Текст книги "Короткая память"

Елене Михайловне ничего не оставалось, как выйти вслед за ним в приемную. За столом секретаря сидела молодая красивая женщина, с интересом ее рассматривала. Потом вызвалась вдруг:

– Давайте я вас провожу…

Она пожала плечами – зачем, мол… И сама дорогу найду. Но женщина по имени Катя все же пошла рядом с ней, и лицо у нее такое было… Слишком сосредоточенное. Будто решала про себя что-то. И решилась наконец.

– Вы простите, но я невольно слышала ваш разговор с Павлом. Дверь не очень хорошо закрыта была. Меня Катей зовут, я жена Владимира Аркадьевича. Знаете, и моя мама когда-то была в вашей ситуации…

– Что, заставила Владимира Аркадьевича жениться на вас?

– Нет. Не заставила. Она к нему вообще не ходила. Просто она переживала за меня очень. Я ведь тоже беременная была… Может, Владимир Аркадьевич бы и не ушел из семьи, если б его жена обо мне не узнала. Она сама его и выгнала. Павел тогда еще подростком был…

– Ну и зачем вы мне все это рассказываете, Катя? Вы же сами слышали – Павел не хочет… И Владимир Аркадьевич ваш тоже от сына открестился. А дочка моя теперь пропадать должна, вся жизнь под откос…

– Да я вас очень даже хорошо понимаю, Елена Михайловна! Очень хорошо понимаю! И потому хочу совет дать. Вы лучше поговорите с матерью Павла. Между прочим, она женщина волевая и влияние на сына имеет. Она, знаете, такая… Патологически порядочная. Я ж говорю – как узнала, что у мужа беременная любовница, сразу его и выгнала. Не потому, что он ей изменял, а потому, что мой ребенок будет без отца расти. Странно звучит, правда? Будто ее Павел при этом не пострадает… Но она такая, какая есть. У нее свои жизненные принципы, мне непонятные. Хотите, я вам ее телефон скину? У меня где-то записан… Мы не общаемся, но телефон есть…

– Давайте телефон. И спасибо вам, Катя, за участие. Видать, пасынка-то не очень жалуете, да?

– Почему? Я к Павлу очень хорошо отношусь. Просто я и сама не знаю, что мною движет в желании вам помочь. Может, голос у вас был слишком отчаянный и несчастный, когда вы с Павлом говорили. Не знаю… Как-то мне ужасно жалко вас стало…

Катя вздохнула, улыбнулась виновато. Достала из сумки телефон, проговорила тихо:

– Говорите, на какой номер скинуть…

Потом, не прощаясь, повернулась и быстро пошла обратно. А Елена Михайловна вышла на улицу, присела в скверике на скамью. Долго думала – звонить, не звонить? Потом все же решилась – будь что будет. Если уж пошла по боевому пути, надо следовать до конца.

Пока слушала длинные гудки в трубке, досадовала на себя – не удосужилась у Кати спросить, как зовут мать Павла! Ну да ладно, разберется как-нибудь…

– Да! Говорите! – вдруг оборвались гудки женским голосом.

Елена Михайловна вздрогнула и проговорила, слегка растерявшись:

– Здравствуйте… Простите за беспокойство, но… Вы меня не знаете, это касается вашего сына…

– Что с Павлом? Вы кто? Ничего не понимаю! Да говорите же, не молчите! С ним что-то случилось?

– Я не молчу… И не беспокойтесь, пожалуйста, с вашим Павлом ничего не случилось. То есть ничего страшного… Просто я хотела с вами поговорить о моей дочери. И о Павле. Но… Может, не по телефону? Вы не могли бы со мной встретиться? Это очень важно…

– Хорошо. Давайте встретимся. Где и когда?

– Да хоть сейчас… Я могу подъехать, куда скажете.

– А вы где находитесь?

– Я в центре… Около здания, где Павел работает. Сижу в скверике.

– Да, я тоже от центра недалеко… Ждите, я сама к вам приду. Я скоро.

– Ой, спасибо… Я на третьей скамейке от входа сижу. В синем платье. Меня Еленой Михайловной зовут.

– Найду, не волнуйтесь.

Она и впрямь скоро пришла. Елена Михайловна ее сразу узнала, уж больно деловая походка этой женщины соответствовала решительному голосу. Подошла, спросила деловито:

– Вы Елена Михайловна?

