Текст книги "Куда приводят сундуки"

– Нет, дочь, после всех событий последней недели я её очень даже люблю и сочувствую. Ольга, кстати, не носила это украшение в Москве. Оно всегда лежало убранным в её шкатулку. Я не помню, чтобы она надевала эти камешки.

– Почему сразу не продали? – спросила Ирина.

– Ну, для вещей с историей трудно цену назвать. Подарить – это, пожалуйста. Но дарить было совершено некому. Носить – тоже, знаете ли, такую яркую вещь в нашем интернациональном городе… Ну и Баскаковы эти! Я думаю, Ольга очень трезво поступила, что брошь отдала вместе с сундуком. Но вещь у новых хозяев не прижилась. Вы уж, Вера, носите её на здоровье и не ищите больше для этих камешков другого пристанища.

– Я не верю во все эти мистические совпадения, – ответила я.

– Ну и правильно. Не надо верить. Просто не отдавайте больше никому Вашу вещь!

– И даже не вздумай предлагать её Карениной, даже не намекай, – Ирина погрозила мне пальцем. – Что упало, то пропало – слышала? Тем более, Каренина сама её выбросила.

– Обыкновенная стекляшка, мамин подарок? – рассмеялся Ирин отец.

– Так, всё, дальше – серьёзно, – строго сказала Ирина. – У нас с папой есть план захвата твоего сундука. Внимание, я оглашаю. Всё предельно просто: выманиваем Афанасия по срочному делу из его бункера. В его отсутствие тщательно осматриваем дом. Приманка должна быть особенной, просто так он не выйдет. Папа пришёл к выводу, что мы имеем дело с талантливым конспиратором. Поэтому нам срочно надо добыть свободный сундук, который мы и будем предлагать Иванычу. В первом приближении всё ясно?

– Вера, отнеситесь к словам дочери серьёзно. Конечно, я уже довольно стар и по мне всё это смахивает на детскую игру, но оцените факты: я всю свою сознательную жизнь знал о существовании Общества старых дач в Салтыковке – его вдохновителем был мой отец; знал, что Каренина – председатель этого Общества; знал, что существует и постоянный секретарь, который присутствовал всегда на заседаниях. Но этот старикашка всё время был настолько безлик и ничем не приметен, что я даже и не предполагал, что это тот самый «почтенный Афанасий Иванович», имя которого было постоянно на устах у Карениной по любому поводу. Ну а то, что он при этом был ещё и законным супругом Карениной, и страстным коллекционером сундуков с секретами – это уж, извините, высший пилотаж! И я ни разу не видел этого товарища свободно перемещающимся по нашему посёлку. И где он живёт – мне было неведомо до вашей истории с четырьмя Наполеонами. Или у него волшебный колпак, или какая-то удивительная маска. Вот такой загадочный тип!

– Может быть, он действительно бывший шпион? – поёжилась я.

– Бывших шпионов не бывает. И вообще, как это, бывший? Был шпионом, а потом вышел на пенсию? Нет, такие граждане, если профессиональны, то уж до своего конца – естественного или нет. И «все их потроха» жена не выдаст – она их просто и не может знать, все!

– Вера, ты говорила, что у тебя в деревенском доме есть старый сундук, помнишь?

– Есть, но он без всяких секретов.

– А ты проверяла?

– Честно говоря, не приходилось. И он небольшой, и относительно молод.

– Нам подойдёт любой. Главное, чтобы Афанасий покинул свой дом минут на пятьдесят.

Чтобы забраковать твой сундук, ему тоже время нужно будет, понимаешь? А если папа согласится на дно набить какую-нибудь древнюю фанерку, под которую мы положим какую-нибудь старую газету или фотографию, то мы выиграем ещё полчаса, пока он со всем этим разбираться будет. Даёшь сундук?

Мы с Ириной срочно вызвали такси и поехали забирать мой деревенский сундук из-под Павловского Посада. Я поклялась дедушке, что изымаю сундук временно.

Поздно вечером мы отдраили его как следует тряпками и щётками и пришли к выводу, что можно было бы его и расписать. Утром я съездила на электричке к Курскому вокзалу, в мой любимый магазин для художников, купила маленькие тюбики акриловой краски, несколько кистей, баночку лака… В обычном канцтоварном взяла клей ПВА. Наждачной бумаги Лев Георгиевич предоставил мне целую стопку ещё накануне.

