Текст книги "Из глубин"

Вера Камша
Из глубин

Автор благодарит за оказанную помощь

Александра Бурдакова, Ирину Гейнц, Александра Гинзбурга, Александра Зелендинова, Марину Ивановскую, Дмитрия Касперовича, Александра Куцаева, Кирилла Назаренко, Даниила Мелинца, Юрия Нерсесова, Александру Павлову, Елену Цыганову, Артема Хачатурянца, Игоря Шауба, Татьяну Щапову

ИЗБРАННЫЕ МЕСТА[1]1
  Рукопись, прежде известная узкому кругу лиц, как «Записки мэтра Шабли», представляет собой довольно любопытный документ времен царствования Фердинанда Второго Оллара и состоит из девяти тетрадей, помеченных гальтарскими цифрами от 5 до 13 – очевидно, существовали ещё четыре, ныне утраченные. При этом сколь-либо интересные широкой публике сведения содержат лишь тетради 5, 6, 10 и начало 11-й. Тетради однотипные, но не одинаковые: надо понимать, что, заполнив очередную из них, автор приобретал следующую, по возможности похожую на предыдущую. Это достаточно толстые тетради хорошей желтоватой бумаги, в твердых переплетах, некогда обтянутых бархатом темных тонов. На двух из них сохранились латунные петельки, свидетельствующие, что они могли запираться на миниатюрный висячий замочек, призванный уберечь их содержание от чужого любопытства. Отметим, что сперва мэтр Шабли вел свои записи на талиг, однако в конце девятой тетради счел нужным перейти на гальтарику. Начало первой из уцелевших тетрадей (помеченной «пятеркой») исполнено достаточно стойкими чёрными чернилами, однако после переезда автора в Лаик цвет чернил меняется, и они обретают характерный фиолетовый оттенок, хорошо известный исследователям казенных бумаг того времени. Очевидно, получив доступ к казенной чернильнице, автор перестал пополнять собственные запасы, и это печально, ибо новые чернила оказались куда менее стойкими и плохо выдержали проверку временем – картина, опять же, хорошо знакомая завсегдатаям архивов. Положение усугубилось тем, что в какой-то момент тетрадям явно случилось отсыреть, если не промокнуть, из-за чего часть записей оказалась размытой, к тому же на бумаге развилась агрессивная черная плесень. Когда бумага просохла вновь, плесень погибла, однако многие страницы оказались испорчены достаточно серьезно, так что от части записей до нас дошли лишь фрагменты слов и предложений. К счастью, потери оказались не критичными в том смысле, что, уничтожив множество подробностей, они все же не мешают следить за ходом описываемых событий. Поскольку данная публикация имеет скорее популярный характер, и ее предполагаемый читатель вряд ли стал бы разбирать подобные головоломки, не поддающиеся расшифровке фрагменты были опущены, как и многочисленные пространные отступления на философские и литературные темы. Все лакуны в публикуемом тексте помечены звездочками. Публикатор полагает эти записки имеющими определенную ценность, и надеется, что уважаемые читатели разделят его точку зрения, отнесясь при этом критически к ряду выводов и утверждений, которые делает автор рукописи.


[Закрыть] ИЗ ДНЕВНИКА ЖЕРАРА ШАБЛИ, МАГИСТРА ОПИСАТЕЛЬНЫХ НАУК, МЛАДШЕГО МЕНТОРА КОРОЛЕВСКОЙ ШКОЛЫ ОРУЖЕНОСЦЕВ
389–391 гг. круга Скал

I
ТАЛИГ. САБВЕ

16-й день месяца Зимних Волн 389 года круга Скал

Итак, все прояснилось раз и навсегда. Безродный ученый не смеет претендовать на родство с господином ректором, ведь единственная дочь оного ректора просто обязана стать баронессой. Я видел жениха: тупое и вульгарное животное при всей своей смазливости. Господин барон фок Хелльвальд будут изменять супруге со служанками, трясти оружием, вонять вином и конским потом, но какое это имеет значение, если он богат и титулован?! Белая кость, голубая кровь, владения в Ноймаринен и родство с графами Гогенлоэ-цур-что-то-там-еще. Смею ли я удивляться, что изысканная Ортанс вручает этому совершенству свою ручку, а ее маменька плачет от умиления. Мало того, господин барон соизволят сочетаться законным браком одновременно с его величеством! Надо думать, сия блистательная возможность и подтолкнула доблестного воителя к объяснению. «Когда мы с королем женились»… Ради возможности раз за разом повторять эту фразу стоит поторопиться.

