Текст книги "Куда приводят сундуки"

Изящного пуделя и звали красиво – Жано.

Прожил Жано в семье двадцать два года.

Жано пережил бабушку Льва Георгиевича…

Шарик очень внимательно слушал рассказ хозяина. И не просто слушал, а слушал активно. То есть личность Шарика прикидывала: а я так могу? Нет? Но что-то всё равно могу помимо охраны имущества?.. Должен мочь!

Лев Георгиевич никогда ничего не требовал напрямую от Шарика. Лев Георгиевич всегда только предлагал: «Погуляем?.. Поедим?.. На диване поваляемся?.. Новую главу будем сегодня начинать или отложим до завтра?..»

А тут неожиданно Лев Георгиевич изрёк подобие требования: «Шарик, а почему бы тебе не научиться этому нехитрому собачьему фокусу – приношение тапочек хозяину? Многие псы умеют это делать. И делают это с удовольствием. И это существенно облегчает жизнь их хозяевам. Завтра будем тренироваться!»

Шарик распланировал завтрашний день по-своему: ни к чему унижать себя и хозяина этой глупой дрессурой; я и так прекрасно понял, что от меня требуется.

Поэтому, когда Лев Георгиевич проснулся (а проснулся он в тот день поздно из-за того, что работал и лёг под утро), всё крыльцо теремка было завалено новыми тапочками в запечатанных целлофановых пакетах… Тапочки в этой куче были на любой вкус, пол и возраст. Шарик сильно вилял хвостом: он был исключительно собой доволен. Замешательство хозяина огорчило пса. «Что, не так? Не те? Вот тут сколько: выбирай любые! Не капризничай!..» Не дождавшись заслуженной похвалы от хозяина, пёс стал «собственноручно» перетаскивать пакеты в дом, за печку.

Лев Георгиевич врос в крыльцо как заколдованный.

Он превратился в дополнительный деревянный столбик в форме человека.

В скульптуру! В языческого идола…

Совершенно неожиданно и очень кстати приехала Ирина.

Ирина страшно ругалась на обоих виновников кражи. А это была именно кража: в результате следственного эксперимента и опроса соседей выяснилось, что пёс по кличке Шарик огородами бегал на вещевой рынок у платформы, где местные узбеки торговали всем подряд. И нежно стаскивал с прилавков новые тапочки…

И был это не «несчастный случай» по заключению Ирины, а хорошо спланированная акция, где мозговым центром явился накануне Лев Георгиевич.

Все тапочки были немедленно возвращены продавцам. Уезжая, Ирина строго попросила отца: «Думай, о чём говоришь при этой собаке! А лучше даже – думай, о чём думаешь!» Шарику же она рекомендовала переключиться на мусорные контейнеры у станции, если он не может удержаться от воровства и скопидомства.

Шарик ходил три дня опустив хвост от обиды.

На четвёртый день он притащил на крыльцо сильно потрёпанные дамские туфли послевоенного образца. Они были настолько несвежи, что вряд ли кто-то мог пытаться их продать. Да и вообще, трудно было вообразить себе такое место, куда можно было бы надеть эти туфли. Если только в огород за салатом в них спускаться. Ночью. И такую ногу, которая согласилась бы… Поэтому Лев Георгиевич был абсолютно уверен, что эти туфли были принесены с помойки. То есть Шарик, скорее всего, правильно воспринял Ирино наставление о мусорных контейнерах…

Но на всякий случай Лев Георгиевич выставил туфли за калитку, погладив при этом пса и сказав ему самым миролюбивым тоном: «Понимаешь, друг, это не мой размер. И нашей Ирине они тоже будут великоваты.»

Шарик понял и дал хозяину лапу в знак примирения.

Но и Лев Георгиевич тоже понял, что Шарик чувствует жизнь лучше всех псов в Салтыковке. А может даже лучше абрикосового Жано.