Мы с Ириной основательно, в два приёма пропитали крышку и бока сундука клеем, разведённым тёплой водой. В жарко натопленной кухне дерево сохло довольно быстро. К вечеру поскоблили сундук шкуркой, щедро пропитали клеем ещё. Через день утром я приступила к росписи идеально гладкого дерева. Вскоре мой сундук превратился в весёлую шкатулку: самыми примитивными приёмами я нарисовала несколько деревьев, дорожку и бегущую лошадку с каретой, из окна которой выглядывала барыня в чепце. По передней и боковой стенке я разбросала букетики ярких сказочных цветов, опоясанных красными ленточками, и пучки экзотических трав – народная мечта о красивой жизни!

(Вообще всю композицию можно было бы озаглавить «Где же ты, рай?»).

Я знала, что во всех деревнях раньше избирали такие «идеальные» сюжеты – своеобразная сельская классика! А манера исполнения – кто как может.

В моей изостудии преподаватель постоянно повторял: «Любая картина должна приносить зрителю радость и наслаждение. Наслаждение и радость. Большего не надо. Радуйте людей!»

Вот я и постаралась обрадовать зрителя.

Чтобы состарить мой шедевр, я прошлась наждачной бумагой по верхушкам деревьев, лошадиной гриве и совершенно смазала барыньке правый глаз (чтобы не так жизни радовалась, эксплуататорша).

Пусть думают, что безжалостное время сожрало даже такую красоту!

Потом я взяла половую тряпку, прямо от порога, грязную, тщательно её отжала, и основательно протёрла ей мой пейзаж, радуясь чёрным полосам. Картинка моментально потускнела, утратив лишнюю яркость (сундук же путешествовал Бог знает по каким городам и весям всю свою свою долгую жизнь).

– Вот и всё! Завтра утром покрываем лаком и можно приглашать Афанасия.

– Очень хорошо. Ты не против, если мы сначала Платоновну пригласим? Папа сейчас её приведёт.

– Зачем?

– Так, на чай…

– А на самом деле?

– На самом деле – ничему не удивляйся и молча кивай головой, когда она придёт.

– ?

– Ты мне не мешай, хорошо? Обещаю, что все будут живы и здоровы. Мы ведь уже стоим двумя ногами на преступной тропе, крепко стоим. Так что – надо идти до конца.

Войдя на нашу кухню, старушка ахнула: на столе, как на постаменте, красовался сундук. Мы с Ириной внимательно наблюдали за реакцией старушки.

– Вот если бы Афанасия Ивановича сюда!.. – вздохнула Каренина.

– А Вы его позовите, – попросила Ирина.

– Нет, не могу, он просил больше не приходить.

– А Вы и не приходите. Вы напишите записку, что у Льва Георгиевича, по случаю, знакомая оставила на хранение старый сундук, и что Вы просите Афанасия Ивановича, как лучшего местного эксперта, оценить шедевр.

– Нет, девочки, он не придёт, я его слишком хорошо знаю!

– Надежда Платоновна, Вы напишите, а там уж – дело случая.

– Вы хотите его выманить из его логова, я правильно догадываюсь? – она перешла на шёпот.

– Как Вы могли такое подумать? – с деланной укоризной сказала Ирина.

– Деточка, здесь не догадается разве что дошкольник. – Хотите проникнуть в его бункер – так и скажите. Давайте бумагу! Я сейчас напишу, а опущу ему в почтовый ящик завтра днём.

– Большое спасибо. И ключи от дома Афанасия Ивановича, если можно.

– Ключи? – Надежда Платоновна как-то вся сморщилась, сжав свои сухенькие кулачки под подбородком. – А ключей у меня нет, девочки. Хотите верьте, хотите – нет, но ключей мне Афанасий никогда не предлагал. Его дом всегда оставался только его. Но, может быть, вам подойдёт вот такой вариант: запасной ключ он раньше хранил на крыльце, под большим деревянным шаром… Вы как будете на крыльцо подниматься, слева, в самом начале перил, над первой самой толстой балясиной, вкручен большой деревянный шар. Его надо отвернуть по часовой стрелке. Под ним – небольшая полость с ключом. Справа – такой же шар, но он для красоты, так сказать, для симметрии. Только, вы уж ключик положите обратно, ладно? А то ведь про тайник никто не знает, кроме меня и Афанасия. Он догадается сразу, понимаете меня?

