Текст книги "Из глубин"

ЧАСТЬ II
«ВЛЮБЛЕННЫЕ»[19]19
  Высший аркан Таро «Влюбленные»/«Два пути» («L’Amoureux»). Карта указывает на грядущий выбор из нескольких взаимоисключающих вариантов (чаще всего между чувствами и разумом) и предупреждает о возможности серьезной ошибки, одновременно являясь символом вдохновения и догадок. В сильной позиции означает эмоциональную свободу, пренебрежение последствиями поступков, продиктованных эмоциями. Еще одним значением карты может быть любовь и/или дружба вплоть до появления будущей «половины».
  ПК Внутреннее раздвоение, конфликт с самим собой, ошибочный выбор и/или его последствия. Может предупреждать об ошибках, разлуке и расстройстве планов (в первую очередь матримониальных и любовных). Также обозначает отказ от выбора, что ведет к утрате инициативы и неспособности овладеть ситуацией.


[Закрыть]

Неблагодарность остается неблагодарностью, даже и в том случае, когда облагодетельствованный повинен в ней меньше, чем благодетель.

Франсуа де Ларошфуко

399 год К.С. 21-й день Осенних Волн

1

Проклятая духота – горячая, вязкая, неподвижная. Гельбе считают севером, но лето здесь жарче, чем в продуваемой всеми ветрами Эпинэ. Правда, длится недолго – пару месяцев, и все!

Гельбе?! Что он здесь позабыл? Разве что молодость и спокойную совесть. Теньент Эпинэ твердо знал, где – свои, а где – чужие. Маршал Эпинэ не знает ничего.

Приподнявшись на локтях, он выглянул из-за горячих камней и увидел радугу! Семицветная арка поднималась из-за Лауссхен и уходила куда-то в холмы.

Темно-серое, предгрозовое небо, ослепительный свет невидимого солнца, каменистые проплешины в полумертвой траве, на миг ставшие слепяще-белыми, запах пыли и отцветающего полевника, а над всем этим – колдовская арка… Радуга – это ворота в Рассвет. Или не в Рассвет, какое это имеет значение, ведь до них все равно не добежать.

…Всадник вырывается из-за низкой гряды и наметом мчится по притихшей равнине, топча пыльные лиловые плети. Какой карьер! Гривастый буланый зверь не бежит, а летит, лишь слегка касаясь копытами жаркой, дрожащей над землей дымки. Это не торский увалень, это полумориск, если не мориск! Откуда?

Буланый перескакивает иссохший ручей, замирает на краю извилистой трещины и вновь несется в лиловые от полевника холмы. Мимо одинокого дерева, мимо большого белого камня с черной отметиной, мимо холма, на котором они так ловко затаились.

– Повод! Выбери повод!!! – Альберт Ноймаринен, забыв, что они в засаде, вскакивает во весь свой фамильный рост, размахивает руками.

Всадник не слышит. Или не понимает. Или не желает понимать. Ошалелый от бега мориск рвется к радужным воротам. И к смерти, что караулит на гряде. Глупой, пошлой, ненужной!

– Назад откинься! Слышишь, ты?! Плечи назад!

Когда он понял, что неизвестный гонится не за радугой, а за смертью? Когда тот не повернул головы на крик Альберта? Или чутье наездника подсказало: это не конь несет растерявшегося седока, а рехнувшийся наездник гонит буланого на дриксенские пули. Дурак! Дурак и мерзавец!

– Ты куда?! – этот вопль предназначен уже ему, этот и все последующие, но с ним ничего не случится. Скорее всего…

– Стойте!

– Что ты делаешь?!

– Монсеньор!

Стук копыт, сумасшедшее солнце бьет в глаза, крики удаляются, тают в пыльном мареве. Пыль, какая же здесь пыль! А буланый хорош, и он впереди, слишком впереди. Времени на погоню нет: дриксы – не слепые. И не святые.