Ольга Константиновна всю осень была целиком поглощена переездом на новое место жительства: старый дом на улице Гиляровского снесли, как и обещали, практически за одну ночь. Ей и Ирине дали большую двухкомнатную квартиру в новом районе на юго-западе Москвы, на последнем этаже современного многоэтажного дома. Кухня по площади равнялась одной из жилых комнат. Это привело Ольгу Константиновну в некое замешательство: она никогда не была увлечена домашней стряпнёй, никогда не могла понять, для каких именно хозяйственных нужд создаётся специальная кухонная мебель, никогда не созывала на пироги своих бывших однокурсниц…

Всё «лишнее» место на кухне через неделю после переезда она отдала книжным шкафам. Электрическую плитку, холодильник на один пакет молока и «стол для завтраков» она втиснула между книг…

– Второй Молоховец я становиться не собираюсь. Рецепты Баскакова-деда пусть у нас совершенствует твоя Вера. Одним словом – эта громадная кухня попала не в те руки! – пояснила дочери Ольга Константиновна.

Ирина мудро промолчала. Она была у матери по-прежнему гостьей.

Ну, то, как Ольга Константиновна распорядилась кухонной площадью, Ирину удивило не сильно. Скорее даже совсем не удивило. Но вот тот факт, что… мама устроилась на работу, Ирину потряс по-настоящему. Мама хотела жить и приносить пользу обществу (по её собственному признанию). И это было так неожиданно для всех!

Новое место службы Ольги Константиновны теперь находилось недалеко от её квартиры, в Переделкино. Она устроилась в какой-то местный музей, то ли смотрителем, то ли библиотекарем, то ли экскурсоводом… Ирина не спрашивала у матери подробности, боялась «вспугнуть» то бодрое настроение, в котором Ольга Константиновна трижды в неделю заступала на свою вахту.

От Зинаиды Степановны, помимо Репина (о дальнейшей судьбе которого, я, кстати говоря, всё забывала спросить Ирину), осталось очень много старых и старинных книг: она, видимо, ничего с собой не забирала… Ну, это и понятно! Наверное, всё давным-давно перечитала, времени свободного у неё было много в последние годы. Ольга Константиновна вывезла с собой три десятка коробок с книгами: жаль было оставлять на Гиляровского. Вывезла она и оставленные книжные шкафы…

Всё же хорошо, что дали такую большую кухню! Пусть даже она и не кухня теперь, а библиотека. Вот если бы не размеры кухни, куда бы Ольга Константиновна эти книги девала? Продавать? Она совершенно непрактичный человек! Наверное, она отправила бы их в Салтыковку, на дачу номер десять… И Льву Георгиевичу пришлось бы разбираться с этими «новосёлами», отвлекаясь от работы… А потом чердак бы пополнился новыми объектами, потому что к книгам Лев Георгиевич имел такой же пиетет, как и его супруга, и отправить на растопку он не решился бы даже те самые призовые тома, которые выиграл в своей первой велосипедной гонке «Никольские ласточки» тридцать лет назад.

Одним словом, всё шло хо-ро-шо…

Ирина позвонила мне поздно вечером двадцать четвёртого января.

– Как сессия?

– Всё сдала.

– Каникулы?

– Каникулы! Завтрашний день планирую провести под одеялом.

– Молодец! Послезавтрашний тоже можешь провести. А сейчас давай спускайся вниз к подъезду. И захвати с собой сумку самых больших размеров.

– Какую сумку? Ира? Ты где? Что случилось?

– Вот ты глухая! Если я сказала, чтобы ты спускалась вниз к подъезду, то значит я сейчас нахожусь у твоего подъезда. И жду тебя. Сумку не забудь.

– Ты картошку привезла?..

– Какую картошку, Верка?! Ты совсем заучилась!! Давай спускайся!

Я достала свою огромную сумку для ношения холстов на подрамниках. Я эту сумку шила сама год назад из старых джинсов. Крепче и больше сумок в нашей квартире не было. Думаю, что и во всём доме не было: я шила вручную, специальными нитками, проходя иголкой по каждому краю ткани по три раза. На века шила! И для себя.

Ирина сидела на спинке нашей заснеженной скамейки под козырьком подъезда.

Первым делом мы накинулись с визгом друг на друга: мы два последних месяца не виделись! Общались всё это время только по телефону…

Ирина, как мне показалось, совершенно внешне не изменилась. Ну и хорошо!

Я отдала ей сумку.

– Это самая большая и самая крепкая.

– Ну и классно! Ты прямо угадала с форматом! Только это не мне надо, а тебе. Видишь, там, под фонарём, стоит старенький автомобильчик?

