Текст книги "Куда приводят сундуки"

Я не смогла сдержать визг. Одновременно в конце сада, где кто-то так выразительно мяукал, произошла возня, если не драка и… там тоже завизжали. И это был голос моей шпионки! Я узнала его! Я снова слилась со стволом ближайшего дерева. Вскоре что-то мокрое поддело мою опущенную руку: это был родной Шарик. Выходило, что я всё это время топталась недалеко от Аптекарского переулка…

Шарик, подмигнув мне, свернул в какой-то тёмный проход между заборами, не нюхая дороги – видимо, он твёрдо знал, куда надо идти. Я не раздумывая побежала за ним. Очень скоро мы оба стояли на знакомом резном крыльце под известной табличкой.

Если бы у меня тогда был хвост – я бы виляла им ещё активнее, чем Шарик.

– Ребята, я остаюсь у вас на ночь, соглашайтесь! – выпалила я с порога.

– Милости просим, – Лев Георгиевич картинно раскрыл объятия. – Мне уходить в ночное, а Ирине будет нескучно одной. Так даже лучше. На электричку опоздали?

– Нет! Чёрт за ногу дёрнул пойти за одной старушкой. В сыщика поиграть решила, балда! – я устало опустилась на стул. – Это оказалась форменная шпионка. Спасибо вашему псу – спас от мокрой смерти.

– Что за старушка? – очень серьёзно спросила Ирина.

– С брошкой под подбородком! Платок сверху шапки, ридикюль… И четыре тортика… Роста маленького… Вела меня за собой, пока я не заблудилась. Вот бред, а? Она шла на встречу к кому-то, от станции. И явно хотела прийти на эту встречу без меня. Поняв, что за ней следят, она сунула записку – «за мной слежка» – в ваши уличные почтовые ящики. Прямо не ящики, а настоящая избушка бабы Яги! Эту записку через десять минут кто-то вынул. Как это успели сделать – не знаю. Я бежала в это время за моей шпионкой. А старушка до адресата добралась в итоге – я сама слышала. Вот и вся история. Поверить не могу! Если бы не ваш Шарик – пришлось бы там заночевать, под этими ржавыми ящиками.

– Вера, а Вы место это вспомните? – без малейшей иронии спросил Ирин отец (вообще я была удивлена, что в этом доме никто не посмеялся над моим приключением). – Я, кажется, догадываюсь, кто была эта старушка с брошкой.

– Пап, ты иди, мы тут дальше сами. Если что – мы до тебя прогуляемся, у нас идеальная охрана, не волнуйся.

– Подождите, я вот ещё что вспомнила: когда старушка тортики покупала у станции, то есть в тот момент, когда я имела несчастье её впервые увидеть, она называла продавщицу по имени – Лена, кажется, а та её – не уверена в имени, но отчество какое-то было особенное, редкое: Мироновна или Платоновна…

– Надежда Платоновна! – хором ответили мне отец и дочь.

– Так вы её знаете?!

– Мне это сразу стало понятно, по броши. Вот так особа! – рассмеялся Лев Георгиевич. – А интересно, что за тортики она покупала?

– Четыре маленьких Наполеона – это я хорошо запомнила.

– Ого! Я всегда был уверен, что их есть ещё неудобнее, чем Киевские и Полёты.

– Пап, а если она их не ест? Может, она под какие-то нужды хозяйственные их приспосабливает?

– Дочь, я уверен, что кур она никогда не держала – больше мне ничего в голову не приходит относительно вариантов судьбы изделий из слоёного теста. Извините, вынужден вас покинуть – моя смена через полчаса. Ирин, я бы ещё нашу печку полешками берёзовыми подкормил, а то сапоги у Веры до утра не высохнут. Сделаешь, ладно?

– Да, конечно, будь спокоен.

Как только калитка за отцом захлопнулась, Ирина немедленно бросилась к комоду и выудила оттуда совершенно современный металлический фонарь на длинной ручке.

– Работает исправно! – просияла она. – Вера, одевай мои запасные сапоги: прошлый век, зато – сухие. Телогрейку папину хочешь?

– Я согласна сейчас и на шапку-ушанку, и на варежки кочегара. Мы отправляемся на поиски той большой семьи, куда ваша Надежда Платоновна понесла свои тортики – я пра-вильно понимаю?