Балы, представления, истребление ни в чем не повинных лесных тварей – наше дворянство так охоче до пожирающих золото пустых забав, и это когда ученый видит мясо лишь по праздникам и годами ходит в одних башмаках. Разумеется, господ академиков, ректоров и деканов сие не касается – в их корыто корона исправно сыплет таллы, но дочерям столпов науки нужны титулы, а сами они желают сидеть за одним столом с полуграмотными бездельниками, чьи предки в свое время догадались ограбить тех, кто не сподобился махать мечом.

Свадьба, разумеется, состоится в Олларии, где у родичей жениха имеется собственный особняк и где можно смешаться со съехавшейся на королевское бракосочетание толпой. Поди разбери потом, кого из разряженных господ пустили во дворец, а кого – нет. «Нашему браку ровно столько же, сколько королевскому. Ах, это был незабываемый день…» Жених вряд ли понимает всю пошлость подобных восторгов, но Ортанс? Ортанс, слушавшая сонеты Веннена и всхлипывавшая над судьбами Элкимены и Ровены! Я принимал эти слезки за чистую монету, хотя для того, чтобы оценить дочь, нужно смотреть на мать, а мать ужасна в своей лживой пошлости. В гальтарских комедиях герои путают плач подброшенного ребенка с кошачьими воплями, я же, напротив, принял кошачью душу за ангельскую и теперь жестоко, хоть и справедливо, наказан.

Ортанс краснела и лепетала о судьбе и воле папеньки. Если б только папеньки! В глазах, за которые я готов был тысячу тысяч раз умереть, да что там умереть, отказаться от того, что мне всего дороже – от моего призвания, читалось: я стану баронессой! Прав, тысячу раз прав Дидерих, сказавший, что «тщеславье женское сильней мужского, как лис сильней убогого зайчонка». Что ж, невеста получит ко дню свадьбы достойный ее подарок, а у меня остаются моя наука и моя книга. Их у меня не отнимет никто. Увы, в последний год я забросил свои труды, поддавшись очарованию никчемного и пустого создания, зато теперь я знаю цену женскому сердцу и женскому разуму, если о таковом вообще возможно говорить.

****

11-й день – Летних Ветров 389 года круга Скал

Я не суеверен, и это сберегло мне десяток таллов на свечи, которые поставил бы какой-нибудь ханжа в благодарность – нет, не за отмщение, пока лишь за его легкую тень. Свадьба перенесена, девица Дюмени все еще не баронесса и никому не ведомо, станет ли таковой вообще. Господин барон настолько верноподдан, что не станет брюхатить молодую супругу, когда король в трауре, ну а король не может жениться на покойнице. Хотел бы я знать, была ли смерть девицы Эпинэ случайной или королевская невеста от великого счастья наложила на себя руки, хотя что это я? Разумеется, она умерла потому, что принадлежала к изнеженной вырождающейся породе. Это лишь в трагедиях женщины предпочитают смерть титулу. Впрочем, предыдущая невеста, по слухам, все же не пожелала спать с Олларом. Варварство, которое великие поэты принимают за чистоту, в данном случае превозмогло и воспитание, и связанную с ним корысть. Итак, первая помолвка нашего обожаемого государя закончилась разрывом, вторая – смертью.

В сказке король женился бы лишь в четвертый раз, а его супругой оказалась бы закатная тварь. Впрочем, не на твари король жениться просто не может, и пусть его, главное, я получил отсрочку, которую использую с пользой. Мой свадебный дар, если, конечно, господин барон не увильнет, успеет обрести завершенность. Если же титулованный мерзавец найдет невесту получше дочери провинциального ректора, стрела все равно поразит цель, став напоминанием о разбитых надеждах. Это будет справедливо, ведь я до сих пор не смог вырвать из сердца опущенные глазки и писклявый голосок, хоть и делаю для этого все возможное.