– Да. И что?

– Иди-ка, там двери не заперты. Сумку не забудь. Там тебя на заднем сидении такой сюрприз ждёт! Иди… Вер, ну что ты на меня такими безумными глазами смотришь? Видела бы ты сейчас себя в зеркало! По тебе Введенское плачет! Не смеши меня, я со скамейки могу упасть!..

Я сделала несколько шагов в сторону «старенького автомобильчика»…

У соседнего подъезда, под фонарём, была припаркована старинная «Победа». Своими «лакированными» боками цвета спелой вишни она напомнила мне сумочку нашей Надежды Платоновны… Ту самую сумочку, которую мы с Ириной почти год назад снимали со старой яблони за чьим-то забором… Шпионскую сумочку! Только «Победа» помимо вишнёвых боков имела ещё песочного цвета «клюв»… Её горбатая «спина» постепенно покрывалась снежным пухом. Это было очень красиво, честное слово! Я ничего не понимала в автомобилях, ни в новых, ни, тем более, в старых, но… когда видишь что-то красивое, то, по-моему, можно и не понимать. Просто стой и любуйся.

А это был тот самый случай.

Но любоваться молча у меня не было больше внутренних сил.

– Ира, что это? Чьё это? Твоё?

– Да. Теперь моё, – спокойно ответила Ирина.

– Ты хочешь сказать, что ты… приехала сюда на этой машине? Или тебя привёз шофёр? А откуда у тебя шофёр? Давай, не молчи!

– Ты мне слова не даёшь сказать. Никто меня сюда не привозил. Никакой шофёр мне пока не положен – я ещё не то должностное лицо. Я сама себя довезла. Я теперь сама себе шофёр. Так ты посмотришь, что я для тебя приготовила в машине?

– Ир, подожди, я не могу собраться с мыслями.

– Не надо собираться. Лезь в машину! Ну! Не бойся, она в тыкву не превратится. Полночь уже миновала.

– Нет, подожди… Твоя машина похожа на большой пирог… У моего дедушки в молодости…

– А у моего дедушки в молодости… Не обзывай моё малое пиратское судно! Имей уважение к этому пенсионеру! Последний раз спрашиваю: сюрприз интересует или нет?

– Да, интересует, интересует… Ещё вопрос можно?

– Только быстро!

– Ир, а у тебя, что, права есть?

– Теперь – да. Хотела тебя удивить.

– Ты… настоящая пиратка, Ирка!

Те два десятка шагов, которые отделяли меня от машины, отделяли меня от… Шарика? Я вдруг поняла, что именно такого сюрприза я ожидала. Но мне уже было понятно, что нашего Шарика там нет. Он бы давно залаял, услышав мой голос! Значит не Шарик… Увы! Тогда и торопиться не стоит. Я неожиданно для себя вернулась к Ирине, присев рядом на спинку скамейки.

– Нет, Ирин, ты подожди, пожалуйста. Ты объясни мне, откуда у тебя эта машина? Ты ограбила музей старинных автомобилей?

– Верка! Ну, что за мысли у тебя в голове? Я даже и не знаю, где такой музей находится! Ничего я не грабила, клянусь! Это моё собственное пиратское судно. Не угнанное. Не захваченное, если тебе так легче понять. И, кстати, я начинаю ненавидеть все музеи.

– Из-за мамы?

– Нет, что ты. С ней сейчас всё в порядке. Из-за Репина! Репин очень постарался этой осенью. Представляешь, мы с папой повезли его в Железнодорожный, как и планировали изначально. В дар краеведческому музею. А они отказались его брать! Помнишь эту тётеньку-смотрительницу? Ну, или заведующую, кто она там у них? Она вся полностью в угол кабинета своего вжалась, аж за вешалку спряталась, скрючилась, головой мотать стала, что не возьмут они нашего Репина. Ну, можно так? Видела бы ты эту сцену. Папа уже хотел бедной женщине путёвку в санаторий предложить… Уборщица подлетела…

– Та самая? Певунья?

– Да. Шваброй на нас как замахнётся! Кричит: «По какому праву начальство моё пугаете?» Дурдом.

– Чем всё закончилось?