– Да! И как можно быстрее.

Шарик уже сидел на коврике у порога, мордой к двери, и чистил пол вокруг себя своим радостным хвостом. Ирина ему подмигнула. Он ей – тоже. Удивительный пёсик, чувствительный!

– Ира, ты думаешь, что он тебя сейчас поведёт к этой старушке?

– Непременно! Смотри внимательно…

Ирина выгребла из-под папиных тетрадей на столе какие-то жёлто-серые картонки и сунула их Шарику под нос (на одной из них я успела прочесть «тульский самовар»).

– Давай, драгоценный наш, нюхай и ищи! Ищи!

Шарик навалился тощей грудью на дверь и рванул в чёрную мартовскую ночь с радостным лаем.

– Ирина, что ты ему дала? – спросила я на ходу (вернее, на бегу).

– Образец музейных бирок для мебельной выставки, принадлежат Карениной.

– Кому?!

– Это наша Надежда Платоновна. Бабулька с брошкой!

Бежали мы недолго. Без сумок передвижение по спящей Салтыковке оказалось даже приятным. Ирина была потрясена, что искомый дом находился буквально на соседней улочке.

– Эти безобразия происходят у папы под носом, а он даже не подозревает! – сокрушалась она.

– Какие безобразия?

– Пока не знаю, но мне кажется, тут у них настоящая мафия.

– Покупка четырёх тортиков не карается законом, – пробовала я шутить.

– Здесь пахнет не только тортиками, по-моему… Тсс! И по мнению Шарика – тоже.

Я тогда совершенно забыла о моём сундуке. Я решила развлекаться по полной: моя последняя электричка давно ушла; мама по телефону ответила, что посуду и полы помыл папа, а теперь они смотрят фильм и ложатся спать и меня сегодня уже не ждут (я сказала, что хотела бы переночевать у одноклассницы); ноги мои были совершенно сухими… В таких царских условиях можно позволить себе спокойно побегать по ночному посёлку – с фонарём, за Шариком, в чужих сапогах, в своё удовольствие.

Шарик нырнул под чью-то калитку. Через секунду лапы его весело затопали по незнакомому крыльцу; он вертелся волчком, приклеив нос к дощатому полу; хвост его вращался вертолётным пропеллером перед взлётом. Потом он сбежал со ступенек и, встав на задние лапы, попытался несколько раз дотянуться носом до ближайшего к крыльцу окна. Его передние лапы отчаянно царапали стену дома. При этом пёс беспокойно повизгивал.

Окно, под которым бесновал Шарик, казалось с улицы абсолютно мёртвым. Вообще весь скромный домик крепко спал – либо до следующего утра, либо до майских праздников. Но Ирина и не думала отзывать пса обратно. Она выключила фонарь и жестом пригласила меня к узкой дыре в соседнем заборе. Я поняла, что она планирует подойти к дому с глубокого тыла.

Шарик наших перемещений не понял – бедный пёс решил, что мы уходим, предоставляя ему самостоятельно разрешить задачу по поимке обнаруженного врага.

Он стал оглушительно лаять на нас, уходящих, и на чёрное окно дачи. Тогда в недрах дома что-то громыхнуло. Мы с Ириной переглянулись: Ирины губы расплылись в блаженной улыбке.

– Что и требовалось доказать, – шепнула она, протискиваясь через штакетины на чужой участок.

Мы сели в засаду в скромном дровяном сарайчике, примыкавшем к вражескому дому. Поленница поражала своей первозданной ровностью.

Через минуту к нам на колени запрыгнул мокрый Шарик, облизав счастливым языком наши лица, наши уши и даже наши шеи. Завершив свой обряд целования, он умчался через сад к задней калитке.

– Это и есть их «чёрный ход», – сказала я в пол голоса.

«Вот молодец пёс: дело сделал и смылся! Всё-таки у животных как-то определённее поступки, как-то в выборе своём они не затрудняются. Решил и сделал! А мы? Вечно сомневаемся, вечно анализируем, вечно вынуждены советоваться с родителями… И всё равно выходят истории с продолжением. Не можем мы вовремя встать и уйти…» – размышляла я. – «Может быть, завтра снегиря увидеть удастся, хорошо бы самца – он румянее, у самок брюшко совсем не яркое, только чуть тронутое алой краской…».