В Гальтарах, которые неучи называют Гальтарой, шутили, что забываются лишь съеденные яства и выпитое вино. Если это так, мне предстоит помнить вечно, или же пока я не увижу Ортанс так, как увидел предмет своих бывших грез некий поэт, раскрыть инкогнито коего я сейчас стараюсь. Сомнений в том, что «Ода брюхатой Клариссе» написана относительно недавно и по следам личных переживаний, у меня нет. Как и в том, что отвергнутый поэт обладал определенным талантом, хоть и допустил в своем творении ряд грубейших ошибок. Видимо, это был разовый взрыв отчаяния, ибо больше этот человек о себе ничем не заявил. Еще один дар, загубленный кружевным мешком.

****

2-й день месяца Зимних Волн 390 года круга Скал

Я никогда не был в восторге от ночных бдений с возлияниями, столь любимых большинством двуногих бесхвостых тварей, но отказаться от приглашения вернувшегося из Старой Тарники В. не мог. Мое отсутствие объяснили бы завистью, ведь В. моложе меня на два года и уже успел прыгнуть в старшие магистры. Глупцам не объяснишь, что на весах разума магистр изящной словесности перевесит не только старшего магистра, но и вице-академика, озабоченного бросанием камней, ломанием палок и прочими вещами, приличествующими каменотесам и плотникам, но не ученым. Не спорю, крыша над головой и устройства, перемалывающие зерно и отсчитывающие время, нужны всем, но зачем мешать приземленное с горним? Мастеровые достойны уважения больше сановных бездельников и тех, кто выбрал своим ремеслом убийство, но равнять их с мыслителями и созидателями нельзя, как нельзя равнять расписной горшок с полотном великого Коро. И раз уж мне вспомнился этот в кои-то веки признанный гений – всегда познавательно наблюдать, как телесная немощь способствует развитию ума, причем эта закономерность сохраняется даже в самых скверных фамилиях. Объявленный позднейшими лизоблюдами и мракобесами святым Эрнани понял, что не знавший своих родителей творец станет императору лучшим советчиком, нежели толпа безмозглых, как они тогда назывались, эориев, но я отвлекся от нашей якобы дружеской пирушки.

Кроме бумаги с болтающимся на черно-белой ленте куском сургуча, В. привез две небезынтересные сплетни. Безутешному королю нашли очередную невесту, ею оказалась молодая графиня Ариго, провинциальная, ничего собой не представляющая девица. Свадьба, если невеста не сбежит и не умрет, состоится летом. Тогда же прояснится, не передумал ли наш доблестный барон и не придется ли семейству Дюмени покидать предоставленный им университетом особняк. Да-да, в Старой Тарнике говорят о смене нашего ректора, как о чем-то почти решенном. Гости свежеиспеченного старшего магистра, однако, выразили по сему поводу недоверие, и немудрено – подобные разговоры всегда доходят до заинтересованных лиц. Господа сьентифики наперебой выразили свою любовь к начальству и выпили как за его здоровье, так и за собственные успехи под столь мудрым управлением. Я не стал исключением, поскольку не желал подавать повод для доноса и оберегал будущий сюрприз.

В доме воспитавшего меня торговца полагали, что радоваться загодя – дурная примета, ведь вокруг нас кружит множество мелкой нечисти, которая так и норовит навредить. Стыдно признаться, но в детстве я этому верил, однако впоследствии убедился, что самая вредоносная нечисть – это сами людишки. Делиться с ними своими замыслами и чувствами опасно, к тому же привезенные В. новости слишком хороши, чтобы быть правдой. Сорвавшаяся свадьба, зашатавшееся кресло… Кто-то хочет превратить меня из безбожника в истово верующего. Не выйдет, слишком много вокруг несправедливости, а обратных примеров до смешного мало. Я буду приятно удивлен, если из двух возможностей осуществится хотя бы одна, и я бы предпочел первую. Увы, это означает, что я все еще во власти нелепого чувства, породившего тем не менее множество без преувеличения великих творений.