Вытянутая в сумасшедшем беге опененная шея, бьющая по ветру грива, черный мундир, алые перья на шляпе – парадные перья! Дурак, не все ли равно, в чем подыхать? Копыта колотят белые камни, сбивают полевник, льнянку, отцветшие колокольчики. Еще пять минут, и он догонит, но этих минут нет – сейчас буланый перескочит еще одно русло, и всадник превратится в мишень. В отличную мишень… Сто́ит ли человек коня? Конь не ударит в спину, не возликует от чужой боли, не обманет… Закатные твари, зачем он это делает. Для кого?!

Самоубийца уходит вбок… Хоть в этом повезло, иначе пришлось бы самому… Заходит на прыжок, только прыжка не будет! Леворукий бы побрал чужие пистолеты! Рука после выстрела как неживая…

Буланый спотыкается, передние ноги подгибаются, бедняга ныряет мордой вниз, в пыльно-лиловые волны. Круп забрасывает влево. Проклятье, горе-ездок не успел бросить стремена и оказался под конем! Если седельная лука пришлась на живот, буланый погиб зря.

Дриксы, как пить дать, решили, что фрошеры подбили перебежчика. Попробуют перехватить? Струсят? Радуга погасла… Альберт вывел своих, скоро здесь будет сотня ноймаров, значит, «гуси» струсят. То есть не сочтут нужным, и правильно: игра не стоит свеч.

Цветы и кровь… Сколько раз он это видел – алые брызги на лепестках – белых, желтых, синих? Лишь на маках крови не видно, на красных степных маках, но они здесь не цветут.

Буланый мертв. Дурак в парадном мундире шевелится и стонет. Сел! Молодой, как и следовало ожидать, и лицо знакомое, даже слишком. Откуда он здесь? Гельбе – неподходящее место для столь важной персоны. Персоны должны сидеть в столицах и слушать умных людей.

Так, мы окончательно очнулись и ненавидим? Ну-ну, выжить – это еще не самое страшное. Иногда бывает и хуже.

– В следующий раз, граф, когда соберетесь кончать с жизнью, извольте доложить по всей форме. Я отправлю вас туда, где от вашей трусости будет польза.

Шорох, потом стук, словно по дереву. Дверь? Откуда она в Гельбе? Оттуда же, откуда в Олларии дубовые головы! Лэйе Астрапэ, ему когда-нибудь приснится что-нибудь приличное?

– Господин маршал, к вам господин военный комендант.

– Хорошо.

Трубы на соседних крышах светятся, значит, где-то есть солнце. Неужели Никола отыскал поставщиков, рискнувших связаться с благородными эориями, и если нашел, где взять золото? Не заплатить тем, кто рискнул, – к весне остаться без продовольствия, а сюзерен отдает долги разве что обойщикам и портным. Продать особняк? Сейчас в Олларии домов не покупают…

– Монсеньор! – Маленький генерал, в порядке исключения, светился заодно с печными трубами. – Прошу принять меня по неотложному вопросу.

– И сколько хотят господа негоцианты за мясо и вино?

– Монсеньор, – Карваль смутился, невиданное зрелище, – ваше поручение по пополнению запасов еще не выполнено, но до конца праздников мы протянем. Мы бы продержались и дольше, но… Ракан хочет, чтоб в день коронации били винные фонтаны, а на перекрестках жарились мясные туши.

Этого еще не хватало, мало того, что половину запасов придется выкинуть кошкам под хвост, так еще и пьянки на улицах. Альдо полагает, что подданные, напившись на дармовщину, его возлюбят, а они полезут бить морды солдатам и цивильникам. Всего же муторней, что мысль о празднике подкинул сюзерену он.

– Фонтаны? Глупость какая, – Эпинэ уже привычным жестом прикрыл глаза, надо все-таки иногда высыпаться, иначе если не околеешь, то отупеешь. – Так что вы хотели мне сообщить?

– Герцог Окделл и герцог Придд дрались на дуэли в Старом парке, – отчеканил Никола. – Оба ранены, причина ссоры неизвестна.

Вот уж воистину нашли время!

– Раны серьезные?