Входная дверь на крыльце скрипнула. Из дома вышли люди. Мы их не могли видеть, но отчётливо слышали два голоса – сначала что-то пробурчал пожилой мужчина, а потом… наша шпионка!

Мы с Ириной превратились в слух.

– Ну, может, передумаете, Афанасий Иванович? Много ли нам с Вами осталось? Бог уж с ними, с сундуками этими – пусть другие, молодые, ищут. Тем более, хозяева законные нашлись…

– Нет, нет и нет, Надежда Платоновна. Я Вам своё слово сказал: сундук я не отдам пока до конца задачу не разрешу! Это дело всей моей жизни, Вы не понимаете, что ли? Или не слышите меня? Или моё слово для Вас уже ничего не значит? А писатель этот должен своими книжками занимается и не надо ему ничего докладывать.

– Я тогда выставку отменю, наверное…

– А зачем её отменять? Пусть люди выставляются, но без моего сундука. Льву ведь никто не обещал искомое принести, правда? Он надеется на случай – не более того. А случай не всегда подворачивается, сами знаете. И Вы ко мне, пожалуйста, больше не ходите, Надежда Платоновна. Я посетителей не жду… Тем более Вы сегодня оказались крайне неосмотрительны, голубушка. А из секретарей даю Вам самоотвод – по состоянию здоровья, ясно?

– Простите, Афанасий Иванович, я Вас больше не побеспокою ни по какому вопросу.

– Да уж, будьте любезны.

– Ну вот они и безобразия, – одними губами сказала Ирина.

Надежда Платоновна спустилась с крыльца и направилась к калитке. Мужчина вернулся в дом. Мы с Ириной по собачьим следам отползали огородами. Я на секунду обернулась на фигуру нашей бабульки-шпионки, придержав за рукав и Ирину: она, маленькая, сгорбленная, медленно вышла на мокрый асфальт, шаркая ногами, какая-то вся обвисшая, понурая, очень-очень древняя, теребя рукой под подбородком… Изгнанная волшебница! Жалкая, всеми покинутая…

– Неужели это за ней я бежала пару часов назад по этой же улице?

– Вер, что-то с ней произошло… Слушай, давай-ка я папе позвоню…

Вдруг наша дама резко взмахнула рукой с ридикюлем, и описавшая в воздухе дугу сумочка полетела вверх и в сторону, за чужой забор на противоположной стороне улицы, блеснув на прощание лакированным боком неопределённого цвета. После этой акции старушка выпрямилась, хорошенько расправила плечи и зашагала прежним быстрым и уверенным шагом прочь.

Мы с Ириной моментально кинулись обратно, к спящему дому, и вылезли на улицу через знакомую дыру в многострадальном соседнем заборе.

– Как её достать? Шарика бы сюда… – задумчиво сказала Ирина, всматриваясь в последние снежные шапки, разбросанные поверх прошлогодних чёрных листьев.

– Подожди, тут Шарик не поможет, тут белку бы дрессированную – вон сумка, на дереве повисла, видишь? Шарику не залезть.

– Стой здесь, я сейчас…

Ирина вернулась в дровяной сарай. Там в углу стоял специальный шест, которым снимают яблоки с верхних ветвей: длинная пластиковая палка и небольшая корзинка на конце в форме мультипликационного цветка. Волшебная палка! Палка-выручалка!.. Подводишь такую палку под высокое яблочко и подталкиваешь его снизу. Через секунду яблоко в корзинке!

Сумочку мы «сорвали» моментально, даже не притронувшись к новому забору. Шест вернули на место.

Ридикюль был пуст! Я даже предположила, что пока мы снимали его с сука, или пока он совершал воздушное путешествие, он мог растерять часть своего содержимого. Боковой кармашек хранил в себе десять сложенных вдвое одинаковых листков, вырванных из старого блокнота, на каждом из которых был написан один и тот же текст: «За мной слежка, ждите у чёрного входа, три условных сигнала»; и ту самую брошь, так поразившую меня своим таинственным мерцанием у станционного кафе, которую На– дежда Платоновна назвала «обычным стеклом».

– Мне кажется, наша разведчица хотела выйти из игры, – сказала Ирина. – Только при чём тут брошь? Её-то зачем выбрасывать?