– Пап, и ты после этого будешь утверждать, что «не со всеми потрохами»? – усмехнулась Ирина, когда отец, проводив Надежду Платоновну, вернулся домой.

– Дочь, я в растерянности…

– Лев Георгиевич, не забудьте про фанерку и какую-нибудь начинку для «второго дна», – попросила я.

– Лев Георгиевич, Вы позволите осмотреть Ваш сундучок прямо здесь, у Вас, чтобы избежать, так сказать, транспортных расходов? – Афанасий Иванович уже доставал из своего малюсенького чемоданчика крохотную отвёртку и увеличительное стекло без оправы.

– Афанасий Иванович, я Вам именно это и хотел предложить. Вы не торопитесь, пожалуйста. Я сегодня полностью в Вашем распоряжении. Работайте спокойно, а потом мы с Вами чай будем пить.

– Так-так, а откуда сундучок прибыл, не знаете?

– Почему не знаю? Знаю: знакомая дама продала свой деревенский домик в три окошка недалеко отсюда, в Павловском Посаде, свою мебель целиком новым хозяевам оставила, а сундук пожалела, привезла ко мне, на вечное поселение, если можно так выразиться.

– И Вы хотите его на выставку нашу отправить?

– Я? Вы знаете, мне, честно говоря, всё равно… Я, к сожалению, не фанат всех этих деревяшек… Конечно, могу выставить, если необходимо. Но Надежда Платоновна вчера очень настаивала, чтобы я этот экспонат сначала Вам продемонстрировал.

– Так, так, так… Этот экспонат, как Вы изволили выразиться, молодой человек, в хорошем возрасте, в подходящем, я бы сказал… С рисуночками, весёленький… Только я по части живописи не силён, меня другое в сундуках интересует. А вот как раз этим данный предмет искусства не обладает. Поэтому выставляйтесь смело, любезный коллега, я Ваш сундук далее не смею беспокоить.

– Ну и ладно, пусть на выставке глаз радует публике!

– Больше ничего интересного из мебели не имеете? Я ведь у Вас в доме не был ни разу после ухода Ваших родителей.

Ирин отец был в замешательстве. Такого скорого «диагноза» для сундука он предвидеть не мог: не прошло и двадцати минут с того момента, как Афанасий перешагнул порог кухни, а Ирина и Вера, соответственно, через второе крыльцо опрометью бросились в сторону загадочного домика на соседней улице. Вчера вечером все участники «заговора» были уверены, что Афанасий Иванович будет колдовать над сундуком гораздо дольше. Ирине и Вере нужно было ещё как минимум полчаса для осуществления их преступного плана. Лев Георгиевич решился на рискованный шаг:

– Афанасий Иванович, а ведь у меня в доме шикарный чердак!

– И, конечно, весь завален сундуками?

– Не могу обещать, но было бы ошибкой с моей стороны Вас туда не пригласить. Сам я там не бываю – как-то всё недосуг, извините.

– А я и не против такой экскурсии: ведите!

Лев Георгиевич был уверен, что на чердаке его теремка нет ничего, что могло бы заинтересовать старика. Но других способов задержать гостя не было.

Чердак посещался последний раз хозяевами дома лет восемь назад, да и то – посещался выборочно. Если Льву Георгиевичу нужно было куда-то отправить лишние предметы интерьера из комнат – он просто откидывал дощатый люк в потолке центральной комнаты, служивший входом на чердак, затаскивал по лестнице мешавший стул или чересчур постаревшее зеркало и погружал их в чердачный мрак, оставаясь при этом стоять на ступеньках. Когда необходимо было что-то снять с чердака – Лев Георгиевич брал багор и фонарик и ловко руководил перемещением предметов, так же не покидая верхней ступени лестницы. Это и называлось – выборочным посещением чердака.

Теперь же он вынужден был вместе с Афанасием полностью погрузить свой торс в чердачные недра.

Афанасий Иванович гремел ржавыми прохудившимися вёдрами и корытами довольно долго, выписывая фонарём на стенах и полу узоры. Наконец он выпрямился во весь рост и направился к хозяину дома, листавшему на куче старых телогреек журналы «Огонёк» за 1980-ый год.

