альмстейна, а я родич Хальвдана. Ты не по праву владеешь своим достоянием, и сам ты рожден рабом. Потом он сказал сложенную им про Ульва хулительную вису:

 
Узнаешь ли ты эту рубаху? Конунгу должен коров ты,
быков и другую скотину также ему ты должен,
Поросят и гусей откормленных должен отдать ты конунгу;
детей и все, что имеешь, должен ему ты также.
 

И добавил:

 
Правду не скрою: ты конунгу должен себя самого.
 

Ульв онемел от ужаса, он не знал, что делать. Его жена и ее родичи стали молить за него. В конце концов Харальд нехотя уступил и оставил Ульва свободным человеком. Но отнял все его имущество, кроме одной усадьбы.

– Так будет со всеми, кто хочет забрать слишком много власти, – сказал он мне, – И он без всякого стыда признался, что в рассказе об Альмстейне не было ни слова правды?

– Да. Он всегда делал, что хотел. Но при этом любил выглядеть правым, пусть даже в ущерб чести и славе других людей. Так он поступил и тогда, когда решил порвать со Свейном сыном Ульва.

– Но я помню, что он был очень строг в соблюдении законов, – сказал Олав.

Эллисив вдруг рассмеялась.

– Да, если ему это было на руку. Когда он женился на Торе, его очень заботило, чтобы свадьбу не играли во время поста.

Олав нахмурил брови:

– Почему же ты смеешься?

– Слезами горю не поможешь.

Морщины между бровями Олава так и не разгладились.

– Если он часто поступал так, как ты говоришь, за что же бонды его любили? – спросил он.

– А они его не любили. Просто никто не смел ему перечить.

– Почему же он так поступал?

– Не знаю. Видно, обучился этому в Царьграде. Мне странно другое. Ты, Олав, вырос в дружине, ты его сын, и воспитал тебя он. Почему же ты совсем на него не похож?

– Мое детство прошло не только среди дружинников, – ответил Олав. – Я часто гостил у Ульва сына Оспака, которого Харальд сделал своим окольничим, и у его жены Йорунн, моей тетки по матери. Я жил у них в усадьбе Расвелль – эту усадьбу Ульву подарил отец – и в усадьбе Эгг, которую Транд священник назвал своей родовой усадьбой. Ульв жил в Эгге некоторое время. В дружине моим воспитанием тоже занимался Ульв. Он был верный своему слову и справедливый человек, тому же и меня учил. Но, конечно, он никогда не назвал бы отца нечестным. И никто другой тоже не сделал бы этого.

– Тебе небось не понравилось, когда я сказала, что у Ульва не хватало смелости перечить Харальду?

– Почему? Я думаю, это правда. Я ведь не был особенно привязан к Ульву. Для него я был прежде всего сыном конунга Харальда. – Олав помолчал. – Моей тетке Йорунн тоже до меня было мало дела. Ей хватало хлопот и с собственными детьми. Но там, в Эгге, был один старый священник, который заботился обо мне, и я у него многому научился. Не знаю, жив ли он сейчас…

– От него ты, наверное, позаимствовал больше миролюбия, чем от Харальда и Ульва?

– Это уж точно! А сейчас я хочу показать тебе, чему научился за эту зиму. Дай-ка мне, пожалуйста, вон ту книгу.

Эллисив протянула ему книгу, которую как раз переписывала. Олав прочел вслух несколько строк. Потом начал переводить, правда медленно, и несколько раз обращался к ней за помощью. Однако все-таки переводил.

Эллисив похвалила его, но Олав только покачал головой.

– Было бы совсем стыдно, если бы я даже этого не одолел, – сказал он. – Ведь ты читаешь на трех наречиях. Пора бы и мне выучиться чему-нибудь, а то я только и умею, что размахивать мечом.

– Кто же твой учитель?

– Транд священник.

Эллисив поняла, почему Олав и Транд так непринужденно беседовали, встретившись случайно у нее в доме.

Однако ее удивило, что Транд пожелал заниматься с Олавом.

– А теперь расскажи, как ты жила на Сэле, – попросил Олав.

И Эллисив стала рассказывать.

Когда корабль Харальда ушел, я первым делом осмотрела с пристрастием свои постройки. Они оказались удобными и добротными.