– Слушай, а ведь она меня обманула: она мне сказала там, у кафе, что это стекло, оставшееся ей как память о матери. А здесь всё в клеймах на обратной стороне!

– Ты хочешь сказать, что это золото?

– Да, это золото, и старинное, клейма с буквами – это инициалы мастеров…

– Ну, значит, это и не стекло, а драгоценные камни. Не будут же цветные стекляшки вставлять в золотую оправу?

– Я и говорю: она меня обманула. Чтобы не обворовали, наверное.

– Так она и относительно памяти о матери тоже могла тебя обмануть. Стала бы она такую вещь ценную выкидывать?.. Может она забыла, что в сумочку её убрала?

– Когда она шла от крыльца к калитке, она рукой под подбородком теребила, ты не обратила внимания? Она могла эту брошь снимать… Она убрала её в сумочку и через секунду забросила эту сумочку на дерево… Выходит, вполне сознательный поступок, как думаешь?

– Знаешь что, прибереги эту брошь пока у себя.

– Хозяина этого дома зовут Афанасий Иванович, если я правильно расслышала. Тебе это имя о чём-нибудь говорит?

– Мне – нет, а вот папе, вероятно, оно известно… Уточним позже! На всякий случай договариваемся: нас здесь сегодня не было, и мы ничего не слышали.

Переложив шпионские записки в карман своего пальто, Ирина оставила сумочку по середине мокрой улицы. Её лакированные вишнёвые бока остались дозревать под туск– лым салтыковским фонарём.

Мы подошли к нашему теремку.

– Вот какой правильный дом папа организовал: свет горит, дверь открыта – заходи, кто хочет, садись чай пить! – громко говорила Ирина, театрально жестикулируя. – Никаких тайн! (трудно было понять по её наигранному тону – шутит ли она или искренне рада отцовскому гостеприимству).

На нашей кухне, за столом, сидела Надежда Платоновна собственной персоной; на коленях у неё дремал чёрный кот, а на полу, положив ей на мокрые ботинки голову, похрапывал Шарик, закатив глаза и подёргивая задними лапами.

– Помни наш договор, – одними губами шепнула мне Ирина.

– Ему снится охота, – медленно произнесла Надежда Платоновна, – не будите его.

Вообще, если знать предшествующие этой сцене события, любой зритель мог бы усомниться: действительно ли старушка пришла сюда добровольно и дожидается хозяев или пёс привёл её и теперь «тщательно» охраняет гостью.

Только вид у Надежды Платоновны был совершенно обречённый: как будто через минуту с ней должна произойти какая-то неминуемая трагедия, но она добровольно движется навстречу смертельной опасности, даже ясно представляя себе ужасный исход.

– Девочки, я хочу во всём признаться, – тихо начала она, не поднимаясь со стула, только повернув к нам лицо, – Вы и есть та самая хозяйка сундука?

– Вероятно, да, – попыталась я приободрить её своей улыбкой, но улыбка вышла какая-то кривая, на один бок. – И мы с Вами сегодня уже встречались, в кафе, не узнаёте меня?

– Он Вам его не отдаст – я слишком хорошо его знаю! – отчеканила дама, почему-то игнорируя мой вопрос, чем немало меня удивила.

– Кто – он? – произнесла Ирина.

– Он – это Афанасий Иванович. Ваш сундук – у него. Я только что наносила ему визит.

– И почему же не отдаст? – Ирина хищно прищурилась.

– Не хочет! – глаза Надежды Платоновны наполнились слезами. – Не хо-чет! Собирает он их, видите ли! Коллекционер, понимаете ли! Масон он, а не коллекционер! И не дом у него, а бункер!

Она вскочила со стула, сбросив кота, сжав маленькие кулачки и грозя кому-то неведомому за чёрным окном.

Мы с Ириной переглянулись: уж очень выпадали из общего ряда старушечьих причитаний слова «масон» и «бункер». И это всё «дело рук» сундука?

– Надежда Платоновна, а зачем Вам сегодня столько тортиков понадобилось? – как можно мягче спросила я, когда всхлипывания стали утихать (честно говоря, меня интересовали больше не тортики, а тот факт, что старушка явно не хотела меня вспоминать).