– Герцог Придд получил сквозную рану в бедро, потерял много крови, но ничего серьезного. Если не будет заражения, скоро встанет. Герцог Окделл ранен в руку. Рана довольно неприятная, лечение будет долгим.

2

Еще вопрос, кто был несносней – худющий лекарь с масляными глазками или Наль, раскудахтавшийся, как целый курятник. Больше всего Дик хотел закрыть глаза и не видеть ни первого, ни второго, но едва он попытался это сделать, кузен взвыл, что «герцог потерял сознание». Мало того, дурак принялся махать у самого носа Дика палеными перьями, чего юноша не терпел с детства. Да и падать в обморок от раны, нанесенной Спрутом? Увольте!

Что-то острое с силой вошло в тело, и Дик невольно вздрогнул.

– Монсеньор, – пропел лекарь, – умоляю вас, сохраняйте неподвижность, я должен зашить вашу рану.

– Да-да, Дикон, – захрюкал Наль, – нужно потерпеть, это совсем недолго. Давай я тебя подержу.

– Нет! – рявкнул Ричард и велел врачу: – Шейте, да побыстрее.

Лекарь улыбнулся, показав крупные белоснежные зубы. Волк! Волк в овечьей шкуре. Где только кузен такого откопал? Еще оставит без руки…

– Кто вы? – выдохнул Ричард. – Я вижу вас первый раз.

– Мэтр Хелльбах – опытный врач, – сунулся вперед Реджинальд, – мы знакомы пятый год, если б не он…

Что было бы с кузеном, не встреться ему зубастый мэтр, юноша уже не слушал. Он вообще ничего не слушал, потому что стало зверски больно, на глаза навернулись слезы, но кричать при лекаре и слугах неприлично. По крайней мере, если ты Повелитель Скал. Ричард прикусил губу, глядя в окно на золотящиеся крыши. Ну зачем он затеял эту игру в гляделки? К Приддам нельзя подходить близко, они слишком вероломны. Спрут справился с вепрем хитростью и теперь примется врать, что ранил Окделла в честном поединке. И ему поверят, потому что свидетелей нет, а раны – вот они!

Зря он отказался от секундантов, нужно было взять хотя бы Наля. Нет, этот тюфяк бросился бы всех мирить, а подумали бы, что Повелитель Скал струсил. Рассчитывать в делах чести можно только на военных. Дэвид – капитан гимнетов, он был во дворце, отчего было к нему не зайти?..

– Ричард, что ты натворил?

Робер! Уже знает! От кого?

– Ерунда, – Дикон натянуто улыбнулся, – царапина, хоть и досадная!

– Царапина? – Иноходец быстро подошел к лекарю и стал столбом, следя за его руками.

– Сложная рана, Монсеньор, – немедленно объявил проклятый мэтр, – рассечены мышцы предплечья, кровь покинула многие хранилища, начинается лихорадка. Я надеюсь остановить процесс, но я не могу ручаться…

– Делайте, что должны, – велел Эпинэ, – и никого не слушайте, а меньше всего пациента.

Вот только Иноходца с его распоряжениями тут не хватало! Они давно не понимают друг друга, вернее, никогда не понимали. Робер был в Ренквахе и в Сагранне, этого не отнять, но он сломался, стал злым, дерганым и не всегда справедливым. Сюзерен его любит и таким, а вот у Ричарда Окделла не получается.

– Это твоя первая рана? – ладонь Повелителя Молний легла на лоб Дика. – Похоже, у тебя и впрямь жар.

– Не первая, – вскинул голову Ричард, – но не последняя.

– Не сомневаюсь, – поморщился Иноходец, – особенно если не думать о защите.

– Я думал, – выпалил юноша. – Я предложил ему сдаться. Я помню, что он тоже Повелитель и нужен Альдо…

– Но герцог Придд сдаваться не пожелал? – Эпинэ кивнул врачу и уселся возле стола. – Это бывает. Особенно когда нет секундантов.

– Следующий раз они будут.