Потом я решила осмотреть остров.

И сразу же набрела на святой источник. Я опустилась перед ним на колени и зачерпнула воды – вода была свежая и вкусная.

По тропинке я поднялась к церкви, которую мне показывал Харальд.

Церковь была совсем маленькая, так что раки святых казались в ней огромными.

Там, в церкви Суннивы, я помолилась за Харальда, за Марию и за маленького Олава, которого Харальд отобрал у меня.

Стояла тишина. Ее нарушал лишь отдаленный шум прибоя.

Потом я зашла в пещеру, где под обломками свода погибли Суннива и ее спутники. Они спасались там от преследователей и молили Бога, чтобы их миновал плен и участь рабов.

В пещере царил покой. И я подумала, как безгранично эти люди доверяли Богу, а ведь им пришлось хуже, чем мне.

Но ни покой пещеры, ни пример этих людей не помогли мне, тогда не помогли. Слишком растревожена была моя душа.

По дороге домой я увидела то, чего и следовало ожидать.

На вершине горы стоял человек, по-видимому страж. Харальд оставил на острове дружинников, но меня об этом не предупредил. Я так и не знаю, что им было поручено: стеречь меня или защищать от опасности. Думаю, и то и другое.

Вскоре выяснилось, что в глубине острова поселился отряд его воинов, там тоже была усадьба.

Первое время на Сэле я не владела собой.

Часто меня охватывал гнев, да такой, что доставалось всем.

Но каждый раз я пыталась образумить себя.

Я должна была примириться с тем, что мне придется долго прожить на острове, может быть до конца своих дней. Поэтому следовало наладить нашу жизнь. Не сидеть же сложа руки в ожидании неизвестно чего шестерым взрослым и одному ребенку.

Мне нужно было найти для всех работу сверх повседневных забот, которые не могли занять нас целиком.

Нас было четыре женщины.

Две норвежки – Ингибьёрг и Боргхильд. Обеим было лет по пятьдесят, обе надежные и преданные, епископ Бьярнвард сам выбрал их для меня из своей челяди. А кроме них, Предслава и я. Предслава уже довольно бойко говорила по-норвежски.

Первое время я считала, что мы, все четверо, нужны Марии. Ее не отпускал страх. Но, окруженная лаской и любовью, она скоро перестала бояться.

Мы не могли все время виться вокруг Марии, словно мухи над чашкой меда. Мне нужны были прялки, кросна, шерсть, лен и все необходимое для рукоделия.

Кое-что, правда, нашлось в доме и для женских работ, и для мужских.

Рабов звали Тор и Бьёрн, они были рабами от рождения.

Их тоже выбрал епископ Бьярнвард из своей челяди, это был его прощальный дар.

Бьёрн был сильный, как великан, но отличался спокойным и тихим нравом. Тор был более словоохотлив, он был старший, на вид лет сорока. К Бьёрну он относился по-отечески.

Я подумала, что хорошо бы раздобыть для них лодку и рыболовную снасть. Только сама я в этом мало что смыслила. Я спросила их, умеют ли они ловить рыбу, и они с удивлением переглянулись. Потом покачали головами, сначала Тор, потом Бьерн.

– Нет, – ответили оба.

Но стоит только поразмыслить, и можно найти выход из любого затруднения. Так было и тогда.

Я решительно поманила рукой стража, стоявшего на горе, он спустился ко мне и спросил, в чем дело.

Я сказала, что хочу поговорить с их предводителем.

На другой день ко мне явился предводитель с двумя воинами. Он был исландец и служил в дружине конунга, звали его Гицур сын Одда.

Я спросила, умеет ли он ловить рыбу, и он уставился на меня как на умалишенную.

– Какой же исландец не умеет ловить рыбу, – холодно ответил он.

– Мне нужен человек, который обучил бы этому моих рабов, – сказала я.

– Я служу конунгу Харальду, – ответил он. – А все остальное – не мое дело.

Я вскинула голову.

– Конунг Харальд поставил вас здесь, чтобы охранять меня и помогать мне, – сказала я, прекрасно сознавая, что грешу против истины. – К тому же я королева.

Гицур потом признавался, что помог мне в тот раз только потому, что увидел мою настойчивость и решимость справиться со всеми трудностями. Он рассудил, что я заслуживаю помощи.