– Папа пошёл к местному нотариусу и оформил документ, что картина передаётся в дар музею. И что это не подлинный Репин, а его копия, доставшаяся ему от бабушки. А как ещё? Принёс бумагу этой тётеньке. И заявил, что абсолютно уверен в том, что Дмитрий Рябушинский очень хотел бы, чтобы «Портрет неизвестной с брошью» (это папа сам такое название придумал в кабинете у нотариуса) принадлежал музею города и стал достоянием и гордостью местных горожан, а также использовался бы в образовательных целях. Вот какой у меня папа! Ещё он сказал, что «Портрет» будет очень к месту рядом с витриной, посвящённой судьбе Анны Карениной, что на школьников этот «Портрет» должен непременно произвести неизгладимое впечатление; пусть даже они думают, что это сама Анна, потому что картина написана примерно в те годы… Тётенька начала оттаивать. Папа мой говорит: «Мадам, люди не должны отказываться от таких подарков». А тётя: «Такие подарки просто так не дарят». Папа взбесился: «Я клянусь, что мой дар – это именно дар. Совершенно безвозмездно. Мне ничего от Вас не надо. Вот я сейчас разворачиваюсь. Выхожу. И Вы меня больше не увидите и не услышите. Можете спать спокойно»! Тётя опять за своё: «И всё-таки…» Тут папа так грохнул кулаком по её письменному столу! И действительно, развернулся и вышел. Никто из сотрудников музея его догонять не бросился. А я его не могла успокоить до самой платформы.

– Хорошо, но Репин же подлинный на самом деле!

– Да. Но подлинного они не взяли бы! Пришлось их обмануть, что это копия. Ну и пусть. Главное, что портрет действительно красивый и люди его увидят. И даже школьники!

– Так, ну ладно, а что с машиной?

– Это другая история. Мама на работу устроилась – это ты знаешь.

– Да, я помню, ты мне говорила про какой-то музей.

– Музеи – это её стихия. Она сейчас работает в Переделкино. Тебе это название говорит о чём-нибудь?

– Кажется, там жил Корней Чуковский. Только я не знаю точно, где это.

– Это писательские дачи. От нашей новой квартиры – пешком идти. Дачи старые, немного похожи на нашу дорогую Салтыковку, но побольше масштабом. Дома как-то покрупнее. И писатель у нас в Салтыковке только один. Сама знаешь, кто. Из выявленных, я имею ввиду. А в Переделкино есть несколько домиков, где эти писатели жили и работали. И сейчас эти домики превращены в музеи. Дача Пастернака, дача твоего Чуковского, ещё чьи-то… Не помню! Короче, мама на одной из таких дач. Или в местном Доме творчества. Это неважно! Я тебе хотела по машину рассказать… За мамой вдруг стал ухаживать один пожилой дачник.

– Как наш Афанасий?

– Ну, нет, гораздо моложе. Мама ведь тоже посвежее Надежды Платоновны.

– А он тоже писатель?

– Вряд ли. А если честно – не знаю. Может, и писатель. А может, и чей-то родственник. На этих дачах, по-моему, уже никого из писателей не осталось. Сплошные их родственники. Хотя атмосфера там местами до сих пор поэтическая. Даже лучше, чем у нас в Салтыковке. Прости!

– Ирка! Не дразни меня этими дачами! Мне так хочется из города смыться!

– Понимаю. Кому же не хочется? Летом поедем. Дай про машину рассказать до конца. Мама меня с этим дачником осенью познакомила. Он нас на чай к себе пригласил. Ещё снега не было… У него такой сад прекрасный оказался: весь в клёнах! Всё огненное! Прямо земля под ногами горела от этих кленовых листьев! Красотища, сама понимаешь. Сан Саныч, это дачник, торжественно провёл меня в гараж за домом, а там вот это чудо техники стоит. В идеальном состоянии! Как будто с конвейера только что сошло. Мне даже глазам стало больно, когда он свет в гараже включил – так оно сияло!

– Ир, он, наверное, накануне вашего визита отдраил её хорошенько.