– Да, я…

– Меня зовут Елизавета Андреевна. Я мать Павла. И давайте сразу к делу, а то я от волнения уже с ума схожу! Что случилось? Рассказывайте!

Елена Михайловна вдохнула, выдохнула и чуть не расплакалась от напряжения. Но взяла себя в руки и начала говорить… И не просто говорить, а отчаянно говорить, будто открылась в ней некая плотина и ее понесло… Все, все рассказала как есть. Что одна дочку растила, что берегла, да не уберегла… Что ребеночек теперь сиротой должен расти, а это, между прочим, ваш внук или внучка, уважаемая Елизавета Андреевна… И что надеялась ужасно на то, как Павел возьмет и окажется честным и порядочным человеком, а он… Видите ли, не любит он мою дочь… А если не любишь, зачем тогда?.. Надо ведь голову на плечах иметь, надо отвечать за свои поступки…

В общем, не рассказ у нее получился, а сплошной сумбур горестный. Но Елизавета Андреевна слушала очень внимательно, сведя брови к переносью и прямо глядя перед собой. Когда Елена Михайловна остановилась, чтобы всхлипнуть в очередной раз, проговорила решительно:

– Зря вы думаете, что мой Павел такой уж безответственный. Не так я его воспитала, вовсе не так. Он очень порядочный, я знаю. И ситуацию вашу я понимаю прекрасно, даже не сомневайтесь. Я сегодня же с Павлом поговорю, я знаю, что ему и как сказать. Слава богу, он меня уважает и к мнению моему прислушивается. И вы правы – мужчина должен отвечать за свои поступки, как бы тяжко для него это ни было. Да, я так считаю!

Она рубанула рукой воздух, строго глянула на Елену Михайловну. И повторила громко:

– Мой сын – порядочный человек! Он может и должен отвечать за свои поступки!

Это «может и должен», произнесенное без тени сомнений, совсем успокоило Елену Михайловну. Она еще раз всхлипнула длинно, отерла мокрые от слез щеки, улыбнулась благодарно:

– Спасибо вам, Елизавета Андреевна… Вы мне сейчас надежду на жизнь дали… Мне и Нинель… А то ведь я думала – все пропало, жизнь у дочки пропала…

– Значит, вашу дочку зовут Нинель? Красивое имя…

– Да она и сама красавица у меня! И добрая, и порядочная, и хозяйственная! Без этой, знаете, дури, как у некоторых нынешних-то девиц… Из нее замечательная жена получится, вот увидите! И сына вашего она очень любит, давно на него заглядывается!

– М-да… А почему Павел не захотел жениться, как он вам объяснил?

– Сказал, что не любит… Вроде у него другая есть…

– Понятно. Любит, не любит – это все романтика, дело наживное. Настоящий мужик должен быть ответственным и честным, а остальное все вторичное содержание. Да я ведь так всегда ему и втолковывала, между прочим, – какая от тебя забеременеет, на той и женишься! Да, у меня не забалуешь! Я вообще ратую за домостроевские порядки, потому что ничего плохого в них не было! Я строгая и правильная мать! И он меня любит именно такую, я знаю… И я с Павлом сегодня же поговорю… А вы сейчас идите домой, успокойте дочь. Ей вредно сейчас волноваться. И вы тоже не переживайте – свадьба будет. Обязательно будет!

– Ой, Елизавета Андреевна… Спасибо, спасибо вам большое… Даже не знаю, как и благодарить вас…

Все так и решилось – благополучно для Нинель. Елизавета Андреевна постаралась. Уж как ей удалось воздействовать на сына – неизвестно. Да никто и не спрашивал…

Свадьба была скорой и скромной, Владимир Аркадьевич молодой семье квартиру подарил. А когда Ниночка родилась, и вовсе хорошо стало! Павел на дочку нарадоваться не мог, с рук ее не спускал. А Нинель как вокруг него хороводы водила, это только посмотреть! Каждый взгляд его ловила, каждое желание исполняла. И все разговоры только об одном – что Паша скажет да понравился ли Паше… Иногда Елена Михайловна даже одергивала ее слегка – уж не стелись так перед мужем-то! А то будет, как у Райкина в монологе, – «закрой рот, дура, я все сказал…».

Правда, потом Павел стал все реже дома бывать. Но на то были причины – умер скоропостижно Владимир Аркадьевич, и пришлось Паше фирму возглавить. А что делать? Он же наследник. Сынок у Кати, второй жены Владимира Аркадьевича, мал еще был.

