Текст книги "Однажды в Коктебеле. сборник"

Однажды в Коктебеле
сборник
Вера Маленькая

© Вера Маленькая, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Однажды в Коктебеле
повесть

Предисловие

Она давно не была в России. Лет двадцать пять… Дом, муж, дети. И вдруг потянуло, потянуло, в Коктебель. На час, на два! Постоять на берегу, вспомнить себя летящей, хохочущей, бегущей у самого моря. Он ее всегда догонял, брал на руки и не выпускал даже в воде. Романтик с мягким, чуть грустным взглядом. Мужчина с чувственными крупными губами, русыми волнами по плечам, смелыми руками. Уже известный писатель, лирик. Любимый, от которого она ушла с другим, потому что другой обещал роль в кино. Не догнал! Не пытался удержать. Впрочем, она ведь сбежала тайком. Страдал, ей говорили. Она бы вернулась. Не звал… Почему – то не звал. И любил, точно знала! Вернулась бы. Дом, муж, дети… Сейчас уже поздно, но так хочется порой его тепла, обожания, нежности. Обнять бы за теплую шею и прошептать: «Прости».

Давно провинциальный город, в котором она жила, отмечал какую – то важную дату и приехали писатели, актеры. Маститые, знаменитые! Ей удалось пробиться во Дворец культуры. Стояла сбоку у сцены и не отрывала глаз от этого с синим, мягким взглядом. Когда его представили, зашлось от волнения сердце. Только что прочитала его роман. Загадочный, как Вселенная! О любви, ласковой, как шелк, и колючей, как шипы роз. Подойти не посмела. Но был Коктебель, был… Распахнутое окно в номере, ветер с моря. Легкое, утомленное ее тело. И неутомимое его. Был Коктебель!

До самолета оставалось время. Она купила книги в одном из московских центров. Удивилась, что он все еще пишет и издается. Лирика не в моде. Пролистала с нетерпением. Тогда он обещал написать книгу о них, о ней. Не нашла. Может, не в этих изданиях живет та сладкая любовь, а, может, обида была слишком горькой. Юная, глупая! Самоуверенная!

К вечеру будет в Коктебель, а потом опять чужая страна, дом, муж, взрослые дети. Все хорошо, но как жаль, что нет в его книгах дурмана тех южных ночей, нет ее юности. На фотографиях он такой же. Только волосы поседели и уже не волнисты. Возле чувственных губ складки. Взгляд мягкий, с печалью. Грусть уступила место печали. Милый романтик. Не встретиться, уже не встретиться.

Не дано ей знать, что он совсем рядом, в Подмосковье. Мучается над последней главой не романа, всего лишь небольшой повести, самой трудной и важной в его жизни. Перечитывает, волнуется, плотнее кутает в теплый плед зябнущие ноги. И ворчит на дочку, когда она просит не увлекаться. А он увлекся, он там среди тайн и страстей. Среди странных, пленительных женщин и сильных мужчин. Там!

Глава 1. Артистка

– Театр одного актера, – шутят коллеги.

– Актриса фигова, – вздыхает подруга.

– Артистка, артистка, – восхищается дочка, – да, мамуль, да!

Только муж не говорит ничего. Варит по утрам овсянку, кофе, приносит в постель и целует в теплую белую шею. Жалеет и любит. И никогда не называет ее артисткой. Однажды они загорали у реки. Она посмотрела на худенькие свои ноги, на руки в веснушках и заплакала.

– Ты что? – испугался он и она прошептала, слизывая с губ соленые слезы: «Я страшная, а хотела быть артисткой. Страшная!»

– У тебя есть шарм, – сказал он, – это больше, чем красота. Запомни. А театра хватает в жизни.

Они лежали на горячем песке. Слезы высохли, но она еще всхлипывала. И думала, что он, наверное, прав. Театр в ее судьбе уже был, а вот настоящая любовь впервые. Впервые… Только потом она предаст то жаркое лето, тот песок, прилипший к коже. Он был на губах, когда они целовались, на груди. На маленькой ее груди. На загрелых его плечах. И кружил над ними веселый ветер, и пела какая – то птица. И она забыла тогда, что страшная, уродина конопатая. Растворилась в мужчине, в упрямой и нежной его силе. Предаст. Он и не поймет даже, а она будет играть в роман, в любовь с другим. Играть… Артистка! Слово, как хлыст по сердцу.