– Не знаю. Может он за неимением других дел её каждый день протирает… Это неважно! Он мне говорит: «Ирочка, Вам нравится?» Что мне ему ответить? Я ему честно сказала, что автомобилями не сильно интересуюсь. А он мне (заметь, очень вежливо!): «А здоровье Вашей мамы Вас интересует? Вас не беспокоит, что она до сих пор на работу пешком добирается?» Ну, я еле удержалась, чтобы не ответить этому милому Сан Санычу, что моя мама недавно поправляла своё здоровье в санатории, и теперь за её здоровье волноваться не следует. Но ему отвечаю: «Что Вы предлагаете?» «Вот этот транспорт для Вашей мамы.» «Я не вожу машину.» «Это поправимо. Я в молодости был инструктором. А этот транспорт без дела уже хочет заржаветь. Соглашайтесь.» Вот и вся история!

– И ты сдала на права?

– Мне ведь есть уже восемнадцать. Мы с этим Сан Санычем ездили по Переделкино по ночам. Инструктор он оказался очень талантливый.

– А где ты машину держишь?

– У неё есть гараж, тот самый, прежний, у этого дядечки за домом.

– А что сказала мама?

– Мама испугалась, когда меня за рулём увидела!

– Я бы тоже испугалась!

– А ты чего бы испугалась?

– Ну, как? Мой ребёнок едет за рулём чужой машины…

– Не угадала! Мама испугалась того факта, что я в принципе за рулём! Она стала кричать: «Я! Тебя! Недавно из роддома принесла! А ты! Уже! За руль?!» Смешно, да? Но теперь ей ужасно нравится, что я периодически её встречаю по вечерам с работы. Каждый раз не получается из-за института моего, не успеваю.

– Слушай, а предложение руки и сердца этот Сан Саныч ей не делал ещё?

– Верка, брось, в их-то возрасте… Хотя мама сейчас очень бодренькая… Мы вместе Новый год справляли, у этого Сан Саныча на даче. Очень много народу было. Неординарные личности… Мама сказала, что Сан Саныч и она просто друзья и коллеги. Но честно говоря, мне всё равно. Мне главное, чтобы не повторился с ней «окончательный декаданс», как год назад. А этот её друг одинок. За руль он хоть и садится, но в силу возраста в город предпочитает не выезжать. Говорит, что реакция уже не та, и зрение может подвести. Искать покупателя на машину он не хочет, потому что не бедствует. Вот и всё!

– Ты сама-то как себя за рулём чувствуешь?

– Пока не очень уверено. Видишь, к тебе вот ночью приехала, когда машин поменьше. Но это вопрос времени! Интересно то, что от меня автомобилисты сами шарахаются в разные стороны: видимо, думают, что не расплатятся в случае, если заденут.

– А может потому, что на расстоянии твоё чудо техники лучше видно?

– Да? Ну, это с точки зрения художника. Если бы у нас все автомобилисты были художниками, хотя бы в душе, и выезжали на дорогу, чтобы на соседа любоваться – у нас аварий вообще не было бы. Так! Хватит лирических отступлений от темы! Ты будешь смотреть, что я тебе притаранила? А то сейчас скручу по рукам и ногам, и прокачу с ветерком по Московской кольцевой. Переделкино изучать поедем!

– Пиратка чистой воды! Я уже разворачиваю сумку!..

Да, Шарика там действительно не было. Но какие большущие диваны! В этой чудесной машине можно спокойно увезти шестерых человек: трое спереди, трое сзади.

Я моментально представила себе шестерых писателей (салтыковских или переделкинских – неважно), в шляпах-котелках, с чеховскими бородами, в тёмных пальто… Шестерых Антонов Павловичей, короче говоря! И вот, они раскатывают в этой «Победе» по каким-нибудь дачам и мирно беседуют о литературе, интеллигентно жестикулируя. Я бы могла написать такую картину! Жаль, что я ничего не знаю о переделкинских писателях…

А на заднем сидении стояли холсты, набитые на подрамники. Как я угадала с выбором сумки! Холстов было восемь штук. Два пустых, просто загрунтованных. На остальных были написаны маслом прекрасные городские пейзажи: четыре с видами Парижа и два других – явно какого-то итальянского города. Париж я опознала сразу (Эйфелева башня, Нотр-Дам, Мон-Мартр – это места хорошо известные все художникам и не-художникам). А вот что касается Италии – на холстах были изображены мосты, неширокие каналы, плывущие гондолы и очень много солнца! Это могла быть только Италия. Я подумала, как радостно все эти пейзажи будут смотреться при хорошем освещении… На всех картинах внизу стояла подпись Л. Иванов 1964 год… Мне даже сложно было представить, сколько художников с такой фамилией работали и работают! Сотни Ивановых! Даже тысячи! 1964 год – эти полотна скоро станут называться старинными…

– Ирка! Откуда?