– Лёва, Вам, конечно, жалко будет расстаться вот с этой вещицей? – старик протянул ему миниатюрный деревянный шкафчик.

– Берите, берите, – ответил Лев Георгиевич, не отрываясь от статьи в «Огоньке».

– Нет, Вы уж взгляните подробно.

Лев Георгиевич быстро поднялся. Захлопнув журнал, он свернул его в трубку и сунул в задний карман брюк, после чего принял из рук Афанасия предмет.

– Вроде на шкафчик кукольный похоже, да? Даже и не знаю, чьё это сокровище. Забирайте, если интересно. Сундуков не обнаружили?

– Сундуков здесь нет, но то, что Вы держите в руках – вещь очень ценная. Это магазин.

Детский магазин. Видите, эти маленькие ящички с наклеенными бумажками? Здесь по-французски написано «кофе», «соль», «сахар», «чечевица», «перец», «рис», «корица», «имбирь». Колониальные товары! А в этих нижних ящичках хранились деньги. Играли в детстве в магазин? Хотя, впрочем, это больше девчоночья была забава… А вот эта ручка сбоку должна была вращаться и тогда ящички открывались сами. А, может, даже и с музыкой. Но какая-то пружинка заржавела внутри или вообще выскочила вон. Вам интересно, Лев?

– Признаться честно – не очень. Я буду рад, если Вам пригодится игрушка. Я больше по журналам специализируюсь, издержки профессии, извините.

– Я понимаю, кому – что, кому – что…

Когда Афанасий Иванович в сопровождении Льва Георгиевича (настоявшего ещё и на осмотре всех пустующих комнат дома) вернулся на кухню, за маленькими квадратиками окон уже стемнело; в этой темени плавно падал снег, опять снег…

Вера и Ирина, напоминающие своими чрезмерно нарумяненными щеками двух матрёшек, пили за круглым столом чай, Шарик стучал за печкой говяжьей косточкой. Афанасий Иванович поздоровался с девицами, поспешно надел пальто и шапку и удалился восвояси, унося шкафчик-магазин. Приглашение на чай он не принял, сославшись на поздний час.

– Девчонки, успели? – начал Лев Георгиевич.

– Папа, там пустой дом. Пустой! Мы щупали каждую доску… Стол, стулья, кровать и больше ничего, понимаешь? Никаких сундуков. Ну, шкаф ещё. Мы его открыли – там только тряпки. Ничего, кроме тряпок! Кстати, Иванычу сундук наш не подошёл?

– Нет, сундук остаётся здесь. Афанасий сказал, что ему этот экспонат не интересен. Но он забрал у нас другую вещицу – кукую-то кассу детскую с чердака, о наличии которой я и не подозревал. Зачем она ему? Оказывается, не только сундуки его интересуют. Вот загадочный дед!

– Пап, а почему ты напрямую не спросил?

– Сам не знаю. Постеснялся! И вообще у нас были иные цели.

– Лев Георгиевич, я уверена, что где-то есть помещение, до которого мы не смогли сегодня добраться, – ответила я. – Надежда Платоновна говорила, что у Афанасия не дом, а бункер. Уж она-то знает!

– Не обязательно, может и не знать. Будем ждать выставки! – сказал Лев Георгиевич, открывая статью в «Огоньке» на прерванном месте.

– Пап, я тебя умоляю, давай поговорим о делах – твой журнал подождёт. Он двадцать лет на чердаке сырел, пусть проветрится ещё часок, – Ирина постучала пальцем по столу, как бы указывая журналу, где ему предстоит провести ближайшее время. – Хочешь, я тебе сейчас всю стопку сверху принесу? Ты завтра их спокойненько изучишь.

Не дожидаясь папиной реакции, Ирина побежала через комнаты к лестнице на чердак и, ловко вскарабкавшись наверх, откинула деревянную крышку люка. Я решила ей помочь: вдруг помимо «Огонька» Ирина решит опустить ещё какую-нибудь «Науку и жизнь», «Работницу», «Семью и школу»… Моя мама берегла подобное.

Через четверть часа, стоя на нижней ступеньке лестницы, я принимала из рук Ирины небольшие связки журналов «Огонёк» и «Наука и жизнь», расфасованные по годам. От «Здоровья» Лев Георгиевич отказался. Связок было уже около тридцати штук…

– Девчонки! У нашего деда дома – лифт! – выпалил Лев Георгиевич из кухни. – И именно на этом лифте он попадает в то помещение, до которого вы добраться не смогли.