****

6-й день месяца Летних Волн 390 года круга Скал

Свадьбы состоялись. Обе. Я по понятным причинам отсутствовал, однако мой подарок, надеюсь, доставил одной из невест достойное ее удовольствие. Увы, я могу об этом лишь гадать и рассчитывать на глупость новоявленной баронской тещи, которая имеет обыкновение изводить тех, кто вынужден ее слушать, бесконечными разглагольствованиями. Я безропотно переносил этот словесный водопад почти четыре года, сперва во имя работы, потом ради еще не поблекшей копии рассказчицы. Когда госпожу ректоршу выставят из свежего супружеского гнездышка, она примется расписывать свою поездку и не сможет не упомянуть о некоем возмутительном происшествии, но пока вернулся лишь господин ректор. Выглядит он не лучшим образом, что неудивительно, ведь ему пришлось почти месяц вести себя, как подобает дворянину, то есть пить, жрать и засиживаться за полночь с себе подобными, обсуждая то, что у них принято именовать подвигами, а именно блуд, грабежи и убийства людей и животных. Господин ректор при всем его лицемерии, лизоблюдстве и равнодушии к тому, что составляет смысл жизни истинного ученого, все же привык к иному, но не перечить же столь желанной новой родне! Если господин барон наливает, господин Дюмени будет пить, даже если это вызовет колики. Тем не менее он довольно ретиво принялся за университетские дела, так что разговоры о новом ректоре, как я и предполагал, оказались сплетней.

Завтра мне велено явиться к полуденной трапезе. Судя по отеческому тону, я вне подозрений, зато меня наверняка спросят о моей работе, которая за последний месяц так и не продвинулась. Как это ни прискорбно, мои мысли были в Олларии. Да, мне удалось извлечь из этого несколько строф и набросать план драмы, который, скажу без ложной скромности, снискал бы одобрение самого Лахузы, но по понятным причинам предъявить это я не смогу, впрочем, к моим услугам мое слабое здоровье. Будучи занят рождающейся трагедией и не горя желанием общаться с себе подобными, я уклонялся от всех получаемых приглашений, теперь это нежелание станет моим алиби. Согласитесь, что лишь серьезно больной человек откажется от праздной болтовни за трактирным столом, я отказался, следовательно, я болен.

****

23-й день месяца Летних Волн 390 года круга Скал

Я полагал, что у меня остаются моя свобода и моя работа, а с течением времени появятся способные оторвать взгляд от кормушки ученики, и что же? Господин ректор предпринял попытку лишить меня всего этого. Доказательств у него нет и быть не может, но то ли он оказался догадливей, чем думалось, то ли вмешалась случайность из числа тех, что не предусмотрит никто. Как бы то ни было, господин Дюмени заподозрил, кто прислал новобрачным самку попугая, кричавшую лишь два слова «я – баронесса!». Нет, ректор не стал меня обвинять – он слишком хитер и осторожен. Мне просто предложили отправиться в пресловутую Лаик. Младшим ментором. Мне, одному из немногочисленных знатоков гальтарской поэзии и драмы в этом вырождающемся королевстве, навязывают недорослей, не знающих, куда впадает Рассанна и чем анапест отличается от амфибрахия! Признаться, я растерялся и не нашелся, что ответить, да этого и не требовалось. Мне предстояло не говорить, но слушать.

Оказалось, что господин ректор чувствует за меня ответственность, ведь я ученик его незабвенного друга, который, о чем мне не преминули напомнить, ходатайствовал о моем приглашении в Сабве. Еще бы, ведь Малая академия не для безродных приемышей, особенно если у них есть чувство собственного достоинства. Безродные приемыши должны быть безмерно счастливы, оказавшись в провинции в должности личного ученика и секретаря господина ректора, и упаси их Создатель поднять взгляд на дочь покровителя.

Господин Дюмени вещал, я сохранял приличествующее случаю внимание, пытаясь подготовить ответ. Достойный, и все же не запирающий передо мной дверь в мою науку. Что поделать, есть вещи, ради которых жертвуешь многим, а есть те, ради которых пойдешь на все. Первое для меня это самоуважение, второе – мое дело. Два года назад я бы отнес к первому еще и так называемую любовь, но, к счастью, теперь с этим покончено. Ортанс получила свой подарок, и я даже рад, что семейство Дюмени подозревает правду. Подозревает, но никогда в этом не признается, однако положение, в котором я оказался, не из простых. Моя диссертация не сделана и на треть, и чтобы ее довести до конца, мне нужно на что-то жить и иметь доступ в библиотеку, хотя бы такую, как в Сабве. И конечно же мне нужны время и спокойствие духа. Я не могу поселиться у своей названой сестры, потому что при этом лишусь необходимых книг, здоровье же не позволит мне взять классы первого курса, ведь лишенным родительского присмотра юнцам нужен не ментор, а солдафон, способный держать их в повиновении и при этом вбивать в не самые умные головы верноподданную ложь. Что до старших курсов, то их ведут старшие магистры. И неважно, что их работы лишены глубины и выполнены не ради науки, а ради вожделенного диплома, после обретения коего их можно употребить так, как в площадных комедиях употребляют поддельные завещания. Я к своим трудам отношусь иначе, но дуб растет медленней огурца.