– Нравится?

– Ты ещё спрашиваешь! Они прекрасны!

– От Зинаиды Степановны. Она очень много всего интересного оставила после своего отъезда. Книг – тонну. Кстати, я тебе всё забываю сказать, что ключ от её квартиры лежал в мамином почтовом ящике на Гиляровского. Была ещё и записка: «Удачи!»

– Удачи? И всё? Просто пожелание удачи?

– Вер, ну, тут и так всё понятно. Она сделала все свои дела, эта «Зинка». Все свои вопросы жизненные разрешила… Что ей ещё нужно? Ни-че-го. Остаётся только пожелать другим людям удачного завершения их земных дел.

– Я просто подумала, что она могла бы какую-нибудь инструкцию написать, что ли…

– Инструкцию? Как распорядиться тем барахлом, которое она после себя оставила? Пойми, когда тебе вещь совершенно неважна, когда она тебе надоела, тебе будет безразлична её дальнейшая судьба.

– Ты хочешь сказать, что вот эти картины, которые ты мне привезла – ей были безразличны? Но они же такие красивые! И потом, 64-ый год… Это важно, Ирин!

– Для неё – нет. Мы же не знаем, откуда у неё эти картины, и кто такой этот Л. Иванов. Может, это её бывший муж, который как-то однажды нахулиганил и смылся. А она, что, должна заботиться о сохранении памяти о нём? Я бы не стала!

– Ты – да. С тобой всё понятно заранее.

– А между прочим, у Зинаиды Степановны был боевой характер. Она никогда не была размазнёй. Я бы с ней, если на то пошло, с удовольствием дружила бы!

– Взяла бы её к себе на борт капитаном…

– Взяла бы! И что?

– Ладно, не ругайся. Я тебя люблю. Расскажи, а что ещё интересного было в квартире, кроме книг и Репина.

– Мебели много. Мы с мамой забрали все книжные шкафы, люстру, этажерку…

– Диваны забрали?

– Нет, они такие истлевшие оказались внутри, что развалились бы при перевозке. Картины, которые я тебе привезла, стояли в шкафу, под старыми платьями. Шкаф был открыт. Причём открыт как бы приглашающе: заходи, бери. Я не думаю, чтобы она забыла эти картины. Я придерживаюсь версии, что она просто не захотела увозить их с собой во Францию. Тем более, что этот Л. Иванов там уже был, судя по автографам.

– Не смешно!

– Вер, ну, что ты зависла на этих картинах? Они прекрасные? Так бери и любуйся ими всю оставшуюся жизнь! Кстати, идею отдать их именно тебе подала моя мама.

– Удивительно! А старые платья? Шляпок и сумочек там случайно не было интересных?

– Были. Не было под рукой телефона Александра Васильева. Поэтому мы всё оставили в квартире на своих местах.

– А сундуки?

– Нет сундуков. И помещения этого больше нет.

– То есть? Там же был целый музей!..

– Был и закончился. Ты фильм «Гостья из будущего» в детстве не смотрела? Помнишь, там в какой-то серии ребята заходят в подвал, идут к двери, за которой машина времени находилась, а там глухая стена. Ну, просто кирпичная стена. Или бетонная. Но дальше хода нет, всё, тупик. Вот так и с этим «музеем»: дверной проём есть, дверь есть, а дальше ничего нет, глухая стена. Даже заштукатуренная и побеленная.

– А сломать?

– Сломать? Зачем? Куда девать все эти сундуки? Нам их задаром отдавали – никто не захотел брать. Наладить вывоз и продажу такого количества сундуков ни я, ни тем более мои родители были не в состоянии. Отдавать их в какой-то музей – спасибо, мне хватило акции в городе Железнодорожном. Ну а теперь дом снесён. Там котлован. Даже если кто-то и добрался до этого помещения – пусть теперь радуется, что клад нашёл. С меня сундуков хватит на несколько жизней вперёд! Брошь твоя цела?