***

От боли и изменит… Она пьет чай, а любовник кофе. В уютной кухне подруги. Постель уже была. У него с исступлением, у нее с игрой в экстаз. Обычно он приезжает на час, сегодня надолго, но до возвращения подруги надо уйти.

– Есть разговор, – говорит он, слегка смущаясь.

Смущение забавляет. Ее, такую стильную. Где та речка, смешные тонкие ноги? Песок на соленых от слез губах? А – у – у – у… Высветленная прядь закрывает морщинку на лбу. Высветлены веснушки. Ноги упругие, стройные. Каждое утро на велосипедах, с мужем. Так он ее приучил. Легкая усмешка в холодном сером взгляде. Любовник ей нравится. Если бы спросили, за что, она бы ответила: «За красоту». Это любят без условий и условностей, а нравится может только что – то определенное. Костя яркий брюнет с белозубой улыбкой. Она им любуется, а экстаз… Ну что экстаз? Нет и нет.

– Зачем он тебе? – не выдержала однажды подруга. Не любишь!

– Для имиджа, – рассмеялась она, – для куража!

– Актриса фигова, авантюристка. На острые ощущения потянуло.

Ничего она тогда не ответила. Какие там острые? А вот не скажет никому. Никому!

– Что у тебя случилось? – спрашивает она Костю.

Ах, деньги нужны. Вот в чем дело. Много! Он ведь давно мечтает о машине. Обещает вернуть через год. Она не жадная, дала бы, да где возьмешь? Они сами на велосипедах. У него горят глаза. Он целует руки: «Пожалуйста, Лелечка. Придумай что – нибудь. Ты умеешь». Что она придумает? В стране кризис. Зарплату мужу не платят. У знакомых таких денег нет. Иномарок подержанных много, да. Ну и что? Глаза у него горят. Ничего, обойдется!

Ночью ей не спится. Костю не жаль. Просто вдруг азарт – найти деньги и подарить машину мужу. Она хорошо зарабатывает, отдадут! Можно смотаться в Польшу за шмотками. Надо все узнать. Коллеги ездят… Они дружно хохочут, она не понимает почему, обижается. Вечером звонит одна из сотрудниц:

– Ольга Сергеевна, это не для вас. Вы ведь без макияжа и шпилек мусор не вынесите, а дорога тяжелая. Да и зачем вам?

Ну, что они о ней знают? Нашли кого пугать? Не белоручка, на стройке работала штукатуром. Ни грязи, ни пыли не боялась. Ничего не знают! И не надо, не надо, а деньги она найдет. Вот придумает роль и найдет… Опять эта навязчивая идея с ролью. Как избавиться? Мучительно же все время представлять себя на сцене. Муж когда – то сказал, что театра хватает в жизни, но это не тот театр. Не из ее мечты. Но она в нем играет, играет…

Если бы не тот эпизод в детстве. В прекрасном ее детстве, чистом, как родниковая вода. Было же, было – аромат земляничных полян, клеверного поля, по которым она любила пробежаться, а дома остановиться у большого старинного зеркала и рассмеяться… Губы синие от черники. И веснушки, веснушки, но она себе нравилась. Было, было! Вся деревня называла ее красавицей или ласково Оленькой. Мама хвалила. И она старалась. Полола и поливала огород. И готовить умела, а вечерами подолгу читала. Как же ее восхищала Наташа Ростова! И все знали, что станет артисткой. Будет даже лучше Татьяны Дорониной, у которой такое белое красивое лицо, такие пышные волосы.

– Израстешь, – говорили в деревне, – и, конечно, будешь лучше.

Было, было!

Только кончится золотое детство и начнется другое, с криками во сне, со слезами, таблетками. Если бы она тогда не пошла купаться. На пруд, недалеко от школы. Если бы…

Годы прошли, а память болит и мается. Вот она плавает, плещется, весело визжит, подплывает к цветам, чтобы коснуться лепестков и прошептать: «Я вас так люблю». Шепчет и чувствует, как к ногам прилипают пиявки. Не боится. Долго ли отодрать? И неожиданно слышит веселое:

– Девочка, ты разговариваешь с цветами? Общаться надо с людьми.