– Так ведь муж мой их так любит!

– Муж?! – мы с Ириной выкрикнули это абсолютно синхронно.

– Так ведь Афанасий и есть мой муж! Афанасий Иванович! Я была уверена, что посидим с ним по-хорошему, что я его уговорю, а он… Прогнал! Тортики взял и прогнал! И просил больше его не беспокоить. Да! Мне, Ирина, очень неудобно перед Вашим папой, я ему обещала… Ну и пёс с тобой, Афанасий! – она снова вскочила и снова сжала кулачки. – Выкинула я подарок твой! Хватит! Этой брошью не оплатишь мне все бессонные ночи!

Моя рука опустилась в карман, к броши, к бесценной «памяти о матери»; Ирина погрозила мне пальцем. Дама не заметила нашего «диалога».

– Я всю жизнь с ним промучилась, девочки, – она снова опустилась на стул. – Вечные конспирации: от соседей – скрываемся, от родни – скрываемся, друг от друга – тоже скрываемся. Уже все наши померли, а он всё равно: конспирацию соблюдай!

– А при чём здесь мой сундук? – спросила я.

– Я же говорю: он их собирает. Он – редкий специалист по этим сундукам. Раньше многие сундуки с секретами были, с тайниками. Вот это и есть его страсть. Выставки мебельные – это ведь Афанасий Иванович придумал: люди приходили, хлам свой приносили, сундуки – не редкость, и многие за бесценок рады были отдать эти деревяшки, от старья отделаться. И вот Ваш сундук стал его последней удачной находкой. А Вы его хотите забрать. Это же для него как руку себе отрубить.

– Вы можете уточнить, как мой сундук оказался в Салтыковке?

– Была мебельная выставка, последняя… Я вспоминаю, как к мужу подошла незнакомая красивая дама, из гостей… Я не предполагала тогда, что это была супруга Льва Георгиевича и Ваша, Ирина, мама… Она сказала, что в её московской квартире есть большой сундук, принадлежащий каким-то известным купцам, и она была бы рада от него отделаться. Афанасий оплатил ей грузчиков и…

– …попросил привезти сундук на заброшенную дачу номер десять Мосдачтреста, так? – спросила Ирина.

– Да, – вздохнула Надежда Платоновна. – Афанасий Иванович не хотел давать незнакомым людям свой настоящий адрес. Конспирация!

– Что-то интересное находил хоть раз? – я стала плавно переводить разговор в другое русло, подальше от материнской темы, потому что Ирины глаза снова дали неприятный прищур, как будто перед броском (у глаз есть такой особый бросок – очень вредоносный).

– Деньги старые – часто, метрики несколько раз… Но он вам ничего не отдаст! Я слишком хорошо его знаю.

– Мне бы просто посмотреть, – попросила я, – пусть уж у него этот сундук остаётся, если он ему так необходим.

Ирина удивлённо подняла брови, но не сказала ни слова.

– Деточка, бесполезно: Афанасий Иванович никогда не принимает посетителей!

– А мы будем похитителями, – и тут Ирина «выбросила» свои широко раскрытые глаза на меня.

– Да уж, теперь точно придётся похищать, – сурово подтвердила я, забарабанив пальцами по столу.

Ирина мне еле заметно подмигнула.

– Так ему и надо, – тихо ответила Надежда Платоновна и направилась к выходу. – А Вас я помню, милочка, – обратилась она ко мне. – Вы предлагали мне помощь. И помощь эта была бы очень кстати, но… я не могла привести Вас к дому Афанасия, не имела права, понимаете? Поэтому и отказалась. И никаких родственников на улице Гиляровского я не имею.

«Значит, моя тайная погоня за тобой была талантливой – ты меня так и не обнаружила. И твои записки о предполагаемом „хвосте“ – традиционная выдумка, игра» – подумала я, улыбнувшись собственным мыслям.

Улыбалась им и Ирина.

– Слушай, а ведь сдала она мужа своего со всеми потрохами, – сказала Ира, когда за Надеждой Платоновной захлопнулась дверь.

– Может, ещё и не со всеми. Просто сегодня, видимо, она очень уж была расстроена, вот и решила «во всём признаться». Но, по-моему, это только часть. Я, кстати, не заметила, чтобы она очень сокрушалась по поводу утраты броши. Но главное – она не поняла, что мы были сегодня около дома её Афанасия!