Трудно описать состояние, в котором я ждал окончания ректорской речи, в конце которой мне сообщат, что мои услуги больше не требуются, однако судьба, словно в насмешку, не дала г-ну Дюмени дойти до финала. Слуга доложил о прибытии кого-то значительного, и мне было велено прийти утром. У меня впереди целая ночь, вполне можно написать канцону или набросать несколько страниц, но придумаю ли я ответ, который меня не унизит и при этом не зачеркнет возможность работы?

24-й день месяца Летних Волн 390 года круга Скал

Я воздержан в своих потребностях, а чревоугодие и пьянство вызывают у меня отвращение не меньшее, чем сластолюбие и тщеславие, однако сегодня я, уподобившись героям Иссерциала, устроил триумфальный пир. Мне не хватало лишь достойного собеседника, пред которым я прочел бы взволнованный монолог, но в Сабве нет ни достойных доверия, ни способных оценить изящество и стиль. Я почти уверен в честности двоих моих коллег, но они никогда не поймут скрытых отсылок, а названные имена для них звук пустой. К тому же почти полная уверенность все же допускает возможность ошибки, так что я промолчу и буду ждать. Год – это не так уж много, к тому же мне придется его потратить на диссертацию. Да, мне следует торопиться, что поделать, но путь от старшего магистра до вице-академика много дольше, чем от магистра до старшего магистра. Моя следующая работа будет доведена до совершенства, собственно говоря, она и станет первым настоящим итогом моих занятий.

Звания старшего магистра добиваются многие, и большинство не талантом и не умом, а тупым упорством. «Упорный вол достигнет высоты, за шагом шаг одолевая гору». На гору можно подняться, но в небо лишь взлетают, это хорошая аллегория и отличная тема для поэтической притчи в среднегальтарском стиле. Пожалуй, я ее напишу и переведу на гальтарику. Когда мои высокоученые коллеги примутся наперебой обсуждать «доселе неизвестное творение древнего гения», я смогу посмеяться, но лишь дождавшись его включения в антологию Малой академии. Пока же мне предстоит заняться делами более неотложными и менее волнующими, а именно: подготовить к защите свою нынешнюю работу. Господин ректор не рискнул меня просто уволить и попытался прельстить Королевской школой унаров. Да, младший ментор там получает больше секретаря ректора провинциального университета – что говорит об истинном отношении короны к науке и тем, кто избирает эту стезю, – но по сути является прислужником высокородных неучей. Зачем мне это? После ухода ректора и защиты диссертации я получу второй или даже третий курс и смогу надеяться, что бросаемые мной зерна хотя бы частично упадут на достойную их почву, а не сгинут в дворянской грязи. Ах да, я забыл признать, что сплетники были правы, и господин ректор в самом деле уходит. Правда, не сразу, год он будет вводить в курс дел своего преемника, в прошлом – ректора Школы высших наук Северного Надора.

Насколько мне удалось выяснить, господин Шёнау – так его зовут – для своей новой должности непозволительно молод – сорок восемь лет, и прежде занимался математическими науками. На юге он будет чужим, более того, он будет чужим и в собранном пока еще не бывшим ректором сонмище старцев. И это не говоря о том, что несчастному придется столкнуться с материями, которые имеют место лишь в университетах.

Господин Дюмени полагает, что я вряд ли найду общий язык с Шёнау. А я полагаю, что меня желают убрать из Сабве, поскольку я не только могу помочь будущему ректору понять, чем университет, пусть и провинциальный, отличается от привычного ему сборища мастеровых, но и на протяжении пяти лет наблюдал семейство Дюмени и могу раскрыть некие неприглядные подробности. Со временем я так и поступлю, но сейчас мне придется сосредоточиться на работе. Впрочем, помочь непривычному человеку не задохнуться и не заблудиться в здешней трясине я смогу, тем более что наша кафедра изящной словесности вопиет о разделении на кафедру словесности как таковую, и гальтарскую кафедру, которой следует обзавестись дополнительной библиотекой.