Мы с Ириной застыли, каждая со своей стопкой журналов.

– А что же Надежда Платоновна нам ничего не сказала? – тихо спросила Ирина.

– Верная жена! – ответил отец.

– Не понимаю: мужа из дома выманить – помогла, местонахождение ключа указала, а как дальше – решила утаить, да? Всё-таки не хочет она нам быть окончательно полезной. Пап, давай её допросим как следует!

– Ничего не выйдет, дочь. Каренина – старая чекистка, – улыбнулся отец.

– Лев Георгиевич, как Вы про лифт догадались?

– Вы, Вера, подъёмным краном работаете сейчас. Смотрел на Вас и слово «лифт» само напросилось. Остаётся только понять – где и как он работает. Что есть у него в доме: шкаф с одеждой, стол, стулья, кровать, так? Ковёр на полу есть?

– Нет!

– Хорошо. – Лев Георгиевич стал мерить своими нарочито гигантскими шагами пространство кухни. – Я думаю, девчонки, что предполагаемый лифт должен быть по площади не мал: он ведь поднимает-опускает не только Афанасия, но и вещи, те же сундуки… Человек на пять должна быть платформа, мне кажется. Не спичечный коробок!

– Ну, в его шкаф пять человек точно не влезут. И большой сундук туда не протолкнёшь. Кровать – не знаю, она, конечно, большая, но… Сомневаюсь! А вот стол и стулья по площади много места занимают, – рассуждала Ирина. – Ты хочешь сказать, что он садится верхом на стол и едет? Или под стол залезает и едет?

– Дочь, почему обязательно на стол или под стол? Почтеннейший старец может сесть ЗА стол, как цивилизованный человек, и поехать вниз вместе со столом. Возможно, он просто изобретатель, а не злодей, как мы себе его рисуем. Вот что меня на мысль о столе навело: помнишь, дочь, мы с тобой года три назад ездили отсюда в Кусково, в парк? Помнишь, парадные постройки вдоль пруда, а за ними, на задворках, можно сказать, был небольшой домик, двухэтажный. Я читал, что там на втором этаже был обеденный зал, а на первом – кухня. И чтобы прислуга туда-сюда не бегала, кушанья ставили на специальный большой поднос и на канатах поднимали наверх, к гостям. И, по-моему, граф Шереметев был не первым и не единственным, кто завёл у себя в доме такой своеобразный лифт. Кстати, а кухню вы у деда наблюдали?

– Нет… Странно! Ни плитки электрической, ни холодильника, ни буфета – ничего! Но питаться то он должен, а? Так, это новая загадка.

– Подождите, Вера, давайте сначала с лифтом определимся. Завтра суббота? Я вот думаю, девчонки, а не прогуляться ли нам завтра утром к платформе на барахолку? Рано встать готовы?

Остаток вечера мы провели за изучением журналов.

Старый «Огонёк» было листать особенно приятно. Столько замечательных художников «вытаскивали» на обозрение на его страницах! Малевич, Шагал, Филонов – все они были когда-то в совершеннейшем забвении и даже запрете. Лев Георгиевич, видя мой восторг по поводу качества иллюстраций, принёс ножницы и настоял, чтобы я немедленно вырезала то, что меня интересует.

«Наука и жизнь» предлагала нам заумные кроссворды, для решения которых нужно было возвести вокруг нашего круглого кухонного стола крепость из энциклопедий, лингвистических словарей и справочников юного физика.

Ирина обнаружила милейшую статью, посвящённую снежинкам. Я знала, конечно, что все они бывают разных форм, разного орнамента – летят тебе с неба красивые белые цветочки, резные, весёлые… Но мне никогда в голову не приходило, что это кристаллы, растущие на головокружительной высоте по определённым законам. Мы с Ириной договорились завтра утром с лупой обойти все уцелевшие сугробы вокруг дома в надежде найти редчайшую, неизвестную науке снежинку. И мы нашли её – очень художественно замороженную – на чёрном лбу Шарика, ринувшегося на барахолку вместе с нами.

Увы, она моментально растаяла…

У платформы, в толпе, мы увидели нашего Афанасия Ивановича.