Рядом плавает учительница. Она в их классе не преподает. Что ответить, Оля не знает. Просто говорит: «Здравствуйте». И краснеет.

– Ты плохо плаваешь. Хочешь, научу?

Учительница смешливая, молодая и тоже не боится пиявок. Потом они отдерут их вместе, немножко подрожат на берегу, потому что солнце уйдет и станет вдруг холодно.

– Давай – ка напою тебя чаем, – предложит учительница, – а то простынешь, пока добежишь до дому.

Оле хочется сказать, что она никогда не простужается. И мама, наверное, уже ждет, но молчит. Это же учительница. Учительница! Она послушно идет рядом. Все, что было потом, как сон… Сон, сон, сон! Вот они пьют крепкий, очень сладкий чай. С душистыми травками. Мама такой не заваривает, не умеет, наверное. И все хорошо. Учительница такая простая, о маме расспрашивает, о классе, подругах. Уходить не хочется. И обгоревшую на солнце спину она учительнице, конечно, намажет. Неловко, но просит же, краснеет даже. Смущается, понимает Оля. Сон, сон! Вот Оля помогает учительнице снять сарафан… «Втирай аккуратней, быстрей и мягче, ручки у тебя ловкие, – говорит она почему – то хрипло, – а потом намажем тебя». Оля знает, что ее не надо мазать, давно загорела. Но это же учительница! И, краснея, расстегивает пуговицы на кофточке.

– Так кем ты хочешь стать? Ах, артисткой! У артистки должны быть фигурка, ножки. Разденься. Не рассмотрела тебя у пруда. И не бойся, а плечики надо кремом. Сгорели. Иди сюда! Иди…

Нет, Оля ни за что не снимет купальник. И вообще сейчас убежит. Что придумала эта учительница? И как стыдно, стыдно, а ведь только что было все хорошо. Мягкие ладони держат крепко, что – то учительница еще говорит, а голос дрожит, срывается. Грудь ее совсем рядом с губами Оли: «Ты поцелуй. Вот эту». Она сумасшедшая, сумасшедшая. Учительницы совсем другие! Оля отчаянно вырывается, царапается. Ее тошнит.

– Уродина конопатая, – пронзительно кричит вдруг учительница, – никогда ты не станешь артисткой. Уходи, убирайся. И забудь, забудь!

Одевается Оля стремительно, летит к двери, а эта сумасшедшая плачет. Эта сумасшедшая бормочет: «Что я наделала, мамочка? Лена, что я наделала?»

Сон, сон, сон… Она никому не рассказала, даже маме. Стыдно о таком! И больше не смотрела в зеркало, не радовалась солнечным полянам, зимой не вставала на лыжи, не искала в лесу Деда Мороза. И тосковала, тосковала. Никто не спрашивал, что с ней случилось. Задумчивой стала, так ведь взрослеет. Ночью никто ее криков не слышал. Только мама. А к врачу идти отказалась.

Случилось это в тринадцать лет. В четырнадцать поступила в училище. Куда же еще? Волшебная мечта улетела, на осколки разбилась. Оставила с отчаянием, робостью, страхами. Какой театр, какое кино? Прощайте, Джульетта, Наташа Ростова, Офелия, Дульсинея… Прощайте! На стройке работала, штукатуром. Старательно, молчаливо. Там же робко влюбилась в парнишку, который называл ее Несмеяной и ласково шутил: «Когда веснушки твои считать буду?» Она так долго стеснялась. Лицо прятала… За руку в институт привел: «Надо, Оля». Все – равно ей было, на юриста, так на юриста. Лишь бы рядом был, а тогда, на берегу, он так волшебно над ней колдовал и она расцвела. Как она расцвела! Особенно после родов. И все бы хорошо…