Хотя Нинель постоянное отсутствие мужа в доме не беспокоило. Наоборот, она как-то свободнее себя без него почувствовала. Хотя образ Паши оставался иконой, и по-прежнему Нинель закатывала глаза, когда говорила о нем с придыханием:

– Он так много работает… Так много… Мы с Ниночкой нашего папу почти не видим… Наш папа ведь хочет, чтобы у нас с Ниночкой все было, правда, Ниночка? Мы не станем ему мешать…

Елена Михайловна вмешивалась в этот распорядок, пыталась образумить дочь:

– Так ведь плохо это, что его домой-то не тянет! Вон сегодня воскресенье, а его опять дома нет! Где он? Думаешь, на работе?

– Нет. Он на даче.

– Один?

– Ну да… А что тут такого? Он устает, ему хочется отдохнуть…

– А ты почему с ним на дачу не поехала?

– Да у нас с Ниночкой фотосессия… Мы фотографа на весь день пригласили. Чтобы и дома снимал, и на улице…

– Да зачем тебе?!

– Мам, ну ты ничего не понимаешь! Я же должна что-то в сеть выложить, правда? Что я, хуже других?

Да, не понимала Елена Михайловна этой жизненной обманной показухи, хоть убей, не понимала! Тревожно ей все это было! Но ведь и Нинель не переспоришь… Живет на своем розовом облаке и ножки вниз свесила. Хорошо ей там…

Тревоги ее усилила и Елизавета Андреевна, мать Павла. Однажды вызвала ее на разговор, начала осторожно:

– Вы извините меня, конечно, Елена Михайловна, но хочу своими грустными мыслями поделиться. Мне кажется, Паша несчастлив в семье… Смотрю на него и не узнаю! Иногда такая тоска, такая досада в глазах плещется! Прямо не знаю, что и думать…

– Ну зачем вы так, Елизавета Андреевна! Не надо, что вы! – заторопилась она с объяснениями. – Павлик же устает ужасно, он очень много работает! Нет, уверяю вас, у них с Нинель все хорошо!

– Да не надо меня уверять, я же все вижу, я же мать… А материнские глаза не обманешь!

– Так и у меня ведь глаза материнские… Я тоже ими все вижу. Вон как Нинель Пашу любит, как вертится вокруг него, как старается! Чтобы дом был уютный и чистый, чтобы дочка ухожена… Да такую жену еще днем с огнем поискать, чтобы мужу так предана была, так беззаветно любила! В Паше – вся ее жизнь… Она в нем растворилась без остатка. Да неужели вы сами не видите?

– В том-то и дело, что вижу… И вы думаете, так уж это и хорошо, чтобы раствориться в муже? И с кем ему тогда жить? С самим собой? А жена где? А нету жены – растворилась… Ведь жить-то охота с личностью, понимаете?

– Нет. Не понимаю. Тут, знаете, еще неизвестно, что лучше – или хорошая любящая жена, или самостоятельная отдельная личность, которой до мужа и дела нет. Разве не так?

– Может, и так… Но я-то своего сына знаю. И вижу, что ему просто скучно дома, понимаете? Неинтересно. С женой поговорить не о чем. Ведь Нинель совсем не развивается, разве не так? По крайней мере, я ни разу не видела ее с книжкой в руках. Ничем не интересуется, ничем не увлекается.

– Она домом и мужем интересуется, Елизавета Андреевна. Разве этого мало?

– Мало, Елена Михайловна. Я хорошо своего сына знаю. Да, ему мало… И честно вам скажу… Иногда испытываю ужасное чувство вины, что заставила его на Нинель жениться. Одна я знаю, чего мне это стоило… А теперь думаю – зачем? Вашей дочке благо сделала, а своему сыну… Ох, как подумаю… Очень вас прошу, поговорите с Нинель! Пусть она хотя бы задумается обо всем этом! Иначе я не знаю, что будет…

– Хорошо, Елизавета Андреевна. Я с ней поговорю. Сегодня же и поговорю, обещаю.

И поговорила, конечно. Хотя и заранее знала, что ничего из того разговора хорошего не получится. Нинель даже разозлилась на мать, и свекрови тоже той злости досталось:

– Да как она так может рассуждать, мам! Глупости какие, надо же! Не развиваюсь я, книжек не читаю! Ну не глупости разве? Мне кажется, она завидует мне просто… И ревнует, как все свекрови!