Лев Георгиевич предложил не обнаруживать себя. Мы потихоньку, на небольшом расстоянии от старика продвигались от продавца к продавцу. Ирина обратила наше внимание, что он здоровался со многими продавцами за руку. В одном месте он задержался, присел на корточки, и стал перебирать указательным пальцем старые убогие пластмассовые игрушки, разложенные прямо на газетах у ног продавца. Потом купил, не торгуясь, маленький предмет, сунул его в карман пальто и через минуту растворился в толпе.

Мы приблизились к продавцу пластмассового хлама: это были безликие грубо сделанные советские игрушки, при созерцании которых щемило сердце от жалости к детям, у которых не было ничего другого в их детстве. Лев Георгиевич неожиданно протянул продавцу руку:

– Есть что новенькое сегодня?

– Новенькое? Была только что обезьяна заводная – купили.

– Афанасий?

– Какой Афанасий?

– Ну, вон старик только что у тебя отоваривался, – Ирин отец показал рукой в ту сторону, куда удалился старик.

– А-а, часовщик -то? Я и не знал, что он Афанасий. Ну, да, он и купил.

– Обезьянка работала? – улыбнулся Лев Георгиевич.

– Я тебя умоляю! Она старше меня, эта обезьянка, до мозгов проржавела. Я его предупредил, но он говорит – ему не важно, починит. Мне то – что? Я ему обещал ещё медведя из этой же серии к следующим выходным притаранить. Там механизм такой же.

Мы отошли в сторону.

– Папа! – набросилась Ирина. – Ты что, знаешь его?!

– Продавца? Нет, конечно. Но все эти продавцы-покупатели одна большая тусовка: каждые выходные одни и те же личности здесь бродят. И всем поговорить охота. Скучно здесь стоять полдня столбом без общения. Они любому разговорчивому покупателю рады – это я точно знаю. А заодно и выяснили, кто наш Афанасий…

– Подождите, Лев Георгиевич, а если старик наврал этому продавцу – я имею ввиду, что он совсем не часовщик.

– Я шучу! Разумеется, наврал, если он повсеместно конспирацию соблюдает! Но то, что он скупает какие-то определённые механизмы – это есть замечательная информация для нас. И это подтверждает мою версию, что старик вполне может оказаться классным изобретателем. А значит и лифт у него в доме вполне допустим.

– Пап, но к сундукам это какое отношение имеет?

– Вероятно, Каренина вас тогда немножко вела в заблуждение: его интересует не столько содержимое сундуков, сколько хитроумные замки или какие-то особые механизмы внутри сундуков. Больше мне ничего в голову не приходит!.. Ой, девчонки, а вот и наша Надежда Платоновна собственной персоной… Смотрите-ка, книги какие-то продаёт… Здравствуйте, Надежда Платоновна! А мы только что тут мужа вашего видели.

– И я его – тоже, – со вздохом ответила старушка, не удивившись и не смутившись нашему неожиданному появлению; вид у неё был совершенно пришибленный.

– Надежда Платоновна, Вы какая-то сегодня сумрачная: торговля плохо идёт? – спросил Лев Георгиевич, приседая перед книжным развалом и перебирая цветные корешки в картонной коробке, покоившейся на старых детских санках.

– Торговля? С такой торговли не разбогатеешь, это верно… Дома скучно сидеть – я сюда по выходным иногда прихожу. Да и макулатура эта древняя надоела мне, от неё только пыль одна в доме.

– Ну, не скажите! Смотрите, у Вас тут книга какая замечательная – аж на французском, сказки, 1887 год… А иллюстрации какие! Верочка, это по Вашей части!

Книга действительно была прекрасная. Жаль, что иллюстрации чёрно-белые.

– Надежда Платоновна, – спросила я, – а сколько Вы за неё просите?

– Вам нравится? Мне ничего не надо! Берите так, мне пенсии хватает… Будет Вам обо мне память, а мне тащить обратно меньше.

– Ну, давайте я с вами тортиком расплачусь: Вы же Бирюсинку любите, да?

– Нет, девочки, не надо мне ничего. Вы меня лучше до дому проводите со всем моим скарбом. Вот, Лев, верёвка, подвяжите коробку к саням получше. Не хочу сегодня больше стоять – замёрзла.