– Да, мы неразлучны…

– Ты загрустила.

– Ирка, мне так жаль этих стариков.

– Чего ты их жалеешь? Они прожили такую длинную жизнь, даже с приключениями. Они не инвалиды. Не одиноки. Они теперь в своей тусовке во Франции загорают. А мы с тобой тут сидим мёрзнем. Нас пожалей! У нас впереди, может, ни грандиозных приключений, ни Франции, ни большого пиратского судна не предвидится. И вообще нам ещё надо будет очень сильно постараться дожить до их лет.

– Мы отыщем дягиль и будем его кушать для профилактики трижды в день!

– А потом напишем великий научный труд «Дягиль, и ты в сто десять лет бодр». И если мы к тому времени уже переселимся в Пуату, то у нас есть все шансы.

– Теперь мне жаль Шарика, он не доживёт. Он дягиль точно употреблять не захочет.

– Вер, он у нас очень сознательный пёс. Он же пёс великого салтыковского писателя, забыла? Мы проведём с ним серьёзную воспитательную беседу, пообещаем ему что-нибудь за проявленную сознательность по отношению к дягилю и всё, Шарик будет с нами вечно!

– Я очень по нему скучаю.

– Понимаю. Я сама по нему скучаю. Ты картины Л. Иванова забирать будешь?

– Да.

– Рамы к ним сама сможешь купить? Я в том смысле, что тебе привезти их будет не тяжело на своём горбу?

– Ирка, если бы ты знала, сколько весят наши этюдники с краской внутри…

– Ну и хорошо! Но это не всё на сегодня. У меня к тебе ещё деловое предложение будет.

– Опять грабим кого-то?

– Пока нет, расслабься. У тебя на лето планы какие-нибудь неотложные есть?

– Родители едут опять в Кострому, но мне с ними не хочется.

– А они настаивают?

– Нет, что ты… Они вообще никогда ни на чём не настаивают, что касается моих перемещений. Они у меня люди понимающие.

– Уважают твои интересы.

– Именно так! Они молодцы, я им за это очень благодарна. Сама понимаешь, тут вокруг ежедневно одни стрессовые ситуации, а мне хоть из-за родителей никогда расстраиваться не приходится. Берегут мою нервную систему.

– Кормят и поят бесплатно. Сказки на ночь читают. Носки твою штопают.

– Нет, новые покупают.

– Чувствуешь себя в раю?

– Да. Вот вырасту, буду жить отдельно, кто будет обо мне заботиться?

– Сама. Справишься, не волнуйся. Давай о деле поговорим. Мне вот какая идея в голову пришла…

– Помимо грабежа и разбоя на большой дороге…

– Слушай, ты телепат? Я тебе вроде никаких сигналов не посылала!

– Я отодвинусь на всякий случай от тебя.

– Да уж! Я прямо боюсь подумать при тебе лишнего! Короче говоря, если ты летом свободна, то я тебя приглашаю на моём малом пиратском судне совершить небольшое путешествие по ближнему Подмосковью.

– По ближнему? Думаешь, тут можно уйти незамеченным после разбойного нападения на случайного прохожего?

– Верка! Да ты ещё хуже меня! Ты же хулиган отпетый! Я не шучу!

– Извини, я просто не могу сконцентрироваться и принять всерьёз твоё приглашение. Экзамены отняли у меня всю мою серьёзность.

– Но ты согласна в целом его принять?

– Скорее да, чем нет. А почему только по ближнему Подмосковью?

– Я пока не знаю, согласится ли это чудо техники везти нас далеко. У меня пока с ним отношения не налажены.

– А Шарик не соглашается быть ездовой собакой, да?

– Да. Дягиля ещё не ел. Но кататься мы с тобой будем не просто так, а со смыслом.

– Ир, подожди, а как же твоя Карелия?

– Что Карелия? Она в августе. И нас много. Эта «Победа» всех не дотащит. Поэтому народ едет на поезде и только на поезде. А мы с тобой едем в конце июня после всех экзаменов.

– Хорошо. А в чём будет твой великий смысл поездки?

– Вот, наконец то мы дошли до сути. Я хочу предложить тебе организовать музей.

– Музей?! Ирка, но ты ненавидишь все музеи! Ты сама мне об этом сказала вот на этой самой скамейке!