– Но все равно, ты бы задумалась, Нинель… Со стороны виднее…

– Ну что, что со стороны виднее, скажи? Что я не так делаю? В доме у меня всегда чисто, вкусная еда всегда есть, Паше я во всем угождаю, в постели никогда не отказываю! Господи, да чего еще мужу от жены надо? И правда, что ли, вместе книжки читать? Ой, не смеши меня, мам… Это в прошлом веке такое было, наверное… Так и представляю такую картинку – мы с Пашей сидим на диване и книжки читаем! Больше нам делать нечего, да? Ой, не могу…

– Зря ты так. Паша-то как раз книги читает. И разговоры умные может вести. А ты…

– А мне они ни к чему, эти умные разговоры. Так моей свекрови и скажи. А что она еще про меня говорит, мам? Чем я еще не угодила?

– Да так прямо и говорит, что Паше с тобой жить неинтересно. Что поговорить не о чем.

– Ой, мне опять смешно… Да разве мужу от жены разговоры нужны? Нет уж, извини, ему совсем другое нужно… Надеюсь, тебе не надо объяснять про это «другое», мам? И вообще, не слушай ее больше! Я ж говорю – завидует и ревнует! Паша мой точно от нас никуда не денется. Тем более Ниночка его крепко держит, он же ее любит ужасно!

И тут же позвала громко:

– Ниночка, ты где? Иди сюда, доченька!

Ниночка заглянула в гостиную, спросила недовольно, снимая наушники:

– Ну чего, мам? Если зовешь ужинать, то я не хочу!

– Хорошо, Ниночка. Я поняла. Не хочешь. Иди к себе…

Ниночка пожала плечами, вышла молча. Нинель спросила торжествующе:

– Ну, ты видела? Видела, какая прелесть растет? И куда Паша от такого чуда денется, скажи? Я и Ниночка – мы и есть Пашино счастье. Я вот думаю, кстати, не пора ли мне снова родить… Может, мальчик получится, а? Каждый мужик ведь о сыне мечтает…

Разговор этот состоялся три года назад. И ничего за эти три года не изменилось, кроме того, что Паша все позже стал приходить домой, все чаще искал уединения на даче в редкие выходные. И все время молчал… И оживал только в те минуты, когда общался с Ниночкой. Глядел на нее с ласковой тоской, улыбался грустно. Будто хотел что-то объяснить, да не решался. Не мог…

Елена Михайловна и сама поверила, что все так и будет. Всегда будет. Паша устает, ему не до разговоров с женой. И что Ниночку очень любит, и она его держит якорем…

И как бы не так, ага! Вдруг как гром среди ясного неба – я ушел, я полюбил другую! И все без подготовки, все в лоб… На развод сам подам… Ну как тут не вспомнишь про те разговоры с Елизаветой Андреевной? И ведь не позвонишь ей, не пожалуешься… Она обязательно скажет: я предупреждала, вы меня не послушали…

Ушел, и дела ему нет, что с Нинель творится. Погубил ее доченьку, иначе не скажешь. Может, она больше и не встанет… И останется Ниночка без матери, не дай бог…

Так опять себя раздраконила, что и не понимала, где находится. Подняла голову – люди кругом… Ах да, она ж на автобусной остановке сидит, она ж к Павлу поехала! Поди, уж и автобус пропустила… Надо же, как прошлое ее забрало, совсем голову потеряла! Надо встряхнуться как-то. А вон и автобус идет, кажется… Пока в нем едет, надо все четко продумать, что и как скажет Павлу. Время еще есть…

* * *

Секретарша в приемной улыбнулась вежливо, спросила елейным голоском:

– Я могу вам чем-то помочь? Вы кого-то ищете?

– Никого я не ищу! – ответила почти грубо, будто пытаясь подстегнуть свою решительность. – Я пройду к Павлу, мне нужно с ним поговорить!

– Вы хотите сказать, к Павлу Владимировичу? Но он сейчас занят…

– А это ничего, что занят. Мне срочно нужно!

– Хорошо… Как вас представить?

– И представлять меня тоже не надо. Как-то не нуждаюсь, знаете ли… Я ему родственницей прихожусь, причем ближайшей.