– Она, может, и не поняла, а вот муж её мог что-то заподозрить… Шарик слишком громко подавал сигналы под окном.

– В данном случае пользы от Шарика оказалось больше, чем вреда. Для нас!

– И по поводу броши ты оказалась права: не мамина она оказалась, а подарок временно ненавистного мужа.

– Она конспирацию соблюдала! Вот и соврала.

– Дособлюдалась! Кстати, я насчёт похищения серьёзно предложила. Ты участвуешь?

– Я подумаю…

Утром следующего дня мне, наконец, удалось уехать из Салтыковки. Странно, но проснулась я совершенно здоровой, без малейших признаков простуды. Я поставила чайник на электрическую плитку. Уезжать не хотелось: меня не отпускала огромная кухня с маленькими запотевшими квадратиками окон, с круглым столом посередине, с «букетной посадкой» разнокалиберных стульев и кресел, и Тишиной. Как нужно всем и каждому хотя бы раз в неделю иметь такое спокойное утреннее чаепитие. Просто сидеть в одиночестве на прохладной кухне с перламутровыми окошками и слушать тишину. И в этой тишине – писк синички, гудок поезда, минующего переезд, капель, и больше – ничего! Никаких звуков, ни малейших! Ну, может быть, ещё ветка яблони легонько ударит по деревянной стене дома.

Я ни о чём не думала, ничего не планировала, голова была пуста. Вчерашний день стоял где-то в стороне, декорацией. В руках я механически крутила брошь: разноцветные камешки как будто были свалены горкой на маленьком ажурном золотом подносе. При дневном освещении они не мерцали так загадочно, зато теперь каждый камешек явил моему глазу свой настоящий цвет. В центре броши красовался самый большой прозрачный камень с сотней, как мне показалось, граней… Не знаю, почему Ирина так настаивала на том, чтобы приберечь брошку. Надо было бы намекнуть как-то нашей горемычной старушке, что вещь её не потеряна, не канула в Лету. Пусть не мамина память, но вещь всё равно редкой красоты…

В Москве, конечно, сразу же нашлось две тысячи дел: я ведь выпадала из жизни на целые сутки! И теперь мне предстояло за сегодняшний день осилить ещё и ту тысячу, которая предназначалась для вечера вчерашнего дня, когда я должна была вернуться домой. Я с головой ушла в домашние дела и в школьные уроки. И когда позвонила Ирина я даже не сразу смогла понять, какая именно Ирина меня беспокоит, отвлекая от чистки моих аквариумов с сомиками.

– Вер, я буду на днях навещать маму. Хочешь со мной за компанию?

– Я свободна послезавтра после шести вечера. Про альбом с фотографиями, кстати, я смогу у неё спросить?

– Попробуем!

Мы с Ириной стояли на Гиляровского, перед дверью маминой квартиры. Ирина предложила досчитать до пятидесяти, чтобы перешагнуть порог в состоянии абсолютного покоя…

– А-а, и Вера тоже пожаловала? Спелись? – растягивая слова Ирина мама мерно покачивалась в своём плетёном кресле в центре комнаты. – Ну, Вера, Вы нашли сундук?

– К сожалению, не совсем, – у меня опять, как в первый раз, появилось желание сделать глубокий реверанс. Под пристальным взглядом этой декаданствующей особы я чувствовала себя подчинённой, служанкой, к тому же разбившей любимую чашку барыни…

– Как же так? Там ли Вы искали? Что, в Салтыковке больше нет дачи номер десять?

– Мам, мы, собственно говоря, по причине этой дачи и приехали. Ты знаешь, какой номер у отцовского дома?

– Я не помню, но у меня записано на кухне на стене, над столом. Ирина, пройди туда, посмотри…

– Здесь начертана цифра тридцать два!

– Значит, тридцать второй и есть.

– А ты посылала сундук на десятую дачу?

– Да, именно я и именно на десятую. Меня так просил покупатель.

– Значит, ты не папе его посылала?

– При чём здесь Лев? Я посылала сундук совершенно другому человеку. Но дальнейшая информация конфиденциальна.

– Пусть так. Но ты знала, что эта десятая дача была уже совершенно нежилой к тому моменту, когда туда повезли сундук?