****

14-й день месяца Летних Молний 390 года круга Скал

Порой приходится признавать свои ошибки, и я их признаю. В надежде на лучшее – а надежда одно из самых вредоносных свойств человеческой натуры – я переоценил надорского ремесленника. Мало того, я переоценил и господина ректора, полагая, что он способен сопоставить изящество нанесенного свежеиспеченной баронессе оскорбления с моими чувствами. Похоже, господин Дюмени в самом деле несколько обеспокоен моей судьбой, но испытывать к нему признательность мне мешает то, что он по доброй воле и, очень похоже, небескорыстно, передает университет в лапы выкормыша небезызвестного Манрика, которого волнует лишь прибыль. Условно говоря, он готов вытаптывать цветущие луга коровьими стадами и в благоуханных садах разводить червей, дабы откармливать ими нухутских петухов. Я мечтал о разделении кафедры изящной словесности. Я услышал о том, что словесность людям, занятым делом, вообще не нужна и является забавой дворян, которые вместо службы Талигу потакают своим извращенным – он так и сказал «извращенным» – прихотям. Если эти господа желают оплачивать увеселяющих их бездельников, пусть их, но господин Шёнау не намерен держать в университете нахлебников и отвлекать студентов от изучения столь любезной его покровителю прикладной скаредности.

Университет без словесности, без гармонии, даже без астрологии, университет, где землеописание будет подменено достойным крестьянина набором знаний о том, что можно продать и съесть, вот что ждет Сабве под началом Шёнау. И я думал быть полезным этому человеку, думал, что он здесь будет изгоем. Да изгоями станут несчастные старики, которых господин Дюмени бросает на произвол судьбы. Сам же господин вице-академик описательных наук сохраняет свою мантию и переезжает в Малую Академию, заодно получая возможность месяцами гостить у дочери-баронессы. Конечно, если она согласится держать при себе родителей, напоминающих о ее низком происхождении. Впрочем, если Манрик и впрямь купил у Дюмени его отставку, то у Дюмени будут деньги, и немалые, а золото барону всегда пригодится. У несчастного так много трат – придворные туалеты, лошади, любовницы, приемы, портреты, на которых петухов изображают павлинами, а брюкву – розами.

Древние поэты терялись, выбирая прекраснейшую, а я теряюсь, выбирая, кто омерзительней – тупой аристократ или продажный и корыстный сьентифик. Мне хватило пяти часов в обществе самодовольного, лысого, румяного глупца и обеда с привезенными им помощниками, числом восемь, чтобы понять – спасти от них Сабве может лишь потоп или землетрясение. Небытие лучше превращения пусть и жалкого, но университета в смесь мануфактуры и ссудного дома.

Обо мне в моем присутствии не говорили, на это нагрянувших в Сабве торгашей все же хватило, но в их взглядах читалась: места в их школах низшей науки таким как я нет. А где есть? Я могу переехать к сестре и, опираясь на память, закончить свой труд, для защиты которого затем придется изыскивать средства, но где? Искать место в другом университете? Чужаков без средств и связей не ждут нигде, к тому же вошедший в силу тессорий рассылает своих приказчиков по всему королевству. Выехать из Талига, не оплатив свои дипломы, я не могу. Когда-то право на стипендию от короны казалось мне благом, но на деле оказалось ловушкой. Моему приемному отцу было по силам оплатить мое обучение, мало того, он даже собирался это сделать, но я оказался слишком талантлив. Меня заметили и купили, а я этого не понял. В Талиге не следует ничего брать, подарков здесь не бывает, только приманки, и я вновь вынужден попасться. Я не сановный вор, не обдирающая арендаторов скотина и не жирный епископ. Бежать? Но разве я смогу бросить мои рукописи и мои книги?! Что ж, я поеду в Лаик и буду вколачивать в пустые головы азы стихосложения и землеописания, а меня за это станут кормить и платить жалованье. Большее, чем я имел в Сабве, но куда меньшее, чем у законника или военного, но когда это в Талиге ум ценился выше пронырливости, а перо – дороже мушкета?

Завтра я пойду к еще не бывшему ректору и стану его благодарить за приглашение из Лаик. У этой конюшни для племенных жеребцов хотя бы есть два достоинства. Полгода она пустует, и менторы предоставлены сами себе, так что у меня будет время для работы. Кроме того, пока я нахожусь в стенах Лаик, мне не нужно платить ни за жилище, ни за стол, ни за одежду, хоть последнее и унизительно. Черно-белая верноподданность уродлива и лжива, однако деньги, которые ушли бы портному и сапожнику, можно откладывать, пока не наберется сумма, необходимая для защиты диссертации.