И опять она удивилась этому своему напору. Еще и выражение лица было наверняка сердитое. А ничего, пусть! Пусть будет сердитое, так и надо! И разговор с Павлом тоже должен быть таким – напористым и сердитым! Хотя внутри все дрожало от напряжения – а ну как он и слова не даст сказать, а сразу выставит ее за дверь? Нет-нет, надо с напором, чтоб сразу его осадить…

Рванула на себя дверь в кабинет, вошла. Павел поднял глаза, глянул с удивлением. В глазах его не было испуга, скорее досада была. Нехорошая такая досада, с холодком. Зачем, мол, пришла, ведь все уже решено… И говорить больше не о чем.

Села в кресло, стоящее у его стола, вздохнула… И боевой настрой тут же пропал куда-то, и чуть не разревелась, едва сдержала себя. Проговорила вдруг севшим голосом, с хрипотцой:

– Как же так-то, Паш… Что же ты делаешь, сам ведь не понимаешь… Ведь ты же убиваешь Нинель, она едва жива… Еще немного, и я не знаю, что будет… Уж сколько раз ей скорую вызывала – не сосчитать. Не убивай ее, Пашенька, ради бога прошу…

Павел молчал, задумчиво глядя на нее, потом проговорил спокойно и тихо:

– Почему же убиваю? Я не убиваю, я просто не хочу больше так жить. Мы должны разойтись, и ничего в этом страшного нет. Каждый из нас пойдет своей дорогой – что же тут страшного?

– Да как так-то, Паша? Как? Хоть убей, не понимаю тебя… Вы что, плохо с Нинель жили? Ведь хорошо жили… Не ругались, не ссорились…

– Нет, Елена Михайловна. Плохо мы жили. То есть я плохо жил, понимаете? Можно сказать – совсем не жил…

– Да как это, Пашенька? Что ты говоришь такое? Даже слышать странно… Чем тебе плохо было, скажи? Почему ты решил вот так… Взять и уйти?

– Да все просто на самом деле. Простите, но я не люблю вашу дочь. И никогда не любил. Я бы все равно не выдержал рано или поздно. Надо было решать… И почему не сейчас? Мы должны разойтись, Елена Михайловна. Дальше я пойду своим путем, а она – своим.

– Да каким своим, Паш? О чем ты? Нету у нее никакого своего пути! Откуда бы он взялся-то, Паш? Она только с тобой может жить, она тебя любит!

– Нет. Не любит она меня. Или, может, принимает за любовь что-то другое. Я надеюсь, она это поймет со временем… Очень надеюсь. Пусть ищет свой путь, пусть прикладывает к этому силы!

– Так нет у нее сил-то, Паш… Ты же прекрасно это понимаешь. Ты сейчас думаешь только о себе, а на Нинель тебе наплевать! А она без тебя и впрямь погибнет! Ты, только ты за нее в ответе… Ну, я прошу тебя… Ради нее… Вернись, а?

– То есть вы хотите, чтобы я принес себя в жертву? Но я не хочу больше так, не могу. С меня достаточно. Нет, не могу… Не хочу…

– Что значит не могу да не хочу? Ты просто должен, и все! Ты же мужчина! Неужели ты можешь оставить свою жену погибать? Неужели у тебя сердца нет, Паша?

– Нет, Елена Михайловна. Все не так. Нинель не беспомощный ребенок, она зрелая разумная женщина. Она должна понять, в конце концов…

– Да кто разумный? Нинель разумная? Да о чем ты… Я ж тебе объясняю – она пропадет без тебя, сгинет! Да если бы ты видел, что с ней творится… Уже сама на себя не похожа… Знаешь, я даже боюсь уже скорую вызывать – а вдруг ее прямым ходом в психушку увезут? Что тогда будет? Нет, ты должен, Паш, должен… Даже выражение такое есть, только не помню точно, как там… Мы должны тем, кого приручили, так вроде…

– Да. Мы ответственны за тех, кого приручили. Но я Нинель не приручал, если вы помните. И вообще… Мне кажется, к этой проблеме подходит другое расхожее выражение – никто ничего никому не должен. У всякого своя жизнь. Человек только самому себе должен, обязан сам быть счастливым. Никто ничего никому не должен, повторюсь! Никто! Ничего! Никому!

– Хм… Хорошее выражение, слышала, как же… Нынче все так полюбили вот это – никто ничего никому… Говорят об этом на всех углах. Спрятались за эти подлые слова и совесть чиста? А если человек на грани жизни и смерти из-за тебя находится, ты тоже скажешь ему – помирай, потому что я тебе ничего не должен? Помирай, а я отвернусь?