– А мне какое дело? Я исполняла просьбу покупателя. Тем более, он заранее оплатил грузчиков из своего кошелька. И дальнейшая судьба этого сундука, надоевшего мне окончательно, меня совершенно перестала беспокоить с той секунды, когда грузчики вытолкали эту рухлядь на лестничную клетку. Я умыла руки!

– Мам, а ты улицу грузчикам называла?

– Нет, дача была без улицы… Просто дом у станции, с номером, так просил покупатель. Да что вы ко мне опять пристали с вашим сундуком?! Я его выгодно продала!

– А как я по-вашему должна была его найти в этой Салтыковке?! – крикнула я, совершенно потеряв самообладание.

– Ах, не надо со мной так разговаривать. Я просто хотела от Вас отделаться, Вера. И разве я Вас отправляла за сундуком? Не за сундуком вовсе. А просто – к Ирине, к Льву Георгиевичу… И воздухом заодно подышать. Наш московский стал так вреден…

– Пойдём, – Ирина потянула меня за рукав, – тут начинается дурдом.

– Альбом, – шепнула я ей на ухо.

Ирина широкими шагами прошла в библиотеку и вернулась оттуда с альбомом.

– Да-да, это тоже – её, пусть забирает! И пошли прочь, утомили!

Мы вышли на улицу.

– Значит так, – сухо сказала Ирина, – здесь мы больше ничего не добьёмся, надо идти к этому старику и забирать твой сундук. И больше никаких попыток докопаться до истины, ясно? И никаких поисков справедливости! Держи свой альбом, наслаждайся, а у меня через сорок минут владимирская электричка, мы с папой сегодня печатаем. Я тебе позвоню.

– Ирин, подожди, а не лучше выставки дождаться? Это ведь каких-нибудь две недели, уже даже меньше…

– Вер, сундука на выставке не будет, ты забыла разговор на крыльце? И этот Афанасий может вообще туда не явиться. Ну а если даже и явится, и сундук привезёт, то что ты будешь делать: кинешься его при всех вскрывать? Или деньги ему предложишь?

– Не знаю… Но нас посадят!

– Не бойся, мы оденем шапки-невидимки!

– Ты сошла с ума.

– Сошла с ума моя мама, а я просто одна и совершенно свободна. Соглашайся!

– Ну, хорошо, допустим, но всё равно не понимаю: почему он дал твоей маме адрес этой развалившейся дачи? Он же местный житель. Он точно знал, что там одни руины.

– Конспирация! Он не мог допустить, чтобы грузчики ехали к нему домой. А вдруг мать подослала бы каких-нибудь воров, а не грузчиков, а? Сегодня привезут, а завтра выкрадут обратно?.. И он прислал своих. Предполагая, что мать может запомнить номер машины, он заранее назначил грузчикам «левый» конечный пункт.

– И что, он сидел в кустах около этой дачи и ждал их?

– Почему нет? Может, у него там вообще явочная квартира? А моя мама, кстати, даже если и проходила тогда с отцом мимо этой десятой дачи, могла и не заметить, что дом заброшен. Она часто уходит в свои мысли. Или зрение подвело. Ну, пока!..

Я приземлилась на ближайшей детской площадке: очень хотелось раскрыть небывалой толщины альбом. Постелив на влажные железные качели мой длинный тёплый шарф, я приступила к изучению чёрно-белых снимков.

Фотографий было много; все были намертво втиснуты между шершавыми картонными паспорту тёмно-синего цвета с золотым обрезом. Тонким золотым ободком по синему фону было обозначено и местонахождение каждого отдельного снимка. Большинство лиц было мужскими – одинаковые бороды, одинаковые тёмные мундиры, даже лысины казались одинаковыми…

Вот парный снимок: видимо, отец и сын, очень уж похож разрез глаз; оба в мундирах, конечно же, при бородах; отец – безнадёжно лыс, у сына лысина пока только наметилась, но в дальнейшем сын, наверное, не предал семейные «традиции»…

А вот, наконец, дама… Причёска высокая, тёмное строгое платье упирается глухим воротом в подбородок. А под подбородком, между двумя расходящимися буквой V линиями тёмных же кружев, красуется брошь… Какое совпадение! Прямо точь-в-точь как у нашей старушки-шпионки. И фотография какая-то особенная: как будто фотограф и не даму снимал вовсе, а именно её брошь: так чётко был виден каждый камешек на золотом подносе.