– Не уверен. – Робер прикрыл руками глаза, и юноше на мгновение показалось, что время повернуло вспять. Кабаньи головы на стенах, боль в раненой руке, человек с длинными темными волосами, сполохи камина…

Герцог Эпинэ отнял ладони от лица, наваждение пропало, а боль осталась. Неужели с рукой так плохо? Ему вообще не везет с правой, сначала – крыса, потом – Придд. Его он тоже загнал в угол и не добил.

– Если мне отрежут правую руку, я буду драться левой, – твердо произнес Ричард. – Это вопрос чести. Надеюсь, ты понимаешь?

3

Что он должен понимать? Что юный осел не уймется, пока не прикончит Придда, или наоборот? Чушь, но мальчишка, получивший пощечину на глазах возлюбленной, думать неспособен. Не будь Валентина, Ричард набросился бы на кого-нибудь другого.

– Твоя рука заживет через месяц, но, пока ни у тебя, ни у герцога Придда нет наследников, вы драться не будете. С Валентином я переговорю. Не сомневаюсь, он согласится подождать.

– Трус!

– Судя по твоей руке, нет. Как он тебя достал?

– Левой. – Дикон поморщился то ли от боли, то ли от воспоминаний. – Я прижал эту медузу к вазе… Такой большой, на постаменте. Он ничего не мог сделать, только пятился. Дриксенская школа, одно слово… Робер, я насадил его на шпагу, он сразу свалился. Этот Спрут не фехтовальщик, а пустое место, понимаешь, пустое!

– Я понимаю, что ты побеждал, – дурню нужно выкричаться, а потом выпить какой-нибудь отравы и уснуть, – только нужно не побеждать, а победить. Итак, ты ранил Валентина в бедро, он упал, а ты?

– Я хотел, чтоб он признал поражение.

– Это я уже слышал. Что делал ты и что делал Придд?

– Лежал, – медленно произнес Дикон, – на боку, зажимал рану. Я велел ему сдаться, но он ничего не соображал. Шпага у него выпала, когда он свалился, Спрут начал ее искать. Ощупью, не там, где она была. Я посоветовал взять левее, Придд не ответил.

Знаем мы, как «советуют» победители, сам был таким же, пока жизнь хвост не выдрала.

– А потом ты пропустил удар. Как?

– Ты бы тоже пропустил! Он не мог до шпаги дотянуться, я же видел! Видел!

– Не мог, но дотянулся. – А лихорадка свое берет: уж больно румянец на скулах паршивый.

– Это потому, что он ударил левой, его Ворон научил… То есть не его, а Джастина, хотя это одно и то же. Он ударил меня левой, понимаешь?! Повелитель Волн дерется левой…

– Дело не в руке, дело в выдержке. У Придда с ней все в порядке, а ты, похоже, не лучше Альдо. – Только до тебя что-то, может, еще и дойдет, а до сюзерена вряд ли. – Ты должен был заметить, что делает противник, и заметил бы, если б смотрел. И вообще, за какими кошками ты подошел так близко?

– Он весь побелел, а уж злости в глазах… Хуже, чем у Леворукого! Я приставил этой твари шпагу к горлу, – Дикон сам сверкнул глазами не хуже кошки, – ну, почти… хотел приставить, а он вскочил, ударил и свалился…

Вот, значит, как было. Придд сразу задумал использовать вазу как опору, потому и нашаривал пьедестал, а раскукарекавшийся Дикон не понял. Упивался собственной победоносностью, записал противника в трусы, но Спруты всегда умели владеть собой. В отличие от Эпинэ и, как выяснилось, от Окделлов.

– Ричард, – Иноходец потряс головой, разгоняя сонный туман, снова прошитый двойной гельбской радугой, – не стоит смотреть в глаза тем, кто сильнее. Особенно упавшим, это плохо кончается.

– Я сильней Валентина, – выкрикнул Ричард, – я его гонял по парку, как овцу!

– Тем хуже. Не проиграть, когда победить невозможно, – это больше, чем победить.

– Что? – мальчишка подался вперед, вызвав у лекаря вопль ужаса. – Как ты сказал?!