– Чужие музеи – да, ненавижу. А свой буду любить. Очень. Потому что порядки человеческие заведу и поющих уборщиц нанимать не буду.

– А директора музея будешь нанимать?

– Да. Уже почти наняла. Тебя.

– Круто! Всю жизнь мечтала быть директором музея.

– Не иронизируй! Ты даже не знаешь тех шоколадных условий, которые я тебе хочу предложить.

– А шоколадную зарплату ты мне не хочешь предложить?

– Вот здесь, извини, пока ничего не ясно. Я ещё этот пункт не прорабатывала.

– Ладно, это я не всерьёз, мне от тебя ничего не надо…

– Кроме любви и дружбы и половины доли, да?

– А можно?

– Конечно. Я тебе больше ничего и не смогу дать кроме вышеперечисленного.

– Всё, хватит, не смеши меня, давай к музею вернёмся: где он будет?

– У тебя дома.

– Чего?!

– У те-бя до-ма. Платформа Салтыковка, Аптекарский переулок… Папа там, кстати, еженедельно печку протапливает основательно, чтобы сырость не завладела твоим имуществом. И вообще, нехороший ты человек, собираешься ли ты организовывать там пространство для труда и отдыха? Когда поедешь разбираться?

– Только летом. Раньше – некогда. Учёба, первый курс, сама понимаешь.

– Понимаю, проходили. Поэтому папа топит печку и совершенно ничего в твоём доме, где будет задуманный мною музей, трогать не собирается. Ты его знаешь!

– Ну если я правильно понимаю, то трудиться мне там будет где, а вот отдыхать?..

– На другой половине дома, свободной от нашей великой экспозиции.

– Это ты классно придумала!

– Так обычно всегда делают во всех домашних музеях. Там места подо всё хватит, не волнуйся.

– Хорошо, а что мы будем выставлять?

– Ну, во-первых, твои гениальные полотна, которые ты сама напишешь во время нашего замечательного путешествия, которое должно быть не единственным. Во-вторых, у папы огромное количество карт, ещё от его отца осталось, которые при грамотном оформлении и размещении на стенах дома могут быть интересным краеведческим материалом. У него прямо библиотека из этих карт! В-третьих, старинная мебель Надежды Платоновны и некоторое количество чёрно-белых фотографий, которые она с собой не увезла. В-четвёртых, самое интересное – то, что мы привезём с тобой из наших путешествий.

– Награбленное?

– Ну, если у нас получится отобрать у случайного прохожего расписную прялку или лапти, то выставим и награбленное. Нравится тебе моя идея?

– А плату за вход будем брать тортиками, да?

– Да. Или куриными крылышками для Шарика.

– Прямо польза со всех сторон. Надо подумать…

– Вер, что тут думать? При минимальном капиталовложении – только на тряпки для мытья полов – мы убиваем сразу огромное количество зайцев! Сама посуди: ты получаешь собственный выставочный зал, где сама по своему вкусу организуешь и оформление, и освещение, и размещение… Что там у вас, у художников, ещё важно?

– Посещение. Посещение – самое важное. Кто попрётся смотреть на какую-то подающую надежды студентку худграфа за двадцать километров от Москвы?

– Ну, не за двадцать, а за десять, если не за семь. Попрутся! Начни со своих однокурсников. Потом и остальные курсы подтянутся. Потом их знакомые…

– Шарик лопнет и не доживёт до Пуату!

– Тогда мы организуем символическую плату: десять рублей с человека. Ты себе на краски сможешь всегда набрать. А помимо твоих художников я ещё буду привозить туда своих географов, потому что у нас на третьем курсе будет предмет краеведение. А картография, кстати, у нас уже сейчас полным ходом идёт. Я бы с радостью взялась за диплом именно по картографии, на тему старых карт того же Подмосковья – как изменилась местность за последние сто лет. А потом будет ещё интереснее, потому что я практику в школе прохожу и смогу детишек в Салтыковку привозить на экскурсии. Вер, здесь безграничные возможности. Кучу пользы мы можем извлечь из твоего теремка.

– Теремок будет доволен…

– Да, и он тоже! Ты согласна?

– Поехать с тобой на машине и дать согласие на организацию музея? У меня есть выбор?