В тот же момент я нащупала «салтыковскую» брошь в кармане: я ведь так её и не вынула, вернувшись в город. Я положила украшение на благородную синь альбомного листа, рядом со снимком дамы…

– Да-да, это та самая брошь, Вера. Она была в Вашем сундуке, на самом дне, под шторами, – услышала я за спиной незнакомый голос.

Я резко повернула голову: Ирина мама! Но как странно она разговаривала – без своих традиционных ужимок, без жеманства, спокойно, по-человечески.

– Почему Вы не оставили её себе? Красивая вещь – носили бы…

– Она чужая, понимаете? Поймёте позже.

– А почему Вы меня не спрашиваете, как она оказалась в моих руках?

– Мне это не интересно. Главное – она с Вами.

– Кто эта дама в тёмном платье?

– Вам виднее! Эта фотография, кстати, была одной из немногих подписанных – Баскакова А. Н. Видимо, это какая-то ваша покойная родственница. Посмотрите на нос и на овал лица – неужели Вы не находите сходства?

– Со мной?

– С Вами, Вера, с Вами. Брошь – Ваша, и альбом тоже заберите. Если интересно – все фотографии вынимаются через верхнюю прорезь в картонках. Я рада, что у этих злопо-лучных вещей нашёлся в конце концов их хозяин.

– Сундука не хватает.

– Вам надо было явиться на пять лет раньше, застали бы и сундук.

Лицо у Ириной мамы было очень уставшее; она пыталась улыбнуться, но углы губ непослушно поползли вниз и стало похоже на то, что она сейчас расплачется.

– Я поеду в Салтыковку через пару недель или даже раньше: хотите со мной?

Я подумала, что ей, может быть, будет приятно…

– Хотите меня развлечь? Думаете, что мне скучно, одиноко?..

– Да, я именно так и думаю.

– Вот что, соболезнующая школьница, – лицо дамы вдруг стало строгим, подбородок и нос поползли наверх, спина выпрямилась и острые плечи разлетелись в сторону, – я ни о каком милосердии к себе не прошу! И ни в чьём обществе не нуждаюсь! Вы, мне кажется, рождены для того, чтобы меня утомлять!

От прежней мирной беседы не осталось и следа: даму как будто подменили. Я уже знала, что нашу встречу надо срочно завершать. Я поднялась с качелей, захлопнула альбом, туго обмоталась своим шарфом и низко поклонилась Ольге Константиновне. Через десять минут я уже сидела в вагоне метро с моим (!) альбомом в кожаной сумке и моей (!) брошью в кармане.

Через день я объявила родителям, что мне необходим творческий отпуск. Нашу классную я предупредила о надвигающейся эпидемии гриппа и, не дожидаясь всеобщего согласия, укатила в Салтыковку с запасной парой тёплых ботинок.

Ирине я звонить заранее не захотела. Мне показалось, что я еду к себе домой. А разве надо предупреждать кого-то, когда едешь к себе домой?

Когда Шарик с крыльца увидел меня, я была уверена, что ещё чуть-чуть и его хвост, набрав нужное количество оборотов, взлетит над теремком вместе с хозяином.

Ни Ирина, ни Лев Георгиевич не были удивлены моему неожиданному появлению.

– Извините, соскучилась…

– Это нормально! – рассмеялся Лев Георгиевич. – Дочь, ставь чайник…

Альбом я привезла с собой. Мы пролистали его все вместе после чая.

– Вы знаете, Вера, а я, пожалуй, с Олей соглашусь: я тоже вижу некоторое Ваше сходство с этой строгой дамой… И вот с этим лысаком в мундире, извините, тоже… А про брошь я знал! Про ту брошь, которую нашли в сундуке, как Вы и передали Олины слова, под гардинами. Но, поймите, я – мужского пола, я мало обращаю внимание на подобные безделушки. Если бы я был художником или ювелиром… Да-а! Выходит, что Каренина её носила всё это время, а мне и в голову не приходило, что я мог эту брошь уже где-то видеть… Старею!..

– Пап, ты просто не любишь Надежду Платоновну!