Мы вчетвером двинулись в сторону нашей Аптекарской улицы. Шарик весело бежал впереди, облаевая прохожих и расчищая нам тем самым путь. За Шариком шёл Лев Георгиевич с санками; Надежда Платоновна держала его под руку. Мы с Ириной замыкали процессию.

– Надежда Платоновна, а Вы по-французски говорите? – спросил Ирин отец.

– Как вам сказать, Лёвушка… Раньше здесь многие по-французски хорошо говорили… Афанасий Иванович, например… Только он об этом никогда не распространялся. Просто периодически читал на языке у себя дома… Эта книга сказок, кстати, его… Я ведь вам кое-что ещё хочу отдать. Вот, дойдём сейчас до меня, разгрузимся… Вам это ещё пригодится, а мне уже неинтересно, не хочется… Тем более я, как председатель Общества, имею право распоряжаться этой бумагой.

Ирина удивлённо подняла брови и посмотрела на меня. Я приложила к губам указательный палец.

Надежда Платоновна попросила нас подождать её на крыльце. Через минуту она вынесла нам потёртую красную папку, картонную, перевязанную замусоленной тесёмкой, внутри которой была вчетверо сложена цветная топографическая карта, нарисованная от руки на листе ватмана. Несмотря на то, что эту карту, по всей вероятности, особенно берегли, она была основательно засалена по углам, а в самом центре зияла прожжённая дыра размером со старинный медный пятак, что, однако, не только не портило её, а наоборот – придавало карте пиратский вид (то есть чуточку романтики).

Ни одной надписи на карте не было – только условные обозначения.

– Это план нашей Салтыковки, – поясняла Каренина. – План довоенный, но здесь мало что изменилось с тех пор; улицы остались прежнего направления, лес тоже на месте, пруд вот этот (она постучала пальцем по бледно-голубому пятну на карте) обмелел, но он делу не мешает… Эти чёрные квадраты – дома. Здесь, кстати, Лев, есть и Ваш теремок. Но дома не все, которые имеются в посёлке, а только наши самые старые дачи и некоторые казённые дачи Мосдачтреста… А вот этот красный пунктир – подземный тоннель. Он очень старый! Тоннель возник задолго до войны. Кто его делал – мы так и не выяснили. Возможно, человек, который закладывал этот посёлок…

– То есть речь идёт о девятнадцатом веке? Вы о какой войне говорите? – перебил её Лев Георгиевич.

– О Первой мировой. Салтыковка должна была стать одним из самых благоустроенных посёлков в Подмосковье. Ну и недешёвым, как вы понимаете. Водопровод, канализация… Вот, видимо, с этой целью – под трубы – и организовали изначально наш тоннель.

– Надежда Платоновна, но я ни водопровода, ни канализации здесь не помню, – сказал Ирин отец.

– И я не помню, Лёва. Но другого объяснения для этого подземного хода у меня нет.

– Вы по нему проходили сами хоть раз? – спросила Ирина.

– Да, деточка, в молодости, один раз. Стены там кирпичные, сверху уложены деревянные просмолённые балки. Весь тоннель сухой: он проветривается через люки в потолке, эти люки обозначены на карте красными кружками. Раньше люки были железными, сейчас – не знаю. Может быть, где-то они уже наглухо заделаны… Под каждым отверстием раньше была лестница. Вы могли спокойно опуститься вниз или вылезти на поверхность.

– Что же это получается?! Я сижу у себя на огороде, стряхиваю с картошки колорадских жуков, а подо мной этот тоннель? И я ничего об этом не знаю?

– Лёва, Ваш папа знал, я в этом не сомневаюсь. И вообще, всё первое поколение местных поселенцев знало. Было правило: люк закладывали очень толстым слоем дёрна. Возможно, если Вы хорошенько поищите, то найдёте люк у себя. Но, к сожалению, этот красный кружок около вашего дома – он чисто символический, понимаете? Он точного местоположения люка Вам не укажет.

– Надежда Платоновна, а наши казённые дачи для какого ведомства предназначались?

– В разное время для разных, Лёва. Незадолго до Второй мировой войны здесь размещалась в нескольких домиках какая-то детская колония из Москвы.

– А партийные работники к нам не заглядывали?

– Это меня не касается, – тихо ответила Каренина.