– Никак, – сон цеплялся к глазам, как приддский полевник к мундиру, – но с Приддом тебе лучше не связываться.

– Есть вещи, которых не прощают!

– Есть. Что ты сказал Валентину?

– Правду, – вскинулся Ричард. – Это знают все.

«Все» значит «никто», но парню сейчас нужен враг, которого он не просто ненавидит, но и презирает. Лэйе Астрапэ, с какой ерунды начинается порой родовая вражда!

– Хорошо, оставим это. – Иноходец поднялся с кресла. – Но если вы продолжите драку, окажетесь в Багерлее. Оба. Обещаю это как Первый маршал Талигойи и друг его величества. Понял?

Ричард угрюмо молчал. Зачем он повесил герб между кабаньих морд? Лучше бы снял их, а еще лучше – запер личные комнаты Ворона и перебрался в другие, благо места хватает.

– Робер, – встопорщился Дикон, – неужели мы не можем отстаивать свою честь?

Перед кем и от кого? Назовем кошку кошкой, они все тут предатели и клятвопреступники.

– У нас сейчас одна честь на всех, – звучит глупо, но мальчишка другого не поймет, – и отстоять нам ее будет ох как трудно. Особенно когда за дело возьмутся Савиньяки с фок Варзов.

– Они должны понять, – выпалил Ричард. – Альдо – Ракан, он законный король. Савиньяки – хорошие люди, ты их не знаешь, а я знаю. Им надо написать…

– Я служил с Эмилем в Торке. – В Торке, которую пытался забыть годами. – Савиньякам с нами не по пути.

– Ты в обиде, что они не примкнули к восстанию, но их нужно простить, – уверенно произнес Повелитель Скал. – Все ошибаются. Шарль Эпинэ тоже предал… То есть перешел на сторону Франциска, но ты же теперь с нами!

Это бессмысленно. Дик свято верит в дело Раканов и в то, что Савиньяков надо «прощать», его не переубедишь. И Альдо не переубедишь, и Никола с Сэц-Арижем. Клемент с Дракко и те бы поняли, а эти – нет; воистину люди – самые упрямые и глухие твари во вселенной.

Повелитель Молний поправил перевязь и взялся за шляпу. Сверху скалились кабаньи морды, между ними мерцал герб Окделлов.

– Дикон, это не мое дело, – и в самом деле не его, – но на твоем месте я бы этих вепрей убрал.

– Я уберу, – кивнул юноша, – будут готовы портреты отца и Алана Святого, и уберу. Если снять сейчас, останутся пятна.

– Не сомневаюсь. Молоко и маковая настойка в этом доме найдутся?

– Молоко есть, – затряс щеками виконт Ларак. Еще бы не было: чинуша наверняка завтракает молоком с хлебцами, – а маковая настойка… Я спрошу у слуг.

– Если кэналлийцы не украли, есть, – огрызнулся Ричард, – но я ее пить не стану.

– Глупо, – Робер не выдержал, потер переносицу, – сам ты не уснешь.

– Со мной все в порядке, – выпалил Дик. – Я завтра встану.

– Только если выспишься как следует.

– Нет, – упрямо повторил Ричард. – Пусть Валентин ее пьет, ему с его бедром так и так неделю валяться.

– Это ты сейчас так говоришь. – Зачем он спорит? Толку все равно не будет. – Мой тебе совет: выпей маковой настойки или, на худой конец, кошачьего корня, и ложись. Я к тебе завтра зайду.

Юноша натянуто улыбнулся:

– Спасибо. Я буду рад.

4

Будет рад он, как же! Дику сейчас если кого и хочется видеть, так это Придда. Чтобы убить.

Из-за чего же эти дурни сцепились? Хотя Ричарду после вчерашнего много не требовалось, было бы странно, если б он ни на кого не бросился. Другое дело, что Валентин не похож на бочку с порохом, чтоб втравить такого в поединок, нужно постараться. И как следует.

– Монсеньор!

– Да, Реджинальд?