Гицур и его воины нередко выручали меня в ту осень.

Доставили мне лодку и необходимую утварь для тканья и шитья. Научили Тора и Бьёрна ловить рыбу, обращаться со снастью и вязать сети.

А после первой настоящей бури, когда ветер сбивал с ног, воины и рабы сложили стену для защиты от ветра между домом и кладовой.

– Ты, видно, решила здесь надолго поселиться, – сказал Гицур, когда стена была готова.

На это я ничего не ответила. Но воспользовалась случаем задать ему вопрос, который давно меня занимал.

– Скажи, нет ли среди твоих воинов скальда или знатока песен и саг? – обратилась я к Гицуру. – Было бы легче коротать зимние вечера.

– Я и сам иногда слагаю висы, – ответил Гицур. – Однако я не настолько искусен, чтобы слагать песни для конунга. Зато я знаю немало исландских песен и саг. А один из моих воинов помнит множество норвежских саг. По-моему, он знает все о каждом славном роде в этой стране.

– Так не начать ли нам уже сегодня вечером? – предложила я. – У Боргхильд сварено пиво, оно как раз поспело.

Они пришли, и в тот вечер в моем доме на Сэле было очень людно, однако никто на это не жаловался.

Гицур оказался неплохим скальдом. Но он поступал мудро, не открывая рта в присутствии Харальда. Другое дело – у меня на Сэле. Мы были не такие привередливые.

С тех пор Гицур и его воины часто приходили к нам в гости. У нас бывало очень весело, и в ту зиму, и в последующие.

Конечно, мне приходилось следить, чтобы пиво у нас не переводилось, люди ждали угощения.

Думала ли я когда-нибудь, что у меня будет своя дружина? Хотя она и была поставлена здесь Харальдом, чтобы я не сбежала.

Гицур оставался на острове все эти годы, в первую же весну он женился на девушке с побережья. Многие из его воинов тоже обзавелись женами и пустили на Сэле корни.

А вообще-то, одни уезжали, другие приезжали, и новым людям всегда было что рассказать о дружине Харальда, о новостях из ближних и дальних краев.

Довольно скоро мы с Гицуром решили, что дозор на горе не нужен. Я сказала, что дала конунгу Харальду слово не пытаться убежать с острова. К тому же чувствую себя вдвойне связанной, потому что, если убегу, Гицуру придется худо. И Гицур поверил мне.

Вместо дозора воины сложили на вершине горы хворост для сигнального костра, который я должна была зажечь, если мне спешно понадобится их помощь. Но костра этого я так ни разу и не зажгла.

Когда наступила зима, наша маленькая усадьба успела к ней подготовиться. У меня отлегло от сердца, я была уверена, что создала сносную жизнь для всех нас.

К счастью, Харальд на этот раз не поскупился с деньгами. Впрочем, это было бы уж слишком – ведь он оставил у себя и мое приданое, и свадебные дары, которые я получила от него.

В первое время я почти не встречалась с монахами. Они явно хотели, чтобы их не тревожили.

Эти монахи были из Англии, их звали Бэда, Эльфхайх и Августин. С ними жил послушник по имени Пласид, он часто работал у монахов в кузнице.

Пласид был человек добрый, но очень вспыльчивый. После приступа гнева его всегда мучило раскаяние.

Он помогал и нам по кузнечной части. Со временем мы стали расплачиваться с ним и с монахами одеждой.

Только на Рождество брат Эльфхайх в первый раз посетил нас. Не без смущения он поведал о том, что был рукоположен в священники. Он собирался утаить это, потому что опасался, как бы конунг или епископ не заставили его отправлять службу. Ему хотелось бы остаться монахом.

Но он подумал, что не годится оставлять нас без рождественского богослужения.

Потом он не раз приходил к нам и служил у нас обедню. Со временем я познакомилась со всеми тремя монахами. Они были очень разные, и за годы, проведенные на острове, я многому научилась у каждого из них.

Брат Эльфхайх был тихий и робкий. Он научил меня молиться без слов, чтобы душа наполнялась покоем, чтобы все лишнее отступало и в тишине звучала лишь хвалебная песнь, которую всякая тварь поет Создателю.