Только в душе что – то напрягалось, требовало выхода, не давало покоя. Стала придумывать роли. Разные! Сегодня кокетка, завтра деловая или эпатажная дама. Принцесса или королева. Очарованная или разочарованная. Артистка! Но когда так называли, кричала мысленно: «Молчите, молчите!» А перед глазами учительница, обнаженная грудь. И жестокое: «Уродина конопатая». Так бы и вцепилась в лицо, плюнула в бесстыжие глаза. Так бы и… Это сейчас, если бы встретила. Тогда из класса на переменах не выходила, а в дневнике появились двойки, двойки…

И предала от боли. Отвяжется эта роль, появится другая. Закрутит в навязчивом хороводе. Зазеркалье! Впрочем, не думать об этом, не думать. А вот, где взять деньги? Шальная мысль придет неожиданно. У богатого, с массивной золотой цепью на шее. Не знакома с таким. Так надо познакомиться. Город невелик. Все на слуху. Роль с интригой и риском. Такой у нее еще не было.

Глава 2. Владимир

Выберет молодого, семейного. Из тех, кто не столь давно торговал сигаретами на вокзале. Нет, в офис его она не пойдет. Сначала звонок. Сердце стучит, а голос спокойный. Он не понимает, кто, зачем, какая встреча?

– Вы мне очень нужны, – говорит Ольга, – по личному делу. Я узнала, вы хороший человек. Не бросайте трубку, послушайте.

Как же, будет он слушать! Мало ли кто, мало ли что… И тогда Ольга звонит снова. Называет номер своего рабочего телефона. Он наберет его к вечеру. Догадается, навел справки. Так даже лучше. Организация престижная.

Приедет раньше. Узкая улица, тусклые фонари, ни одного прохожего. Но азарт же, азарт! И платье изящное, сиреневое. Серебряные серьги кольцами. Не страшно. Это же роль. Лучше бы на сцене, не в жизни. На ослепительной сцене, где кипят страсти, где Наташа Ростова, Офелия, Дульсинея. Не думать об этом, не думать! Иначе опять тоска… Черная иномарка остановится на другой стороне улицы. Охранники в спортивных костюмах, а хозяин в строгом темном.

– Хорошо, что не в малиновом пиджаке, – облегченно вздохнет Ольга, – мужчина, как мужчина. Так проще. И не верзила. Так спокойней.

– Деньги? – удивится он, – будешь шантажировать? Смелая.

– Мне в долг, на один год, под расписку, – она смотрит ему в глаза, – машина хорошая уйдет, а денег нет. Понимаете?

Не понимает. И не верит, что вот эта элегантная дамочка сама по себе.

– Хочу подарить мужу, понимаете? – Так любишь? – Так люблю…

– Ну, и люби! Счастливый.

Развернется, пойдет к машине. Она останется одна на темной улице. И неожиданно расхохочется и спадет напряжение. А чего она хотела? На следующий день он вдруг приедет к ней на работу, привезет деньги. Пригласит в ресторан, пообедать. И скажет: «Не встречал таких отчаянных. Если что, звони». Ольга подумает, что нет никакой смелости. Просто роль. Если рассказать, не поверят, что на такое способна. Хоть и называют артисткой, а не поверят.

У любовника злость во взгляде. Не достала денег. Не помогла. Красивый, стройный. Что же он так орет? Она ведь ему ничего не должна, ничего не обещала. Не хочет ее больше видеть? Да и не надо. Он всего лишь партнер по роли. Мужчина для имиджа! Был… Хотя могла бы помочь, могла. Муж о машине и слышать не хочет. Ольга только осторожно намекнула и замолчала. И, правда, какая машина, если ему не платят? Она бы выкрутилась, но лучше не рисковать, а деньги вернуть. Азарт закончился. Надо пожить спокойно. До новой навязчивой мысли. Но приснится тот пруд. Без кувшинок, заросший тиной. И учительница! Стоит на берегу, смеется и зовет Олю, зовет, а она убежать не может. Прыгнула бы в пруд, уплыла, спряталась в ивах, только учительница за руку крепко держит.

– Ты что, Оленька? – всполошится муж, – плачешь во сне, кричишь.

– Кошмар приснился, – ответит она, – ты спи, Игорь. Я на балкон, подышу. Они придут на балкон, муж и дочка, обнимут, погладят и Ольга подумает, что вот только эти родные люди и есть не роль. Настоящее! Все остальное, словно из чужой жизни. Даже подруга, а мамочки уже нет… Дочка беленькая, с веснушками. Веселая. Утреннее солнышко! Артисткой Ольгу называет, стоит только запеть, а поет хорошо, душевно. Голос красивый и сильный. Артисткой называет. И не знает, как это больно. Не сбылось же.