– Ну, не преувеличивайте, Елена Михайловна. Ничего с Нинель не случится.

– Да откуда ты знаешь? Ты уже две недели ее не видел! Я ж тебе объясняю – она в таком состоянии сейчас, что мне просто страшно! Ну пожалей ее, Паш! Ну что плохого она тебе сделала? Она же так старалась быть тебе хорошей женой… Где ты лучше себе найдешь, подумай? Нет, я понимаю, конечно, что у тебя кто-то есть… Ну так и пусть она будет… Где-то там, на стороне… Если уж тебе так приспичило – пусть… Но зачем семью-то рушить, Паш? Ради чего?

Павел поморщился, мотнул головой, будто она сказала сейчас что-то совсем неприличное. Потом проговорил довольно жестко:

– Я сам разберусь, как и с кем мне жить, Елена Михайловна. И вообще… Мы сейчас не о том говорим. Я ж вам объясняю – я не люблю Нинель. И никогда не любил. Да, я в свое время поступил по тому самому пресловутому правилу, неизвестно кем придуманному, – как честный человек, обязан и должен… И долго жил в этом. И так и считал – обязан и должен. И даже не в этом дело… Я ведь и хотел быть должным, понимаете? Сам хотел! Думал, это по-мужски – быть должным. Бесконечно должным!

– И что в этом плохого? Это ведь действительно по-мужски…

– Может, и нет ничего плохого… А только я понял вдруг, что больше не могу. Понял, когда полюбил… Да, я люблю другую женщину, Елена Михайловна. И хочу быть с ней. Хочу просто жить и любить, а не жить и быть должным. Наоборот, этой женщине я ничего не должен. Не должен, а хочу быть с ней.

– Но ведь это чистой воды эгоизм, Павлик… Только эгоист думает о себе. Тебе наплевать, что будет с Нинель, да? Сидишь тут, рассуждаешь… Кому что должен, кого хочу… А она там умирает от горя! Она без тебя не сможет жить, и ты это прекрасно понимаешь!

– Да, я тоже раньше так считал. Но все переменилось, Елена Михайловна, я уже другой человек. Да, можете считать меня эгоистом, если вам так удобнее. Кем угодно считать – предателем, подлецом… Но я еще раз вам говорю – никто ничего никому не должен! Никто! Ничего! Никому! А если должен, то, значит, он сам хочет быть должным. Но я больше не хочу… Не хочу приносить себя в жертву. Я имею право быть счастливым!

– Ну не знаю… Как-то мне все это странно от тебя слышать, Павлик… Наше поколение так рассуждать не умело. Мы с радостью приносили себя в жертву и этим счастливы были. Потому что считали, что жертвовать собой – это в порядке вещей. То есть осознавать, что своей жертвой ты сделал кого-то счастливым. Разве этого мало, скажи?

– Не знаю, Елена Михайловна. Наверное, для этого нужно очень хотеть быть жертвой. Сознательно такой путь для себя выбрать. Вот как вы, например… Вы же всю свою жизнь положили к ногам дочери, верно? Вы сами так захотели, никто вас к этому не обязывал. Но это не значит, что я непременно должен хотеть того же самого, правда? Между «должен» и «хочу» есть довольно жесткая грань… А я понял в одночасье, что не хочу быть должным! И даже более того – не могу! И не надо меня упрекать в эгоизме и жестокости, ради бога! В конце концов, Нинель здоровая молодая женщина, не инвалид! Она еще найдет себя, если захочет!

– Да в том-то и дело, что она инвалид… Не в медицинском смысле, конечно, но… Может, даже хуже, чем в медицинском. Ей так плохо сейчас, так невыносимо больно! Она не ест ничего, исхудала совсем… Мне очень страшно за нее, Павел. Еще немного, и действительно в психушке окажется, не дай бог.

– Не окажется. А вы… Вы меньше жалейте ее, меньше выплясывайте на цыпочках. В конце концов, она мать, она должна о дочери думать!

– А сам-то ты много ли о своей дочери думаешь, Паш?

– Представьте себе – много. Все время пытаюсь с ней поговорить, но не получается. Не хочет она со мной говорить. Все мои объяснения отвергает. Конечно, я понимаю… Понимаю, что Нинель настраивает дочь против меня.