Есть и еще одно омерзительное, но порой способное принести пользу обстоятельство. Лизоблюдство наших академиков безгранично, а ментор из Лаик по определению знаком с множеством герцогских и графских отродий. Когда речь дойдет до обсуждения моей работы, титулы моих учеников падут на белую чашу весов[2]2
  Отсыл к процедуре присуждения ученой степени. У входящего в специальную комнату для голосования два небольших шара, белый и чёрный. Один нужно пустить в желоб, ведущий к соответствующей чаше стоящих в зале Большого Совета весов, до окончания процедуры скрытых занавесом. Второй шар опускается в механизм учёта проголосовавших, тогда там флажок поднимется на одно деление к кворуму, и наблюдатели увидят, что второй шар погашен, а не отправлен на весы.


[Закрыть], перевешивая и зависть, и глупость. Да, так бывает – зло уравновешивается злом и остается главное, а главным будут мои изыскания, которые, я вижу это по тому, что уже написано, достойны, самое малое, мантии с Ветвью.

15-й день месяца Летних Молний 390 года круга Скал

Я могу быть горд, мне удалось пережить разговор с господином ректором, ничем себя не выдав. Дюмени ждал моего согласия и немедленно принялся меня одобрять. Начал он с того, что вручил мне письмо от счастливой, не сомневаюсь, что это счастье продлится до первой измены, Ортанс, которая надеется, что в Лаик я найду покой и что со временем она доверит мне своих отпрысков. Предполагалось, что я буду умилен и окрылен. Скрыть свое презрение мне, кажется, удалось, или же господин ректор принял его за иные чувства. Еще бы, великие поэты предписывают страдать вечно, но я не собираюсь рыдать над засушенными цветами. Я буду работать. Софимет начинал свой труд в тюрьме, а меня в кандалы все же не закуют, я даже смогу покидать свою тюрьму на полгода, если только найду куда.

Господин ректор улыбался, когда говорил, что не мог предложить столь замечательную вакансию женатому человеку, так как это потребовало бы длительных разлук с семейством, но поскольку я холост и в ближайшее время не намерен жениться… В ближайшее время?! Я никогда не женюсь, не утоплю свое призвание в ворохе женских юбок и чепцов, но отдавать лучшие годы юным мерзавцам?! К несчастью, у меня нет иного выхода, а старый лизоблюд никак не мог выговориться. Я узнал, что своим приглашением обязан батюшке пресловутого барона. Он, видите ли, находится в старой дружбе с нынешним капитаном Лаик, который, однако, приравнен к генералам и, сидя в тылу, получает ровно столько же, сколько швыряют тем, кто хотя бы иногда рискует жизнью. Менторов в Лаик подбирает капитан, неудивительно, что солдафон набирает неучей и глупцов. В прошлом выпуске какой-то недоросль, видимо, что-то все же читавший, понял, что описательные науки доверены полному невежде, и пожаловался родным. Те возмутились: как же, их чадам недодадено самого лучшего, и капитану Дювалю – мне придется затвердить это имя – было велено найти пристойных менторов. Дело, само собой, было ему не по силам, но на свадьбе он догадался обратиться к отцу жениха, а тот отослал несчастного к отцу невесты. Уже подумывавший об уходе господин ректор решил, что эта должность просто создана для меня. Мало того, он в своей щедрости и великодушии пошел еще дальше и пообещал мне всяческое содействие в защите диссертации, которую я, как он считает, напишу за три или четыре года. Я уложусь в два и обойдусь без его покровительства, но пусть это станет неожиданностью и для него, и для Ортанс, которая к этому времени наверняка оценит своего барона по заслугам.

На прощание господин ректор превзошел все мыслимые и немыслимые высоты. Он беспокоится о моем будущем, настолько беспокоится, что озаботился отправить меня к человеку, по доброй воле сделавшему то, на что меня вынуждают. Мне устроена встреча с господином Капоттой, в прошлом сьентификом и подававшим надежды поэтом, который потратил свою жизнь на обучение графских сыновей. По мнению Дюмени, я получу представление о будущих учениках, но я получу представление о том, до чего мог бы докатиться, если бы предал себя самого и свое дело. Это, несомненно, будет любопытный опыт, хотя по его итогам мое мнение о человечестве упадет еще ниже.