Не сбылось! Чуть психопаткой не стала, людей стыдилась. Казалось, что только на нее, уродину, смотрят и знают, знают об учительнице. Вот купить пистолет, покупают же где – то, и пристрелить эту гадину. Пристрелить! Желание агрессивно, острое. Ольга понимает – не роль. Боль, которая все извратила. Найти гадину эту… Да, куда она могла деться? В той же, наверное, школе.

Через неделю узнает – в той же. Не роль! Взбаламутил тот сон, растревожил. Страха нет. Вместо пистолета охотничье ружье мужа. И билет на поезд уже куплен. Будь что будет. Только вот деньги надо вернуть Владимиру. Владимиром зовут этого мужика. Офис на соседней улице.

– Не потребовались? – удивляется он, – а что так? Если машина ушла, так это ерунда. Другую найти несложно. Может, и ты мне однажды поможешь. Наслышан уже, юрист ты грамотный.

Ольге вдруг хочется выпить водки. Он наливает. Рука у нее дрожит. Стакан падает на пол. Жесткое: «Рассказывай!» И она расскажет. Все! О том, что пристрелить хочется, тоже.

– Тебе, Оля, сейчас чего не хватает в жизни? – спросит он так проникновенно, словно дружны сто лет, – с мужем мир и любовь, дочка, работа престижная, квартира хорошая, одета с иголочки, эффектная, молодая. Я вот к тебе проникся. Что не сбылось, как у женщины? Оргазма нет?

– Есть, – всхлипнет она, – с мужем.

– Других и не надо, – улыбнется он, – а ты страдаешь. Учительница извращенка, конечно, но забыть пора, а вот выговориться давно надо было. Неоконченные дела детства, так кажется. Хочешь, с хорошим психологом познакомлю?

– Ничего ты не понял, – раскричится она и хлопнет дверью. И через несколько дней сядет в поезд. Ружье не возьмет. С ним можно приехать в другой раз. Сначала посмотреть в глаза.

Здание школы почернело, облезла краска, выбиты стекла. Сгорел дом, в котором жили молодые учителя. И пруд зарос тиной. Только несколько кувшинок скромно цветут там, где когда – то купалась. До деревни от школы недалеко. Вот и дом, в котором они с мамой жили. Родной и чужой, потому что продан, но ее должны помнить. Интересно, сохранилось ли старинное зеркало? Зеркало, которое знало все о ее мечтах, в котором отражалось веселое, озорное лицо в конопушках. Оно видело, как она играла Наташу Ростову, Джульетту… Ему нравилось!

– Оленька, – узнает хозяйка, – красавица. Не изменилась совсем, только веснушек нет. Изросла!

Ольга останется до утра. Вечером соседки придут, поахают, похвалят, вспомнят, что в артистки хотела. Не получилось? Да и ладно. Главное, чтобы семья была. О заботах своих расскажут, о школе, учителях.

– Молодая была, с черной косой. Эта где? – спросит, скрывая волнение.

Как они о ней уважительно! Директор школы, подумать только. Но она с ней разберется. Завтра… Лето, школа закрыта, значит дома.

Полная женщина полет грядки. Ноги в венах. Лицо отечное. Короткая стрижка, седые пряди. Ольга называет имя учительницы, просит пригласить. Она же не перепутала дом.

– Слушаю вас, – говорит женщина.

У Ольги перед глазами другое лицо. И в мыслях не было, что оно может быть другим, старым. Сколько ей? Сорок пять, пятьдесят? Она ведь хотела плюнуть в глаза той, красивой, молодой и бесстыжей! У этой глаза усталые, хотя и в пятьдесят еще можно быть молодой.

– Я ошиблась, – говорит Ольга.