Странный все-таки у Дикона кузен, если не знать, что дворянин, нипочем не скажешь.

– Монсеньор, прошу уделить мне несколько минут.

– Разумеется. – О чем им говорить? Зачем?

– Только… – толстяк замялся, – можно… Можно я вас провожу?

Не хочет говорить в доме? Почему? Дело в слугах? Очень даже может быть. Дик поторопился, взяв к себе прихвостней Люра, мальчишка вообще слишком доверчив и когда-нибудь за это поплатится… Да уж, Иноходец, докатился ты, советуешь сыну Эгмонта не верить собственным соратникам.

– Я сейчас еду к Придду.

Реджинальд Ларак не переспросил, и Робер счел нужным пояснить:

– Первый маршал Талига… Талигойи должен посетить обоих участников дуэли и доложить его величеству. – А также понять, что такое Валентин Придд, но сперва узнаем, что такое Реджинальд Ларак. Ричард назначил толстяка своим наследником, но у парня нет выбора.

– Ричард бывает очень несдержан, – толстый виконт громко вздохнул и покачал головой, – и он весьма болезненно воспринимает шутки.

Значит ли это, что Валентин пошутил? Спрут-шутник… Смешно само по себе.

– Я так и не понял причину ссоры.

– Дикон ничего не рассказывал, – зачастил родственничек, неужели решил, что Робер Эпинэ станет расспрашивать за спиной Дикона? Да и не знает этот Реджинальд ничего. Эгмонт не делился своими бедами с домашними, Дикон такой же.

– Реджинальд, неужели вы думаете, что я стану выпытывать тайны вашего кузена?

– Нет, – лицо Ларака покрылось даже не девичьим, бабьим румянцем, странное зрелище, – нет, но… Я хотел поговорить о другом. О совсем другом. Я провожу вас до особняка Приддов.

А потом южанам придется тащить увальня назад, хотя время у них, пожалуй, будет. Разговор с Валентином может затянуться, если, разумеется, Спрут не вздумает изображать умирающего.

– Хорошо, едемте. Обратно вас проводят мои люди.

Реджинальд Ларак рассыпался в благодарностях, ему явно не хотелось разъезжать по городу в одиночку. Храбрецом виконта не назовешь, но он готов рискнуть. Ради чего? Робер украдкой глянул на пыхтевшего рядом толстяка. Тюфяк тюфяком, если б не шпага и родовые цвета, сошел бы за лавочника, в лучшем случае за ликтора, но кто сказал, что лавочники – глупцы, а ликторы – простаки?

Услужливый слуга в черной с золотом ливрее распахнул дверь, и Робер увидел Дювье, держащего под уздцы Дракко. Полумориск приветливо фыркнул, Робер рассеянно погладил золотистую морду и вскочил в седло. Солдаты последовали примеру маршала, откровенно радуясь отъезду. Опять ссорились с северянами? Сколько можно!

– Жильбер! – Молодой Сэц-Ариж, которому Карваль скрепя сердце доверил драгоценного «Монсеньора», тоже был хмур. Не отошел после казни?

– Да, Монсеньор.

– Подождем виконта Лара. Он едет с нами, потом вы проводите его назад и вернетесь за мной.

– Так точно, Монсеньор.

Эпинэ надвинул на глаза шляпу, расправил краги перчаток. Слуги распахнули ворота, в глаза ударила свежая позолота. Вепри Окделлов садовыми сонями вцепились в позеленевшие бронзовые лозы. Лэйе Астрапэ, как можно вешать в чужом доме свои гербы?! Хотя жил же Франциск во дворце Раканов, и ничего. Победитель на то и победитель, чтоб получить все… Или сломать шею.

Похожий на капрала конюх вывел гнедого жеребца, вполне пристойного. Наследник Лараков некрасиво, но и не безнадежно, залез в седло и уставился на Робера. Иноходец подавил зевок и шевельнул поводьями. Звонко щелкнули створки ворот, и Эпинэ не удержался:

– Как вы себя чувствуете в новом доме, виконт?