– Да не настраивает она…

– Ну, может, не словами, так страданием своим обманным настраивает.

– Да отчего же обманным? Вовсе и не обманным… И Ниночка сама все видит, не думай. И все понимает. Не станет она с тобой говорить, пока ты не вернешься.

– Я думаю, время пройдет, Ниночка успокоится и наше общение наладится. Я же не собираюсь уходить из жизни ребенка, я всегда буду рядом. Просто время должно пройти… И потом, я всегда буду вам помогать… Материальных проблем у Нинель и Ниночки точно не будет. И квартиру им оставлю. И дачу.

– Ишь ты, щедрый какой… А сам-то где станешь жить? У новой жены?

– Я разберусь, Елена Михайловна. Разберусь. Вы лучше скажите – как там Ниночка? Ей очень плохо, да? В последние дни совсем говорить не хочет, сразу звонок сбрасывает. А мне так с ней нормально поговорить хочется!

– Хочется да перехочется! – вдруг со злостью проговорила Елена Михайловна. – Не получится у тебя с ней никаких разговоров, понятно? Не станет она с тобой говорить. Не простит. Никогда тебе не простит…

Она замолчала, будто сама испугалась этого «никогда». И того испугалась, какой мстительной, злобной нотой звучит голос. Но все же повторила, будто окончательно вбила по шляпку последний гвоздь:

– Никогда, никогда не простит!

– Ну, так уж и никогда… – не совсем уверенно произнес Павел, отводя глаза в сторону. – Она же дочь моя, она меня любит. Я ее не оставлю в любом случае, что вы. Время пройдет, она успокоится…

– Нет. Не успокоится, не надейся. Да я даже больше тебе скажу, Пашенька… Знаешь, что она мне только что сказала? Ой, мне даже повторить это страшно…

– Что она сказала, Елена Михайловна?

– А то… Если, мол, папа не вернется… Если и дальше заставит маму страдать… Я вырасту и убью его. Представляешь? Так и сказала!

– Да ну… Вы сейчас придумываете, Елена Михайловна. Не мог ребенок такое сказать.

– Да, она еще ребенок. Но пришлось повзрослеть по твоей отцовской милости. Не забывай, что к матери она тоже очень сильно привязана. Мать-то на ее глазах помирает, она ж все видит… И очень ждет, чтобы ты вернулся, чтобы все было по-прежнему… Вот и выходит, Пашенька, что ты жизни своих близких на кон поставил… Вот и выбирай теперь, что тебе дороже, дочь или это твое «хочу – не хочу»… Выбирай, Пашенька, выбирай…

Павел ничего не ответил, сидел молча, крепко сцепив ладони в замок. Только желваки на скулах подрагивали – видать, зубы сжимались судорожно. Елена Михайловна тоже притихла, глядела на него с опасливым ожиданием. Чуяла близкую победу – только бы не спугнуть… Помолчала еще немного, потом проговорила тихо и вкрадчиво:

– Если надумаешь вернуться, Паш, то не бойся… Просто знай, что Нинель тебя не упрекнет… И Ниночка тоже. И я. Все будет хорошо, Паш, и даже лучше еще будет. Каждый может ошибаться, ведь так? Главное – ошибку свою исправить вовремя…

И, будто боясь, что Павел снова заговорит и разрушит маленькую надежду, засобиралась быстро:

– Ой, чего ж я сижу-то, тебя отвлекаю! У тебя ведь дел полно, наверное. Все, все, Паш, ухожу… Мы ждать тебя будем, Паш… Надеюсь на твою совесть… Да, будем ждать…

Выйдя в приемную и закрыв за собой дверь, выдохнула с трудом, прикрыв глаза. И услышала голосок секретарши:

– Вам плохо? Может, воды вам дать? Да вы присядьте, пожалуйста!

– Ага, воды… Давай, милая… Что-то я ослабла совсем, ноги не держат.

Секретарша принесла ей воды, и она выпила жадно, постукивая зубами о край стакана. Ох, как тяжко ей все это далось, как тяжко…

– Может, вас проводить? Или такси вызвать? – снова заботливо спросила секретарша.

– Нет, не надо ничего… Мне уже лучше. Спасибо. Пойду я…

На улице все было по-прежнему. Шумел город машинами, светило солнце, бежали белые облака по голубому небу. Жить бы да жить, да радоваться. И не горевать ни о чем. Только бы Паша вернулся, только бы вернулся…

Подумала так, и будто дернулось что-то в голове, ожгло пониманием – не вернется он. Зря она себе надежду придумала. Зря.