– Я просто предположил, что если здесь у нас жили какие-то «шишки» (Лев Георгиевич поднял указательный палец выше головы), то могли по этому тоннелю в гости друг к другу бегать.

– Ноги уносить, – ещё тише ответила Каренина.

– Вот даже как? Понятно! Ну, мы, к счастью, родились несколько позже, – сказал Лев Георгиевич.

– Лёва, у меня такое впечатление, – Каренина говорила теперь одними губами, – что тоннель берегут до сих пор. Так что Вы относительно времён не очень-то… обнадёживайте подрастающее поколение. Все эти казённые дачи, сами знаете, находятся в жутком состоянии последнее десятилетие, так? А сколько здесь земля стоит, знаете? Так ведь ни одной дачи не продано! А тоннель под ними под всеми проходит. Не продают землю потому, что тоннель берегут, ясно?

– Выходит, что здесь есть какое-то ведомство, которое следит за ним?

В ответ Каренина молча кивнула головой, подняв указательный палец выше головы Льва Георгиевича и основательно погрозила им кому-то неведомому под крышей крыльца.

– Надежда Платоновна, а Афанасий Иванович тоже знает про тоннель? – спросила я.

– Он делал эту карту, – вздохнула Каренина. – Ой, девочки!..

Дама махнула рукой куда-то в сторону, прочь от себя, и скрылась в доме, заперев за собой дверь.

– По-моему, она плачет, – тихо сказал Лев Георгиевич. – Оставим её в покое. Пойдёмте.

Мы вышли на улицу.

– Ну что, откуда начнём осматривать подземный ход? – весело спросила Ирина.

– Погоди, дочь, дай собраться с мыслями. Я несколько контужен этой замечательной информацией. Просто не могу поверить… Бункер, подземный тоннель…

– Масоны в Салтыковке! – рассмеялась Ирина.

– Ничего смешного. Я всю жизнь здесь жил и ничего не слышал, ни разу! Отец даже никогда не намекал на это подземелье. Чёрт знает что!.. Хотя однажды он показывал мне один люк, за деревней Акатово, это километра четыре отсюда… Но, мне кажется, он принадлежал местной теплоцентрали, там гул даже какой-то внутри был слышен…

– Пап, это не гномы работали?

– Дочь, твоя ирония не к месту. Здесь дела могут обстоять гораздо серьёзнее.

– Вот и отлично! Берём запас еды и завтра утром начинаем осмотр местной теплоцентрали, согласны?

– Ира, а на кого ты учишься в своём институте? – спросила я.

– Я – будущий школьный учитель географии, похоже?

– Очень! – ответил Лев Георгиевич. – Когда надоест учительствовать, ты возьми в аренду пиратское судно.

– Подождите, товарищи, а если это ловушка? Заманят нас туда и – кранты! – сказала я.

– Кто заманит? Каренина с Иванычем? – ухмыльнулась Ирина.

– Нет, Вера, нас там скорее завалит, естественным путём, так сказать. Нам не запас еды нужен, а каски.

– Пап, всё будет хорошо. С нами – Шарик!

В полдень следующего дня мы стояли на опушке леса, за старинной деревней Акатово, насчитывавшей по дюжине домиков с каждой стороны её единственной улицы. Те, кто основал эту деревню, выбирали место для поселения очень тщательно: деревенька стояла на обширном песчаном холме, оберегаемая со всех сторон речушками в глубоких оврагах. По северным рубежам стремительно текла Горенка, некогда вполне многоводная, а теперь ставшая, скорее, ручьём; восточный конец деревни упирался в Пехорку; с юга тёк безымянный ручей, перейти который не представлялось возможности из-за его заросших берегов. Лев Георгиевич утверждал, что в его детстве вдоль Горенки были симпатичные песчаные пляжи и можно было купаться. Деревня Акатово делила свой замечательный холм с малюсеньким кладбищем, которое мы прошли насквозь по узенькой тропинке. Я с удивлением обнаружила среди могил белокаменное надгробие – саркофаг, высеченный из известняка. Ветер и дождь хорошенько вылизали его со всех сторон, но из огрызков слов, вырезанных традиционно на боковых стенках надгробия (верх полностью порос мхом), мы пришли к выводу, что усопший проживал в этой деревне ещё в восемнадцатом веке. И «житие его» длилось до середины девятнадцатого.