Виконт вздохнул и насупился. Что ж, вздох тоже можно считать ответом. Кавалькада порысила через площадь. Звон подков казался гулким, словно ночью, наверное, от пустоты. Жители столицы предпочитали отсиживаться по своим норам и правильно делали. Эпинэ обернулся к Реджинальду:

– Мы одни, я вас слушаю.

– Монсеньор, – лицо Ларака стало отчаянным, – Монсеньор… Я говорю с вами, потому что моя хозяйка… Моя бывшая хозяйка и другие люди… Я служил в казначействе и жил у мещан… обеды мне приносили из трактира…

Очень трогательно, зато теперь наследник Окделлов нигде не служит и живет в особняке Ворона.

– Сударь, – блеющий толстяк на дорогой лошади выглядел тошнотворно, – я вас не понимаю.

Реджинальд что-то проглотил, видимо, не до конца, так как сглотнул еще разок.

– Сударь, я должен вам сказать… Альдо Ракан принес Талигу и Олларии неописуемые несчастья!

– Что вы имеете в виду? – Робер уставился на собеседника, словно видел его впервые. Услышать такое от сына Эйвона?! Не от Дика, видевшего Варасту и лес Святой Мартины, а от этого хомяка чернильного? Реджинальд истолковал удивление Робера по-своему.

– Я все равно скажу, – выпалил разбушевавшийся толстяк, – а потом можете отдать меня Айнсмеллеру как предателя. То, что вы делаете, это, это…

Ритором кузен Дика был никудышным, слов ему не хватило, а может, он испугался собственной смелости. Робер придержал и так идущего шагом Дракко:

– Сударь, вы можете говорить совершенно свободно. Обещаю, ваши слова дальше меня не пойдут.

– Нет, – замотал головой Ларак и окончательно побагровел, – вы должны сказать. Ваш долг – сказать его величеству…

Он говорит, только Альдо не слышит. Сюзерен живет в придуманной им Ракане и не желает знать Олларию.

– Реджинальд, – вот так смеешься над кем-нибудь, не принимаешь в расчет, а он куда порядочней и смелей тебя, – я говорил с его величеством, и я буду говорить еще и еще, но вы должны понимать…

А что он должен понимать? Что ошалевший от нежданной удачи чужеземный, именно чужеземный, принц со сворой негодяев переломал тысячам людей жизнь? К лету от Альдо останется не больше, чем от прошлогоднего снега, но повешенные не воскреснут, даже если Айнсмеллера разорвать на куски.

– Я понимаю, – пробормотал Реджинальд, – то есть понимал… Я был в Надоре, когда пришли королевские войска, я все видел… Они были грубы, бесцеремонны, но все по закону. Один сержант и капрал… Они изнасиловали двух служанок… Их расстреляли… Был такой капитан Вайспферт, бергер… Он сказал, что Надор – это Талиг, а они не вариты, чтоб мстить женщинам. И расстрелял.

Герцог Эпинэ, почему ваши войска ведут себя как чужие? Скажите королю или пустите меня к нему! Пусть меня посадят в Багерлее, но я все скажу!

– Ну, скажете, – не удержался Робер, – а дальше что?

– Он… – глазки Ларака стали почти большими. – Он знает?

Знает, но не понимает. Не от жестокости, от уверенности в своем праве и в своих будущих силе и славе.

– Сударь! – не отставал кузен Дикона. – Нужно что-то делать. Люди гибнут, вы… Вы понимаете, что скоро начнется голод, а потом бунт? Неужели вы станете вешать голодных?

– Реджинальд, мы почти приехали. – Почему виконт все понимает, а герцог – нет? Хотя Ларак старше Дикона лет на десять, он и Эгмонта помнит, и то, что было после. – Вы во многом правы, мы еще об этом поговорим, а пока – молчите. Словами вы ничем не поможете, а дело для вас найдется. Обещаю.

– А что я могу? – толстяк выглядел удивленным, не испуганным, а именно удивленным. – Я – никто, бывший чиновник бывшего казначейства.