Брат Августин был из них самый ученый. Когда мы с ним разговорились и он понял, кто были мои наставники в детстве, его охватило горячее желание услышать мои рассказы об отцах православной церкви, а у меня возникло желание почерпнуть хоть малую толику его премудрости. Брат Августин научил меня читать и писать по-латыни.

Но ближе всех мне стал брат Бэда.

Брат Бэда долгое время жил в Ирландии и многому научился у ирландских монахов, мать его была из ирландского рода. Он любил одиночество, любил море и голые скалы. Это все сотворено Господом, говорил он, и мы вместе возносили Богу хвалы за все сущее.

Неудивительно, что мы так хорошо понимали друг друга. Мои наставники учили меня, что человек – это частица всего мироздания, что весь мир, повязанный человеческими грехами, был спасен Христом. Уже с давних пор я знала, вернее, чувствовала нутром, что человек живет в единстве с землей, животными, деревьями и растениями, с водой, бегущей по руслам рек, с ветром и облаками.

Брат Бэда не уставал удивляться окружавшему его миру, о многом размышлял, и нередко мысли его отличались от мыслей других людей.

– Еще неизвестно, была ли вообще святая Суннива, – однажды сказал он мне.

– Кто же тогда лежит в церкви в раках? – спросила я.

– Какие-нибудь ирландские монахи. Вполне возможно, что они пустились по морю без весел и парусов, полагаясь только на Бога и Пресвятую Деву Марию. Ирландские монахи так делают. В поисках пустынных мест, где можно поселиться, они отдаются на волю волн. И селятся там, где другие ни за что бы не остались.

Наверное, горстка ирландских монахов пристала и к этому острову. Пещеру они обратили в церковь во имя Архангела Михаила. Люди до сих пор зовут ее церковью Михаила. Не исключено, что монахи могли говорить и по-норвежски – многие ирландцы знают этот язык. Здесь они повстречали язычников, исконных жителей острова, и попытались обратить их в свою веру. Они рассказали язычникам, что их привела сюда Пресвятая Дева Мария.

Но местные жители с недоверием отнеслись к чужеземцам. Может, и правду говорят, что они заподозрили монахов в краже овец. Язычники убили монахов и бросили их тела в пещеру.

Впоследствии жители острова приняли крещение. Тогда они, наверное, поняли, что убили божьих людей, и их стали мучить угрызения совести. Ничего удивительного нет и в том, что они видели знамения у пещеры, где покоились их жертвы.

В конце концов останки извлекли из пещеры и похоронили в раках. Возможно, местные жители помнили, что монахи рассказывали им о деве, которая привела их сюда. Так родилось предание о святой Сунниве.

– Значит, ты считаешь, что никакой Суннивы не было? – спросила я.

– Может быть, не было, а может, и была, – ответил он.

– Тебя послушать, все шло так легко и гладко, – сказал Олав, когда она замолчала. – А мне хотелось бы глянуть на изнанку этой ткани.

Эллисив прикусила губу.

– Не хочешь вспоминать об этом?

– Нет, почему же? Только рассказывать почти не о чем.

Олав больше не задавал вопросов. Но она видела, что он готов ее слушать.

Через некоторое время она снова заговорила:

– Плоть моя так тосковала по Харальду, что я не спала по ночам, но в помыслах моих шла борьба. Борьба между ненавистью и презрением к предателю, каким выказал себя Харальд, и любовью к другому, прежнему Харальду. Я слышала его смех, в котором не было издевки. Вспоминала его руки, ласкавшие меня.

Как ни странно, я все же верила, что Харальд еще любит меня, по-своему, конечно. Многие мелочи говорили об этом.

Только теперь я поняла, как жестоко он ревновал меня к Магнусу. Халльдор сын Снорри гораздо раньше догадался об этом и предостерегал меня. Такой уж у Харальда был нрав: он всегда мстил за причиненные ему муки и унижения. Однако он и не помышлял отсылать меня прочь. Просто все пошло не так, как он задумал.

Но даже если Харальд вопреки всему и любил меня, пути назад для нас не было. Он бы никогда не уступил, это было немыслимо. Да и я не могла простить ему то зло, что он причинил мне. Я не могла принять его условий. Иного будущего, чем жизнь на Сэле, у меня не было.