Какая месть? Какое ружье? Они смотрят друг на друга, цветущая, яркая Ольга и учительница, которую безжалостно не пощадило время. В усталых глазах мелькает любопытство, изумление, но Ольга уже уходит. Уходит быстро. И долго еще сидит у пруда. Не сбылось и уже не сбудется. Прощайте, прощайте, Наташа Ростова Офелия, Дульсинея и Анна Каренина! Давно поняла, не «уродина конопатая» было самым страшным. Они со сверстниками обзывали друг друга грубей, а через минуту уже смеялись. Мир пошатнулся, когда учительница сказала: «Поцелуй». Когда захлестнула волна стыда, растерянности и страха. Все сплелось в ядовитый клубок, который не смогли распутать даже любовь, даже семья. Все отравляло и жалило. Теперь – то она знает, травма психологическая. Мамочка бедная плакала, не понимая, что происходит. Мамочка, которая так рано ушла. Лучше бы она тогда рассказала и все бы сложилось иначе, без навязчивый идей.

Горят щеки, как же они горят! И сердце стучит у горла. Надо раздеться, зайти в воду, раздвинуть зеленую тину, умыться, добраться до кувшинок. Она здесь одна, нет никакой учительницы. Неееееееет! А, может, и не было. Сон, сон, сон! Разбудил бы кто… Пиявки липнут к телу, вода затхлая. Ее тошнит. И вдруг вспоминается муж. Когда у нее проблемы, он говорит: «Остынь, Оленька. Ничто не стоит твоих страданий». Говорит и целует ее шею. Остыть надо. Зачем она только сюда поехала?

Рядом останавливается машина. Ольга вздрагивает от неожиданности. Голос знакомый. Владимир!

– С тобой не соскучишься. Вспомнил, что пристрелить грозилась. Отчаянная! Мало ли. Едва эту деревеньку нашли.

– Я тебе кто? – кричит она, – чего заботишься? Вот утону сейчас в этом вонючем пруду.

– Не каждый день мне душу открывают, – отвечает он спокойно, – ответственность появляется. Вылезай из пруда, вся в тине и пиявках. Артистка!

Он отдерет пиявок, обольет чистой водой из бутылок, разотрет махровым полотенцем, оденет, заставит выпить чаю из термоса, а в машине тихо скажет: «Оля, я тебе, никто, но ты послушай. Не сбылось, только жизнь продолжается. И у меня не сбылось. Девушку любимую потерял, военным не стал. Смириться надо. И сделать все, чтобы у дочки сбылось, а надрыв пройдет».

– Трудно смириться, – всхлипнет она, – предназначение не случилось, понимаешь?

– Тебе что, сам Господь указал на него? – разозлится он.

– Мне да, – ответит она, – сердце от радости заходилось.

– Вот окуну сейчас головой в этот пруд, – рассмеется он, – чтобы посмотрела потом на солнышко и обрадовалась. Жизнь – то одна, Оля!

– Одна, – повторит она, – потому и жаль несбывшееся. Проедем к деревне, я покажу тебе эту тетку. Он посмотрит на нее с жалостью.

– Как же тебя заклинило на этом несбывшемся. На этой тетке. Кстати, не сбыться могло и без учительницы. Просто не поступила бы. Часто такое случается. К психологу, Оля, надо. И пьесы попробуй писать. Это тоже театр. Что ты удивляешься? Я бы писал.

Ей захочется сказать, что нечего ее учить, сама разберется, а он всего лишь самоуверенный малиновый пиджак. Захочется, но не скажет. Не почувствует, как Владимир обнимет ее за плечи и будет стоять рядом, пока она не придет в себя, пока не прошепчет: «Отвези меня домой. Я так устала. И в деревню, попрощаться!» Оглянется на пруд, на кувшинки, до которых так и не доплыла. Подумает вяло и неожиданно, что интересный бы получился сценарий. Можно попробовать. Только попробовать!

И будет длинная дорога домой. Машину поведет охранник, а она уснет у Владимира на плече и увидит себя веселой, конопатой. В старинном зеркале. Девочка озорно тряхнет светлыми волосами и кому – то невидимому скажет: «Я все поняла. Не надо бояться. Я Оленька! Не уродина, нет!» В зеркале мелькнет вдруг яркое солнечное пятно. На миг! А Ольга во сне почувствует, как тихо и спокойно вздохнет душа. И это будет не роль, не роль…