Другая теперь у них будет жизнь. Другая…

* * *

– …Это было твое решение, Павел… Только твое. Ты же знаешь, я ни на чем не настаивала… Ты сам так решил…

Ольга ходила по комнате, заложив руки за спину, изредка на него взглядывала. Голос ее звучал тихо и виновато, и эти виноватые нотки вызывали у него протест, и хотелось выкрикнуть сердито – перестань! Перестань так говорить, не надо! Я ведь уже все решил, зачем ты?!

Но он молчал почему-то. Не мог произнести ни слова, комок в горле стоял. Наверное, Ольга почувствовала его состояние, села рядом, обхватила за плечи, проговорила тихо:

– Прости, Паш… Не обижайся. Ты же знаешь, как я тебя люблю… И всегда буду любить. Всегда. Независимо от того, будешь ты присутствовать в моей жизни или нет. Ты же знаешь…

– Да, знаю. Как знаю и то, что я тоже люблю тебя. И буду любить всегда… И хочу быть с тобой рядом, понимаешь ты это или нет? По-другому невозможно просто! И не говори мне больше ничего, ладно?

– Но как же, Паш… Я же вижу, как ты мучаешься. Ты просто знай… Если ты решишь вернуться к семье, я это пойму. И приму. Ты просто знай…

– Я знаю, Оль. Знаю. Но все же прошу – не говори больше так. Я уже сделал свой выбор, обратной дороги нет. Я хочу быть с тобой, я имею право быть счастливым рядом с тобой!

– Да, да, это твой выбор, я понимаю. И понимаю, как тебе сейчас тяжело. И сочувствую. Это я свободна, а ты…

– Оль, перестань! Неужели ты думаешь, что я и в самом деле в чем-то сомневаюсь? Нет, нет… Я очень люблю тебя. Я живу, Оль. Я будто на свободу из темноты выбрался. Просто я о дочери думаю… Я боюсь ее потерять, понимаешь? Мне это тяжело осознать, очень тяжело.

– Ну что ты, не надо так… Все наладится, Паш. Твоя Ниночка не первый и не последний ребенок, который переживает развод родителей. Да, это очень тяжело для детской психики… Но ведь не зря же говорят, что оставаться в семье только ради ребенка – еще хуже. Ребенку нужны любящие друг друга родители. Да, Ниночке сейчас тяжело, но она потом все поймет…

– Нет, Оль, там все гораздо сложнее. Она каждый день слышит, как мать и бабушка проклинают меня. Как она живет в этой ауре, не представляю! Я автоматически стал для нее врагом, вот что страшно.

– Да погоди, Паш… Я ж говорю – пройдет время, и ты сможешь ее переубедить…

– Нет, время как раз против меня работает. Я это понял, когда сегодня говорил с бывшей тещей. Она ко мне в офис приходила. Знаешь, что она мне про Ниночку рассказала?

– Что?

– Будто бы Ниночка ей заявила, что убьет меня, когда вырастет. Это восьмилетний ребенок принял такое решение, можешь себе представить? И кстати, у нее день рождения скоро… Уже девять будет… А я даже ее поздравить не смогу… Она все равно мои звонки сбрасывает. Может, мне все же самому приехать к ней, а? Но ведь меня и на порог не пустят! Нет, надо же такое сказать – убью, когда вырасту!

– Ну знаешь… Теща твоя могла и присочинить для острастки. Кстати, зачем она к тебе приходила?

– Она хотела, чтоб я вернулся. Что, если вернусь, мне все простят.

– Тоже мне, миротворец… Еще и внучкой манипулирует… Это ведь манипуляция чистой воды, согласись? Просто классическая картинка! Чего, мол, не придумаешь, чтобы вернуть мужа любимой доченьке! Нет, я не вмешиваюсь в ситуацию, конечно, ты сам должен решить… Но, согласись, это ведь и впрямь классика жанра! И по этой классике я тоже коварной и злой разлучницей предстаю, да? Мужа из хорошей семьи увела, подлая! А то, что муж сам так решил, – этой мысли даже не допускается, ведь так? Его ж рассматривают как удобного коня, который должен стоять в стойле и молча жевать свой овес! Причем пожизненно!